История войны и владычества русских на Кавказе. Новые главнокомандующие на Кавказе после смерти князя Цицианова. Приготовления Персии и Турции к открытым военным действиям. Том 5

Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой

Глава 1

Положение дел после смерти князя Цицианова. Состояние войск. Происшествия в Имеретии и Грузии. Назначение графа Гудовича главнокомандующим. Краткий обзор края и боевых средств, на которые мог рассчитывать главнокомандующий. Число войск. Предположения правительства о предстоящих действиях. Мнение по этому вопросу графа Гудовича. Прибытие главнокомандующего в Георгиевск. Переговоры его с кабардинцами и чеченцами

Происшествие под Баку, так печально окончившееся изменническим убийством князя Цицианова, поставило отряд, блокировавший эту крепость, в самое невыгодное положение. За несколько минут перед тем занятие крепости казалось несомненным; теперь же все невзгоды обрушились на недавних победителей. С тех самых стен, на которых должен был развеваться русский флаг, открыт был по нашим войскам сильный огонь, заставивший их отступить и расположиться неподалеку от города.

Генерал-майор Завалишин, как старший, принял начальство; положение его, как начальника, было далеко не завидное.

Простояв более месяца под крепостью и продовольствуясь половинною долей, отряд был без лошадей, переполнен больными, стоял в снегу, без хлеба, без дров, без одежды и амуниции. По неимению достаточного количества лазаретных вещей, больные лежали на земле под покрышкой одних шинелей, в большинстве изодранных; у многих солдат не было белья. Жестокие вьюги, начавшиеся с 4 февраля и продолжавшиеся непременно то с дождем, то со снегом и морозом, развили болезни; много было обмороженных^[1]. В отряде было здоровых не более тысячи человек, из которых только треть в состоянии была владеть оружием; остальные были до такой степени слабы, что не могли быть употреблены на службу. Вода, годная для приготовления пищи, была под выстрелами крепости, так что войска принуждены были добывать ее из снега и в таком виде употреблять в пищу и питье. С 5 февраля, за неимением дров, люди, в течение нескольких дней, оставались без варки, и генерал-майор Завалишин принужден был употребить на дрова две казенные фуры. Он отодвинулся на шесть верст от Баку и перешел ближе к берегу моря, к тому месту, где несколько недель тому назад сошел с судов.

Постоянный холод и метели все более и более изнуряли солдат, утомленных походом из Грузии, походом, при котором они должны были везти на себе большую часть тяжестей. Теперь все чины отряда были поставлены еще в худшее положение и принуждены драться за каждое полено, посылать отдельные отряды в соседние селения за дровами и нефтью. «Я собрал, – доносил Завалишин, – до 400 четвертей сухарей, кои уже истощаются. Судов – только транспортов десять и три военных, из коих один галиот. Отряд же, теперь под моим начальством состоящий, остается на пустом берегу, без дров и лошадей. Из сих последних, от бескормицы и худобы, многие ежедневно падают, и самая флотилия в неминуемой гибели. Нет другого средства спасти отряд, как сесть на суда… Если удастся достать нефти и напечь скоро хлеба, также на сем бесплодном берегу налиться, без помешательства от ветров и пересесть на суда, то что-либо спасено быть может. Одним словом, всемилостивейший государь, мы заведены в такую западню, из которой разве единая только десница Божия вывесть нас может»^[2].

Оставаться на одном месте без всякой деятельности было бы более чем неблагоразумно, и Завалишин 11 февраля 1806 года собрал военный совет из наличных командиров частей и штаб-офицеров. Два-три голоса было подано в пользу штурма, но большинство членов совета было противного мнения и о дальнейших действиях выражалось крайне неопределенно, предоставляя усмотрению самого Завалишина штурмовать или нет Баку.

Последний предпочел сесть на суда и отплыть на остров Сару. Отправив на удачу курьера в Георгиевск, генерал Завалишин просил командовавшего войсками на линии, генерал-лейтенанта Глазенапа, прислать ему на остров Сару какой-нибудь шкоут с сухарями и заготовить их в Сладкоеричной пристани, куда думал отплыть с острова Сары и пробраться потом к Кизляру.

