Портрет кавалера в голубом камзоле

– Женщину шантажируют, она вне себя от страха… мечется… ждет помощи.

– Я понял.

– Твоя работа будет достойно оплачена. Не мной! – предвосхитила его вопрос Глория. – Клиенткой. Вот аванс…

Она положила на столик конверт с вознаграждением и подняла на Лаврова невинный взгляд:

– Хочешь пересчитать.

Глава 7

Останкино. XVI век.

Молодой боярин Юрий Сашин разыскивал свою суженую, Ольгу.

Зря привез он ее в родовое гнездо, – надеялся спрятать, укрыть от всесильных «государевых людей», которые чинили разбой хуже лесных татей. Зря оставил боярышню в светлице, а сам отправился на охоту. Это его и спасло. Налетели тучей «черные вороны», перебили слуг… разорили дом, выгребли все, что нашли ценного. Дядьку Алексея пытали и мучили, а потом привязали к лошади и протащили по селу в назидание и устрашение всем непокорным.

Пришлось Юрию скрываться от неминуемой смерти в окрестных чащах. Иначе сам бы погиб и другим не помог. Питался со своими егерями дичью, спал под открытым небом, грелся у костра…

Вотчина дядьки, казненного по приказу царя-душегуба, перешла во владение иноземного опричника^[11]. Орн, лютый язычник, безжалостный вояка, не щадил ни старых, ни малых. Из всех домочадцев новый хозяин оставил в живых только юную красавицу Оленьку… дабы услаждала она ело в опочивальне, пока не надоест жестокому зверю терзать ее нежное тело.

– Тогда конец девке, – нашептывал боярину верный товарищ. – Свезет ее Орн проклятый в мертвую пустошь, отдаст бесам на поругание.

– Каким бесам? Разве есть худшая нечисть, нежели эти псы в человеческом обличье?

– Есть… Землица-то здешняя не простая. Под ней «великая тьма» покоится. И если ее потревожить, быть мору или пожарищу… или еще какому бесчинству. Старуха предупреждала, а дядька ваш посмеялся над ней и прогнал со двора…

– Что за «великая тьма»? – недоумевал Юрий.

Товарищ опасливо оглядывался, осеняя себя крестом.

– Того никто не ведает. Еще моя бабка говаривала, будто схоронили там волхвы идолище Черного Бога…

При этих словах по лесу пронесся ветер, закричала выпь на болотах. Запахло стоячей водой, тиной и гнилыми мхами.

– Землю-то пахать надо было, – выступил в защиту дядьки Юрий. – Возделывать, хлеб сеять. Алексей Сатин хозяйствовал исправно, холопов не обижал, в голоде не держал…

– А старуху горбатую он почто прогнал?

Молодой боярин не успел ответить, – раздался топот копыт, из-за поворота вынырнули несколько всадников. Облитые луной, на черных конях, в черных кафтанах и шапках, они казались подручными самого дьявола. По притороченным к седлам собачьим головам Юрий узнал царских опричников во главе с Орном.

– Девку везут! – вырвалось у главного егеря.

– Не отобьем, много их…

– Попробовать-то можно…

– Погодите, – остановил своих людей Юрий. – Надобно убедиться, Ольга ли это?

Женщину, закутанную в монашеский плащ с капюшоном, везли, словно тюк, перекинув поперек лошади. Из-под темной хламиды белели ее голые ноги.

«Жива ли? – гадал боярин, вглядываясь в сию бесформенную поклажу. – Была бы мертва, закопали бы где-нибудь поближе к усадьбе, в лес бы не потащили…»

– Ах, псы! Яко ночные звери рыщут…

Между тем всадники остановились на небольшой поляне, поросшей редким кустарником, спешились.

– Что они задумали?

– Я слышал, «государевы люди» с демонами якшаются…

– Сами они демоны… под личиной монахов, – зло сплюнул егерь. – В грубые рясы да скуфейки^[12] рядятся. А под рясами-то платье тонкого сукна, шитое золотом, на куньем меху, и нож на поясе. Кого хотят, режут, пытают, женок и девиц бесчестят! Нету на них ни закона, ни управы…

Словно в подтверждение его слов опричники затеяли нечистую забаву. Развели костер, разделись до пояса, принялись прыгать козлами, орать на все лады, выть и размахивать руками. Они были пьяны.

