Вектор: Жизнь и смерть

– Вот этого тона я давно не слышал. Прямо как, блядь, в детстве, когда за заботой и любовью то там, то здесь проскальзывала психиатрическая аналитика. Профессию не скрыть, да, мать? А ведь я мечтал увидеть твою светлую сторону, настолько же любящую, насколько и редкую.

– Ты называл меня «мать», когда не согласен, даже если идешь навстречу.

– Я рад этим кошмарам. Рад, что от них не избавиться просто так и что они основаны на правде. Догадываешься почему? Некогда бывшие сотрудники этой станции, если и дожили до этого момента, то потеряли всю свою человечность, опустившись до примитивности, извратились до неузнаваемости. То же самое станет и со мной, и пока я чувствую вину, я знаю, что все еще остаюсь человеком. Мой личный ориентир.

Бинты упали на пол вместе с запиской-напоминанием, оголив всю левую руку по самую шею, покрытую коркой черного цвета, частично лишающей руку чувствительности в одном месте, но усиливающую боль при каждом движении в другом. Причем каждый раз он не мог понять, как происходит рокировка, но при этом пока что сохраняется ее функциональность. За месяц вся левая рука и уже часть плеча трансформировались, сменив кожу черной трескающейся плотной массой, под которой в местах сгиба он видит голое мясо.

– Видишь ли, мам, вопрос времени, когда я стану одним из них. Одной из тварей Вектора. Излечить это невозможно, так что проще смириться – уж что-что, а дать себя этому сломать я не позволю. Ты бы сейчас усмехнулась, сказав, что мое упрямство даже тут нашло применение. И, да, нашло – чему-чему, а этому я научился слишком рано, не без вашей родительской помощи.

Сын смотрел на маму тем самым открытым взглядом, получившим бы ответную реакцию в виде объятий или сочувствия, будь это физически возможным. Моменты слабости давались ему с трудом, раскрывая спрятанные за ментальной броней чувства и любовь, относиться к которым с еще большей опаской, чем обычно, он начал как раз в то время, когда его мамы не стало в год его совершеннолетия.

ГЛАВА 5

Вчерашний разговор с матерью все так же свеж своими воспоминаниями и остаточными чувствами, словно случился он только что. Но, разумеется, то не было правдой, как минимум из-за наличия этой ночью того самого ориентира. Но было кое-что еще, выделившее этот день, – непонятный шум где-то за потолком, причем доносились до него явные обрывки чего-то громкого и, возможно, разрушительного, позволяя легкой вибрации пройтись по его убежищу. Кратко и быстро, но заметно ощутимо, что вызвало у него неподдельное любопытство, прикрывающее страх той, ждущей его за дверьми неизвестности. Но если вычесть предположительную галлюцинацию в виде ожившего Вектора, обратившего все свое внимание на единственного в этих стенах человека, то остаются простые варианты, проверять достоверность коих не входит в приоритеты: очередной монстр неуклюже бродит в одиночестве, или же дерется с кем-то себе подобным, ну или, на крайний случай, попадание метеора, избежать которого ныне не представляется возможным. В общем, сегодняшний день выделился отчетливо, и это было лишь началом. Ведь как только Портер закончил ритуал безопасности и завтрак, он сразу же засел за работу, делать которую больше некому.

Жесткий диск был подключен ровно до того момента, как уже скопированные на компьютер данные отправились навстречу людям, должным информацию принять, рассортировать и использовать для срыва всех покровов. Подключив новый жесткий диск и начав копирование, преждевременно очистив на компьютере место (хоть его и было более чем достаточно, но оптимизировать все же приходится), он убрал уже используемый диск в шкаф своего убежища. Прямо у кровати тот самый шкаф хранил в себе уже двадцать жестких дисков, на копирование которых иногда уходило по несколько дней, все же объем был огромен. Адрес отправки был ему известен благодаря работе журналистом, ведь в век технологий и путешествий между звезд, не говоря уже о развитой компьютеризации, надо иметь запасные серверы, зачастую хранящиеся на отдельных спутниках, доступ к которым есть не у многих. А физическое изъятие было крайне проблематичным по ряду самых простых причин. Почему так? А потому, что содержимое серверов Вектора – это не просто конфиденциальная информация: ее цена – человеческие жизни, сокрыть которые правительству необходимо в первую очередь. Но, что воистину забавно, контакт, потерянный со станцией в итоге, не был налажен, причем виновны в этом события внутри станции, все же человеческий фактор – сильный довод. Когда начался весь ужас, а люди оказались запертыми в пределах станции, то руководство сразу же заблокировало всю связь, дабы никто не отправил прощального письма, как и не информировал бы остальной мир о происходящем здесь. Лишь у организаторов были доступы к связи вне Вектора, чтобы общаться уже со своим руководством и информировать его об ужасной жертве ради спасения все остальных. К счастью, Портер нашел это место и ключи шифрования, дабы получилось связаться со своими людьми.

