Читать книгу: «Теория пассионарности Льва Николаевича Гумилева глазами дилетанта», страница 7

V

– Ну, отгадайте мне одну загадку, – возразил Клипсби. – На чьей стороне сэр Даниэль?

– Не знаю, – проговорил Дик, слегка краснея, потому что его опекун постоянно в это смутное время переходил с одной стороны на другую, и каждая перемена сопровождалась увеличением его состояния.

– Ага! – возразил Клипсби. – Этого не знаете ни вы, ни один человек на свете. Потому что он из тех, что ложится спать приверженцем Ланкастерского дома, а встает защитником Йорка.

Роберт Льюис Стивенсон. «Черная стрела»

Расцвет признаков обскурации в Византийской империи отмечается в конце XIII столетия, но тревожные звоночки прозвучали еще в XI в., когда византийская знать начала активную борьбу за престол. Самозваные императоры сменяли друг друга с феноменальной скоростью. В условиях подъема ближайших соседей – турок-сельджуков – это было смертельно опасно. К счастью, не всем самозванцам можно отказать в решительности и личном мужестве. Алексей Комнин, судя по всему, этими качествами обладал. Империя выжила, но в XII веке история повторилась.

Ситуация усугублялась тем, что претенденты на византийский престол стали торговать отечеством, обратившись за помощью к европейской родне по вере, а иногда и по крови. Крестоносцы, мужественные борцы за веру, быстро превратились из помощников в захватчиков. В середине XIII века их все-таки удалось «выкурить» из Константинополя. В этот раз империю восстановили Палеологи, но былое величие ее было утрачено. Византия сильно уменьшилась в размерах, перестала быть великой средиземноморской державой, а в довершение этого предоставила такие преференции европейским купцам, что потеряла и экономическую самостоятельность. Мероприятия по ограничению на внутреннем рынке венецианцев, осуществленные при Михаиле Палеологе, и одновременная передача их привилегий генуэзцам выглядят как очередной акт продажи византийской элитой собственного государства.

Какое-то время Византия еще существовала, постепенно теряя территории и угасая. 29 мая 1453 года Константинополь пал под ударами турок. К середине XV века «падать» в бывшей империи, кроме Константинополя, было уже нечему.

Фаза обскурации является заключительной в чреде активных периодов жизни этноса. Ее наступление подготавливается изменением общего уровня пассионарности этноса. Пассионариев остаются единицы. Они очень быстро навлекают на себя недовольство окружающих и, пытаясь выжить, перемещаются на окраины этнического ареала, где дышится свободнее, или уезжают в чужеземные края в поисках возможностей для применения своих талантов и энергии. Гармоничные люди, как обычно, пытаются жить спокойно, трудиться, воспитывать детей, не всегда это удается. Доля субпассионарного элемента к этому времени увеличивается настолько, что он становится основной движущей силой общества.

Общественный императив меняется: «Будь таким, как я!» трансформируется в «Будь таким, как мы!» «Всякий рост становится явлением одиозным, трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуальные радости вызывают ярость. В искусстве идет снижение стиля, в науке оригинальные работы вытесняются компиляциями, в общественной жизни узаконивается коррупция, в армии солдаты держат в покорности офицеров и полководцев, угрожая им мятежами. Все продажно, никому нельзя верить, ни на кого нельзя положиться» [21]. Картинка получается неприглядная, но динамика в ней чувствуется.

Поскольку принципиальная разница между пассионариями и субпассионариями заключается не в способности действовать, а в наличии или отсутствии устойчивой цели, обскурация если и напоминает болото, то болото деятельное, временами просто-таки бурлящее. Фаза обскурации – акматическая фаза наоборот. И последствия происходящего при некотором внешнем сходстве у этих фаз разные. Пассионарии, движимые страстью, имеют цель и волю для ее достижения. Даже в период, когда пассионариев много, их цели не совпадают, а зачастую входят друг с другом в прямой конфликт, их устойчивость, как правило, дает некий результирующий вектор движения. Цели субпассионариев сиюминутны, это цели-желания. Поэтому возникает то, что Гумилев называл «броуновским движением» (этот термин он часто употребляет и по отношению к акматической фазе), или, проще говоря, хаос.