– Положить бы их всех тут, – нетерпеливо прошептал егерь. – Дозволь, боярин!

– Нельзя… – покачал головой Юрий. – Спугнем, а Ольгушку не выручим. Не ее привезли, сердцем чую! Другая несчастная ждет своей участи…

– И то правда.

Разогретые вином и дикими плясками опричники с гиканьем притащили к костру живую поклажу, сорвали с жертвы плащ… и глазам изумленных наблюдателей предстала совершенно нагая девушка со спутанными волосами. Она отчаянно брыкалась и кричала от страха.

«Это не Ольга, – удостоверился молодой Сатин. – Господь милостив!»

– Хорош ли выкуп? – на ломаном русском обратился Орн к кому-то невидимому. – Берешь ли?

– Берет! Берет! – вразнобой отозвалась хмельная братия.

Один из опричников выхватил длинный блестящий нож и быстрым резким движением перерезал жертве горло. Хлынула кровь, черная в призрачном свете луны. Крики разом смолкли, белое тело девушки затихло на пожухлой траве.

– Пейте, братья! – провозгласил Орн. – Кто не выпьет, тому лучше за лопаты не браться!

Участники жуткого ритуала наперебой кинулись набирать кровь в серебряные чаши, разводить вином, глотать… Кровь, перемешанная с вином, текла по бородатым лицам, капала на грудь… Опричники, и без того возбужденные, совсем обезумели: разобрали заступы и принялись остервенело рыть землю там, где указал Орн.

– Что они делают? – удивился Юрий.

– Древние могилы раскапывают… На этой пустоши, близ лесу, издавна мертвяков хоронили, – объяснил один из егерей. – Еще при пращурах! Говорят, кто слуг Черного Бога потревожит, тому не жить…

У костра, откуда ни возьмись, появилась сгорбленная старуха, погрозила Орну клюкой, прокаркала:

– Не балуй, иноземец! Не пляши на чужих костях. Не буди тьму-тьмущую! Не то сгинешь в гнилой топи…

– Прочь, ведьма! – вскричал предводитель опричников, замахиваясь на горбунью лопатой. – З-зарублю!..

Просвистело железо в воздухе, разрезая пустоту. Старуха исчезла, как не бывало, а на месте, где она стояла, трава занялась пламенем. Попятились «государевы люди», оторопь их взяла.

– Чело рты разинули? – вызверился на них Орн. – Копайте! Или я вас здесь же зарою!

– Г-горит…

– Головешка из костра выкатилась! Эка невидаль!

– Костер далеко…

– Тьма тьмы да не убоится!

С этим истошным кличем схватился Орн за плеть и давай свое воинство охаживать, с руганью, с проклятиями. Те опомнились, вернулись к яме. Слышно было, как вгрызаются в почву заступы, гулко ухает в лесу филин.

– Пусто, хозяин… – выбрасывая из раскопа трухлявые доски и обломки костей, сообщил один из мигом протрезвевших опричников.

– Пусто, говоришь? Пусто-о-о! – бесновался иноземец. – Где же колдовские сокровища зарыты?

– Может, нету здесь никаких сокровищ?

– Малую жертву принесли, – сообразил Орн. – Поскупились! Вот и не указал нам Дух Болот верного места… Ну, не беда! Скоро царское посольство по тракту возвращаться станет из заморских земель. Уж мы его встретим… до самой слободы^[13] супроводим в целости и сохранности. Чтоб ни с одного купчины, ни с одного дьяка^[14] приказного даже волоска не упало!

В сих словах Юрию почудился лживый и зловещий смысл…

* * *

Москва. Наше время.

Зубов вынужден был отказаться от роли Антония… но не мог отказать себе в удовольствии присутствовать на репетициях. Клеопатра была великолепна. Он не поскупился, и костюмы получились потрясающие. Режиссер предложил не тратиться на реквизит, а взять напрокат в киностудии. Зубов согласился, но Клеопатра должна выйти на сцену в платье и головном уборе, сделанных специально для нее.

