Портрет кавалера в голубом камзоле

Глава 5

Подмосковный поселок Летники.

Картинная галерея Зубова располагалась на втором этаже его большого загородного дома, – там поддерживался определенный температурный режим и влажность. Он старался приобретать подлинники. Выискивал по маленьким городкам и поселкам владельцев живописных полотен, которые не знали им цены. По дешевке Зубов не покупал, – считал обман ниже своего достоинства. Но и заоблачных сумм не предлагал. Картины из частных рук всегда нуждались в реставрации и редко принадлежали кисти знаменитых мастеров.

У одной дряхлой старушки, вдовы местного гравировщика, он купил изрядно попорченный портрет семейной четы, – помещика и его жены. Эксперты признали авторство крепостного живописца Аргунова^[7]. Этим полотном Зубов особенно гордился.

Ему удалось собрать скромную, но интересную коллекцию, составленную преимущественно из работ русских художников восемнадцатого – девятнадцатого веков. Первый купленный у деревенского старика портрет занимал центральное место в галерее. Он помещался в специальном углублении в стене и был снабжен деревянными резными «ставнями». Зубов запирал их на замок и любовался картиной исключительно в одиночестве.

Он вообще редко водил своих гостей в галерею. Этой чести удостаивались немногие. О таинственном полотне ходили самые разнообразные и порой нелепые слухи. Зубов их не поддерживал, но и не опровергал. Говорили, что картина оказывает опасное влияние на владельца и каждый, кто на нее долго смотрит, становится чуточку не в себе. Сам Зубов якобы слегка тронулся умом… и на этой почве пустился в непомерные траты. Чего стоит его идея создать собственный театр. Затея дорогая, а необходимыми средствами господин Зубов не располагает. Хоть и назвал свою компанию «Крез^[8]», но до богатств истинного Креза ему пока что далеко.

Завистники сплетничали за спиной Зубова, посмеивались и осуждали его. Однако с удовольствием посещали устраиваемые им спектакли и аплодировали голосу и таланту ведущей актрисы Жемчужной.

Ей приписывали роман с хозяином театра, что было в порядке вещей и никого не удивляло. До Жемчужной Зубов водил интрижки то с одной, то с другой танцовщицей или певичкой. Однако с появлением Полины присмирел и всецело отдался в ее изящные ручки.

Зубову было плевать на общественное мнение, – тем более, что жениться он до сих пор не удосужился и мог проводить время где угодно и с кем угодно. Он любил женщин, и те отвечали ему взаимностью. С Полиной поначалу тоже завязалась обычная интрижка, которая исподволь переросла в серьезные отношения. Зубов поклонялся ее таланту, хотя и не особо выдающемуся, но яркому, самобытному. Полина была не похожа на других актрис и украсила его театр своей драматической игрой и чистым, приятного тембра сопрано. Он придумал ей псевдоним с намеком, – Жемчужная. Она действительно, без преувеличения, являлась жемчужиной его труппы.

Его не смущали аналогии, проводимые придирчивыми интеллектуалами и саркастическими критиками.

«Что, возомнил себя этаким графом Шереметевым? – не преминул съязвить знакомый банкир. – Решил поиграть в мецената? Тебе, дружище, до Шереметева далеко, как и твоей певичке до знаменитой Жемчуговой. Чужую судьбу пытаешься на себя примерить? Рискованно, сударь. Шереметев был истинный барин, вельможа золотого екатерининского века. Богат несметно, блестяще образован. Не гнушался садиться в оркестр вместе со своими крепостными, исполнять партию на виолончели… сам репетировал с актерами. Роскошь у себя в поместьях завел невиданную, принимал коронованных особ. Празднества закатывал такие, что иностранные гости только глазами хлопали. Не обижайся, Валера, но твои потуги смешны! Картинную галерею вздумал завести… Три десятка полотен сомнительного качества, приобретенные у сумасшедших старух. Небось торговался с ними, как купец на ярмарке!..»