Почему же тогда Портер уверен, что его сообщения не перехватят и не проследят точку отправления, тем самым выйдя на координаты Вектора? А все потому, что он не первый раз занимается сливом конфиденциальности, шифровать умеет, из-за чего как раз и длится его работа долгие месяцы, и неизвестно, что кончится первым: данные или его жизнь… На том конце есть доверенные люди, которые не подведут его в этом вопросе, ведь, как ни странно, у журналистского общества, в котором он состоит, есть негласный кодекс: все же информационные порталы имеют большую силу благодаря деньгам частных инвесторов, а главное – преданным делу людям. Каков же итог всего этого? Он не знает, лишь надеется на правильный подход к разоблачению и, возможно, даже станет свидетелем прихода на Вектор властей или хоть кого-то, кто решит, к примеру, спасти его, – хотя, конечно, это лишь фантазия, его уже не спасти… Но мечтать в этом месте и этих условиях хоть и чревато скользким путем, но все же не смертельно, во всяком случае пока что. А вот почему он не попросит помощи или просто не постарается наладить диалог с тем, кто на другом проводе, – это непростой вопрос.

Как бы то ни было, пока что он уверенно сливает информацию о персонале, а после и все хроники событий, предшествующих началу карантина. Множество файлов и записей психотерапевтов, заключений кураторов и начальников десятков отделов, не говоря уже о лабораторном и исследовательских уровнях, – это большая история, сортировать которую у него нет времени, этим займутся другие. Десятки проектов и результаты исследований хранились на грядущих жестких дисках, как мог он судить, добытые, кстати говоря, из архивов, которых, на удивление, было много. И с каждым днем Портеру кажется, словно он до сих пор касается лишь верхушки айсберга. Стоит лишь начать открывать файлы, как истории затянут его – и это та причина, по которой руки лишь поверхностно осматривают оглавления, дабы убедиться в наличии необходимого и отсутствии повторяющихся данных. Хотя иногда так и хочется погрузиться словно в огромную книгу с тысячами персонажей и проследить события от и до, как некий способ бегства от реальности…

Попавшийся на глаза файл с именами сотрудников лаборатории по исследованию инопланетной Жизни привлек его внимание не содержанием самих исследований, а конкретными именами. Крейг и Джил Морган – муж и жена, чьи имена он видит не первый раз. И в любой другой ситуации, возможно, Портер все же проигнорировал бы этот не подкрепленный ничем интерес, но кое-что его смутило – не в их именах и даже должностях, а в проекте, над которым они работали. Если верить отчету, он назывался «Н. И. К.». Не надо много ума, особенно журналисту, специализирующемуся в раскапывании чужих ям, для понимания предназначения непонятных названий, шифровок или даже имен, но это был немного не тот случай. Некоторое время он пытался вспомнить, что же так его привлекает и не отпускает внимание, словно ускользающая разгадка прямо перед носом. И, поискав первое упоминание этих имен (два жестких диска позади), Портер понял, чем так его манит к себе название проекта. У них есть – а может быть, и был, этого он подтвердить или опровергнуть сейчас не мог – ребенок, мальчик по имени Ник, возрастом 10 лет на момент последнего с ним общения через текст КПК, прямо перед началом карантина в жилом блоке.

«Сын, знаю, мы с мамой обещали еще вчера вернуться, но сложилась неоднозначная ситуация. Сейчас главное – не паникуй, помни, чему мы учили в подобных ситуациях. Скоро придут охранники, они заберут тебя к нам, пока мы будем здесь, ожидая разрешения конфликта. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь, принимаешь лекарства и помнишь: мы любим тебя и сделаем все, чтобы ты выздоровел».

Они любили его – тут не поспоришь, да и не трудно было Портеру представить, насколько короче было бы подобного смысла сообщение от его отца. Это даже заставило немного усмехнуться. «Повезло пацану», – подумал он по-доброму. Но картина еще слишком пространна для выводов, и это пробудило старые, отлично знакомые ощущения.