Римский полководец и возлюбленный гордой царицы в исполнении актера Митина оставлял желать лучшего. Однако Зубов не стал подвергать его уничижительной критике. Глядя на Митина и сравнивая себя с ним, он не так расстраивался по поводу собственной неудачи. Будь Митин более талантлив, это нанесло бы сильный удар по самолюбию Зубова. А так… все обошлось легким разочарованием.

«Не огорчайся, – утешала его Полина. – Тебя привыкли видеть в зрительном зале, а не на подмостках. Актеры терялись бы и забывали слова. Я сама чувствовала бы себя неловко. Все к лучшему! Митин звезд с неба не хватает, зато старается…»

«На его фоне ты будешь ослепительна!»

Он не кривил душой. У Полины словно открылось второе дыхание. Кроме голоса, у нее обнаружилась дивная способность к перевоплощению. Когда ее Клеопатра гневно сверкала черными очами, всех охватывал трепет… а когда она, «умирая», прощалась с верными служанками, на глаза присутствующих наворачивались слезы.

Режиссер боялся сказать лишнее слово, упиваясь потрясающим зрелищем. Завистницы злобно перешептывались, а Митин-Антоний, заражаясь от Полины куражом, превосходил самое себя.

«Она вытащит всю финальную сцену, – внутренне ликовал режиссер. – Это будет ее и мой триумф!»

Перед генеральной репетицией он подошел к Полине и с чувством произнес:

– Жемчужная! Ты настоящая жемчужина нашей труппы!

Она милостиво кивнула ему головой, увенчанной короной правительницы Египта, и протянула руку для поцелуя. Режиссер послушно приложился губами к тыльной стороне ее ладони, пахнущей пудрой и гримом, и, покачиваясь, как пьяный, вышел в коридор. Только теперь, увидев Клеопатру, он осознал, что неравнодушен к ней… вернее, к актрисе, которая никогда не ответит ему взаимностью…

– Она играет восхитительно. С невероятным вдохновением, – пробормотал он, не замечая идущего навстречу Зубова. – Как в последний раз!

Владелец театра на ходу поймал его за рукав и развернул к себе.

– Я ослышался? Что ты там буркнул насчет последнего раза?

– Простите, Валерий Яковлевич… – испугался режиссер. – Я вас не увидел… З-здравствуйте…

– И тебе не хворать, милейший.

– Я… я чрезвычайно доволен Полиной… она… превосходна в роли Клеопатры. Никто не сыграл бы лучше… Сегодня вы в этом убедитесь. Жаль, что наш зал может вместить так мало зрителей…

Зубов и без него знал, что Полина еще покажет себя, ее талант еще заставит скептиков устыдиться и кричать: «Браво!» Он верил в нее, когда остальные пожимали плечами и отводили глаза. Фактически это он создал ее… огранил этот алмаз, придав ему форму и блеск…

– Я мечтаю выхлопотать для Полины главную роль в кино, – сказал он режиссеру, не отпуская его рукава. – А ты сомневаешься, что мне удастся.

– Не-е-ет… я просто…

– Ты Фома неверующий, – перебил его Зубов. – Ладно, иди… Пора начинать.

Он вошел в женскую гримерную, где было шумно и людно… замешкался, выпил воды, перебросился несколькими словами с присутствующими и приблизился к ведущей актрисе, уже в полном облачении и готовой к выходу. Жемчужная волновалась, ее бледность проступала даже сквозь густой слой краски.

– Я боюсь… – прошептала она.

Две артистки, играющие служанок египетской царицы – Ираду и Хармиану, – затихли в своем углу, навострив уши.

– Это ведь репетиция, – мягко произнес Зубов. – В зале будет всего несколько человек.

– Ты не понял…

Он покосился в сторону «служанок» и поджал губы.

– Не сейчас, прошу тебя. Поговорим после.

– Да…

Зубов приписал ее страх не предстоящему выходу, а проблемам, которые она скрывала от него.

Он давно ломал себе голову, зачем она просила в долг довольно крупную сумму. Сказала, что на лечение матери. Он не поленился послать в Ярославль своего человека, дабы тот навел справки. Выяснилось, что родители Полины хоть и не блещут здоровьем, но с серьезными заболеваниями в больницу не обращались. Значит, она солгала. Деньги нужны ей для чего-то другого…

Зубов не был скупым и, если бы Полина попросила еще, дал бы без вопросов. Она не отличалась расточительностью, не позволяла себе больших трат, а дорогие подарки принимала без алчного огонька в глазах. Даже смущалась… до сих пор, после шести лет связи. Эта женщина пробудила в нем нежную привязанность, переросшую в искреннее чувство. Он уверил себя, что любит ее. А она?