Природные богатства бездумно уничтожаются ради сиюминутной выгоды, достигнутое потом и кровью поколений предков проедается и пропивается, новое не создается, хозяйство приходит в упадок, депопуляция прогрессирует. Разрушаются основы для поддержания этнической доминанты, этническая система разваливается на части даже без приложения каких-либо внешних сил – происходит ее упрощение. В итоге осколки этнической системы «консервируются» в состоянии гомеостаза. Поскольку гомеостаз применительно к этногенезу предполагает отсутствие всякого развития, Гумилев назвал его начало мемориальной фазой: физически этнос продолжает существовать, но как динамическая система он уже мертв.

VI

Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы.

Братья Стругацкие. «За миллиард лет до конца света»

Постепенно люди мемориальной фазы забывают многие навыки и умения, поддерживая и передавая будущим поколениям только те, которые необходимы для обеспечения существования в сложившихся условиях. Изменяется восприятие времени: оно теряет поступательный характер и становится цикличным. Прошлое мифологизируется. Мифы и героический эпос бережно передаются потомкам, но ни у кого из них не возникает желания повторить воспеваемые подвиги прошлого. Герои практически становятся равными богам. Пассионариям, как и субпассионариям, в таком обществе места нет – естественный отбор продолжается, но в этой фазе он закрепляет черты гармоничного типа.

Яркие примеры такого «застывания» хорошо известны в лице этносов-изолятов, на примере которых этнологи и антропологи очень любят изучать детство человечества, принимая упрощенность старости за примитивность юности.

Гумилев вспоминает разговор, состоявшийся у него с антропологом индусом Чоудхури. Речь шла о представителях негроидного племени онгхи, живущих на острове Малый Андаман. Жизнь племени размеренна и очень проста. Прекрасный климат, полная изоляция от посторонних: онгхи живут в специально созданном заповеднике.

Чоудхури сказал Льву Николаевичу, что «онгхи живут так, как жило человечество 20 тысяч лет назад. Для них ничего не изменилось. Питаются они тем, что дает природа, а тепло им дают солнце и костер» [26]. Это весьма распространенное суждение из уст человека, с которым Лев Николаевич, надо полагать, поделился своими теоретическими соображениями, привело Гумилева к мысли о некритичном восприятии эволюционной теории этногенеза. И логику его возражений оспорить трудно: «А как, по мнению индийского ученого, попали на Андаманские острова предки онгхи? Ведь они должны были знать не только каботажное мореплавание; да и вряд ли они плыли по Индийскому, очень бурному океану наобум. Лук и стрелы тоже надо было изобрести или позаимствовать у соседей. Брачные обычаи, запрещающие даже в случае раннего вдовства повторный брак и ограничивающие браки с близкими родственниками, – отнюдь не примитив. Язык онгхи индийские этнографы еще не выучили. Но когда это случится, то наверняка окажется, что у онгхи есть воспоминания о предках, мифы и сказки, еще не совсем забытые» [26].

Не всем этносам удается затеряться где-нибудь подальше от соседей, еще не утративших пассионарность. По большей части этносы мемориальной фазы включаются в другие этнические системы, где часто со временем ассимилируются их более активными представителями. Иногда практически полностью уничтожаются более активными пришельцами. Некоторым удается создать с соседями отношения симбиоза. В качестве такого примера Гумилев приводит взаимовыгодное сосуществование пигмеев Центральной Африки с банту²². Тогда «этносы, потерявшие былую пассионарность, могут существовать за счет пассионарности соседнего этноса, передаваемой даже не естественным путем, а через системные связи» [26].

В отсутствии притока хотя бы минимальной пассионарности, даже при самых благоприятных условиях, жизнь этноса конечна. Тихое существование в состоянии гомеостаза может тянуться так долго, что кажется ничем не ограниченным, но постепенно накапливается общее снижение жизненного тонуса, возникают проблемы с зачатием детей у молодых и здоровых женщин. Осколок былого этноса медленно угасает.

К счастью, процесс этногенеза на планете Земля никогда не прекращается. Цивилизации уходят в небытие, сокрушаемые буйными соседями. Их могильщики со временем остепеняются и строят на их месте новые, повторяя в общих чертах ошибки и судьбу своих предшественников, но всякий раз ощущая себя первопроходцами. Так было всегда. И будет длиться до тех пор, пока живо человечество. Одна из книг Льва Николаевича Гумилева так и называется – «Конец и вновь начало».