На острове Саре положение отряда немного улучшилось. Глазенап не успел сделать необходимых заготовлений, и войска ощущали большой недостаток в продовольствии. Завалишин принужден был торопиться отплытием с острова, и ровно через месяц отряд прибыл в Кизляр, где десантное войско было распущено по своим местам, полки, бывшие в Грузии, оставлены на линии, а в Закавказье высочайше повелено отправить всех рекрут, следующих на пополнение тамошних войск, и Троицкий мушкетерский полк, совершенно укомплектованный и исправный^[3].

Со смертью князя Цицианова явилось три начальника на Кавказе: на линии – генерал-лейтенант Глазенап, а в Закавказье – генерал-майоры Портнягин и Несветаев. Первый был уполномочен еще князем Цициановым, который, выступая в поход под Баку, назначил Портнягина командующим остальными войсками в Закавказье, а генерал-майор Несветаев признавал за собой это право по старшинству в чине. Приехав из Памбак в Тифлис, Несветаев написал приказ о своем вступлении в командование войсками и 8 марта собрал совет для решения вопроса о предстоявших действиях, как относительно обеспечения границ, так и внутреннего управления краем^[4]. Совет этот не имел серьезного значения и не мог постановить никакого определенного решения; никто из присутствовавших не имел сведения ни о состоянии края, ни о расположении войск. Генерал Портнягин в совете не принимал никакого участия, а канцелярии главнокомандующего не было в Тифлисе, и потому собравшиеся на совещание не знали предначертаний правительства.

Совет постановил заняться исключительно обеспечением границ и продовольствием войск. Тогда Портнягин отправил Глазенапу копию с предписания, данного ему покойным князем Павлом Дмитриевичем, по которому он назначался начальником всех войск, облегающих Грузию или, иначе сказать, расположенных в Закавказье. Руководясь правилами старшинства, Глазенап признал, однако же, генерала Несветаева временно командующим, но оставил за собой право давать ему приказания из Георгиевска. Портнягин не согласился с авторитетом Глазенапа и не хотел отказаться от власти. Как он, так и Несветаев требовали, чтобы начальники частей относились к ним по делам службы; каждый отдавал свои приказания, делал распоряжения и требовал их исполнения.

Дела в Закавказье с каждым днем все более и более запутывались, и двойственность власти вела только к беспорядкам. «В рассуждении сего, – доносил полковник Карягин, – испрашиваю с обеих сторон согласного, одного предписания, к кому именно относиться, ибо в службе его императорского величества должен быть один главный начальник отделенным войскам. А как я служу его величеству и любезному отечеству, как сын оного, притом желаю общественной пользы, посему за нужное считаю известить ваше превосходительство, что по теперешним смутным обстоятельствам и по причине смерти князя П.Д. Цицианова нужно единое согласие и исполнение всех его благих намерений и заведений. А как уже неприятельские партии появляются в границах наших и буде узнают расстройство в начальстве нашем, то, конечно, причтут совершенно слабостям нашим и потщатся с большим усилием делать грабежи и опустошения»^[5].

Чтобы прекратить раздоры, император назначил генерала Глазенапа временно командующим всеми войсками, впредь до назначения главного начальника всего края.

Отсутствие единства и строгой последовательности в действиях могло иметь самые гибельные последствия, в особенности в крае, населенном горскими племенами, признававшими власть в лице одного человека и привыкшими считать все предприятия зависящими единственно от того лица, которое приводит их в исполнение.

Все покорившиеся нам ханы больших и малых владений, собственно говоря, не признавали над собой власти русского правительства и не понимали этого слова. Они покорились русскому иншпектору князю Цицианову, как называли они князя Павла Дмитриевича^[6]. Перед ним они ползали, унижались, льстили и его одного боялись. Неизменное слово его было для всех законом, и сам князь Цицианов в глазах тех же ханов был именно то, что они называли Россией. Такой узкий взгляд был причиной изменнического поступка бакинского хана, человека, по-тамошнему, умного и близко знакомого князю Цицианову. Если бы Хусейн-хан сознавал, что со смертью иншпектора он не избавится от покорности России и что явится другой точно такой же главнокомандующий, то, конечно, не решился бы на столь коварный поступок. Хусейн посягнул на жизнь князя Цицианова в полном убеждении, что с его смертью прекратится и всякая зависимость хана от России.