Полина весь свой темперамент, казалось, выплескивала на сцене. В личных отношениях она вела себя безупречно. Не донимала Зубова упреками, не закатывала истерик, не капризничала, ничего не требовала и не намекала на женитьбу. Жили они врозь, – Зубов снимал ей квартиру неподалеку от театра, а сам разрывался между Москвой и загородным домом. Мысль о том, чтобы жениться на Полине, все чаще приходила ему в голову. Но ей он об этом и словом не обмолвился.

В конце концов, она заслуживала счастья. Именно такую женщину он мог бы сделать своей женой, – кроткую, чистую, без барских замашек, идиотского снобизма и притом талантливую актрису. Полине исполнилось тридцать. Возраст для замужества критический…

Сегодняшний день был для Зубова решающим. Он загадал: как пройдет генеральная репетиция, так и сложится их с Полиной судьба. Не потому ли сковал ее суеверный ужас, что она чувствовала всю значительность момента?

Зубов жалел об одном: не он сыграет с ней Антония. Находясь в отдалении, в пустом зрительном зале, он не вкусит сполна триумфа и трагедии Клеопатры. Не дано ему испить с ней эту чашу вдохновения…

Он прошел между пустых стульев с откидными сиденьями, сел и осмотрелся. В третьем ряду занял свое место режиссер Канавкин, справа от него расположился ассистент, чуть подальше шепотом переговаривались не занятые в постановке артисты. Они пришли из любопытства и желания посудачить. Вдруг несравненная Жемчужная провалится? Претендентка на роль Клеопатры, которую не утвердили, – актриса Наримова, – кусала губы от обиды. Какая-то провинциальная выскочка оттеснила ее на задний план не только на сцене, но и в сердце импозантного состоятельного мужчины. И первое, и второе простить было невозможно. «Ну, ничего… поглядим, чья возьмет! – мстительно думала Наримова, желая сопернице всяческих неприятностей, начиная от острого расстройства желудка до внезапной потери памяти. – Я еще посмеюсь!»

Всю пьесу Шекспира маленькому частному театру было не потянуть, и режиссер выбрал несколько сцен, объединив их музыкальными фрагментами. Получился весьма оригинальный коллаж из драматических отрывков на фоне старинной музыки.

«Не волнуйтесь, Валерий Яковлевич, – накануне успокаивал он Зубова. – Публика оценит мой новаторский подход. Вот увидите!»

Когда запустили фонограмму и тяжелые половинки занавеса медленно поползли в разные стороны, в зале появился молодой человек в свитере и джинсах. На него оглядывались. Незваный гость уселся позади всех и достал фотоаппарат.

«Наверное, пресса, – сообразил Зубов. – Канавкин постарался. Не терпится ему раструбить о своем современном прочтении классики…»

Глава 8

Молодой человек, которого приняли за корреспондента, в самом деле представился таковым и попросил допустить его на генеральную репетицию.

Билетерша придирчиво разглядывала предъявлен – ную корочку, но не решилась отказать представителю известного издания. Пресса и так не баловала своим вниманием театр господина Зубова.

Этим «корреспондентом» был Лавров. Как иначе он мог проникнуть в зал, не вызвав подозрений? Драма Антония и Клеопатры не интересовала его. Он сдерживал зевки, глядя на затылки актеров, которые притихли и наблюдали за работой своих коллег. Кто-то из них настолько ненавидел Жемчужную, что переоделся «останкинской вещуньей» и заронил в душу примы страх смерти. Кто же это?

Представление сопровождалось музыкой, – от этого Лаврова еще сильнее клонило в сон. Арфа и флейта действовали как снотворное. Чтобы не впасть в дрему, он пустился в мысленные рассуждения.