Часть II

Глава 1. Где заканчивается Древняя Русь

I

Всякая социальная сфера – это, в общем, всегда вопрос интерпретации, а интерпретация – всегда вопрос идеологии интерпретирующего…

Федор Лукьянов, из интервью

Пример исторической судьбы Руси и России позволяет не только еще раз рассмотреть цикл этногенеза во всей его полноте, исключая лишь мемориальную фазу, но и обозначить период наложения начала одного этногенетического цикла на окончание другого, отметить нелинейный характер культурной преемственности старого и нового этносов.

В предыдущей части была сделана попытка в самых общих чертах передать суть теории Льва Николаевича Гумилева, не вдаваясь в подробности его разногласий с представителями академической науки. Приступая к рассмотрению этнической истории российского суперэтноса, мы вступаем на тернистую тропу войны, где сломано немало копий и боевые действия идут с завидной регулярностью. Автор не претендует на полноту освещения, но используемые источники по возможности будут отражать и те точки зрения, которые не совпадают с воззрениями Гумилева на соответствующие исторические события. Например, большим подспорьем при написании этой части стал четырехтомный труд современного историка и общественного деятеля Евгения Юрьевича Спицына, содержащий не только историографический анализ по рассматриваемым вопросам, но и некоторые критические замечания в адрес евразийцев вообще и Л. Н. Гумилева в частности.

Начиная разговор о России, неизбежно придется традиционно зайти издалека, с вопроса «откуда есть пошла земля русская», а точнее – откуда пошли наши предки славяне. Это необходимо для того, чтобы выяснить, как происходило зарождение великоросского этноса. Само его появление Л. Н. Гумилев связывает с пассионарным толчком XIII века н. э., а этническим субстратом для него послужили народы Древней Руси и Орды.

Монголы – молодой по сравнению со славянами этнос, возникший в XI веке н. э. Их взлет был стремительным, на Руси они впервые появились уже во второй половине фазы пассионарного подъема. Становление же древнерусского этноса явилось отдаленным результатом пассионарного толчка I века н. э., прошедшего по территории Европы и давшего начало не только византийским христианам, продолжавшим считать себя ромеями, но и славянам.

По поводу времени возникновения славян единого мнения в исторической науке не существует. Его относят и к I веку н. э., и к несколько более позднему, и даже к более раннему периоду. Распространение славян по просторам Европы началось во время Великого переселения народов во II веке и длилось на протяжении нескольких столетий. К VI веку «они были не только самым большим этносом Европы, но и заселяли огромную территорию от верховьев Волги и Дона до берегов Одера и Дуная» [112].

Русский историк Сергей Федорович Платонов, говоря о быте славянских племен, пришедших в пределы теперешней России, отмечает, что по этому вопросу в исторической науке еще в XVIII веке сложились две противоположные точки зрения. Одна представляет их совершенными дикарями, другая, напротив, «рисует нам быт славян русских в IX–X вв. очень сложным и высоко развитым» [80]. Первую активно продвигали иностранцы, в частности немецкий историк Август Людвиг Шлецер, в течение нескольких лет (с 1761 по 1767) находившийся на русской службе. Оппонировал Шлецеру Михайло Васильевич Ломоносов. А свое окончательное развитие вторая точка зрения получила в работе «История русской жизни с древнейших времен» русского ученого Ивана Егоровича Забелина (1820–1909).

Сам С. Ф. Платонов, считавший главной задачей историка следование достоверности, а не измышлениям в угоду своим убеждениям, полагал обе эти точки зрения пристрастными и утверждал, что в оценке быта славян «летописец впал в неточность, говоря, что в большинстве своем они „живяху звериньским образом“; но, с другой стороны, у нас нет никакой возможности доказать, что этот быт достигал высоких степеней общественной культуры» [80]. Однако наряду с примитивным подсечным земледелием, охотой и бортничеством он отмечал развитую торговлю и существование многих городов: «…с первого же времени исторической жизни славян мы видим у них признаки развития городской жизни. Скандинавские саги, знакомые с Русью, зовут ее „Гардарик“, т. е. страна городов. Летопись уже не помнит времени возникновения на Руси многих городов, они были „изначала“. Главнейшие города древней Руси (Новгород, Полоцк, Ростов, Смоленск, Киев, Чернигов) все расположены на речных торговых путях и имели значение именно торговое, а не были только пунктами племенной обороны» [80].