Точно таких же убеждений были все прочие ханы, и вот причина, почему происшествие под Баку с быстротой молнии разнеслось по всему Закавказью и во многих местах было ознаменовано торжественным празднеством.

«Сие происшествие, – сказано в записке, приложенной к всеподданнейшему докладу, – долженствовало необходимо произвесть чувствительное влияние на умы азиатских народов, привыкших к необузданности, которые взирают с завистью на утверждающуюся между ними власть российскую и которые с отвращением, рождаемым разностью нравов и религий, повинуются чужестранной власти, или боятся подпасть под оную, будучи к тому побуждаемы с одной стороны силой оружия, с другой – собственными их неустройствами и междоусобными враждами»^[7].

Пользуясь временным замешательством в администрации края, все владельцы встрепенулись и готовы были уклониться от зависимости, наложенной на них нашим правительством. В числе первых лиц, явно выказавших свое недоброжелательство к России, был имеретинский царь Соломон.

Присоединив Имеретию против желания Соломона, мы приобрели в лице его тайного врага, готового на все хитрости, козни и коварства, лишь бы только восстановить свою прежнюю самостоятельность. Склонность имеретин ко всякого рода переменам была причиной, что и от самого народа непоколебимой верности ожидать было невозможно. В Имеретин не было того, что мы привыкли подразумевать под словом народное единство; каждый шел врозь и заботился о собственном благосостоянии. От этого происходило, что тот, кто был предан нам сегодня, мог быть заклятым врагом завтра. В князьях всего царства мы встретили, по словам современника, «предателей и изменников, готовых себя оказать таковыми при первом удобном случае»; в народе – людей привыкших к грабительству и присвоению чужой собственности, людей забитых, угнетенных и не имевших достаточной твердости, чтобы заявить желание о перемене к лучшему своей участи.

Зная характер народа и предательство князей, генерал-майор Рыкгоф, находившийся в то время в Имеретин, тотчас по получении известия о смерти князя Цицианова и о неудаче его под Баку занял одним батальоном Белевского полка Кутаис, столицу Имеретин, и местечко Марани, где находился наш провиантский магазин^[8].

Предположения Рыкгофа скоро оправдались. Смерть князя Павла Дмитриевича и сомнительное положение дел наших относительно Порты подавали большие надежды Соломону на возможность восстановить свою независимость и отделиться от России. В Имеретин дела запутывались. Генерал Рыкгоф, по своим преклонным летам, был мало способен «как духом, так и телом к военным действиям» и энергическим мерам. Соломон и его приближенные видели это и пользовались случаем. Царь прекратил сношение с русскими, не отвечал на письма начальствующих лиц, не думал назначать депутатов к высочайшему двору, а говорил, что пошлет в Петербург одного из своих доверенных, и не иначе как в качестве посланника. Не ограничиваясь этим и не скрывая уже своего недоброжелательства к России, имеретинский царь портил дороги, заваливал их засеками, прервал сообщение с Мингрелией и намерен был атаковать Кутаис.

Он успел заставить многих князей присягнуть ему и дать обещание вооружить своих людей для нападения на столицу Имеретин. От грузинского царевича Александра явился посланный, который, склоняя Соломона к восстанию, говорил, что если царь будет действовать против русских, то ахалцихский паша пришлет ему в помощь лезгин. Соломон собирал ополчение и подготовлял запасы продовольствия; его агенты разъезжали по селениям, волновали имеретин и в особенности жителей Лечгума. Посланные царя уверяли последних, что Соломон заставит русские войска оставить Имеретию и тогда разорит всех ему противящихся.

Вся Имеретия волновалась, и положение русских войск становилось весьма затруднительным. Запас продовольствия в Белевском полку приходил к концу, а подвоз провианта из Тифлиса сопряжен был с большими трудностями; на доставку же его морем через Поти также рассчитывать было нечего: комендант потийской крепости просил 500 голландских червонцев за то только, чтобы дозволить выгрузить наш хлеб, привезенный в Поти^[9]. Оставалось одно средство: покупать хлеб на месте, но и этот источник скоро иссяк, так как царь запретил привозить его в город и продавать нашим войскам. Генерал Рыкгоф требовал, чтобы Соломон, на основании заключенного трактата, доставил положенное количество провианта, но царь отказался это исполнить.