Данные из диска этой недели продолжали копироваться – перед его глазами были на одной стороне экрана письма Джил и Крейга сыну, а на другой – проект «Н. И. К.», где после упоминания всего двух имен нет ничего, хотя подобные файлы всегда пестрят подробностями. Портер сразу же проверил, откуда он забрал эти диски: к счастью, на каждом есть маркировка сектора, и последний, копирующийся сейчас, был взят из исследовательского сектора на другом уровне станции. Добыча их была бы для него, скорее всего, невозможна без помощи одного неожиданного друга, вышедшего с ним на связь в тот период, когда Маргарита и Уолтер были уже мертвы, но еще до встречи с Харви. Тогда Портер погрузился в работу, собирая информацию ради разоблачения, отчего неожиданно для себя выискивал хоть кого-то на Векторе по внутренней связи и все же нашел выжившего – хорошего человека, который помогал ему безвозмездно, но судьба которого… Вспоминания эти он старается отгонять от себя – не сулящие ничего приятного, скорее наоборот, пробуждающие в нем страх и даже немыслимую скорбь от ужасной несправедливости истории того человека. Он должен благодарить Харви, оставившего свои мемуары, где открывается вся правда о предшествующих заточению Портера событиях.

Выкинув из головы страшные мысли, позволить резвиться которым – это скользкий путь в ту сторону, где, кажется, сама смерть лучше, нежели витание в неизвестности и непонимание даже простейших ориентиров, Портер изучил маркировки дисков и понял, что если и искать новые детали неизвестной истории, то либо в предыдущих данных, либо отправиться за пределы убежища. Подобное расследование (а ничем иным он не может назвать сегодняшнюю работу) было у него последний раз как раз перед прилетом сюда.

Следуя известной системе постепенного анализа и сортировки данных, Портер вытащил старые жесткие диски из шкафа – а их было немало – и разложил по отделам серверов на полу, слева от терминала, где места побольше. Пять стопок, каждая имеет по 4-5 дисков размером с приличную книгу. Имея имена и фамилии, не трудно найти то, что оправдает крайне дотошный и даже неожиданный интерес к абсолютно неизвестным ему личностям.

ГЛАВА 6

Неожиданная целеустремленность ребенка, желавшего удивить результатом своего труда, возникла и окатила Портера, как волна, заставляя предвкушать личную гордость и похвалу перед самим собой. Он уже не думал о безопасности, голоде или дискомфорте, вызванном физическим изменением. Абсолютно полностью сконцентрировавшись, как он всерьез считал, на расследовании, Портер не заметил даже, каким насыщенным стал его день. В нем загорелась настоящая искра, ведущая к преображению перспективы его жизни – от невероятно удручающей к вполне оптимистичной, но все еще прячущей за горизонтом некое новое, близкое к надежде ощущение.

Несколько забыв о счете времени, Портер искал любые упоминания об объектах своего полного внимания, ведя отдельную тетрадь, куда записывал даты, имена, локации, и все это с целью проследить историю одной семьи. Красная тетрадь размером А3 в клеточку с твердой обложкой почти всегда была у него в руках, благо увечье его руки пока что не лишает моторики пальцев. С каждым днем изменения кажутся настолько незначительными, насколько легко не заметить существенного влияния этих самых изменений. К счастью, он был правшой, а держать в левой руке открытую тетрадь на сто листов не составляло труда. Записывать и вести простую схему Портер начал практически с последнего сообщения, отправленного родителями своему сыну Нику – мальчику 10 лет. Не спеша он разматывал клубок в обратную сторону, пытаясь уследить все движения трех людей.

Мальчик прибыл с родителями на Вектор по требованию руководства станции, когда находка из скоплений небольших метеоров только-только была идентифицирована как «новая жизнь». Они даже не знали тогда, как скоро изменится их жизнь и жизнь их мальчика. Как следует из анкеты и отчета о прибытии, до этого они работали в орбитальном городе Ядро – как раз там, где строились подобные Вектору космические станции. Там они жили, там и познакомились, там и родился Ник. Если верить резюме с прошлого места работы, нареканий к Джил и Крейгу нет, хотя отдельно отмечаются их любовь к единственному сыну и забота о нем – порой даже, как в другом отчете подметил психотерапевт, несколько излишняя забота. Найдя медицинскую карточку, отправленную еще с Ядра, Портер узнал о том, что роды проходили трудно, из-за чего ребенок много болел в детстве. Но главное, оправдывающее их чрезмерную заботу: Ник – это первый рожденный у них ребенок, до того было два выкидыша… Несмотря на все трудности, мальчик был крайне любопытным, хотя и спокойным, но совершенно не обремененным умом. Учителя ставили ему хорошие оценки, особенно в дисциплинарном плане, порой даже отмечалось, что он «необычный ребенок».