Банкир этот уже несколько лет сотрудничал с инвестиционной компанией Зубова: оформлял для него кредиты, когда не хватало денег для быстрых и финансово емких сделок. Зубову претила его неприличная прямота. Но терять надежного партнера было не выгодно. И он терпел, добродушно посмеиваясь…

В чем-то банкир был прав. История крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой и графа Шереметева запала ему в душу. Сильные натуры и сильные страсти всегда вызывали у него желание подражать, хоть в малом приобщиться к великому. Разве он, Зубов, не достоин пережить нечто подобное? Возвысить талант? Пробудить в сердце женщины неугасимую любовь? Самому загореться от ее пламени?

Он признавал, что если бы не портрет, быть ему обычным бизнесменом, – без всяких там театров, актеров и иже с ними. Старинное полотно пробудило в Зубове смутные грезы, погружая его в атмосферу безвозвратно ушедшего восемнадцатого века с его романтикой, блеском господ, нищетой рабов, с дворцовыми интригами и народными бунтами…

Должно быть, им руководило неосознанное стремление повторить неповторимое, когда он, в память о несравненной Жемчуговой, предложил Полине взять созвучный псевдоним. Он все-таки попал под влияние портрета.

Предположительно полотно принадлежало кисти крепостного, который был взят в Останкинское имение Шереметевых расписывать декорации к театральным постановкам. Молодому художнику, очевидно, разрешали посещать картинную галерею в большой зале дворца, где он мог часами сидеть и копировать работы прославленных живописцев. Вечером, когда всходила луна, юноша гулял по разбитым вокруг господского дома садам, вынашивая сюжеты будущих картин… или подглядывал за балетными девушками и певицами из хора. Их нежная красота возбуждала огонь в его крови, заставляла переносить на холст свое восхищение и желание… которые он не смел выразить иначе.

На заходе солнца в галерее становилось сумрачно. Темные портреты императоров в массивных золоченых рамах наводили на юношу почтительный страх. Дамы в шелку и кружевах с томной негой взирали на него… в их полуулыбках таилась печаль.

Случайно или преднамеренно выбрал он для копирования портрет кавалера в голубом камзоле? Или же написал его с натуры? Что было ему известно о тайнах этого места и этого дома, с невообразимой пышностью украшенного резчиками из Шереметевских вотчин? Позолоченная резьба веселила глаз: цветочные гирлянды, венки и чудесный орнамент. В анфиладе комнат повсюду – мраморные бюсты и фигуры богов и сатиров… бронза, хрусталь, фарфор, драгоценные вазы…

Слуги шептались, что вечерами по роскошным залам дворца бродит призрак горбатой старухи. Она предрекает смерть… Кто с ней встретится, тому конец. Говорят, сама Прасковья Ивановна видела вещунью в галерее. Та предупредила, чтобы она не играла сразу двух покойниц… не то станет третьей. Актриса ее не послушала. Она собиралась в Петербург, ведь Шереметеву пожаловали чин обер-гофмаршала, который обязывал его присутствовать при дворе…

Стоя за мольбертом, молодой художник вздрагивал от каждого шороха в тишине галереи, от каждого стука за спиной. Вдруг из густой тени вынырнет фигура косматой горбуньи, которая появлялась ниоткуда и так же загадочно исчезала?..

Зубов ясно представлял все это, как будто сам был тем крепостным живописцем. Он мог поклясться, что предметы хранят информацию о том времени, в котором они были созданы. Особенно предметы искусства.

Под воздействием ли портрета или по собственной склонности, он внезапно сделался заядлым театралом и решил создать свою труппу, – пусть маленькую, – чтобы ставить если не пьесы целиком, то наиболее выразительные отрывки из них. То же касалось и музыкальных спектаклей.

Театр его представлял собой арендованное помещение в Останкинском районе, где сцену от зрительного зала отделяла условная черта, а занавес и кулисы были сделаны по специальному заказу. Зубов не поскупился на декорации и гардероб, компенсируя таким образом скудость репертуара и непрофессионализм актеров. Опытные мастера сцены не шли к нему, а новички не обладали достаточными навыками. Правда, музыканты подобрались отменные. Хорошая живая музыка скрашивала посредственные постановки, и скоро небольшой зал стала заполнять публика. Зубов сам не ожидал, что в его театре будут аншлаги, – он занимался этим скорее для развлечения.