– Выведите войска из Кутаиса, – говорил он, – и поставьте их в другое место, тогда доставлю все необходимое.

Но как было возможно оставить столицу Имеретин, когда батальон Белевского полка, шедший из Хопи в Кутаис, имел уже перестрелку с войсками Соломона, перестрелку, вследствие которой двинуты были к границам Имеретин войска из Карталинии^[10].

Поступки Соломона, по необходимости, должны были, до времени, оставаться безнаказанными, ввиду тех волнений, которые происходили почти повсеместно. Прилежавшие к Карталинии осетины волновались и отказывались от повиновения; ахалцихский паша покровительствовал хищническим набегам лезгин, давал им убежище, и границы Грузии были в постоянной опасности. Со стороны Персии собирались значительные толпы вооруженных и заметны были еще большие приготовления. Дагестанцы, владения которых прилегали к Кахетии, имея постоянные сношения с Баба-ханом, готовились через Нуху вторгнуться в пределы Грузии и хвалились тем, что завладеют всей Ганжей.

– Пусть жители Ганжи (Елисаветполя), – говорили они нашему посланному, – готовятся быть нашими рабами.

Ни увещания, ни угрозы не действовали на джаро-белоканцев. Видя ничтожность русских сил в Закавказье и кичась помощью, полученной от Сурхай-хана Казикумухского, они рассчитывали на многое и продолжали грабить жителей окрестных селений. Разбросанное положение наших войск и обширность границы, проходившей по хребтам гор, изрытых множеством глубоких ущелий, покрытых лесом, дозволяли партиям хищников вторгаться безнаказанно в наши владения. Местность, способствовавшая к совершенному отрезанию постов, требовала с нашей стороны, в обеспечение от прорыва хищников, или составления самостоятельных отрядов, или образования особых резервов, могущих подать помощь тем сторожевым постам, которые будут в том нуждаться. Закавказскому начальству не представлялось возможным сделать ни того ни другого.

Большая часть полков была некомплектна и неподвижна за неимением обоза и лошадей, убыль которых была так значительна, что во многих казачьих полках половина людей была спешена. К тому же самое расположение войск в Закавказье находилось в полной зависимости от продовольствия, закупаемого, почти исключительно, в Карском пашалыке. В начале 1806 года войска ощущали недостаток в продовольствии, потому что в Турции распространилась заразная болезнь, затруднявшая сношения между жителями и почти прекратившая возможность приобретать хлеб. В обеспечение от прорыва заразы в наши пределы, местное начальство принуждено было устроить карантины и учредить новые посты, а следовательно, усилить сторожевую службу войск, и без того обремененных и изнуренных. Хотя в Грузию и отправлен был с линии Троицкий мушкетерский полк^[11], но, считая прибавку одного полка слишком недостаточной для защиты края, Глазенап просил разрешения командировать туда еще один пехотный и два донских казачьих полка.

Между тем политические события в Европе отвлекали внимание правительства в иную сторону, так что деятельность наша в Азии и у подошвы Кавказских гор становилась второстепенной. Участие, которое принимала Россия в делах Европы, привлекало все наше внимание к западной границе, вблизи которой, в короткое время, произошли весьма крупные события. В то время часть русских войск находилась уже в Германии, а вслед за тем последовала война между Францией и Австрией. Несчастия, постигшие Австрию, в продолжение с небольшим двух месяцев, потеря всей австрийской армии и занятие столицы неприятелем произвели совершенное расстройство во всех частях государственного управления.

Храбрость русских войск не могла спасти Австрии, стоявшей на краю гибели. Претерпевая во всем недостаток и перенося все трудности, наши войска хотя и боролись с успехом, но, вынужденные сразиться со всей французскою армией, успевшей соединиться между Брюном и Ольмюцем, близ Аустерлица, должны были уступить превосходной силе неприятеля, имевшего на своей стороне все выгоды позиции. Будучи личным свидетелем подвигов русской армии и видя причины, заставившие ее уступить многочисленному врагу, австрийский император пришел к убеждению в необходимости прекратить военные действия.

