До слез. Истории из отделения неотложной помощи

Какая бессмысленная растрата талантов!

Пишу в состоянии ужасного похмелья. Ну и ночка выдалась. Нам было что отметить и оплакать. Трое из моих хороших коллег уходят из отделения неотложной помощи. Один решил переквалифицироваться в терапевты, другой переезжает в Австралию, третья собирается переучиться на консультанта по вопросам управления – она не хочет уходить из медицины, но у нее двое детей школьного возраста и ипотека, и она волнуется, что в августе останется без работы из-за нестабильности новой системы формирования штата. Всех достала такая жизнь и то, как с ними обращаются.

Нужно сказать, недовольны и озлоблены не только врачи неотложки. По всей стране медики, как младшие, так и старшие, увольняются целыми толпами, испытав жестокое разочарование. У каждого из них есть на это вполне разумные причины, но в масштабе страны в целом это огромная растрата денег и талантов.

И это при том, что в систему здравоохранения в последнее время неустанно вливаются финансы. Как такое возможно? Есть ряд причин, но в конечном итоге это всегда происходит оттого, что врачи все чаще чувствуют себя недооцененными и при этом их винят во всех недостатках системы здравоохранения; их достали плохие условия работы, неблагодарность руководства и неспособность влиять на решения, касающиеся реформирования здравоохранения. Вдобавок ко всему, недавно ввели новые правила трудоустройства, из-за которых многие из наиболее квалифицированных и опытных младших врачей не могут устроиться на работу и оказываются вынуждены уйти из медицины. Проблему усугубляет тот факт, что даже если получишь диплом врача, претендентов на место консультанта будет значительно больше, чем вакансий. Получается, нужно столько лет учиться только для того, чтобы дальше работать ассистентом?

У младших врачей особенно много причин для недовольства. Конечно, нужно признать, что ужасные графики с дежурствами по 48 часов наконец-то остались в прошлом, но в настоящем осталось и много других неприятных аспектов. После получения диплома врача ждут необходимость каждые полгода по графику переходить в новую больницу, стресс вступительных экзаменов в ординатуру и мучительные попытки одновременно устроиться сразу на несколько рабочих мест. Говорят, что одно из самых стрессовых событий в жизни – это переезд и смена места работы (помимо женитьбы и рождения детей). Младшие врачи все это делают каждые полгода (конечно, не считая женитьбы и деторождения). Правительство пыталось исправить ситуацию, внеся изменения в систему получения медицинского образования, но единственное, чего оно добилось, – деморализовало целое поколение студентов-медиков (подробнее об этом в следующей главе).

Младших врачей больниц раздражает еще и то, что их положение невыгодно отличается от такового у коллег, работающих врачами общей практики. У стажеров-врачей общей практики график предусматривает значительно больше часов обучения, за ними больше контроля; их не бросают в медицину, как слепых щенков, как это иногда бывает с начинающими врачами больниц. Ну и конечно, нельзя забывать о зарплате. Я не завидую зарплате врачей общей практики (по крайней мере, не очень сильно – на самом деле средний специалист здесь получает не так много, как пишут в газетах), просто если сравнить мое дежурство с дежурством «общепрактикующего», работающего по соседству, он получает по меньшей мере втрое больше, чем я. Когда узнаешь об этом, поневоле начинает казаться, что тебя и твою работу не ценят. Впрочем, мне совершенно не на что жаловаться, если сравнить с медсестрами, санитарами и т. д.

Врачам-консультантам эта ситуация тоже начинает надоедать, и некоторые из них в результате отказываются от сотрудничества с системой здравоохранения. На это есть множество причин, но среди них всегда разочарование в реформах, текучка кадров среди младшего персонала и необходимость руководствоваться в работе не потребностями пациентов, а искусственно навязанными нормативами.

Национальную систему здравоохранения делают кадры. Нам нужны медработники с высоким уровнем боевого духа, а не разочарованные и недовольные, как сейчас. И дело не в деньгах, просто каждому нужна стабильная работа и чувство, что тебя ценят, а твое время и профессиональные навыки используют рационально… Единственный плюс в том, что, если мои коллеги будут продолжать увольняться, меня все чаще и чаще будут угощать выпивкой после работы. И жена ничего не скажет против, если повод – прощание с коллегами…