Его затея нашла и горячих поклонников, и безжалостных противников. Предназначенные для узкого круга концерты и представления одних восхищали, других возмущали. Как и в любом творческом коллективе, в театре Зубова появились таланты и завистники, начались склоки и борьба за первенство. Режиссер вынужден был считаться с пожеланиями хозяина, а тот отдавал предпочтение своей любимице Полине Жемчужной.

Зубов мечтал выстроить специальное здание для театра, но, подсчитав затраты, отказался от этой идеи. Одному ему проект не осилить, а искать инвесторов придется долго. Кого убедишь вкладывать в современное искусство? Прибыль под вопросом, зато хлопот хоть отбавляй.

«Думаешь, я не понимаю, почему ты выбрал Останкино? – подтрунивал над ним банкир. – Там все еще витает дух бессмертной любви! Останкинский дворец и театр были освящены чувствами графа к своей крепостной актрисе. Они оба были неординарными личностями, хотя и разделенными сословными предрассудками, но равными по внутренней силе. Однако Шереметев сумел преодолеть все барьеры. Тебе такие подвиги не по зубам, дорогой Зубов!»

Довольный каламбуром, финансист рассмеялся.

Его колкости заронили в сердце Зубова стремление доказать, что он не лыком шит, и если уж не графских кровей, то сыграть Гамлета или короля Лира ему по плечу. Не боги горшки обжигают.

Под страдальческим взглядом режиссера он попробовал себя в роли датского принца. Актеры отворачивались, хихикая. Даже осветитель не выдержал и прыснул при какой-то из реплик новоиспеченного Гамлета.

«Я вам лучше что-нибудь попроще подберу для начала», – деликатно предложил режиссер.

Зубов согласился. Посещая репетиции, он прикидывал, в какой роли не оконфузится… и остановился на Антонии. Побежденный римский полководец вызвал его сочувствие и понимание. Лучше покончить с собой, чем позор и насмешки. Он бы поступил так же.

«Я вам не советую браться за Антония…» – робко возразил режиссер.

«Что же мне, лакея играть прикажешь? – вспылил Зубов. – Или солдата, который всю пьесу молча стоит истуканом?»

Он добросовестно выучил текст и явился на репетицию. Клеопатру должна была играть его обожаемая Полина. Но та приболела. Вместо нее слова египетской царицы произносила другая актриса.

Зубов приосанился и с пафосом начал:

 
– Разлучены с тобой мы ненадолго, Клеопатра.
Я вслед спешу, чтоб выплакать прощенье…
 

При этих словах режиссер разрыдался, – лишь спустя минуту Зубов сообразил, что тот истерически хохочет…

* * *

Черный Лог.

Проводив гостью, Санта вернулся и доложил:

– Она уехала.

– Я беспокоюсь за нее… – задумчиво произнесла Глория.

Великан истолковал ее слова по-своему.

– У дамы внедорожник, – напомнил он. – Снега не так много. Проселок разъездили. Доберется.

Глория смотрела из окна и обратила внимание на марку и цвет машины. Вероятно, красный «мицубиши» – подарок покровителя госпожи Жемчужной.

Такой автомобиль стоит не дешево.

– Она сама за рулем. Без водителя.

– Зачем ей тащить сюда водителя? – пробурчал Санта. – Никто не афиширует визиты в наше тихое местечко.

Он скривился, и эта гримаса, должно быть, имитировала улыбку.

– Обед подавать? У меня жаркое поспело… и суп-пюре из тыквы.

– Как? – всполошилась Глория. – Уже обед?

– Хозяин всегда обедал рано. В полдень…

Глория привезла из своей московской квартиры несколько дорогих ее сердцу вещей, и среди них – часы с бронзовыми амурами. Они стояли на каминной доске. Ажурные стрелки действительно приближались к двенадцати. Неужели они с Жемчужной говорили так долго?

Санта перехватил ее взгляд.

– Время здесь течет иначе…

– В каком смысле?

Слуга пожал могучими плечами.

– Иначе и все. Оно то бежит… то едва тянется, а может вовсе остановиться. Агафон пользовался только песочными часами. Он говорил, что в их шуршании слышен голос вечности…

С этими словами великан неодобрительно покосился на толстощеких амуров.

