Читать книгу: «Мама», страница 9
Одиночество не делает меня сильнее. Оно меня разъедает.
Спасибо, Боже, за то, что так оценил меня, за то, что ждешь от меня многого. Спасибо. Искреннее спасибо.
Надо сделать так, чтобы каждый мой день был кирпичиком моста, а не стены.
Доверяй. Береги сердце и неси. Надо делать. Ходить под Богом, получать от него его и счастливые, и скверные подарки.
Даже если тебе плохо – люби жизнь, помни Маму. Люби Жесю, папу, бабушку, родных. Люби то, что делаешь. Допиши диплом и читай с удовольствием. Люби и делай.
Тревожно. Идет дождь. Денег нет. Еду оставила на завтра.
Я нашла два Маминых письма целителю. Даже писать не могу. Она лечилась нетрадиционной медициной, книгу прятала, не хотела, чтобы мы поняли, что с ней. Она написала письмо автору, писала, что не помогает, просила, чтобы он ей помог.
“Своих денег у меня нет”.
“Я не хочу уходить из жизни”.
Мама написала ему о том, что была на комиссии, чтобы ей дали инвалидность, чтобы она могла уйти с работы.
А они ей ответили:
“– А вы не доживете.”
Мааамааа… Мама… Как люди, которые могут повести себя так, вобще по земле ходят? Зачем они идут на такую работу, если у них нет сердца?
Мама писала ему, писала, а он прислал ей в ответ только свою же книжку, которую она уже прочла, и там были подчеркнуты некоторые банальные фразы. Мне захотелось найти его и убить Он ни одного доброго слова ей не написал, прекрасной женщине, которая полностью ему доверилась… Зачем он пишет книги по исцелению, если не готов общаться с больными людьми? Так больно… А как же больно было Маме… Когда ей было хуже всего, все вокруг отворачивались от неё… Она испытвала такую боль, от которой умирала.
Я была так невнимательна… И это навсегда. Такой меня знает моя Мама. Я чувствую ее рядом, чувствую ее тепло, как будто она немного вернулась.
Я не отпускаю ее. Мне плохо.
А как было ей…
Почему она не рассказала нам? Мы только дети? Мы бы её не поняли?
Дерьмо… Я не хочу вспоминать, не хочу плакать, не хочу переживать. И чувствую вину за то, что не хочу.
Я хочу ее услышать, увидеть, обнять.
Все эти мысли, которые остались на бумаге – это верхушки айсбергов, и я боюсь рассловечивать дальше. И эти слова – они молчат. А мне плохо. Звуча в моем мозгу, они раздирают душу.
Я начала разговор с сестрой. Вышло плохо. Она ушла, хлопнув дверью. Но я рада, что начала.
Я ей написала:
“Я думаю, нам надо постараться понять друг друга. И понять, где ты неправа и где я. Мне кажется, это очень важно. Я не хочу всю жизнь улыбаться тебе тая обиду. Я же не кидаюсь тебе плача с претензиями. Я стараюсь разговаривать. Надеюсь, мы не будем бегать друг от друга. Что бы ты ни делала. Ты у меня одна.”
Она ответила:
“Эх, прости меня… За все прошлое и настоящее. Я сильно меняюсь сейчас, одновременно не все прошлое могу пережить, принять – и, кажется, мы хотим одного и того же, но добиваемся этого разными способами.”
Думаю о могиле.
Меняется, меняется отношение. Я уже хочу преобразовывать пространство вокруг себя. Хочу, но пока должна и надо написать о Маме. Это должно остаться.
Думаю о Жесике. Жесик, Жесик мой…
Я ей нужна, и она мне, и очень близко, и хорошо, что мы друг у друга есть.
10 июня.
Так хочется жить! И ходить в магазины и аптеки, и хозяйственный, и продуктовый, и убираться в квартире!
Я боюсь этого месяца, я боюсь этого лета, я боюсь этого года, который меня ждет. Я боюсь себя, берущейся за большие дела и боюсь себя, от них отказывающейся.
Смутно в душе, на я бы это продлила. Как же это прекрасно – порог перемен, жаркий летний день и возможность долго спать
Когда открываешь дверь для одного человека, может войти кто угодно.
11 июня.
Как же грустно. Как же грустно мне стало внезапно. От меня требуется только сила и мужество. И отвага. И твердость. И воля.