Инвалидизация медицинской карьеры

Пару недель назад медики организовали марш протеста против того, что правительство сделало с системой обучения младших врачей. Я никогда еще не видел на демонстрации столько мирных, консервативных, не склонных к мятежу людей. Они выступали против программы под названием ММК – «Модернизация медицинской карьеры» (в некоторых кругах, правда, программу называют «Инвалидизация медицинской карьеры» или «Деморализация медицинской карьеры»). Конечно, у нее есть определенные преимущества в плане организации профессиональной подготовки врачей после окончания срока интернатуры в медицинском учреждении (это их первый опыт работы после получения диплома). Если говорить об отделении неотложной помощи, у программы есть дополнительное преимущество, благодаря ей каждый младший врач неотложки получает возможность некоторое время потрудиться в сфере анестезиологии и интенсивной терапии: это работа, на которую обычно сложно устроиться, но она дает неоценимый опыт.

Однако то, как эта программа реализуется на практике, приводит в бешенство огромное число моих коллег, убивает моральный дух, а в перспективе может отрицательно сказаться и на качестве медицинского обслуживания. Опять же, вроде бы задумывалось все с наилучшими намерениями – унифицировать процесс обучения врачей и попытаться уравнять возможности трудоустройства, – но исполнение намеченного превратилось в чистый фарс. Вместо того, чтобы вводить новый порядок постепенно, была предпринята неуклюжая попытка одновременно перевести огромное количество медработников со старой схемы на новую и внедрить новую систему подготовки для самых младших врачей. В результате получилось, что на 22 000 рабочих мест претендуют 30 000 докторов.

Больше всего возмущает тот порядок, в соответствии с которым врачи вынуждены устраиваться на работу. Так называемая «система» представляет собой компьютерную анкету, которая позволяет сделать только одно: оценить способность претендента успешно написать политкорректную чушь длиной в 150 слов. Доктора, обладающие знаниями, квалификацией, опытом работы и исследовательской деятельности, проигрывают тем, кто прошел подготовительные курсы по заполнению этой анкеты.

С теми счастливчиками, что проходят на этап собеседования, беседуют старшие доктора, которые в глаза не видели их резюме и за 2 дня должны были просмотреть 600 заявлений (причем в бланке содержался всего один вопрос), и которые поэтому не имеют ни малейшего понятия, что из себя представляют претенденты. Если повезет, то кандидат получит работу, но вполне возможно, что это будет работа вовсе не в том городе, где он живет и где его дети ходят в школу. О том, какую работу он получил, заблаговременно ему не сообщат, так что придется срочно искать новый дом и новую школу для детей.

Я знаю многих врачей, у которых срок трудового договора заканчивается в августе и они понятия не имеют, чем будут заниматься дальше. В масштабе отдельного человека это ужасно: доктор, который еще не расплатился за обучение в медицинском колледже и не начал прилично зарабатывать, постоянно рискует остаться без работы и без перспектив в системе здравоохранения. В масштабе страны – это просто катастрофа: на обучение одного врача уходит 25 0000 фунтов, а мы теряем тысячи докторов, и это миллионы впустую потраченных денег налогоплательщиков.

Печальней всего то, что никого, похоже, это не трогает. Существует группа активистов и несколько интернет-блогов, авторы которых проявляют к проблеме большой интерес. Впрочем, государственные СМИ, похоже, не особенно интересует незавидная судьба британских младших врачей и тот факт, что многие из них просто уходят из системы здравоохранения, от чего страдаем мы с вами.

Как такое могло случиться? Я думаю, всему виной самонадеянность правительства. Там решили, что они самые умные, и проигнорировали совет Британской медицинской ассоциации: «Не спешить, оценить свои возможности и действовать разумно». Они форсировали реализацию реформы, и итог ее, несмотря на внесенные в последний момент коррективы, довольно печален. А впоследствии им хватило наглости (при поддержке Королевских колледжей) обвинить во всем старших врачей, которые как раз и предостерегали об опасности всей этой системы.