– У Агафона был тонкий слух, – усмехнулась она. – Ладно, неси обед.

Глория с удивлением обнаружила, что проголодалась. Кажется, все в доме, включая распорядок дня, останется так, как было заведено карликом.

Суп-пюре из тыквы она пробовала в первый раз и пришла в восторг:

– А ты вкусно готовишь!

Санта расцвел, порозовел и стал точной копией Деда Мороза за трапезой. Глория настояла, чтобы они обедали вместе. Великан сначала упирался, но потом уступил. Женщина есть женщина… ей нужна компания.

– Жаркое тебе тоже удалось, – искренне восхитилась она кулинарными способностями слуги. – Если когда-нибудь тебе захочется от меня уйти, я дам тебе рекомендацию как искусному повару. Стряпня тебя прокормит.

– Не захочется.

– Не клянись! Не зарекайся!

Остаток дня она провела в мастерской Агафона. Изучала его бумаги, в которых черт ногу сломит… и любовалась коллекцией минералов. У стола поблескивал золоченой земной осью старинный глобус, куда Глория запрятала «формулу творения»^[9]. По примеру покойного мужа. Анатолий был кем угодно, но только не дураком.

Глория с суеверным страхом обходила бархатный диван, на котором испустил дух бывший хозяин мастерской. Она не решилась бы на него сесть ни при каких обстоятельствах. Слишком свежи были в памяти те жуткие мгновения, когда он умирал, вцепившись в ее руку… а она дрожала как осиновый лист и истошно звала Санту…

Время в этом доме в самом деле то пускалось в галоп… то останавливалось. Она не заметила, как задремала в кресле. Сон длился несколько минут, а когда она проснулась и поднялась наверх, за окнами уже сгустилась тьма.

Что она пыталась понять, прикасаясь к предметам, собранным прежним хозяином? Хотела проникнуть в его мир? Зачем?..

– Вам звонили, – невозмутимо доложил Санта.

– Кто, Жемчужная?

– Ваш телохранитель, Лавров…

После стычки с начальником охраны великан упорно называл того «телохранителем». В этом прозвище проскальзывала издевка. По мнению Санты, Лавров не годился в охранники. Хлипок больно… жидковат. Разумеется, в сравнении с его собственными габаритами. Громадная фигура увальня и белоснежная седина делали его неким сказочным персонажем, который на деле вполне реально заботился о безопасности новой хозяйки.

– Что-то случилось?

– Они едут сюда. Лавров и еще один… э-э…

– Колбин! – сообразила Глория.

– Ага, он… Хорошо, что в кои-то веки связь сработала. А то бы нагрянули некстати. Вина достать из подвала?

– Непременно. У нас есть ужин?

– К даме полагается со своим угощением приезжать, – назидательно произнес Санта.

Он с достоинством удалился, а Глория отправилась «чистить перышки». Привела в порядок волосы, подкрасилась. Все-таки партнер по бизнесу в гости пожалует, надо принять…

Она переоделась в мягкие брюки и тунику. Санта в кухне гремел посудой. Глория сама порывалась приготовить маленькие бутерброды для шведского стола. Но слуга решительно воспротивился:

– Не женское это дело, кухня!

Такой подход пришелся ей по душе.

Санта отверг легкие закуски и предложил накормить мужчин как положено: мясом, картошкой и пирожными на десерт.

«Все происходит само собой… – напевал ей в уши карлик. – Пользуйся тем, что идет к тебе в руки…»

– А что ко мне идет?

«Не что, а кто! – хихикал над ней карлик. – Привыкай к своему новому статусу колдуньи и ясновидящей!»

– Ты издеваешься надо мной…

Глория опять поймала себя на том, что беседует с пустотой. Притом вслух. Этак Колбин примет ее за сумасшедшую и затеет процесс о недееспособности. Отберет бизнес!

«Куда ему без тебя? – нашептывал карлик. – Он же пойдет ко дну вместе с фирмой. Он собирается на тебе жениться, моя царица!»

– Жениться?

Санта вырос на пороге гостиной и громогласно изрек, подражая дворецкому:

– Приехали!.. Изволите звать?..