Я раньше желала ранней смерти, а теперь? Чего я желаю? Жить. Делать. Успевать. Силы и мужество. И одиночество. И это не фильм и не книга. Это моя жизнь....
Плачу. Со мной трудно жить… Все, кто жили, ушли. Каждый своими тропами. Плачу.
Блуждаю я по Земле, но вернусь к тебе, Мама. Дело не в том, чтоб вызвать тебя к себе, а чтобы присоединиться.
Жизнь идет каждый день. А я не иду, меня тянет…
7 июля
Вспоминаю про день на кухне, когда я подумала, что надо отпустить Ее. Это только начало, подумала я. Отпустить Маму не получится. И не надо. Это она зовет меня. Она меня. Неужели есть жизнь, кроме смерти, неужели же есть жизнь, в которой нет смерти?
Где люди смеются и улыбаются, и шутят, и поют и не знают горя?
Вспоминаю день, когда поняла на Полянке, что рядом со многими людьми ходят мертвецы. Их родные люди, которые умерли, которых им не хватает. Ходят рядом с некоторыми людьми. С кем-то ходят их большие нереализованные желания. А с кем-то их мёртвые. Выписала – и мне стало легче. Мне. Все я да я. Всё мои проблемы. Мама очистилась и ушла. Я скучаю по ней.
Но я уже привыкла. Это неправильно. Это мерзко, но я привыкла. У меня больше нет жизни, в которой бы Мама не умирала, и мыслей о такой жизни. Это необратимо и невозвратно, ничего нельзя сделать. Мама умерла. У меня больше нет жизни.
Ты была. Я помню тебя. У меня сохранились доказательства.
Я люблю Тебя.
Как хорошо, что я говорила это тебе при жизни. Как жаль, что я больше не могу для тебя делать. Что я не могу сделать для Тебя больше.
Как хорошо, что ты была, и такой, какая ты есть. Мама, Мама…
Я чувствую вину. И тяжесть.
Я говорю с тобой. Ничего, что ты не отвечаешь. Я люблю Тебя, Мама!
22 августа 2008
Надо успеть измениться.
Я понимаю, что, если нет – это нарастающее чувство неудовлетворенности, чувство запертости в ловушку, бег по своей камере заключения от себя же.
Я понимаю, что, если да, я прощу себя и откроюсь новой жизни.
28 августа.
Новая жизнь. У меня уже новая жизнь, я это только сейчас поняла. А я все ее жду, например, когда пойду на работу.
Уже новая жизнь. Почти такая же, как прежде. Своими руками не сделанная.
Это время потом вспомнится как счастье. Молодость, всё такое. А мне всё так же плохо, и, если это счастливое время моей жизни, то я хочу умереть.
О чем я плачу?
О жизни, что невозвратна.
3 сентября.
Ведь, на самом деле, я не хочу новой жизни, иначе она давно у меня уже была бы. Жизни, в которой я не курю, в которой я успешна и красива, я плачу, целостна, сильна. Я боюсь ее.
Теперь я зову Маму, когда мне плохо, раньше было наоборот.
Мамина смерть – это уже слишком прошлое. Но Ее нет – это настоящее.
Я больше не радуюсь до конца. Нет, я бываю счастлива, но радость… Она в последнее время неискренняя.
Кто я? Что я? Я хороший человек или как? Какая я? Я не знаю, какая я.
Я здесь и сейчас. И мне хреново.
Я совсем другой человек. Мамы нет, все. Ты забыла, вообще, кого ты называла Мамой, признайся.
Я устала. Послезавтра улетаю, а пока 2 дня старой жизни. В ней есть что-то, что ты не хочешь отпускать. И это не Мама, это – давай попробуем – одиночество.
В нем твоя отрада и твое спасение. В нем твое горе и отчаяние, и то, что за гранью страдания. Одиночество – твой ад, но оно дает тебе больше, чем люди.
В глубине души я не доверяю людям.
Я бы хотела, чтобы кто-нибудь сам меня обнял, а не я напросилась.
Я не доверяю людям. Свои чувства. Себя грустную. В глубине меня сидит убеждение, что другой не справиться с моей печалью, не сможет утешить меня, не поймет меня.
Но так и есть.
Варя – слушает. Это ОЧЕНЬ МНОГО, но этого мало.
Какие низкие критерии я подобрала для своих друзей, и то не все прошли.