«Без завистницы здесь не обошлось, – думал он, глядя на стройную пластичную актрису. – Нельзя исключить и ревность, и отвергнутую страсть. Женщина хороша собой, это заметно даже в парике и гриме. Кто-нибудь из актеров-мужчин мог воспылать к ней любовными чувствами. А она делит постель с хозяином, который не собирается на ней жениться. Вероятно, их роман длится не один год, и Зубов порядком надоел ей… Вдобавок к этому коктейлю ее шантажирует врачиха. Грозится рассказать Зубову, что его любовница несет на себе проклятие: гены с изъяном, – и не способна родить полноценного ребенка…»

Между тем на сцене действие развивалось согласно Шекспиру. Клеопатре подали корзину с винными ягодами, где сидели ядовитые змеи.

– Бессмертие зовет меня к себе, – взывала со сцены царица Египта. – Итак, вовеки виноградный сок не смочит этих губ…

В голосе Клеопатры не хватало твердости. Казалось, она держится из последних сил. Зрители в зале зашушукались. Зубов беспокойно заерзал. Перед началом репетиции он позвонил в цветочный магазин и заказал огромный букет роз для исполнительницы главной роли. Посыльный должен был доставить цветы как раз к финалу.

– Что с ней? – донеслось до Лаврова.

– Она явно переигрывает…

Клеопатра пошатнулась, но устояла на ногах и продолжала:

– Яд сладок-сладок. Он как успокоительный бальзам… Как нежный ветерок…

Актриса слишком срослась с ролью. Слишком правдоподобно изображала она дурноту, вызванную действием змеиного укуса.

– Зачем мне жить?

С этим возгласом Клеопатра упала на пышное ложе и более не двигалась…

Зубов привстал со своего места, напряженно вытягивая шею. В зале раздались робкие хлопки. Лавров с нарочитым восторгом крикнул «Браво!» и защелкал фотоаппаратом.

Антоний, «умерший» раньше своей венценосной возлюбленной, вышел вперед для поклонов. Проходя мимо убранного золотой парчой ложа, он тревожно покосился на лежащую навзничь Клеопатру. Та не подавала признаков жизни…

– О, черт! – вырвалось у Лаврова.

Антоний кинулся к ложу и склонился над бездыханной «царицей». Две бутафорских змейки, поразительно похожие на настоящих, застыли рядом с ее телом. В открытой корзине вместо винных ягод зияло плетеное дно.

«Глория ошиблась только в одном, – вспыхнуло в уме Лаврова. – Клеопатра лежит не на полу… А в остальном все сходится».

Происходящее выглядело абсурдно и немного смешно. Казалось, актриса вот-вот поднимется, поправит сбившийся набок роскошный головной убор и начнет кланяться.

– Ей плохо! – крикнул со сцены актер Митин, который сразу потерял величественную осанку и выражение лица римского полководца. – Надо врача…

Зубов в мгновение ока подскочил к нему, оттолкнул и принялся щупать пульс на запястье Жемчужной, потом на шее.

– «Скорую»! Быстро! – обернулся он к Митину, и тот побежал за кулисы.

Сам Зубов зачем-то схватил корзину, заглянул внутрь, отшвырнул… потом добрался до змеек. Те оказались искусственными, следовательно, никак не могли укусить актрису.

– Да что же это… – простонал он, опустился на пол у ног Клеопатры, обутых в золоченые сандалии, и уронил голову на руки.

Две «служанки» в углу сцены испуганно жались друг к другу, не смея приблизиться. Режиссер искал по карманам валидол, актеры в зале приросли к своим местам.

Лавров, не поддавшийся всеобщему замешательству, достал мобильный, хотел набрать номер милиции, передумал и двинулся к трупу. То, что Жемчужная мертва, не вызывало у него сомнений. Зубов продолжал сидеть в той же позе, ничего не замечая вокруг себя.

«Корреспондент» внимательно осмотрел тело. Никаких признаков насильственной смерти, – ни следов от укола, ни от змеиных зубов. Актриса могла пораниться об острый прут, когда по сценарию сунула руку в корзину «с винными ягодами». Однако ее пальцы остались невредимыми, – ни царапинки.

Внутри корзины тоже не было обломанных или лопнувших прутьев, – все гладко, без сучка и задоринки.