Глава 6

Колбин был здесь в первый раз. Дом произвел на него двоякое впечатление, – снаружи простой, внутри обставленный без всякого стиля, но с определенной направленностью, призванной ласкать глаз и будить воображение. Человек, устроивший свое жилище подобным образом, имел творческую натуру и… тугой кошелек. Это явно не Глория. Ее квартира на Шаболовке походила на сотни таких же квартир, принадлежащих среднему классу, – с евроремонтом и безликим дизайном.

– Без излишеств, но со вкусом, – одобрил Колбин интерьер приобретенного ею дома.

Глория не собиралась присваивать себе чужие лавры.

– Заслуга прежнего хозяина, – объяснила она. – Я почти ничего не меняла.

Глория не стала показывать постороннему мастерскую. Лавров уже все видел, а Колбина туда вести не обязательно.

За ужином, сервированным Сантой, разговор не клеился. Лавров отмалчивался, Колбин рассыпался в комплиментах хозяйке. Его поведение до того выходило за рамки обычного, что она с трудом сохраняла радушие и невозмутимость.

«Он заигрывает со мной! – поразилась Глория. – Ей-богу, заигрывает! Ай да Петр Ильич! Чем не жених для одинокой вдовы?»

– Ну и забрались вы, Глория Артуровна, в чащу лесную, – пытался острить глава компании. – Теперь к вам на санях ездить надобно. Или вездеходом обзаводиться.

– Неужто у вас во мне такая потребность возникла? Раньше-то вы меня своим вниманием не жаловали.

– Все течет, все меняется. Нам, мужчинам, для работы стимул требуется… правда, Рома?

Лавров на правах близкого знакомца разливал коньяк и предлагал начальнику то одно блюдо, то другое. Зато беседу поддерживал вяло… исключительно из вежливости. Не помогать же боссу обхаживать женщину, на которую он сам виды имел?

– М-мм… а этот ваш белый медведь прилично готовит, – одобрил Колбин котлеты с грибным соусом.

– Я люблю вкусно поесть…

Разговор крутился около пустяков, перескакивая с одной темы на другую. Колбин хотел понравиться хозяйке и этим все портил. Его шутки не вызывали смеха, а похвалы выглядели нарочитыми. Неловкий от несвойственной ему роли, он задел локтем соусник, и тот перевернулся… потом опрокинул на скатерть бокал с вином.

– Меня извиняет только количество выпитого за ваше здоровье! – неуклюже оправдывался он.

Глава компании был голоден и быстро захмелел. Лавров специально подливал ему порцию за порцией, чтобы выставить соперника в дурном свете. Колбин не привык к большим дозам крепких напитков, тем более после напряженного рабочего дня. Он и без того клевал носом в машине, а тут и вовсе расклеился.

– Прекрати его спаивать, – сердито шепнула Глория начальнику охраны. – Еще свалится… потом возись с ним!

– Я его привез, я его и увезу…

Колбин не слышал, что о нем говорят, – он попробовал встать из-за стола, покачнулся и едва не упал.

– Я… мне… нехорошо…

Вездесущий Санта помог гостю добраться до туалета, умыться и привел его обратно. Однако принятые меры ситуацию не исправили. Колбин тщетно боролся с опьянением…

– Ему не мешало бы прилечь, – съязвил начальник охраны.

– Это твоя работа!

– Я ему в няньки не нанимался, – огрызнулся Лавров.

Глории не терпелось поговорить с ним о сегодняшней посетительнице, госпоже Жемчужной. Этому мешало присутствие Колбина.

Глава компании, не дождавшись десерта, задремал в кресле, и Глория пригласила Лаврова в соседнюю комнату, убранную по-восточному. Ковры, длинный диван с подушками, светильники из цветного стекла и несколько чудесных кальянов на деревянной подставке. В воздухе пахло фруктовым табаком.

– Покурим?

– Не сейчас, – улыбнулась Глория.

Ее волосы были распущены и вились по плечам, губы соблазнительно приоткрылись…

«Она меня дразнит, – напрягся Лавров. – В отместку за то, что я привез этого индюка Колбина. Да еще и напоил…»

Глория прислушалась к шагам Санты в столовой. Тот убирал посуду. Звенели тарелки, похрапывал уснувший гость.