У меня острое чувство, что, если бы Мама была жива, проблем бы у меня не было. Это так. Точно.
Говорят, что каждое событие в жизни тебе что-то даёт. Что мне дала Мамина смерть?
Силы? – У меня не было недостатка.
Ума? – я была умной.
Уникального опыта? – В попу опыт, который отгораживает от людей и жизни, а не сближает с ними.
Больше ответственности и самостоятельности?
Да, я была менее самостоятельной, но некритично.
Я помню, какой я была. Правда помню. Я рыдаю. Сейча я бы уже зарабатывала, у меня был бы парень, я бы искала себе квартиру . Как Варя сейчас. Только успешней. Ибо честней.
Как ни крути, Мамина смерть для меня была бессмысленна. Я рыдаю.
Она принесла мне только страдания, она съела мою жизнь. Где мои 20? Где мои 21?
Это так эгоистично, то, что я говорю. Этот подход – искать плюсы в том, что произошло – я понимаю, он может кому-то помочь, но он так обезличивает Маму, и всю ту боль…
Я так эгоистично начала думать только о себе, думать о необыкновенной разрушительной мощи, которую принесла Мамина смерть, думать о том, в какой я дыре благодаря этому, думала, как капризная маленькая девчонка, которой испортили праздник жизни. Я понимала это. Я называла это честностью с самой собой. Раз уж такие мысли возникали – я их думала, а не скрывалась от них. Я к себе плохо относилась из-за этого.
19 ноября
Я есть. Я есть. Я такая, какая я есть. Я и все, что меня ждет.
Я и мой потенциал. Я и мои работы. Я жива. Я чувствую. Я могу жить. Впервые за много времени я чувствую себя полной, целеустремленной и настоящей.
Никогда не быть прежней – главный страх и главная мечта.
Смски мне:
Меняю шоу Пинк Флойд на твою улыбку
Хотя бы помолчи в трубку.
Подойди к кухонному окну.
Чудик, я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Мои руки и джемпер все еще пахнут тобой.
8.07 Я уже скучаю по живым. Они все когда-то станут мёртвыми…
Когда-то я подумала – пройдет 2 года. Вот, прошли. Страшно. Мне казалось, это будет страшно. Это и есть страшно. Это очень страшно. Это немыслимо. Дело в жизни. Которая есть у меня и нет у Мамы.
Я не могу сформулировать дальше. Я изменилась. Я не всегда хотела жить. Но у меня и не спрашивали. Просто жизнь шла. У меня. У мамы – нет.
У нее тоже была жизнь. В моей памяти. Было преобразование Мамы во что-то другое, с чем можно было жить. Русский язык короток. Если б я могла, я б не назвала это жизнью. И свою жизнь за это время тоже. Это тоже не совсем было жизнью. У нас с Мамой было что-то общее в это время – мои переживания.
В чем же проблема?
В том, что время идет.
Я не хочу изменений, но с этим можно справиться. Здесь другая проблема. Не то, какой я буду, когда снова открою эту запись, а Мама, как далеко я ушла от Мамы.
Я пережила. Я привыкла. Я сдалась. Хотя у меня не было выбора, кроме самоубийства, что неправильно. Маленький обладатель сильной воли во мне думал, что все ему по силе. И плохо было то, что силой оказалось способность сдаться.
И жить. И пережить. И привыкнуть.
И снова хотеть быть счастливой.
Вот, я этого хочу. В чем проблема? В том, что, мне кажется, я не имею на это право. Потому что Мамы нет.
Но я не забирала у Нее жизнь.
Мамы умирают. Что делать детям? Жить? Это слово потеряло прежний смысл.
Я не могу быть счастливой из-за краха внутри меня. Из-за выжженной пустыни. Из-за перемены. Из-за того, что быть счастливой хочет вторая Наташа, сейчашняя, а не та, что была, а новая не имеет на это права. Она не имеет право оставить первую Наташу в страдании.
Это одна и та же Наташа? Это нужно понять? Это не одна и та же Наташа! Та умерла вместе с Мамой, а это хочет счастья.
Надо её закопать? Отпустить? Похоронить? Воскресить? Надо её воскресить.
И снова мочь все.
И снова лететь с горы.
Надо просто не бояться боли.
Я хочу быть счастливой и имею на это право. Просто потому, что жива. Но Мама ведь не жива.