«Если две покойницы на сцене, то третьей быть наяву! – звучало у Лаврова в ушах. – А на сцене их было как раз двое: Прасковья Жемчугова и Клеопатра. Значит, Полина – третья. Сбылось пророчество горбатой вещуньи…»

– Господин Зубов! К вам посыльный! Ой…

Слова билетерши заставили всех вздрогнуть и повернуться в ее сторону. По проходу между стульев шагал паренек в синей униформе с букетом белых роз в руках…

Врачи «скорой» констатировали смерть «Клеопатры» от остановки сердца.

– Чем она была вызвана, покажет вскрытие, – устало сообщил пожилой доктор. – Похоже на переутомление. Хотя… женщина молодая, по виду здоровая. Не знаю! Посмотрим…

– Она много работала в последнее время, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал режиссер. – У меня самого сердце прихватывает. Таблетки ношу с собой в кармане.

В подтверждение своих слов он положил под язык очередную пилюлю.

– Может, кардиограмму сделаем, пока мы здесь? – предложил врач. – Давление измерим?

– Нет-нет! – решительно отказался тот. – Сейчас не до меня!

– Как хотите…

Вызванная на место происшествия следственная бригада сделала все необходимое. Криминалисты ходили по сцене, наступая на рассыпанные по полу белые розы.

Артисты и прочие сотрудники театра собрались в комнате отдыха.

Зубов был не в себе, – бледный, растерянный, с пустыми глазами. На вопросы не отвечал, ни на что не реагировал. Врачи определили его состояние как шоковое, укололи успокоительное и отвезли домой.

Опрос присутствующих длился дотемна. Оперативники допустили промах, не разделив свидетелей, и те наперебой строили собственные предположения. Митин твердил, что Жемчужную отравили. Она-де в перерывах между эпизодами привыкла пить холодный чай, и все были в курсе. У нее в гримерке всегда устраивались чаепития. Вот и сегодня перед выходом для Полины, как обычно, заварили чаю…

После того как тело актрисы увезли, Лавров вышел в вестибюль и попытался дозвониться до Глории. Увы, сотовая связь в Черном Логе работала из рук вон плохо. Вернувшись в комнату отдыха, он застал настоящую словесную баталию. Мнения коллег покойной не совпадали. Одни считали смерть Полины естественной, другие настаивали на том, что ее убили.

– Вспомните о Моцарте и Сальери! – патетически восклицала «служанка» Клеопатры Хармиана, которая все еще оставалась в сценическом костюме.

При этом она бросила недвусмысленный взгляд на жгучую брюнетку Тамару Наримову.

– Я никого не убивала! – вспыхнула та.

– Кто, по-вашему, Моцарт? Жемчужная? – возмутилась ее приятельница. – Я вас умоляю… О мертвых плохо не говорят, но…

– Тамара подходила к столику, где стоял заварочный чайник с чаем…

– К нему все подходили! В гримерной перед началом репетиции было столпотворение! – защищалась Наримова. – Каждый торопился поздравить Полину… выразить восхищение ее талантом…

– И ты в том числе!

– По крайней мере я не корчила фальшивой улыбки…

Она нервничала, комкая пальцами с ярко-красным маникюром кисти своего шарфа.

– Жемчужная брала чашку с чаем за кулисы… – вмешался Митин. – А ты ей наливала!

Он показал на молодую артистку, которая играла Ираду, вторую служанку египетской царицы.

– Ну и что? Мне не трудно… У нее браслеты на руках, корона тяжелая…

– Малышка просто угождала нашей приме, – съязвила Наримова. – Выслуживалась! Думала, за это и ей приличную роль дадут.

– Может, их связывало нечто большее? – поддержала брюнетку приятельница. – Все заметили, какие взгляды Ирада бросала на свою госпожу!

Девушка в костюме Ирады расплакалась от обиды.

– Прекратите, – вступился за нее Митин-Антоний. – Мы здесь не одни. Что о нас подумает… пресса?

Лавров невозмутимо забросил ногу на ногу и слушал, как гудит этот растревоженный улей.

– Он не похож на корреспондента, – подметила Наримова. – Вы кто, молодой человек?

Тот решил, что маску снимать еще рановато, и сфотографировал разъяренную брюнетку.

– Не смейте! – взвизгнула она. – Не хватало, чтобы завтра в газетах появились мои снимки вкупе со всякими грязными намеками!

– Вы же мне не верите, – обронил Лавров и щелкнул ее второй раз.