Я прекрасно помню слова политиков о том, что врачам нужно спуститься с небес на землю и не ожидать, что за ними будет на всю жизнь закреплено рабочее место, а готовиться к конкуренции за наиболее престижные должности. Это совершенно справедливо, нет ничего хорошего в том, как раньше некоторые врачи получали работу по знакомству. Но расстраивает не это, а совершенно наплевательское отношение, которое система проявляет к своим работникам. Ни в какой другой сфере работники не согласились бы на трудоустройство по такой бестолковой схеме: у тысячи младших врачей в августе одновременно истекает срок трудового договора, и им приходится искать новую работу, и при этом они не могут никому предъявить свое резюме и не представляют, где, на каких условиях и за какую плату будут работать. А если им повезет получить работу, то у них будет всего пара недель, чтобы сорваться с места со всей своей семьей и переехать туда, где удалось трудоустроиться (напоминаю, речь идет не о вчерашних студентах, а о врачах, которым по тридцать с лишним лет, с восьмилетним опытом работы, с домом и семьей, о которой тоже надо думать). Единственные, кто выигрывает от этой неразберихи, так это юристы в области трудового права, которым теперь есть на чем заработать целое состояние. Ну и еще система здравоохранения Австралии, которой за счет британских налогоплательщиков достается целая куча отличных, высококвалифицированных врачей. Неудивительно, что систему Medical Training Application System («Система подачи заявок на получение медицинского образования») прозвали Migrating To Australia Soon («Скоро эмигрирую в Австралию»).

P. S. За то время, которое прошло с момента написания этой главы, была создана специальная комиссия, задачей которой было попытаться улучшить ситуацию. Члены комиссии пытаются в спешном порядке придумать план, который помог бы спасти правительство от позора, а тысячи младших врачей – от потери средств к существованию. Желаю удачи – она им понадобится.

Вечно на дежурстве

Я люблю субботы, когда не нужно работать. Утром я играю в футбол за местную команду, после обеда еду с отцом смотреть один из депрессивных матчей с участием профессиональной (вроде бы) футбольной команды, за которую я болею. Но это только если мне разрешит жена, а в последнее время такое удовольствие мне выпадает все реже и реже. Теперь по субботам я обычно что-нибудь мастерю, по крайней мере, мне нравится это так называть: если точнее, то я обычно ломаю голову над инструкцией к очередной партии мебели из «ИКЕА».

Но вот в эту субботу мне милостиво разрешили поиграть. Моя команда была в самом верху турнирной таблицы, и для нас, поклонников любительского футбола регионального нижнего дивизиона, это была просто игра века. Все началось очень хорошо. Давали о себе знать мои тренировки по фитнесу, и я играл просто обалденно. К концу первого тайма счет был 1:0 в пользу противника, но нас это только раззадорило, и когда оставалось 15 минут, я с 35 метров забил просто великолепный гол, сравняв счет. Болельщики хором пели, я чувствовал себя потрясающе. Еще 5 минут – и мяч опять у меня. Счет 1:2, мы прорываем защитную линию соперника. Мой друг рванул вперед, но уже на подходе к воротам ему поставили подножку. Конечно, судья назначил пенальти, но моему товарищу от этого было не легче, он корчился от боли. Я подбежал и понял, что у него вывихнуто плечо.

Он кричал от боли, и в итоге мне пришлось забирать его с поля и везти в больницу, где я пропихнул его без очереди и попросил коллегу вправить вывих. Но я ведь меньше всего хотел быть в этот день в больнице. Я не хотел, чтобы меня заменили на поле только потому, что я врач. Я хотел забить победный пенальти, а потом пойти праздновать в паб. Но, увы, нет. Я вечно на дежурстве, даже когда играю в футбол.

P. S. Моя жена только что прочитала то, что я настрочил, и напомнила, что это должна быть книга, основанная на реальных событиях, а не фэнтези. Вынужден признаться, что никаким фитнес-тренингом я не занимался, играл дерьмово и счет был 3:0, в турнирной таблице мы были третьими снизу – короче, в самой заднице. Никакого пения фанатов тоже не было, только какая-то бродячая собака пару раз завыла. Гол, который я забил, был в свои ворота, мяч отлетел от меня рикошетом, когда я споткнулся и упал, потому что перед этим у меня выпала контактная линза. Прошу прощения за дезинформацию. Но про плечо и про «ИКЕА» была истинная правда. Правда и то, что мы с товарищем успели вернуться как раз к тому моменту, когда все пошли в паб. Есть в моей работе один большой плюс: в благодарность за помощь друг заплатил за меня в пабе.

Хочу маффинов!

Шесть утра, столовая закрыта, а я отработал уже 10 часов подряд и проголодался. Я решил съесть парочку тостов. Да, теоретически они предназначены для пациентов, но это один из небольших приятных бонусов нашей работы – рано утром можно бесплатно поживиться тостами с чаем. Однако в это утро на двери буфета висело новое объявление: в нем говорилось, что брать хлеб – воровство и что это может привести к дисциплинарному взысканию.

