И так бродил он, где вдоль глухих опушек леса, где по обочинам проселочных дорог, четыре дня, ночуя прямо в поле и утоляя голод наливной черешней и еще не выспевшими вяжущими грушами в неогороженных садах. Боясь, что его все еще разыскивают, он старался двигаться на запад. Не зная, какая участь может ожидать его, если он кому-нибудь довериться, и еще более снедаемый той мыслью, что без документов и с дырявой памятью он – полное ничто, морально и физически он вымотался так, словно пробирался по проселкам целый месяц.

В конце концов, думая, что уже прилично удалился от передовых позиций, у повстречавшегося мужичка, который управлял разбитой запылившейся «девяткой», он узнал, что действия враждующих сторон уже закончились и по украинским городам и весям ныне мир. Он до того обрадовался этому известию, что его не удивило даже, как за такой короткий срок могло установиться примирение, если он всего четыре дня назад встретил яростного ополченца с автоматом… Уже затем, гораздо позже этого, он обратил внимание, что время внешней жизни с ее неразрывной вязью пролетало несколько быстрее, чем можно было бы рассчитывать, если бы он находился в том же временном потоке. Оно шло будто мимо, лишь иногда пересекаясь с ним в каких-то важных точках, чтобы напомнить о себе и заодно придать его лицу черты почти бесчувственной пергаментно коричневатой маски, которую он до конца как сатанинскую печать носил. Да, если он и умирал, то как-то по-особому, не как все люди. Но это страшное открытие он сделал после.

Владелец «Жигулей» сообразил, что Алексей, как Осип ему механически представился, некогда, видать, отбился от своих товарищей и сильно одичал, что сразу было ясно по его густой щетине. Он сжалился над пареньком и предложил поехать с ним. Неподалеку у него было собственное натуральное хозяйство и для уборки урожая требовались руки. Но Алексей, пока не соберется дальше, может временно пожить и так.

– Ну, як? – спросил через окно, посмеиваясь.

По совпадению хозяина усадьбы звали Осипом, и новоиспеченный Алексей остался у него. Благодаря владению различной техникой, – особенно той электроникой, с которой у хозяйки был хронический конфликт, он оказался в частном предприятии незаменим. На заработанные деньги он приобрел цивильную одежду, некоторые бытовые принадлежности и еще значительная сумма гривен у него осталась. Однако было ясно, что без документов, к тому же слабо зная украинский, долго протянуть он не сумеет, когда-нибудь его раскроют, и придется отвечать за всё. Днем он забывался на работе, свозил в амбар на бричке собранные тыквы, яблоки и сливы. Но время шло, это не играло ему на руку. И он стал размышлять, как выбраться из тупика, в котором оказался. Действительно, не зная, кто и что он есть, он чувствовал себя как выпавшим из жизни, наполовину мертвым. Он проклинал себя за то, что ночью вылез из палатки, за то, что было у реки, и рассуждал до тошноты, до рези в голове. И все же мысли о самоубийстве тогда еще не приходили. Немного погодя из завалявшихся газет он раздобыл отрывочную информацию о хронике военных операций, нашел статью, в которой было упомянуто одно соединение с фамилией пропавшего бойца. Звали этого солдата тоже Алексей. Рискуя быть разоблаченным, он заучил биографические данные того. И через месяц подал заявление о восстановлении утраченных во время плена документов. Ввиду объявленной амнистии и некоторой неразберихи в списке без вести пропавших, его отважный план сработал. Хозяин тоже подключился к делу, дал показания, которым вроде сам не больно верил. Они по рюмке выпили за деловой подход и трезвость правосудия. И вскоре был получен паспорт, который делал Алексея полноправным гражданином Украины. Теперь он мог без опасений двигаться в любую сторону, найти приличную работу и поселиться где угодно. Память не давала ему никаких ориентиров в этом отношении. И он решил отправиться в Одессу, где при наличии морского порта должна быть большая свобода и на прихотливости чужой судьбы, со слов хозяина, смотрели проще. Помимо этого в том новом восприятии, которое помалу утверждалось в нем и будто содержало в себе некоторую тайну, вид корабельных мачт и дальних путешествий приятно волновал его воображение и звал. Он не понимал, откуда это ощущение, но чувствовал себя слегка другим, не тем, что раньше, когда очнулся на поляне. Пробелы в памяти по-прежнему давали себя знать. Еще до авантюры с новым паспортом из смешанных источников он пробовал хоть что-то разузнать о том подразделении, в котором он служил, думая, что если обнаружит какую-то знакомую подробность, то это разом прояснит его испорченную память. Но никаких заметок, которые бы проливали свет на то, чего с ним приключилось, не было. Еще одна заминка была в его здешнем окружении. Жена у Осипа была домашней располневшей цацей и без указаний мужа ни во что не вмешивалось. Но сам хозяин быстро догадался, что у работника, которого ему как Бог послал, какие-то проблемы в прежней жизни, так как тот все время путался в событиях и датах и уклонялся от вопросов о своих родителях. Однако Алексей был ему нужен, поэтому он делал вид, что не замечает этих странностей. Напоминая толстыми небритыми щеками хомяка на фотографиях сельхозвредителей в коллекции своей жены, он привязался к работящему, умелому и любознательному парню, который мог бы стать его опорой и помощником. Скучающая полногрудая хозяйка тоже была расположена к такой перспективе, особенно в связи со слабым знанием ее супругом новомодной электроники и частыми отлучками того из дома. Обыкновенно, когда Осип уезжал, то сразу же чего-нибудь ломалось. Еще след от покрышек не успевал остыть, как любвеобильная супруга располагалась в своем расписном халате на диване и, ласково поглядывая на Алексея, который шуровал пинцетом и отверткой у аппаратуры, томно говорила:

– А що-небудь ще ти можеш? Ох, як жарко!..

Хотя пока все ограничивалось взглядами и вздохами, вопрос стоял ребром и был довольно щекотливым: или он уступит её похоти и тем самым опорочит себя перед добрым человеком, или из мести она может наболтать супругу то, чего и не было. Короче, он был очень благодарен Осипу за гостеприимство, и все же надо было поскорее уходить. И вот в один из дней, тепло простившись с приютившими его людьми, он уложил свои нехитрые пожитки в сумку и на перекладных отправился в приморский город. Он не рассчитывал на то, что сразу обретет там всё, чего необходимо человеку для благополучия, что вновь получит, что утеряно. В душе он чувствовал себя чужим и лишним. И в корне этой мысли он не заблуждался: с тех пор по жизни его гнал неумолимый рок.

В Одессе он остановился поначалу в частной маленькой гостинице в Аркадии, недалеко от побережья. Деньги у него в запасе еще были, но он не хотел сидеть без дела, тем более что мог и с выгодой и с пользой приложить имевшиеся знания. По объявлению, которое увидел на столбе, он нашел работу в местном автосервисе и ради экономии сразу перебрался в съемную квартиру в этом же районе. Работа была на неполный день, так как приходилось только уж на заключительном этапе проверять свою противоугонную сигнализацию, которая из-за участившихся разбойных краж пришлась владельцам иномарок по карману, да и кстати. Большую часть времени он проводил на ломаной, застроенной разнообразными объектами досуга набережной возле пляжа. Хотя по сумме бытовых вопросов жизнь его налаживалась, и он уже немного ориентировался в тех событиях, которые произошли как бы в его отсутствие, между счастливых обнимавшихся фигур он ощущал опустошенность и потерянность. Среди добропорядочных людей он был как чужестранцем, засланным лазутчиком, внутренне презревшим свое ремесло. Горе человеку, не помнящего своего родства и вынужденного жить не под своей фамилией! Вдобавок ко всему он был еще убийцей. Пусть это было вынужденной мерой, самообороной, но память о событии на берегу той речки со временем не блекла, по-прежнему давала себя знать, жгла сердце. Еще сознание снедала невосполнимая утрата в личной жизни. Когда он видел проходивших мимо девушек, в душе всплывали, будто отголоски прежней памяти, воспоминания о чувственном стремлении к своей любимой, сладких поцелуях, жарком страстном теле и полных наслаждения ночах. Но более всего ему хотелось не естественных утех, а тихой женской ласки и сердечности. Вместе с тем он инстинктивно еще пробовал понять, что с ним произошло, куда могло исчезнуть целое подразделение, и было ли все то, чего он испытал до происшествия в лесу, на самом деле? Ото всего пережитого возникало впечатление, что он, как следует не умерев, как будто начал проживать второй виток в своем физическом существовании. И эта жизнь воспринималась им иначе, она была как бы скольжением по огибающей поверхности. Он видел все ее изъяны и достоинства, но принимал такой, как она есть, по существу она его ничуть не трогала. Кроме этого он стал отмечать «пропажу» времени. Когда