Между Австрией и Францией заключено было перемирие на 24 часа, которое потом, после свидания австрийского императора с Наполеоном, было продолжено, с условием, чтобы русские и французские войска одновременно выступили из австрийских владений. По своему обыкновению, Бонапарте нарушил данные обязательства и заставил Австрию подписать мирные условия, по которым она лишилась Тироля и всех венецианских областей. Истрия и Далмация присоединены к королевству Итальянскому, и, таким образом, владения Наполеона становились пограничными с Портой.

Не было никакого сомнения, что Франция воспользуется всеми выгодами такого соседства. Можно было предвидеть, что Порта, устрашенная угрозами Наполеона или обольщенная обещанием возвратить ей области, потерянные во время войн с Россией, перейдет на сторону Франции и, несмотря на все наши старания сохранить с турецким правительством доброе согласие, оно посягнет на поднятие против нас оружия. В этом последнем случае положение главнокомандующего на Кавказе могло быть весьма затруднительным. Ввиду продолжающейся войны с Персией, ему пришлось бы бороться одновременно с двумя неприятелями: персиянами и турками.

Предвидя возможность подобных обстоятельств, петербургский кабинет предлагал еще князю Цицианову привести к скорейшему окончанию внутренние дела края и если представится возможность, то заключить мир с Баба-ханом и даже стараться привлечь его на свою сторону, для действия против турок^[12]. Скорое осуществление подобного желания было не в силах главнокомандующего. По тогдашнему положению края, не связанного прочно с Россией, по состоянию политических дел и боевых средств нельзя было не видеть, что Баба-хан не согласится на заключение выгодных для нас условий мира до тех пор, пока вновь не испытает сильного поражения, нанесенного ему нашими войсками. Напротив, по всем получаемым сведениям известно было, что властитель Персии собирает значительные войска, с намерением вторгнуться в наши границы, защищенные небольшими отрядами русских войск.

Протянув свои войска от Баку вдоль по Куре и Араксу до Эриванской области, Баба-хан намерен был сам с несколькими отрядами вступить в Елисаветпольский округ, Карабахское и Нухинское (Шекинское) ханства, а сына своего Аббас-Мирзу, вместе с царевичем Александром, отправить в Памбаки и Шурагель. Призванные к оружию лезгины должны были в то же время атаковать русские войска, расположенные вдоль реки Алазани.

В апреле значительное число персидских войск собралось в Талыни, с намерением напасть на Шурагельскую провинцию. Не решаясь действовать открыто, они ограничивались разбойничьим нападением на отдельные селения шурагельских жителей. Тогда находившийся вблизи этого сборища полковник Симонович, с тремястами человек пехоты, сотней казаков и с некоторым числом татарской конницы, выступил ночью, 19 апреля, пошел форсированным маршем в Талынь, куда и прибыл на рассвете. Персияне, узнавшие о его движении, не решились принять боя и бежали в Эривани. Вслед за тем 29 апреля отряд персиян в числе семисот человек показался в виду разоренного селения Сухан-Верды и угнал гумринский скот. Посланный под начальством Кавказского гренадерского полка майора Шмидта отряд догнал неприятеля, взял девять человек в плен, отбил весь скот, 120 лошадей и много разных военных доспехов.

Сосредоточение в нескольких пунктах вблизи наших границ персидских войск и появление одновременно в нескольких местах, среди магометанского населения, фирманов Баба-хана, призывавших к единодушному соединению против русских, показывали, что властитель Персии имел в виду не одни только внешние военные действия, но намерен был восстановить врагов и в недрах Грузии, среди ее многочисленных поклонников Магомета. При тогдашнем безначалии в Закавказье и отсутствии единства власти, внутренние враги приобретали гораздо большее значение, чем внешние ополчения.

Временно командовавший войсками генерал Несветаев просил о присылке новых сил и доносил, что в самой Грузии начались волнения от распространения ложных слухов.

В Тифлис приехал поручик лейб-гвардии гусарского полка князь Роман Багратион, родной брат князя Петра Ивановича Багратиона, бывшего впоследствии, в 1809 году, главнокомандующим на Дунае и умершего от раны, полученной в 1812 году в Бородинском сражении. Рассказывая всем, будто приехал по поручению императора Александра, для улучшения быта грузинского народа, князь Багратион стал дурно отзываться о начальствовавших лицах, говорил, что князь Цицианов действовал произвольно и вопреки желаниям императора.