Мама – энергия. Высшая энергия. Бог. Она не могла умереть. Она жива. И либо вокруг, либо смотрит на меня вместе с ангелами.
Мама – переродилась. У нее новая жизнь. Надо ее отпустить. Дать ей жить снова.
Мама умерла окончательно. Мамы нет нигде.
Это ад, когда ты не знаешь, во что веришь.
Не хочется верить в то, что Мамы нет больше нигде.
Но если это так… значит, нужно это принять. Одно то, что она была, делает Ее навсегда, делает Ее вечной.
Если Мамы нет, и она умерла – значит, Мама есть пока я и другие люди знают, что она была.
Это как вчера – все знают, что оно было.
Время нелинейно. Мама жива и сейчас.
И, значит, так надо. Ненавижу эту фразу.
Но мне легче. Спасибо, мне стало легче. Не понимаю, как другие люди могут жить без этого – без того, чтобы разобраться, что происходит.
Но мне легче. Я хочу быть счастливой, и, наверное, в этом нет противоречий.
Подпись.
Я прохожу разные этапы неверия в себя.
Мне кажется, у меня начинается новая жизнь. С позитивным взглядом на мир, со смехом, улыбками, исполнением желаний… Завтра будет новый день.
Я. Я. Я. Сделаю. Сделаю. Сделаю.
Все получится!
Осень. Только по календарю. Пришла учеба. Последний год. Последнее первое сентября. Я всегда трепетно относилась к событиям в своей жизни, к тому, что в ней начинается, идет и заканчивается. И, хотя было рано об этом думать, университет заканчивался, каким бы он ни был.
Я по-прежнему спала часов по пятнадцать в сутки, и мне было очень трудно просыпаться. Я не просыпалась. Я ходила только на последние пары. Когда ходила. Иногда. На пары своей научной руководительницы я, опаздывая, приходила постоянно. Иногда я не спала всю ночь, чтобы сходить в университет на все пары. В общем, это оправдывало себя.
Я и не спя, спала. Не отдавала себе отчет в том, что происходило.
Пришла практика. Не специально, я проспала и ее. Спохватилась на третий неделе, сделала треть и сдала. Три так три.
Французский шел по вечерам, но я на него не ходила. Я прогуляла первые несколько занятий, а потом все хотела сделать домашнее задание прежде, чем идти. Глупо. Вот как-то так. Глупо, в общем.
Объявился Андрей и позвал меня гулять. Мне не очень хотелось, но я пошла гулять с Андреем. В первую же встречу он сказал мне несколько потрясающих вещей – интуитивно – я вообще не была с ним откровенна, и я стала с ним встречаться охотней.
Он сказал мне, что, для того, чтобы изменить что-то на душе, можно изменить что-то в теле, в образе жизни – и изменение отразится на душевном состоянии. Это было прямо-таки сокровищем. Я думала заняться бегом, бросить курить, делать зарядку.
Антон… с Антоном мы встречались, часто, лазили по крышам, гуляли. Во мне росло недовольство, что он не отвечает на мои заигрывания, не понимает, о чем я ему говорю, когда становлюсь искренней. Я не так формулировала себе это тогда, но отношения должны развиваться, а они не развивались. Они подходили к концу. А, может, конец был давным-давно, просто мы длили разрыв. На другой чаше весов было то, что Антон стал родным. И то, что без него я останусь совсем в пустоте. Хоть я и не могла проявлять своих чувств, не могла говорить о том, о чем хотела при нём, его присутствие, его внимание были дороги для меня, и мне негде было их получить.
Отношения с Женей стали получше. Но я молчала о своих обидах, думая поговорить с ней, когда она будет готова, а она не замечала или делал вид, что не замечала пропасти между нами.
Не знаю, что было бы дальше. Но в конце октября Женя посоветовала мне сходить исправить спину к человеку, к которому только что пошла. Она же и дала мне деньги. Спасибо, Жень!
Она сказал, что он странный, и не такой, каким я его себе представляю, что бы я ни представила. Так и оказалось.
Он сказал, что спина более-менее в порядке, понадобится только три посещения. Молчал. А потом сказал, что Женя ему немного рассказала про нашу семейную ситуацию. Я не закрывалась от него.
Он сказал мне, что я выживаю, а не живу, и много еще других вещей, которые мне необходимо было услышать. После второго посещения у меня появился аппетит, и мне стало легче просыпаться.