Упоминание племенной обороны не является случайным. Восточные славяне не были едины; каждое племя жило своим укладом и не всегда мирно с соседями. Если их общественный строй является вопросом дискуссионным, то факт деления на полян, древлян, кривичей, вятичей и прочих общеизвестен и возражений не встречает. Однако нет оснований полагать, что единства славян (включая не только восточных, но и южных с западными) не было и ранее. Платонов пишет, что в свое время из Карпат «славяне разошлись в разные стороны» [80], а Н. М. Карамзин отмечает, что, рассеявшись по Европе и подвергнувшись влиянию других народов, «славянские племена утратили единство языка» [40].

Весьма примечательны размышления В. О. Ключевского по поводу карпатского периода славян: «…мы застаем у восточных славян на Карпатах в VI веке большой военный союз под предводительством князя дулебов. Продолжительная борьба с Византией завязала этот союз, сомкнула восточное славянство в нечто целое» [43]. Из приведенной цитаты видно, что данный союз трактуется автором не как отголоски былого единства, а как попытка «восточных славян сплотиться, соединить свои силы для общего дела» [43].

Возникающие при этом сомнения Ключевский сам же и разрешает: «Смутное предание донесло из того времени имя лишь одного восточного славянского племени – дулебов, стоявшего во главе целого военного союза. Трудно представить себе, как среди господствовавшей родовой и племенной розни составлялся и действовал этот союз. Мы привели его в связь с продолжительными набегами карпатских славян на Восточную империю. По своим целям и составу он представлял ассоциацию, столь непохожую на родовые и племенные союзы, что мог действовать рядом с ними, не трогая прямо их основ. Это были ополчения боевых людей, выделявшихся из разных родов и племен на время похода, по окончании которого уцелевшие товарищи расходились, возвращаясь в среду своих родичей, под действие привычных отношений. Подобным образом и впоследствии племена восточных славян участвовали в походах киевских князей на греков. С нашествием аваров, когда прекратились славянские набеги на империю и началось расселение славян, этот союз должен был сам собою распасться» [43].

Трудно сказать, почему Ключевский подобное формирование считает результатом военного союза племен, но весьма вероятно, что таким образом он пытается примирить свою версию о попытке объединения славян с информацией из византийских источников о разногласиях и частых усобицах между ними, которую он приводит в этом же параграфе.

Еще более удивительно следующее высказывание Е. Ю. Спицына: «Со всей очевидностью можно утверждать только одно, что к концу так называемого «Великого переселения народов» (III–VII вв. н. э.) славяне занимали огромную территорию Центральной и Восточной Европы и представляли собой единый суперэтнос. Однако на рубеже VII–VIII вв. н. э. этот суперэтнос под воздействием как внутренних, так и внешних факторов, в частности острой борьбы с воинственными германскими племенами, распался на три большие и относительно локальные группы» [112]. Удивительно оно тем, что Евгений Юрьевич, будучи противником пассионарной теории этногенеза, дал характеристику событий в полном соответствии с этой самой теорией.

Таким образом, мы имеем основания предполагать, что славянский этнос, возникший в I веке н. э., начал свое распространение по Европе приблизительно в середине фазы подъема (II век н. э.). Продолжил это распространение, постепенно структурно усложняясь, перейдя к активной экспансии и тревожа соседей вроде Византийской империи, и распался в фазе надлома (VII–VIII века) под одновременным воздействием внутренних противоречий и натиска соседей. Отдельные части славянского суперэтноса, осваивая новые территории и смешиваясь с другими народами, дали начало новым этническим образованиям с последующим их социальным оформлением в виде государств.

Образование единого древнерусского государства относят к IX веку. Сам этноним – русь, русские – не является славянским. Предполагается, что он связан с русами, которых одни исследователи считают племенем балтов, некоторые – племенем славян, а третьи вообще полагают представителями скандинавов. Последняя версия родилась из прочтения «Повести временных лет», в которой сказано, что несколько славянских племен призвали на княжение варяга Рюрика, так как сами не могли навести в своих землях порядка. Именно эта версия, норманнская, проникла в школьные учебники и прочно там обосновалась. В исторической же науке существует давнее противостояние норманистов и антинорманистов.