– Колбин решил приударить за тобой, – сказал Лавров. – Ты в курсе?

– Допустим…

– От ненависти до любви один шаг! И он его сделал.

– Ты можешь мне помочь?

– Отвезти его домой? С радостью.

– Да нет. Я не про то… Понимаешь, ко мне утром приезжала женщина… актриса из частного театра. В общем, ее хотят убить.

Начальник охраны молча уставился на Глорию в ожидании какого-нибудь подвоха. Она уже использовала его вслепую. Почему бы не повторить удачный опыт?

– Это твоя подруга? Не помню, чтобы ты дружила с актрисами.

– Я видела ее в первый раз. Она приезжала к Агафону, а не ко мне…

– Он же умер!

– Она не знала… Так ты поможешь?

Лаврову ужасно хотелось послать ее ко всем чертям. Отказаться. Заявить, что он не мальчик на побегушках. Что ему плевать на ее капризы и прихоти. Что…

– Кому нужна помощь? Ей… или тебе? – вместо этого выдавил он, проклиная себя за мягкотелость.

Он опять дал слабину, не устоял.

– Нам обеим. Видишь ли, она обратилась ко мне за услугой… весьма щекотливого свойства…

– Погоди… – растерялся Лавров. До него начал доходить смысл сказанного. – Агафон был колдун! Значит…

– Не важно. Женщина в опасности… ей осталось жить…

Глория склонила голову на бок, будто бы ей было известно, сколько отмерено судьбой какой-то там актрисе.

– …день или два, – заключила она. – Я ее предупредила. Но чувствую, что этого недостаточно. Над ней тяготеет рок! Ей нельзя было брать псевдоним Жемчужная… нельзя играть Клеопатру… Надо что-то делать, Рома.

Лаврову казалось, он слушает горячечный бред. Хотя внешне Глория выглядела вполне нормально.

– Тебе-то откуда знать, сколько кому осталось? За кого ты меня принимаешь? – вспылил он. – За идиота, который поверит любой выдумке? Ты что, возомнила себя…

У него не хватало слов. Глория свихнулась на почве проклятого дома и его бывшего хозяина. Призрак карлика наверняка бродит по этому жутковатому жилищу… и воздействует на окружающих. Санта тоже с приветом. Нормальные люди тут жить не станут.

– Я видела ее смерть…

– Возвращайся в свою квартиру, – посоветовал ей Лавров. – Иначе я за тебя не ручаюсь.

– Я видела!.. Она лежала на полу… в костюме египетской царицы…

– Послушай, Глория… в этом доме еще и не такое померещится. Здесь же все стены пропитаны… пропитаны… чертовщиной! Добром это не кончится. Беги отсюда, пока не поздно.

– Поздно… Я сделала свой выбор. Если тебе со мной не по пути, я не обижусь…

Лавров скрипнул зубами от досады. Он допустил промах. Непозволительную ошибку. Чего он испугался? Колдовства? Глория на колдунью не похожа. Откуда бы у нее вдруг взялись пророческие видения? Она просто не в меру впечатлительна. Насмотрелась здесь на всякие сомнительные атрибуты, которыми пользовался карлик, дабы опустошать карманы своих клиентов… и вздумала себе попробовать…

Он улыбнулся собственным мыслям:

– Я тоже сделал выбор, если ты помнишь. Встал на твою сторону и готов идти до конца.

«Что ты мелешь? – вскричал его внутренний критик. – Опомнись, парень. Эта женщина – опасная авантюристка. Ты до сих пор не знаешь, какая связь существует между ней и карликом! Почему она поселилась в его доме! Неужели ты ей веришь? Взгляни на нее беспристрастно. Она же насквозь лживая, изворотливая штучка, от которой следует держаться подальше. Где твое благоразумие? Она снова подставит тебя под удар, и даже глазом не моргнет…»

– Значит, ты согласен мне помочь? – спросила Глория. – Ты же не бросишь двух беззащитных женщин на произвол судьбы?