Я стала ходить на занятия, и некоторые оказались очень интересными. Я начала привязываться к институту. К учителям, к самим занятиям. Они заполняли пустоту на какое-то время.
В конце ноября, когда Антон был у меня дома, я перестала отвечать на его ласки. Он встал, оделся и ушел навсегда. Я плакала. И стало совсем пусто. Но, наверное, это не могло дольше длиться.
В декабре я уже ходила на почти все занятия и с огромным удовольствием. И делала домашнюю работу часами. Но на французский так и не ходила.
Так и прошел первый семестр последнего курса. В мутной и гулкой пустоте, которой я не осознавала.
21 декабря.
Поминки. До Нового года осталось 10 дней. Мы выкинули Мамину кровать…
Потому что никто не стал бы на ней спать. И потому что мы не хотели, чтобы гости на неё сели, а они бы точно уселись.
Мы вынесли детскую двуспальную кровать… Потому что я итак её разобрала, и, вероятно, её было уже не собрать вновь нашими силами. Я всю жизнь на ней спала. Мучительно выносить часть своей жизни на помойку…
Хочу переродиться. Хочу, чтобы эта перемена повлекла за собой массу других. Хочу стать новой. Хочу соответствовать своим мыслям о себе. Хочу вспомнить что то, что я ищу, у меня на самом деле есть. Я сделаю первый шаг. Поверю и сделаю первый шаг.
Завтра – новый, новый день. Опера с Жесей, приедет Варя. Люблю её. Мне это Варя столько раз писала летом. Не знаю, как относиться к людям. Слабым, не слабым, близким друзьям – Варе, Гале… Хочу меняться и менять мир вокруг. Хочу соответствовать.
Мы устроили поминки на второй год. Все пришли, и только когда они пришли по выражению лиц и интонациям я поняла, что на второй год поминки не устраивают. Не принято.
И ни слова о Маме. О выносе вещей..
Просто это слишком больно…
Просто это далеко, глубоко внутри, а снаружи – следующий шаг, следующий вдох.
Папа дал мне книгу – “Путь Художника”. Я её открыла и начала читать, и это впечатление не передать словами. Это было то, что мне давно надо было прочесть. То, что было мне так нужно. Как с Богом разговариваешь. Но я не верила в Бога. Я его не любила. Он отнял у меня самое ценное. Но эта книга очень мне помогала, выписать, понять, разобраться…
9 января.
Как будто нет союзников, как будто нет поддержки, как будто все, с кем я встречаюсь, только притворяются друзьями. Варино сомнение и слова вчера дали мне понять, что друзья меня не достойны. Но я и сама себя не достойна. Надо исправлять. А теперь ты утомилась – чайку, еще чего-нибудь. Вот. У тебя есть кошка.
Я буду очень долго его заканчивать.
Этот дневник начался, когда Мама была еще совсем жива. Это выносит мозг и бьет сердце, но это связь с ней.
Реву без остановки. Мама на Полянке, на той же улице. Я очень хорошо Ее чувствую. Ее настоящую. Как будто бы я – ее внутренний ребенок. Мозг выносит от таких мыслей.
Реву и реву. Люблю Ее. Чувствую Ее тепло. Я чувствую Она – лучшее, что есть во мне.
Сессия прошла как всегда – но у меня выравнивались оценки. Соседка в нашем доме удивлялась, как мы с Женей с такими потрясениями все-таки заканчиваем институт. Я была ей благодарна, что она хоть издалека невидимо присматривает за нами. Плохо было только с французским – я же не ходила весь семестр – только два-три занятия перед самым экзаменом. Они поставили мне три, и моя учительница покачала головой:
– Вам лучше не сдавать госэкзамен, Наташа…
Я вышла из университета, потрясенная. Некоторое время в моей голове вообще не было мыслей. Потом я заплакала. Я ушла бродить по своим улицам. В принципе, это было ожидаемо. Но… я любила французский, и Мама… Мама так хотела, чтобы я его выучила. Ну, да, трагедии нет, справку об изучении курса мне все равно выдадут, просто язык не будет значиться в дипломе. Но… Но… Слезы, слезы… Я чувствовала себя темнотой и пустотой, и ничтожеством. Это был удар в еще-не-ударенное место, куда я не ожидала.