Я не верил своим глазам. Кто вообще пишет такие нелепые объявления? Почему, когда руководство пытается сэкономить деньги, оно делает это таким жалким образом – например, отнимая у нас чай, кофе и хлеб вместо того, чтобы обратить внимание на более серьезные проблемы? Готов поспорить, что на том самом совещании, где было принято решение ввести такую меру экономии, к чаю подавали маффины. Если у нас забирают наш хлеб, то пусть отдают нам свои маффины!

Чертовы поезда

Сам не знаю почему, но я увлекся борьбой за экологию. Я уже кучу денег потратил на энергосберегающие лампочки, начал сдавать вещи на вторичную переработку и ездить на работу на поезде. Чувствую себя эко-воином: конечно, воином средней руки; таким, который боится лазить по деревьям, не говоря уже о том, чтобы жить на дереве вместе с приятелем по прозвищу Свомпи, но все равно, в моих собственных глазах я эко-воин, и я собой очень доволен. Впрочем, эти чувства улетучиваются, как только я схожу с утреннего поезда…

В этот раз, сойдя с платформы, я увидел несколько контролеров, которые стояли вокруг женщины, увешанной огромным количеством сумок. Сначала я подумал, что она очень громко разговаривает по мобильному телефону. Потом до меня дошло, что тут дело в другом.

– Почему вы не выбрасываете ножи?! – кричала она в сторону контролеров. – Я знаю, почему вы хотите от меня избавиться, но я не виновата, что поезд сошел с рельсов!

Я подошел поближе, однако мне посоветовали не приближаться, потому что она, по-видимому, опасна. Женщина явно была не в себе, но опасности она не представляла. Я сразу ее узнал. Ей было лет 40, и в нашем отделении она была частым гостем: пациентка имела проблемы с восприятием информации, страдала паранойей и депрессией, а в прошлом ей ставили диагноз «шизофрения». Кроме того, она злоупотребляла алкоголем (то есть пила даже больше, чем ее доктор), а сильный стресс снимала с помощью членовредительства. Она в течение многих лет периодически лежала то в одной, то в другой психиатрической клинике, а сейчас получала «уход на дому».

Раньше такого пациента скорее всего оформили бы в клинику, а теперь чаще всего за ними ухаживают на дому медсестры психиатрической службы. Впрочем, службы, оказывающие такие услуги, обычно не получают достаточного финансирования, и пациентам, попадающим под программы «ухода на дому», зачастую как раз такого «ухода» и не достается. Вместо этого «уход» им обеспечивают в ночлежках для бездомных, полицейских участках и отделениях неотложной помощи. Вот как раз одним из таких пациентов и была эта дама. Она не захотела сотрудничать ни с одной из программ ухода, к которой ее пытались прикрепить. Ее состояние постепенно ухудшалось, но, похоже, из окружающих помочь ей никто особо не мог. Результат: за последние четыре года она 78 раз оказывалась в отделении неотложной помощи.

Я подошел к тому из контролеров, который был больше всего похож на главного.

– Что тут происходит? – спросил я.

– Не подходите, она опасна, – сказал он мне, а потом начал орать на нее, – лечь на пол, руки за голову!

«Черт побери, она явно больна, но она же не террорист какой-нибудь», – подумал я. Женщина испуганно завопила, а потом начала чесаться и кусать себя до крови. Я решил вмешаться и вызвать полицию. Я сообщил, что к этой женщине применима статья 136 закона о психическом здоровье (т. е. полиция вправе отвезти ее в психиатрическую больницу). После того, как я пояснил, что я врач, а не человек, которого самого надо отвезти в психиатрическую больницу, к нам прислали двоих крепких на вид полицейских.

Полицейские были просто на высоте. Они быстренько успокоили даму и запихнули в машину, а я разложил свой новенький велосипед и рванул за ними – я же боролся за экологию!

Примчавшись на работу, я рассказал о причине своего опоздания и о том, что с собой у меня пациентка. Мое объяснение не вызвало особого восторга. В качестве «наказания» мне было велено идти осматривать ту самую пациентку, которую я доставил в больницу с помощью парней в форме. Я кивнул полицейским в знак того, что благодарен им за отличную работу, и начал разговаривать с больной.

– Здравствуйте! Меня зовут Ник. Я доктор, работаю в этой больнице. Что сегодня с вами случилось?

Я говорил так ласково, как только мог, но это не помогло ее успокоить, она продолжала повторять:

– Вы не доктор. Вы контролер. Я не виновата, что поезд сошел с рельсов. Уходите. Сейчас же!