Л. Н. Гумилев полагал, что еще «в IX веке русы и славяне имели мало общего», но и «для отождествления скандинавских варягов с аборигенами-русами оснований нет» [20], так как термин «варяг» обозначает не этническую принадлежность, а род занятий («варяг» – «воин»). Русы сами промышляли набегами на соседей и, кроме того, охотно вступали в скандинавские варяжские дружины. С. Ф. Платонов приводит похожую версию со ссылкой на С. М. Соловьева, но сам склонен считать варягов норманнами. При этом он вполне резонно замечает, что «этот вывод еще не решает так называемого „варяго-русского“ вопроса, потому что не говорит нам, кто назывался именем русь» [80].

Однако и Гумилев, и Платонов сходятся в том, что связь между русскими князьями-варягами, кем бы варяги ни были в массе своей, и скандинавами на тот момент существовала. Так, Л. Н. Гумилев пишет по поводу героических деяний князя Олега, которого считал персонажем реальным, но «героем» скорее мифическим: «Особенно характерна „историческая мифология“ для русского летописания – знаменитой „Повести временных лет“ Нестора. Инок Нестор жил и трудился в Киево-Печерской лавре – культурном центре Киева, где в XI–XII вв. были сильны антигреческие настроения. Отражением этих настроений служит, например, факт переноса Нестором даты похода русов под руководством Аскольда на Царьград на 47 лет (с 860 г. на 907 г.) и вообще приписание похода Олегу. Так подвиги древнего руса в войне с Византией оказались совершенными варяжским конунгом» [22].

Как видно из приведенного выше отрывка, Лев Николаевич противопоставляет древнего руса Аскольда²³ варягу Олегу. Хельгу, по мнению Гумилева, – титул скандинавского вождя. Он даже приводит летописный пример, когда «хельгу», судя по контексту, употребляется по отношению к князю Игорю. В этом случае не только Олег, но и Ольга применительно к тому времени являются не именами собственными, а титулом. Имеющаяся информация о существовании у князя Олега сына по имени Олег убедительным доказательством данной версии не является, но делает ее достаточно правдоподобной.

С. Ф. Платонов роль князя Олега оценивает гораздо более позитивно и в полном соответствии с описанием Нестора, но отмечает, что славянские «города служили сборными пунктами для купцов и складочными местами для товаров. В них встречались торговые иноземцы, варяги по преимуществу, с русскими промышленниками и торговцами; происходил торг, составлялись торговые караваны и направлялись по торговым путям на хазарские и греческие рынки. Охрана товаров в складах и на путях требовала вооруженной силы, поэтому в городах образовались военные дружины или товарищества, в состав которых входили свободные и сильные люди (витязи) разных народностей, всего чаще варяги. Во главе таких дружин стояли обыкновенно варяжские предводители – конунги (по-славянски конунг – князь). Они или сами торговали, охраняя оружием свои товары, или нанимались на службу в городах и оберегали города и городские торговые караваны, или же, наконец, конунги захватывали власть в городах и становились городскими владетельными князьями… <…> Иногда княжеская власть возникала у славянских племен и независимо от варяжских конунгов: так, у древлян был свой местный князь по имени Мал» [80].

Картина вполне правдоподобная. В соответствии с ней неплохо сочетаются и варяги-воины, и ненорманнского происхождения русы, нанимавшиеся на службу в варяжские дружины, и скандинавское происхождение некоторых русских князей, и даже добровольное приглашение варягов местным населением: приглашали-то охранять, а не «володеть».

К этой же мысли приходит и В. О. Ключевский в процессе анализа различных редакций «Повести временных лет»: «Предание говорит, что князья-братья, как только уселись на своих местах, начали „города рубить и воевать всюду“. Если призванные принялись прежде всего за стройку пограничных укреплений и всестороннюю войну, значит, они призваны были оборонять туземцев от каких-то внешних врагов, как защитники населения и охранители границ» [43]. Но остается главный вопрос: как это событие повлияло на славян, что в их жизнь привнесли русы и варяги?

Гумилев полагал, что в Киеве «сложилась славяно-русская этническая общность. Сближение русов и славян было настолько тесным, что русы передали славянам и свое имя, и своих князей» [22]. С конца IX века идет интенсивная метисация между русами «и славянами, киевскими и новгородскими, причем торжествуют славянские обычаи и язык» [20].

В этом же ключе делает вывод и Платонов: «Вопрос этот не раз поднимался и в настоящее время может считаться решенным в том смысле, что варяги не повлияли на основные формы общественного быта наших предков-славян. Водворение варяжских князей в Новгороде, затем в Киеве не принесло с собой ощутительного чуждого влияния на жизнь славян, и сами пришельцы, князья и их дружины, подверглись на Руси быстрой славянизации» [80].