Так я и бродила по улицам, полностью разбитая.
Я не знаю, сколько я ходила.
Это всё еще непривычное чувство, когда поздно вечером тебе не надо домой. Когда никто не проверяет, где ты. Когда никто не волнуется, жива ли ты. Я долго гуляла, курила и думала. Было обидно: Маме нравилось, что я учу французский, и что я смогу свободно общаться в Париже. Самоощущение с французским у меня тоже было хорошее. Я чувствовала, что знаю его и могу учить. Для меня было неожиданностью решение экзаменаторов. Я знала, что плохо сдала, но что через полгода они поставят два… Надо это изменить. Но можно ли это изменить за полгода? Думаю, можно. Это же не две недели. Если каждый раз делать домашнее задание и каждый раз приходить, я смогу изменить ситуацию. Но где взять сил на это? У менян ет сил даже проснуться вовремя и вытолкнуть себя из дома на занятия. Но у меня нет выбора. Я не смогу жить и знать, что меня не аттестовали по французскому, что я подвела маму и папу.Я не смогу жить и знать, что вот сейчас идёт французский, на который я не пошла. Мне нужно сделать это. Встать и сделать. Восстать из мёртвых. Как птица феникс.
Я посмотрела на площадь, которая оказалась передо мной, и подумала:
– Я – Птица-Феникс, и я встану из моего… или чужого – пепла. Я не пропущу ни одного занятия по французскому в этом семестре. И буду делать всю домашнюю работу и тянуть руку. И если в конце результат будет тем же – что ж…он не будет тем же.
Наверное, в этом было немного злости. На бессилие. От бессилия.
Если не из Мамного пепла, то из своего собственного. Да! Это моё решение! Я выкурила пачки три, пока его приняла.
Это было, наверное, самой тяжелой работой, которую я пока что сделала в жизни. Мне очень легко даётся вкалывание – за ночь сделать 19 упражнений, а потом отдыхать, например, за ночь поклеить обои, за три дня прополоть огород… А каждый день прикладывать усилие был мой персональный адок. Но я его прошла. И стала гордиться собой. Эта гордость и удовлетворение появились не сразу, а через пару месяцев, когда я втянулась, когда поняла, что учителя одобряют и оценивают, когда мне самой понравилось.Мне стало проще делать и другие задания. Потому что я получала удовлетворение от того, что я встаю. Что я могу. Что у меня есть силы. Даже на это. Хотя бы на это. Мне стало проще вставать по утрам. Мне стало проще жить – у меня появилось дело и смысл.
В следующем семестре я так же не пропустила почти ни одного занятия по испанскому, и по другим предметам, которые мне нравились.
Это решение поменяло меня. Оно дало мне решимости, заполнило бесконечные вечера дома, и еще – это был первый шаг от моего состояния, первое решение справляться и вылезти, спастись.
Решение, чтобы все было не таким, каким было.
27 марта.
Я выросла.
Все эти даты… время… смены времен года… как-то странно на душе. Все меняется и все остается. А я развиваюсь и понимаю.
Классные ощущения. Изменений.
смски
От Андрея:
Наташенька, не могу не сказать тебе! Ты настолько потрясающе вчера выглядела, что мысль о сексе с тобой не выходит у меня из головы весь день )))
23.12
Ты умница!
24.12
От Вари:
Хотела сказать, что у тебя появилась просто замечательна улыбка. У меня внутри улыбается, когда ее вспоминаю =)
Бог, ты еще веришь в меня?
Я считаю силу, забравшую Маму у меня, враждебной.
В январе мне подвернулась работа переводчиком на съемках. Режиссер-испанец мне очень понравился. Он был намного старше меня, умный, опытный. Когда мы курили, я спросила его: Что вы делаете, когда вам грустно?
А он мне ответил:
– У меня нет времени на грусть. Грусть ничему не служит.
Нельзя принимать свою искренность за юношество.
Я давно и глубоко несчастна. Я только сейчас это поняла.
Я так удивляюсь, что хоть что-то делаю, что сохраняю все следы об этом…
Нам с Женей положена была пенсия по утере кормильца. Звучит настолько отталкивающе, что я даже на свой счет это не принимала.
– Если вы с вашей мамой жили в одной квартире, вам придется доказать это через суд. И тогда вы получите пенсию, – сказала тетенька из собеса.
Я была ошеломлена.