Рассказы молодого князя, только что приехавшего из столицы, взволновали грузин, съехавшихся в Тифлис для новых дворянских выборов. Многие поверили на слово юному гусару, и между собравшимися начались сходки, тайные совещания и подписки. В короткое время образовались две враждебные партии, и ссора между ними дошла до драки, едва не кончившейся смертоубийством. Некоторые более благоразумные князья обращались к правителю Грузии, прося разъяснения причины тайных совещаний и сборищ. Князья эти заявили, что довольны русским правлением, что не желают ни о чем просить государя императора и что будут «довольны всем, что он своей благостью и неизреченным правосудием указать изволит»^[13].

Народ, не знавший, о чем спорят князья и дворяне, выводил свои заключения, часто нелепые, и начал волноваться. Генерал Несветаев признал необходимым выслать князя Багратиона из Грузии, но, при отъезде своем, юноша успел, однако же, взять с собою прошение некоторых грузинских князей и дворян на имя князя Петра Ивановича Багратиона. В прошении этом подписавшиеся просили:

1) Производить суд в Грузии но обычаям страны, поелику, говорили они, «не ведаем мы ни языка российского, ниже грамоты».

2) Уничтожить капитан-исправников, а казенные селения передать в управление грузинских князей, наименовав их, по-прежнему, моуравами, с тем чтобы моуравствами владела одна фамилия, по праву наследства.

3) Права и преимущества грузинских князей и дворян сравнять с русскими князьями и дворянами.

4) Назначить пенсии, и в том же размере, тем князьям, которые получали их при грузинских царях, а остальным, всем без исключения, определить также содержание по достоинству каждого.

5) Благородных отличить каким-либо знаком, «дабы солдаты признавали за благородного и не могли причинять обиды».

6) Освободить арестованных по разным случаям.

7) Не судить уголовными законами воров, а судить по законам царя Вахтанга.

8) Давать провиант грузинским войскам наравне с русскими.

9) Поспешить назначением главнокомандующего, «ибо неприятели уже пробрались внутрь границ»^[14].

Молва о присылке князя Багратиона, так сказать, для проверки действий кавказского начальства, быстро распространилась по всей Грузии и даже зашла за ее пределы. Многие из подвластных ей горских племен, надеясь на льготы и новые милости, также заявляли свои претензии и волновались. В числе первых были хевсуры. Недовольные своим моуравом, они выгнали его из своих владений и сделали двукратное нападение на пост Тионетский, состоявший из двух рот, при одном орудии. Нападение это, оставленное без наказания, по причине проходов и местоположений, их защищающих, ободрило хевсур. Заявив, что не желают иметь при себе ни моурава, ни пристава, они делали набеги, соединяясь с другими бунтующими и соседними им народами.

В ограждение от подобным нападений, по всем входам и выходам из ущелий были поставлены наши войска, и хевсуры очутились запертыми в своих бесплодных горах и в своей дикой местности. Они пришли в крайнюю бедность, претерпевали недостаток в хлебе и соли, получаемых ими из Грузии^[15]. Выгоняя прежде скот свой для пастьбы в зимнее время в Грузию, хевсуры принуждены были теперь оставлять его в своих горах. От холода и сильной стужи скот падал, но туземцы, несмотря на то что терпели недостаток почти во всем самом необходимом, не просили прощения. Страх наказания и боязнь иметь начальника не по своему избранию останавливали всякое побуждение их к покорности. После нападения хевсур 6 апреля на Тионетский пост, где они были разбиты, правитель Грузии вошел с ними в переговоры. Предложение выбрать самим себе моурава было принято хевсурами с радостью. Отправив тотчас же своих старшин в Тифлис, они просили назначить им моуравом князя Ивана Челокаева^[16]; разрешить свободный проезд в Грузию и возвратить им виноградный сад в Кахетии, который был передан в их собственность грузинскими царями, а потом отобран в казну и приносил 160 руб. ежегодного дохода.

Император Александр приказал удовлетворить все просьбы хевсур и утвердить князя Челокаева моуравом^[17].