О, как невинны, как смиренны были ее глаза. Как сладок голос! Голос сирены, завлекающей моряков в гиблое место…

– Конечно же я тебя не брошу, – сдался Лавров.

«Твой корабль вот-вот сядет на мель, – напрасно предостерегал его критик, не поддающийся чарам прелестной вдовы. – Или разобьется о рифы. А она будет наблюдать за катастрофой с торжествующей усмешкой. Спасайся, безумец!»

– Весь фокус в псевдониме, – перешла к делу Глория. – Артисты, переживая чужие трагедии, рискуют подхватить смертоносный вирус…

– Что ты имеешь в виду?

– Двойную игру. Нельзя одновременно играть в жизни и на сцене. История, рассказанная госпожой Жемчужной, навела меня на одну мысль. После ее отъезда я полистала пару книг. Благо, Агафон собрал недурную библиотеку. И вот что я обнаружила! Псевдоним Жемчугова носила знаменитая Прасковья Ковалева, крепостная актриса графа Шереметева. Ни слава, ни любовь хозяина не принесли ей счастья. Шереметев отважился жениться на ней… но даже это не спасло бедную Парашу от смерти. Исторические источники сообщают, что у нее внезапно обострился туберкулез, который унес ее в могилу…

– Судя по твоему тону, ты не согласна?

– Мне видится другая причина ее гибели, – заявила Глория. – Жемчугову отравили… Яд проник в организм и вызвал кровохарканье, которое по ошибке приняли за чахотку. Симптомы могут быть очень похожи. Говорю тебе это как врач. Очевидно, у талантливой актрисы и певицы нашлась завистница, решившаяся отомстить ей столь жестоким способом. Возможно, они были соперницами не только на сцене…

– Ревность?

– Граф Шереметев не был монахом и нередко посещал по ночам спальни своих дансерок^[10] и певичек. Беспорядочные связи с подневольными девицами ему легко прощали. Но истинной любви простить не смогли, – ни аристократы, ни крепостные, ни домочадцы.

– То есть… одна из бывших любовниц графа посягнула на жизнь его фаворитки?

– Чем не мотив для убийства? Жемчугова внезапно тяжело заболела… и если бы не отчаянные усилия графа и лучших докторов, то умерла бы. Она оправилась и снова вышла на сцену, но ее здоровье сильно пошатнулось. Шли годы. По долгу службы Шереметеву пришлось переехать в Петербург… естественно, жену он взял с собой. Там, в суровом климате северной столицы, болезнь начала прогрессировать, и Жемчугова, тогда уже графиня Шереметева, скончалась. Ей не исполнилось и тридцати шести…

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – удивился Лавров.

– Ты еще не понял?

– Намекаешь, что актрису, которая к тебе приезжала, тоже хотят отравить?

– Вроде того…

– Домыслы чистой воды!

– Прасковья Жемчугова – Полина Жемчужная… улавливаешь сходство?

– Ну…

– Видишь ли… существует легенда, что перед отъездом в Петербург Прасковья гуляла по дворцу, прощаясь со своим любимым Останкиным… и в галерее ей привиделась вещунья – горбатая старуха в темной одежде и с клюкой, которая предрекла ей смерть от двух ролей, Офелии и Клеопатры. Дескать, «если будешь играть сразу двух покойниц, то сама станешь третьей…» Жемчугова, как известно, в то время разучивала именно эти две роли. Голос у нее ослаб из-за болезни, и она перешла к драматическим пьесам.

– Что за вещунья? – переспросил Лавров. – Разве во дворец пускали кого попало?

– Нет, конечно. Речь идет о так называемой «останкинской вещунье», которая появляется перед каким-нибудь значительным событием и предостерегает. Не всех подряд, а по своему выбору… Говорят, еще в шестнадцатом веке она явилась владельцу Останкина боярину Сатину и запретила ему распахивать тамошнюю пустошь. В земле, мол, находятся древние погребения… и если их потревожить, беды не миновать. Сатин горбунью не послушал, и вскоре был казнен по приказу Ивана Грозного…

– Иван Грозный стольких казнил, что не перечтешь.