– А как?
– Подайте иск в суд. Это стоит 100 рублей. А дальше – соседи могут показать, счета, подписанные вами, что угодно, что может доказать, что вы жили вместе.
– Да любой это скажет.
– Надо, чтобы сказали в суде.
Я написала иск в суд. Через какое-то время узнала, что нужны дополнительные бумаги. Описывать это все долго и нудно. Я проводила часы и часы и часы и часы и часы в суде. Женя сказала:
– Может, не надо?
Сама она не хотела этим заниматься.
– Не знаю.
Мне и самой суд не нравился. Деньги? Были бы не лишними. Но я не знала, сколько их будет. И вообще – получать деньги за то, что у меня нет Мамы было дико и неприятно. Но я итак ходила по всем этим службам. Итак проводила часы и часы и часы во всех частях города по самым разнообразным и немыслимым поводам. Я была как робот. Мне было не жалко. Я бы сказала – я не соображала. Но я соображала. Просто мои мысли были далеко-далеко от того места, где я находилась – была ли я у бабушки или у себя дома, на улице и где там еще…
Судья спросила наши имена, их записали. Она долго читала дело, а потом начала задавать нам вопросы. Потом попросила свидетелей выйти. Женя сказала:
– Только, пожалуйста, мы сказали им, что Мама умерла от сердца…
– А от чего она умерла на самом деле? – спросила судья.
– Раак… – еле справилась с собой Женя, и на глаза у нее навернулись слезы.
Как близко Ее смерть. Даже если мы улыбаемся, занимаемся делом, делаем вид… Одно слово – и все. Необходимость сидеть здесь – и все. Я опустила глаза потому, что Женя сказала что-то очень личное. Обнажила свою боль, которая была только нашей. Показала ее судье, хотя это очень лично.
Судья помолчала немного, а потом позвала свидетелей.
– Я, Ольга. Мы въехали в этот дом в тот же год, что они. С их Мамой мы вместе возили коляски и иногда забирали друг для друга молочную кухню. Ее детей я знаю с младенчества. Все это время они жили вместе, в этой квартире, и выезжали только на лето по бабушкам. Часто все вместе, иногда – с папой.
Вопросов нет.
Тетя Женя.
– Я живу в этом доме со дня, как его пустили в пользование, с 1960ого года. И их мать я знаю с тех пор, как она въехала, и ее первого мужа, и их отца, и этих девочек – они жили там вместе с матерью сколько я их знаю – до тех пор, пока она не умерла…
Когда я слушала это, я смотрела в лица своим защитникам, и волна чего-то неведомого поднималась внутри меня – смешанного восторга, потрясения и единства. Поддержка. Я чуть не расплакалась от того, что испытала. Это была одно из самых сильных и необычных чувств, которые я испытывала в жизни. Я воспылала любовью к этим людям. Я почувствовала себя живой. Это тепло согрело меня.
– Именем закона… подтверждаем, что вы жили вместе с матерью….
Нечто невероятное. Этот день открыл что-то во мне. Силу человеческой поддержки. Готовности помочь. Связи между людьми.
Я по-прежнему мало помню. Или мне так кажется. Конечно, я помню каждый ужасный день своей жизни, просто о нем нечего сказать. Пустота. Скорбь. Боль. Горе. Слезы. Отчаяние. Одиночество. Мо. Неизвестность. Неопределенность. Я ходила на занятия и делала домашнюю работу. Никого. Вот, пожалуй, и все.
Как прошел мой день рожденья, когда мне исполнился 21 год? Где? С кем? Я помню, я выбрала фильм “Смерть на похоронах”, и мы смотрели его с сестрой. Сначала напряженно – тема, все-таки… потом смеялись. А что было потом? Мы встретились втроем, три сестры? С папой? Грех не помнить. Двадцать один… такой праздник.
Потом приехал папа. С вещами. Сказал, что ушел от Марины, женщины, к которой он ушел в апреле.
– Женщина… должна уважать мужа, или человека, с которым живет. Если она считает себя лучше тебя, и постоянно унижает “Ты не зарабатываешь столько-то”, “Ты не добился того же, что я”, это никуда не годится. Я не могу так жить.
Я представила, каково ему было. Конечно, не нужна такая женщина. Это никому не нужно. Пусть ищет себе тряпку. Папа, конечно, неохотно чинит, предпочитает вызвать мастера, но в остальном он потрясающий мужчина.