Все эти происшествия требовали скорейшего назначения на Кавказ главного начальника, который бы единолично управлял делами края. Вместе с тем необходимо было укомплектовать войска, находившиеся на линии и в Закавказье, так как, по мнению министра иностранных дел, «ни в каком случае, а наипаче при теперешних сомнительных расположениях Порты Оттоманской, не должно помышлять об оставлении приобретенных в Персии и Грузии завоеваний»^[18].

Укомплектование это необходимо было произвести не рекрутами, для обучения которых пришлось бы отделить еще часть действующих сил, а готовыми старыми солдатами, или командированием новых полков, как пехотных, так и казачьих. Император приказал на укомплектование полков, находившихся в Грузии, употребить нижних чинов из гарнизонов кавказской инспекции и из гарнизонных батальонов Саратовского и Симбирского. До тех же пор, пока войска не укомплектуются окончательно или не прибудут свежие, решено было употреблять деньги, которые всегда имели большое действие в Персии^[19].

Не меньшая необходимость была и в том, чтобы флотилия на Каспийском море была также приведена в должный вид и могла бы служить как поддержкой для сухопутных войск, так и для наблюдения за господством русского флага и за тем, чтобы на Каспийском море не было ни одного вооруженного персидского судна, даже и в том случае, если бы заключен был мир с этою державою. Относительно последнего решено было, под благовидным предлогом, открыть переговоры с Баба-ханом; согласиться даже на признание его шахом, но с тем, чтобы границей между обеими державами были признаны реки Кура и Араке.

Имея в виду религиозную вражду, существовавшую между персиянами и турками, наше правительство надеялось, при успешном ходе переговоров, убедить тегеранский двор действовать с нами заодно против турок, если бы последние открыли неприязненные действия против России.

Для приведения в исполнение всех предположений правительства было избрано лицо, бывшее на Кавказе и несколько знакомое с положением тамошнего края. Высочайшим приказом, 2 июня, граф Иван Васильевич Гудович назначен главнокомандующим на Кавказской линии и в Грузии.

Положение вновь вверенного ему края было далеко не то, каким он оставил его в конце прошлого столетия. Русское владычество не ограничивалось уже одною Кавказской линией, но распространилось и в Закавказье в довольно значительных размерах. Россия владела в новоприобретенных землях и ханствах, не считая Грузии, населением, доходившим до 120 000 дворов^[20]. Население это почти в шесть раз превышало население Грузии, а пространство новоприобретенных земель было в три раза более ее протяжения. Территория всех вообще завоеваний наших, начиная от берегов Черного моря и до Баку, имела около 700 верст длины, а от Дарьяла до карабагских пределов до 350 верст поперечника. Обильная природа этих областей давала полную надежду в будущем на богатую разработку хлебопашества, шелководства, виноделия и ожидала только рук и внутреннего спокойствия населения, весьма разнохарактерного по образу жизни и скорее преданного военному ремеслу, чем мирным сельским занятиям.

По числу населения всегда можно определить приблизительно количество вооруженных людей. В Азии в этом отношении считают на каждый двор одного человека, годного нести оружие. По этому расчету число вооруженных надо было предполагать в 120 000 человек, а включая сюда и Грузию, выходило, что все завоеванные области могли выставить более 140 000 воинов.

Эта, так сказать, земская сила разделялась на три части: 1) на явно противную интересам России, 2) на подозрительную и 3) на бездейственную.

К первой принадлежали осетины, жившие в Грузии, татары, обитавшие в Памбаках и Борчалах, и лезгины Джаро-Белоканского округа, народ необузданный, дикий, привыкший к своевольной жизни. Союзниками их были: Сурхай-хан Казикумухский, дагестанские независимые общества и соседи их, шекинские жители.

Ахмет-хан Аварский вступил в подданство в 1802 году, по смерти отца своего Омар-хана, злейшего неприятеля Грузии. Он был молод и не имел власти в народе, не знавшем повиновения и по произволу своему соединявшемся с неприятелями России. Недостаток военных сил и крепкие места, в которых жили лезгины, его подданные, лишали всякой возможности наказывать их за производимые грабежи, так что к обузданию их не было другого способа, как деньги и терпение.