«Он мечтает увидеть природу, настоящую. Все время рисует леса, поля, океаны, даже горы совсем невозможных форм, и мы с мужем всегда спрашивали, почему именно такие, а не обычные. И он отвечал, что хочет посетить все планеты, чтобы увидеть все виды и формы», – рассказывала Джил с гордостью за сына по видеосвязи матери одного из новых друзей сына на Векторе. Видимо, они сблизились, как часто бывает у родителей дружащих детей. Джил и Крейг очень поощряли все его стремления к новому: не успевая привыкнуть к рисованию, мальчик уже пытался сочинять музыку, и только надо было приложить усердие – как его тянуло к архитектуре, что было понятно, ведь станции, на которых он вырос, крайне похожи друг на друга и не блещут красотой.

Портер читал их переписки с друзьями и учителями, где, разумеется, основная тема – это дети. И лишь одно он видит четко и ясно настолько, насколько необходимо потерять счет времени, чуть ли не утонув в бесконечных хвалебных словах и всех проявлениях любви к единственному сыну. В своем детстве он отлично помнит то, насколько по-разному и в то же время одинаково его отчитывали отец и мать после жалоб учителей на плохое поведение, которое, разумеется, брало корни именно из дома, а точнее – из двух домов. Когда Портер получал нагоняй от отца, слов было мало, да и те ограничивались конкретикой и взыванием к логике с сухим причинно-следственным событием, после чего шли тумаки – как говорил отец, «в воспитательных целях», но не доходившие до крови. Хотя боль от пощечин тыльной стороной руки он помнил долго. Когда же это была мать, то вместо родительского разговора, понимания и любви ему приходилось быть на приеме психотерапевта, где нельзя было ничего, кроме анализа каждого слова и действия, словно он изначально был неправильный. Порой, когда он был у матери, жалел об отсутствии тумаков отца, а когда был у него – жалел о невозможности просто говорить…

Как и следует ожидать, только такое отношение Портер и знал: лишь две крайности родителей, давно сменивших любовь на разочарование друг в друге, из-за чего их единственный ребенок стал лишь проектом, бросить который попросту нельзя, – уж так они были воспитаны, не более того. Не раз Портер замечал, насколько, как ему казалось, они хотят доказать друг другу свою правоту, используя его как инструмент: ведь ненависть между отцом и матерью была на совершенно ином уровне, нежели у обычных людей. Каждый свято верил лишь в собственный правильный подход к жизни и миру, людям и судьбе, от чего ребенок не был защищен никем и ничем, попадая из крайности в крайность. Как так вышло, что настолько разные люди умудрились и пожениться, и стать родителями? Не единожды задаваемый вопрос так и остался без ответа. Возможно, как раз из-за этого сам он так и не встретил даму сердца, не имея должного примера, так и не смог решиться на долгосрочные отношения. Ну а его родители просто поддались порыву странных чувств, и для каждого из них они были чем-то аномальным, так же быстро появившимся, как и выветрившимся через какие-то пару лет, но этого было достаточно для появления незапланированного Портера.

Джил и Крейг работали в сфере генной инженерии, и как только стало известно о нахождении иноземной Жизни, если верить внутренней почте, стали одними из последних, кого допустили до этого объекта, – причина такого решения неизвестна. После ввода карантина в жилом блоке никаких упоминаний о Нике нигде не присутствует – ни в письмах между супругами, ни в переписи персонала с родными. Причем, как сразу подумал Портер (но быстро отсек эту мысль), он точно не остался в карантине, ведь его вывели оттуда заранее, как особо ценную фигуру. Связано ли это с тем, что название последнего проекта, над которым работали Джил и Крейг, несет имя их единственного сына? В переписи погибших ни имени, ни фамилии не числится – но вряд ли ей можно верить.