– Я поживу у тебя какое-то время.
Я готовила ужин. Слава Богу, я могла не смотреть на папу. Я сказала:
– Две недели.
– Может быть, три?..
Я собралась с чувствами и духом:
– Нет, две.
Папа вышел покурить.
Больше мы об этом не заговаривали. Нет, заговаривали.
– Когда я уходил от мамы, я попросил ее не судить алиментов, а она попросила меня подарить вам свою часть квартиры, что я и сделал…
– Ее можно понять.
– Конечно. У меня есть дочка от первого брака, у меня еще могут быть дети, и все они могли бы претендовать на часть квартиры. Теперь нет. Но я уехал с двумя чемоданами. Все мои вещи поместились в два чемодана!.. – говорил папа.
Мои поместились бы в один. Не считая книг.
– И моя родная дочь лишает меня угла! Тебе же не нужна эта комната! У меня ничего нет, кроме машины. Когда я делал это, я думал, уж на койко-место у вас я могу рассчитывать… Я думал, вы будете мне рады! Я не думал, что вы станете меня выгонять! И моя родная дочь лишает меня родного угла!
– Пап, мы были тебе рады! И что ты сделал? Ты начал обзывать и говорить плохое про Маму, когда еще сорок дней не прошло! Я рада тебе. Я была рада тебе тогда. Но я не знала, что ты устроишь мне ад постоянными разговорами о Маме, о том, что она совершила грех, о бабушке с дедушкой. Мне было плохо, а тебе было наплевать!
Папа пошел за сигаретой. Я собрала в горстку свою смелость:
– Это называется “Не плюй в колодец”… – сказала я.
Папа вышел покурить, и больше мы действительно об этом не заговаривали.
Это было тяжело и ужасно…
Я не была уверена, что права. Я была уверена, что не хочу повторения ада. В этом я точно была уверена. Я даже точно знаю, что я была неправа. Надо ли терпеть ад или покидать свой дом потому, что так требует делание всего правильно?
Это мучило меня все эти дни.
На следующий день я позвонила Жене. Из института. На большой перемене.
– Папа опять приехал.
– Опять?! Он ушел от своей женщины?
– Да. Но я его понимаю. Судя по тому, что он рассказал, он прав. Такое не нужно.
– И надолго?
– Я сказала ему “на две недели”, он сказал “на три”, я сказала “нет, на две”…
Я ждала от Жени, что она меня одобрит. Она молчала. Я сказала:
– Я не уверена, что поступила правильно.
– Конечно, ты поступила правильно. Нельзя же так… с родными дочками. Что теперь, жить и слушать про бабушку с дедушкой? Он уже начал?
– Нет еще. Тяжело мне. Это было тяжело. В конце концов, у него нет недвижимости. Ему некуда податься.
– Он может поехать к бабушке с дедушкой. В конце концов, он сам ушел от нас и мамы…
Жене развод родителей оставил сильнее раны, чем мне. Она часто ставила точку именно этим. Это он ушел, а не мы. Но для меня это не было так убедительно и не меняло того, что он живой и чувствующий, и еще мой папа.
– Знаешь, – сказала Женя, – мне иногда кажется, что папа просто как маленький ребенок, не знает, где ему лучше. Ушел из дома и не знает, где приютиться.
– Нет, это не так. Он просто другой, не такой, как мы.
Перемена заканчивалась, а наш разговор только набирал обороты. Я решила на идти на лекцию, вышла из университета и села на троллейбус. Я только потом сообразила, что он не в сторону дома. Слово за слово, мы очень искренне говорили. Я попала в пробку на Садовом кольце. Я не помню, как мы заговорили об этом, но Женя вдруг сказала, что тогда, тогда, когда мама была еще жива, ей было очень тяжело справляться с домашними обязанностями – Мама болела, я где-то гуляла постоянно и еще домой вовремя не приходила, и вся работа и все заботы по дому легли на ее плечи. Кроме того, она тогда устроилась на работу – и это все вместе было очень очень тяжело. Она намекнула, что, может, Коля просто защищал ее, когда напал на меня с холодильником. И тут связь оборвалась. Иногда всё невовремя кинематографично. Я попросила водителя выпустить меня. Он помешкал и выпустил. Потрясенная, я пошла искать автомат для денег на телефон.