– Может, и так, – согласилась Глория. – Но Полина Жемчужная тоже видела горбатую старуху, которая напророчила ей смерть. Та подошла к ней у выхода из театра и пригрозила, что актриса погибнет, если не уедет из Москвы. Жемчужная ахнуть не успела, как горбунья исчезла, оставив ее в ужасе и недоумении…

– А при чем тут Останкино?

– Оказывается, владелец театра арендует помещение в Останкинском районе.

– Мне все ясно, – усмехнулся Лавров. – Эта Жемчужная крутит роман со спонсором… тот дает ей главные роли и вообще… обеспечивает материально. Подруги – коллеги исходят черной завистью и задумали погубить удачливую конкурентку. Подсыпать ей отравы в кофе или чай. Верно?

Глория промолчала.

– А горбатой старухой мог переодеться и загримироваться кто угодно из артистов, – продолжил он. – Даже мужчина. Пощекотать нервишки ненавистной приме! Напугать, выбить из колеи. Вдруг та провалит роль? Опозорится и лишится завидного покровительства? Кстати! Может, Жемчужную ревнуют к спонсору не только актрисы, но и актеры? Эту версию тоже не мешало бы отработать…

В словах начальника охраны слышалась неприкрытая ирония.

– Дело в том, что Жемчужная репетирует как раз Клеопатру, – дождавшись паузы, вставила Глория.

– И Офелию?

– Нет… Офелию нет.

– Тогда не сходится. Нужные две роли покой – ниц.

– Их и есть две. Полина в жизни, – вольно или невольно, – играет Прасковью Жемчугову. Вернее, ее бледную тень… Судьбы не повторяются, даже трагические. Но погубить могут. А в театре ей дали роль Клеопатры!

– И теперь она на волосок от смерти. Отлично! Что же от меня требуется?

– Зря ты так… – огорчилась Глория. – Женщина попала в беду, это не смешно. Я помню, как сама чудом осталась жива.

– По-моему, ты драматизируешь. С чего бы этой Жемчужной играть роль Прасковьи Жемчуговой? Из-за созвучных псевдонимов? Всего-то?

– Она же актриса. Значит, у нее развито свойство воплощать чужие характеры… проживать чужие судьбы, испытывать чужие страсти, наконец. Без этого незачем выходить на сцену. Публика жаждет видеть Клеопатру или Гамлета, которые истинно любят и страдают, а не изображают любовь и страдания. Акт любви и страдания осуществляется на глазах у зрителей, – здесь и сию минуту. В этом и заключается магия театрального действа! Иначе этот вид искусства давно приказал бы долго жить…

Лавров немного опешил.

– Чем же я-то могу помочь? Установить круглосуточное наблюдение за Жемчужной? Или приставить к ней телохранителя? От яда уберечься не просто.

Из столовой раздался заливистый храп Колбина, который вызвал улыбку Глории и внес разрядку в напряженный разговор.

– Ты нарочно напоил его…

– Я просто наливал… а пил он сам.

– Ревнуешь, Рома?

– Вот еще! – разозлился тот. – Кто я и кто ты? Мне не по рангу заглядываться на тебя.

– Смущает сословный барьер? Так я не барыня, а ты не холоп…

Лавров с трудом подавил желание нагрубить ей.

– Вернемся к нашим баранам, – процедил он. – Что от меня требуется?

– Не мешало бы выяснить, прислушалась Жемчужная к моему предостережению или продолжает репетировать Клеопатру.

Глория не посвящала начальника охраны во все тонкости дела. За ужином ее преследовала навязчивая картина гибели египетской царицы. У нее разыгралось воображение. Впрочем, у Жемчужной вряд ли хватит благоразумия отказаться от роли. Она влюблена… а любовь сродни душевной болезни.

– И еще одно: актрису шантажируют, – добавила Глория.

– Кто?

Лавров вздохнул с облегчением. Шантаж был ему ближе и понятнее роковых пророчеств.

– Ее приятельница… врачиха, к которой она обращалась по поводу аборта.

– Моя задача?

– Побеседовать с вымогательницей. Нащупать слабое место. Каждый человек уязвим.

– Попахивает частным сыском, – брякнул Лавров. – Хочешь взглянуть на меня в роли детектива?