– Перестань, Тома, – осадила брюнетку приятельница. – Вдруг он и правда корреспондент…

Только маленькая хрупкая гримерша с обесцвеченными перекисью кудряшками не принимала участия в этом споре.

– Что же теперь будет с театром? – прошептала она, когда следователь вызвал на беседу Тамару Наримову, и та, надменно выпрямившись, удалилась.

* * *

Черный Лог.

Глория изводила себя запоздалыми сожалениями. Если бы она предупредила Жемчужную, что ей реально грозит смерть… та бы, возможно, отнеслась к ее словам серьезнее. А так… «Вам нельзя играть Клеопатру!» Какая актриса послушается?

Жемчужная, надо отдать ей должное, рассказала про «останкинскую вещунью», – рискнула показаться неадекватной. У актеров психика устроена особым образом. Иногда они теряют грань между сценой и жизнью. И существует ли эта грань? Полина могла настолько проникнуться личностью Прасковьи Жемчуговой, что начала видеть ее глазами, чувствовать, как ее давняя предшественница.

Глория ждала вестей от Лаврова. Но телефон молчал. Не было связи.

«Я неправильно поступила, – раскаивалась она. – Мне следовало сказать ей… Ведь именно за этим она сюда и приезжала! Узнать, что ее ждет».

«Вдруг ты ошиблась? – возражал Глории внутренний голос. – У тебя нет никакого опыта в ясновидении. Ты можешь принимать за «прозрения» игру собственного ума. Ассоциации, вызванные созвучием псевдонимов Жемчужная – Жемчугова, всколыхнули целый пласт исторической памяти. Прошлое порой дразнит нас, пугает и преследует воображаемыми ужасами. Послушав тебя, тридцатилетняя актриса могла загубить карьеру! Она бы тебе этого не простила…»

Дар ясновидения оказался не сладок. Как ни твердила Глория, что ни в чем не виновата… на душе кошки скребли.

Санта с сочувствием наблюдал за ее терзаниями. Он заварил чаю с лавандой и принес новой хозяйке.

– Скажи, Агафон когда-нибудь переживал из-за… из-за…

Великан догадался, о чем она, и покачал седой головой.

– Нет. Он забывал о клиентах, едва за ними закрывалась дверь. Я ни разу не видел его удрученным.

«Ты не в силах повлиять на судьбу людей, – незримо утешал ее карлик. – Ты всего лишь эхо их будущего. Они хотят знать то, к чему не готовы…»

– Значит, я что-то нарушаю? – вырвалось у Глории. – Какие-то законы, которые…

– Выпейте чаю, – предложил Санта. – И не ломайте голову зря.

Глория спохватилась: она опять беседует с пустотой. Пожалуй, Санта – единственный подходящий ей помощник. Любой другой уже сбежал бы от нее.

Решив отвлечься от дурных мыслей, она спустилась в мастерскую. Здесь каждая вещь хранила отпечаток повадок и привычек бывшего хозяина. Взять хоть джиннов. Глория ни разу не обращалась к ним, с опаской изучая семь пузатых медных кувшинов. Каждый стоял на отдельном постаменте в виде колонны и заключал в себе неведомые силы. Ее пугала тайна этих запечатанных сургучом кувшинов. Расхожее мнение о том, как просто выпустить джинна… и как сложно потом загнать его обратно, смущало Глорию.

Кувшины казались ей живыми существами, которые могли выйти из повиновения и доставить много хлопот. Спрашивать совета у Санты она считала зазор – ным. Наверняка Агафон такого не практиковал.

Она подошла к кувшину с эмалевой вставкой в виде птицы, протянула руку и легонько коснулась пальцами узкого горлышка. Почудилось, что внутри раздался недовольный клекот. Глория отдернула руку. Медь была теплой и мягкой на ощупь, словно птичьи перья.

– О, нет… Только не это!

Остальные кувшины источали напряженное ожидание. У Глории ладони взмокли от волнения. На втором кувшине был изображен то ли пес, то ли волк. Притрагиваться к нему не хотелось…

Она засела за древние книги по приготовлению лекарственных препаратов из растений и увлеклась. Время летело незаметно. В промежутках между чтением Глорию посещали невеселые догадки. Вряд ли Жемчужная вняла ее предостережению… вряд ли отказалась от роли египетской царицы. В таком случае… она уже мертва…

Странная, не подкрепленная фактами уверенность в трагическом исходе завладела Глорией.