Чтобы увидеть, что история Древней Руси укладывается в канву циклической модели этногенеза, предложенной Гумилевым, вовсе необязательно разделять все его представления о причинах и течении тех или иных конкретных событий русской истории. Поэтому не имеет смысла настаивать на гумилевской трактовке этого периода. В конце концов, Лев Николаевич мог и ошибаться. Сосредоточимся на наиболее распространенной («школьной») версии событий, лишь иногда приводя точку зрения Гумилева.

После смерти Олега власть перешла к Игорю, князю не слишком удачливому. С. Ф. Платонов прямо пишет, что он не имел «таланта ни воина, ни правителя» [80]. Его трагическая гибель отчасти подтверждает этот вывод. Личностью иного масштаба была жена Игоря Ольга, принявшая на себя правление княжеством после смерти мужа, так как сын их Святослав был еще слишком юн. Летописи несколько приукрашивают ее образ, но нет никаких сомнений в том, что это была выдающаяся женщина. «Предание нарекло Ольгу Хитрою, церковь Святою, история Мудрою. Отомстив древлянам, она сумела соблюсти тишину в стране своей и мир с чуждыми до совершенного возраста Святославова; с деятельностью великого мужа учреждала порядок в государстве обширном и новом» [40].

C Ольгой связывают и становление на Руси православия, хотя, конечно, она не была ни первой, ни единственной христианкой на Руси того времени. «В Константинополе на императорской службе состояло немало руси, и крещеной и поганой» [43]. Это замечание Ключевского относится еще ко временам князя Олега.

Святослав не разделял религиозных взглядов матери. Он был язычником, Ольге так и не удалось склонить его на свою сторону. Молодой князь тоже был весьма примечательным историческим персонажем. «Когда он вырос и возмужал, то начал собирать около себя много храбрых воинов; ходил легко, как барс, и только и делал, что воевал» [111]. Своими удачными походами он вернул Киеву авторитет среди соседей, утраченный во время правления Игоря и лишь отчасти восстановленный мудрой дипломатией Ольги.

В результате побед над хазарами, черкесами, булгарами и другими народами Святослав не только освободил свое княжество от дани хазарам, но и значительно укрепил влияние Киева в Причерноморском бассейне. Наиболее серьезной проблемой для Руси на тот момент оставались печенеги. Победа же над дунайскими болгарами²⁴ послужила косвенной причиной его гибели.

Когда Византия обратилась к Святославу за помощью в борьбе с болгарами, никто не подозревал, что он, одержав над ними победу, решит приобщить покоренные земли к своим и поселиться в Переяславце на Дунае. В планы греков такой поворот событий совершенно не входил. В Константинополе закипели нешуточные страсти. Русское войско было осаждено ими в годе Доростол на Дунае, а Святослав подписал мирный договор, по которому отказывался от своих притязаний на дунайские земли. Он был убит печенегами, когда возвращался домой через днепровские пороги.

Предполагается, что информацию о передвижении Святослава печенегам дали византийцы. Но к тому времени князь нажил множество врагов, в том числе и в Киеве, где имело место противостояние между партией христиан и партией язычников, которую возглавлял Святослав. Ольга уже скончалась, и конфликт обострился. Поэтому существует версия (ее поддерживал Л. Н. Гумилев), согласно которой печенегов на княжескую дружину навели вовсе не византийцы, а старший сын Святослава Ярополк, возглавлявший христианскую киевскую общину.

После смерти Святослава между его сыновьями Ярополком, Олегом и Владимиром началась борьба за власть. В российской историографии эта княжеская усобица, как правило, трактуется как непосредственное соперничество между братьями. Л. Н. Гумилев полагал, что речь шла не о персональных притязаниях, а о борьбе различных политических группировок, сложившихся к тому времени, а князья были лишь их выразителями.

«Летописец описывает все последующие события как деяния князей. Но мы знаем, что в действительности князья были очень молоды. Владимиру и третьему сыну Святослава – Олегу было около 15 лет, Ярополк был чуть старше. Эти юноши вряд ли могли проводить самостоятельную политику. За ними стояли опытные и влиятельные мужи, опиравшиеся на население определенных земель» [22]. Победителем вышел Владимир, представлявший языческую партию.