он что-нибудь планировал усовершенствовать в своем изобретении, и утром приходил с той мыслью на работу, то иногда оказывалось, что это уже было сделано неделей раньше. Или ему говорили про какую-то субботу, в которую он укатил на черном джипе, чтобы проверить действенность своей системы, а после этого вернулся и чего-то переделывал. Когда его об этом спрашивали, он вспоминал, что так и было; но при ответах путался, что вызывало у парней недоумение. Едва ли он был привидением: его воспринимали как вполне реального субъекта, а некоторые даже целовали и говорили, как он был хорош в ту пятницу, так что если он теперь свободен, то… И приходилось напрягаться, чтобы хоть чего-то вспомнить. Аналогично обстояло с его «первой», прежней жизнью. Одни ее фрагменты, которые касались преимущественно точных навыков, он помнил хорошо, другие же, включая имена и даты, были недоступны: ему казалось, что он помнит их, но стоило сосредоточиться на чем-нибудь одном, как в голове всё путалось, творилась форменная каша. В первые полгода новой жизни несоответствие событий и временные сбои часто доставляли ему неприятности и угнетали. При всем при том он был душевно одинок и понимал, что будет жить с такой загадкой до конца, до самого конца… какого только? И кем он был теперь в своем биологическом существовании? Не призрак и не человек, как существо из плоти, превратившийся в инкуба! В загробный мир он никогда не верил. Но как же объяснить тогда, чего с ним происходит? Может быть, он умер еще в том селе, когда увидел ту растерзанную девочку с открытыми глазами, и после этого попал в Чистилище? и жил теперь как воплощение мистического зла, осевшего в душе, приставшего к нему как вирус. Да, внутренне, по складу своего характера он не хотел участвовать в боях – и, значит, вместо этого жизнь предложила ему словно бы альтернативный вариант, тот вариант, который он, возможно, заслужил, который виделся кошмаром и иллюзией! И вообще, – стал задаваться он вопросом, – что движет человеком в жизни? Ведь каждый знает, что когда-нибудь умрет. Любовь, какое-то занятие и осознание себя в кругу своей семьи дают нам ежедневно луч надежды. В коротких промежутках между сном и явью мы малодушно гоним мысль о смерти, но именно она и заставляет жить. Однако нет ни счастья, ни надежды, когда ты движешься в потоке времени по замкнутому кругу, во всем подвластен только своей тени, как ее раб не принадлежишь себе! Он никогда не размышлял о жизни отвлеченно и все-таки таков был жуткий вывод, с которым приходилось жить. В один момент, поддавшись искушению, он даже начал помышлять о способе самоубийства, которое могло бы все упростить. Затем, раздумывая, стал вспоминать о том, как, не находя вчерашний день, бродил по лесу после происшествия, как шел потом вдоль речки… Все то, чего случилось дальше, он отлично помнил! И с содроганием припоминая это, он отказался от своей затеи, не зная, чем она закончится: что, если он потом опять придет сознание и будет еще хуже? Да, его мышление как будто не было задето, а психика имела свойство приспосабливаться ко всему.