Когда Санта постучал в дверь, она не сомневалась, что тот сообщит о приезде Лаврова. Кто еще мог нагрянуть с визитом в столь поздний час?

– Ваш… телохранитель прибыл… Ужин накрывать на двоих?

Она поднялась наверх и увидела Романа, – уставшего и вместе с тем возбужденного.

– Я не голоден, – отказался он от еды. – Сначала поговорим.

– Что-то срочное?

– Да… иначе я бы не тащился в твою Тьмутаракань на ночь глядя.

– Останешься до утра?

Этот вопрос-предложение вознаградило Лаврова за все вчерашние и нынешние мытарства.

– Пожалуй, – старательно скрывая радость, кивнул он. – Я не любитель ездить в темноте. А до Москвы пилить и пилить.

Они опять расположились в восточной комнате. Мягкие диваны, горы подушек, приглушенный свет. Запах вяленых бананов и сладкого заморского табака. Хозяйка дома, одетая в пестрые шелковые шаровары и облегающую атласную блузку. В глубоком вырезе видны округлости груди, под блузкой нет бюстгальтера…

Глория перехватила его жадный взгляд:

– Я никого не ждала…

– Прости. Я пытался дозвониться, но…

– Попросить Санту раскурить кальян? – спросила она.

– Нет, спасибо…

Она подсознательно оттягивала «момент истины». Лучше бы ей ошибиться, обмануться в своих предсказаниях.

– Ты угадала, – мрачно изрек Лавров. – Клеопатра скончалась… прямо на сцене.

– Ее… отравили?

– Похоже на то. Следствие отрабатывает эту версию.

– Когда?

– Сегодня около полудня, на генеральной репетиции. В моем присутствии. Я поверить не мог! До последнего надеялся, что все обойдется. Как ты узнала?

Глория развела руками. Лавров скептически хмыкнул и подложил под спину бархатную подушку с кисточками по углам. Он зверски устал. С утра набегался в офисе, вместо обеда отправился в театр, потом несколько часов провел в обществе свидетелей трагического происшествия, пытаясь за что-нибудь зацепиться… потом, как все, отвечал на вопросы. Потом… Колбин устроил ему головомойку. А он выкручивался, юлил и придумывал оправдания. Каким ветром его занесло в рабочее время в частный театришко? Да любопытство одолело, решил на репетицию поглазеть…

– Ты все видел?

– Все… и ничего. Там была куча людей. И никто ни черта не заметил!

– Тебе удалось осмотреть тело?

– Бегло… под шумок. Пока никто не успел опомниться. Если Жемчужная умерла от яда… то выпила она его перед последним актом. По моим прикидкам, вместе с чаем. Она очень трепетно заботилась о своем голосе… и привыкла пить чай в перерывах между выходами на сцену. Все знали об этой ее привычке. Чай ей заваривали заранее…

– Где?

– В гримерной… где же еще? Там околачивались все, кому не лень. Любой мог сыпануть отраву в ее чашку.

– Не любой… – задумчиво вымолвила Глория.

– Конечно. Тот, у кого был мотив. А у кого он был? Да практически у каждого! Жемчужную в труппе недолюбливали… завидовали ей, ревновали… добивались ее внимания и получали от ворот поворот. Я пока сидел с ее коллегами в ожидании беседы со следователем, всякого наслушался. Чуть уши не увяли! В общем, чашку из-под чая, воду из чайника, сухую заварку – все забрали на экспертизу. Только без толку! Попомнишь мои слова.

– Ядов, которые не оставляют следов, не так уж много.

– Я не о том, – раздраженно возразил Лавров. – Ну, обнаружится в чае какое-нибудь ядовитое вещество. И что из того? Не чем отравили Жемчужную, а кто это сделал – вот вопрос.

Он привычным жестом потер виски, – от обилия противоречивых мыслей разболелась голова.

– Хотя нам-то, по большому счету, какая разница? Есть компетентные органы, пусть они и разбираются. Или ты против? – начальник охраны с воинственным видом уставился на Глорию. – Может, мы подрядились искать убийцу?