В тот же день пациентку положили в психиатрическое отделение. А через две недели, после очередного эпизода членовредительства, ее снова привезли к нам. Такое бывает очень часто. В современном мире политкорректности и стремления всеми силами избежать оформления пациента в психиатрическое учреждение этим людям мало кто может помочь. Как это всегда бывает в критической ситуации, по поводу таких пациентов в первую очередь обращаются в отделение неотложной помощи, но мы, увы, не можем предоставить долгосрочное решение, которое им нужно.

Регистратура врача общей практики

Я сидел за столом и писал, когда ко мне подошел довольно грубый мужчина лет 45, начал жаловаться, что он уже очень долго ждет, потребовал уточнить, соблюдаем ли мы установленные правительством ограничения по времени приема пациентов. Про себя я подумал, что мало он ждал, надо бы его отправить в конец очереди, чтобы не выпендривался. Но поскольку на нем был галстук и говорил он очень высокомерным тоном, мои коллеги забеспокоились и попросили принять его следующим. Он жаловался на боль в запястье, которая не проходила уже 3 недели. В последнее время ему приходилось много печатать на клавиатуре, и у него развился так называемый тендовагинит (воспаление сухожилий). В этом случае назначают обезболивающие препараты и накладывают шину.

Меня немного напрягло, что он обратился в неотложку с хроническим заболеванием, и я спросил, видел ли он надпись на входе, и если да, то какая конкретно у него травма или экстренный случай. (Ну ладно, на самом деле я не спросил. Хотел было, но ведь он был в костюме и галстуке, и тон у него был такой важный, а мне совсем не хотелось, чтобы он накатал на меня жалобу. На самом деле я просто сказал, чтобы в будущем с такими жалобами он обращался к своему врачу общей практики.)

Когда он рассказал, что случилось, я был немного шокирован. Он пришел к участковому врачу, но в регистратуре у него спросили, на что он жалуется, и посоветовали обратиться в неотложку, потому что «такими вещами» врач общей практики не занимается. Пациент пытался возразить, что не хочет никуда ехать, но тщетно. Я хотя и врач, но сам боюсь работников регистратуры. Они всегда требуют рассказать во всеуслышание, на что ты жалуешься. Я один раз ответил: «Да у меня тут какая-то шишка на половом органе и генитальный герпес, а еще я хочу сменить пол. А вы на что жалуетесь?» Теперь меня пропускают без такого допроса в стиле ЦРУ. А вот моему пациенту не так повезло, он раскололся на допросе и в результате оказался в отделении травматологии и неотложной помощи, хотя у него не было ни травмы, ни чего-либо срочного и неотложного. Мне ничего не оставалось, как позвонить в кабинет его лечащего врача. Я дозвонился до регистратуры, и у нас состоялся вот такой разговор.

– Здравствуйте, можно мне поговорить с дежурным врачом?

– Я боюсь, он сегодня весь день ходит по вызовам, а потом у него совещание, так что вы сможете с ним поговорить не раньше следующего четверга, – отвечала сотрудница регистратуры.

– Простите, я забыл представиться. Доктор Эдвардс, отделение травматологии и неотложной помощи.

– Ой… Да, он здесь. Вышел попить чаю. Простите, я… забыла, – ответила она.

Я приготовился скандалить. У меня наготове были убийственные реплики. Я уже перешел в режим, который можно назвать «агрессивное поведение в неотложке» (это как агрессивное поведение на дороге, только на клаксон никто не жмет). Мне казалось, что лучшая из этих реплик – «А какое образование у вашего сотрудника регистратуры?». Я был в полной боевой готовности. Нужно начать спокойно, а потом начнется битва…

Но он был на высоте. Он, наверное, ходил на курсы какого-нибудь словесного дзюдо под названием «Как успокоить разгневанного ушлепка», потому что был просто великолепен.

– Я очень сожалею, доктор Эдвардс, я разберусь с ситуацией и проведу соответствующую работу со своими сотрудниками. Если у вас есть какие-либо еще претензии, будьте добры изложить их в письменном виде. Буду крайне рад встретиться с вами и обсудить эту проблему в личной беседе…

Но мне-то не нужны были его вшивые извинения, мне нужен был скандал. Мне нужно было, чтобы он выслушал все мои жалобы и гневные вопли, а вместо этого пришлось расхваливать его дипломатические способности. Впрочем, может, он и достиг такого уровня как раз потому, что ему часто жалуются на сотрудников регистратуры.