Мнения историков по поводу личности князя Владимира, известного под именем Владимира Святого, разделились. Одни считают его человеком множества пороков, чему имеются веские основания, другие рисуют светлый образ Крестителя Руси. Распространен также взгляд, согласно которому до своего крещения Владимир был типичным язычником, не обремененным нравственными понятиями, но после крещения коренным образом преобразился. В любом из существующих представлений основной заслугой князя считается Крещение Руси – важный переломный момент в ее истории. Датируется это знаменательное событие также различным образом, но разброс дат относительно невелик и, как правило, относится к последним годам X века. Чаще всего называется 988 год.

Впоследствии Владимир был канонизирован Русской православной церковью. Однако не вызывает сомнения, что принятие Русью православия не свидетельствует о его религиозных предпочтениях; причины этому были вполне земные и сугубо политические. Указанием на это является первоначальная попытка проведения им языческой реформы. Провел князь и административную реформу, оценки которой историками также разнятся; вел войны в различных направлениях.

Происходило расширение государственных границ, но процесс этот шел медленно. У Ключевского по этому поводу имеется следующее замечание: «в половине X в. линия укреплений по южной границе шла на расстоянии одного дня пути от Киева. Значит, в продолжение полувековой упорной борьбы при Владимире Русь успела пробиться в степь на один день пути, т. е. передвинуть укрепленную границу на линию реки Роси, где преемник Владимира Ярослав „поча ставити городы“, населяя их пленными ляхами» [43].

На конец княжения Владимира пришелся бунт его сына Ярослава (1014 год), сидевшего наместником Великого князя в Новгороде и отказавшегося платить отцу положенную дань в две тысячи гривен. Владимир был взбешен и начал подготовку похода на сына войною, но «сильно разболелся; в этой болезни и умер» [111]. После смерти князя началась усобица между его сыновьями, продолжавшаяся четыре года. Победителем из нее вышел Ярослав, правление которого было долгим (более тридцати лет) и успешным, за что князь и прозван был Ярославом Мудрым.

Этот период – большая часть первой половины XI века – считается расцветом Древнерусского государства. Он ознаменован внешней политикой, направленной на укрепление авторитета Руси, включая важные династические браки; победой над печенегами; расширением старых городов и строительством новых, укреплением границ; проведением административной, правовой и судебной реформ; развитием культуры и образования. Русь становится одним из сильнейших государств в Европе, многие европейские государства заинтересованы в союзе с ней.

Выше уже приводилось высказывание С. Ф. Платонова о существовании значительного числа городов в Древней Руси. Эта тема в сочетании с общекультурной получает у него и дальнейшее развитие. «Любопытен тот факт, что в скандинавских сагах Киев называли „страной городов“, следовательно, городская жизнь была в глазах иноземцев отличительной чертой Руси. По летописи насчитываются сотни городов, тянувших к „старейшим“ городским центрам на Руси. Конечно, такая многочисленность городов обусловливалась не одними административными и военными потребностями, но и развитием торговли, которая придавала городу значение рынка. <…> Киев был торговой станцией не только между севером и югом, т. е. между варягами и Грецией, но и между Западом и Востоком; т. е. между Европой и Азией; отсюда понятно торговое значение Киева и всей южной Руси. Тихий земледельческий труд мешался здесь с бойким и шумным торговым движением; жизнь отличалась многообразием функций; торговля, вызывая знакомство со многими народами, способствовала накоплению богатств и знаний. Много условий создавалось здесь для культурного развития, и это развитие начиналось и зацветало ярким цветом. Просвещение, принесенное христианством, нашло приют в русских монастырях и приобрело себе много поборников. Мы знаем, что христианская мораль успешно боролась с грубыми воззрениями языческой старины; мы видим князей, читающих и собирающих книги, князей, заказывающих переводы благочестивых произведений церковной литературы на русский язык; мы видим распространение грамотности, видим школы при церквах и епископских дворах; мы любуемся фресками, которые писаны по греческим образцам русскими художниками; мы читаем произведения богословски образованных русских людей. Словом, в отношении просвещения Киевская Русь стояла не ниже прочих молодых государств и своих ближайших соседей, славян. Исследователи первоначальных сношений Руси и Польши прямо признают культурное превосходство первой. И материальная культура киевского общества стояла, сравнительно с прочей Европой, не низко. Внешность Киева вызывала панегирики писателей XI в. Западным иностранцам Киев казался соперником Константинополя» [80].