Его часы вновь подали признаки жизни. Прошло уже почти десять часов с момента начала его расследования, когда жесткие диски покинули шкаф и коснулись пола. За это время к нему не постучался в гости никто из спроецированных памятью соседей, как и не было боли в руке. Портер ощущал жизнь – настоящую, как в старые времена, лишенные объективных страхов или границ возможностей, словно животное в открытом девственном лесу. Последние же три месяца были клеткой, которую он пытался дисциплинировать и адаптировать, выведя режим на первый план, ради жизни более иной, но менее полезной для его естества, отчего одомашнивание приструнило в нем бурную кровь, сразу лишив и клыков. Сроднившись с этой семьей, особенно с мальчиком, зависть к которому пробивается все явственнее, Портер уже не может не думать о тех вопросах, ответы на которые тут не найти. Все же некая тайна продолжает витать перед его глазами, и ухватиться за нее не имеется возможности. Это прямо как тогда, когда он узнал о возможном местоположении Вектора, не оставившем от него ничего, кроме необузданного стремления найти, увидеть и взять эту тайну в свои руки. Что тогда он не желал видеть преград, что сейчас. Все повторяется – и он вновь поддается инстинктам.

– Что ты делаешь?

– Почему я не удивлен твоему появлению именно сейчас! – несколько надменно произнес Портер, убирая жесткие диски обратно в шкаф.

– Не помню, чтобы я учил не отвечать на поставленный вопрос.

– Ты ничего не можешь помнить, ты – всего лишь мое воспоминание, а может, уже и галлюцинация. Не думаю, что смогу отличить.

Портер проверил все помещение, убедившись в отсутствии незапланированных гостей, пропустить которых за последние десять часов было вполне возможно.

– И снова ты упускаешь главное, прячась за простыми, выгодными тебе доводами. Ведь иначе не нужно думать о том, что, возможно, твои сообщения на удаленный спутник никто на самом деле не получает, а твоя работа – это трата времени. Все хотят иметь предназначение, все хотят иметь цель – тут нечего стыдиться. Но тот факт, что до сих пор к тебе не прилетели люди, не прислали сообщение о направляющейся помощи или просто не поинтересовались о тебе, является не лучшим вердиктом проделанного труда на Векторе, оценить который, вероятно, будет некому. Если это никто не читает, значит, ты безрезультатно проводишь тут дни. Из-за этого ты и готов идти туда, снова расследовать, рискуя своей жизнью, – это я уважаю. Но пока ты сам не признаешься в том, что это лишь инструмент и конца этому не будет, ты ничего не сможешь добиться, ибо движет тобой страх оказаться бесполезным, как и разочароваться в том, на что ты уже потратил много времени. Твой корабль уничтожен, ты сам видел его обломки, пролетающие мимо, – но забываешь про это, придумывая любые отговорки, лишь бы завтрашний день был встречен со смыслом.

Портер сорвался. Гнев, всколыхнувшийся в нем, был настолько неподконтрольным, что, будь перед ним реальный человек, ни одно слово или взгляд не остановили бы в нем ту ярость, с которой он набросился бы на него. Перед его глазами были видны лишь взмахи куска железа с последующим соприкосновением со всем попадающимся на пути: по рукам бегала дрожь и болью отдавалась работа мышц, в ушах лишь его гневный крик, и в нем, прислушавшись, легко было прочесть боль, выход которой иначе было бы невозможно представить. Под горячую руку попалось все вокруг, словно он пытался растолкать агрессивную толпу вокруг себя, попеременно нанося точечные и хаотичные удары по невидимым целям. Все копившееся в нем за долгие месяцы, а то и годы, вырвалось в неконтролируемом акте агрессии, который в последний раз случился очень и очень давно и, как он сам думал, был удачно вылечен психотерапевтом. Звериный крик раздавался эхом вокруг настолько, насколько необходимо было перестать что-либо ощущать, лишь плывя по бешеному течению, не замечая ничего вокруг, но твердо позволяя выносить все худшее наружу тем способом, которого он после всегда стыдился…

Бросив на пол железку, Портер еще какое-то время стоял на месте, преисполненный того самого доминирующего ощущения после победы над врагом и предвкушающий уважение всех и каждого, отныне боявшихся его. Сорвав наручные часы, он бросил их в противоположную сторону помещения. Проверив сумку, давно собранную из всего необходимого, Портер вышел за дверь, забыв совершенный поступок. Клетка была сломана.