Баловень – 2

Глава 1. Возвращение к жизни. Обитатель зиндана

Пашка открыл глаза и увидел небо. Он сразу вспомнил, что уже видел его тысячу лет назад. Высоким, чистым и круглым, словно вырезанным из выбеленного полотна. Он даже вспомнил, как беседовал с неизвестным, невероятно дурно пахнущим существом, и как ему захотелось уйти из того ужасного сна, вернувшись в свою настоящую жизнь, пусть не совсем складную, зато дающую возможность вдохнуть полной грудью свежий и чистый воздух.

– Оклемался? – Глухой голос пробился в мозг, как через плотно застегнутый шлемофон. – Давно пора. Которые сутки в отрубоне. Я уж было думал, не жилец ты. А оно, вишь как? Сегодня ночью даже не стонал. Вот только не знаю, повезло тебе, братишка, или нет. Теперь сам решать будешь.

Пашка повернул голову в сторону говорившего и увидел то самое жуткое существо, с которым, как ему казалось, он разговаривал в своих странных сновиденьях.

– Ты кто? – Коробов задал вопрос, всё ещё надеясь, что это всего лишь продолжение кошмара.

– Я? – Существо слегка подвинулось вперёд и тут же превратилось в худющего оборванца, обросшего длинными, давно нечёсаными волосами и жидкой бородкой. Ткнув пальцем вверх, человек быстро забормотал. – Они зовут меня Махмудом! Но я-то знаю, что у меня другое имя. Просто я его забыл.

Пашка плотно сжал веки, желая вырваться из состояния мерзкого полусна. Перед его внутренним взором, словно кадры иностранного боевика, замелькали картинки прожитых им событий: вот он зачем-то выползает из бокового люка бронетранспортёра, пригнувшись, бежит вдоль остановившейся колонны, с кем-то перебрасывается словами-вопросами и снова бежит к горящей головной машине. Зачем? Наверное, забыл в ней что-то важное? Он даже вспомнил, как споткнулся о лежащее на гравии тело, перемазанное свежей кровью и жирной копотью. А затем в мозг ворвался грохот взрыва и ощущение короткого полёта. Не в силах досмотреть внезапно нахлынувшие воспоминания, Коробов вздрогнул и открыл глаза. Человек, назвавшийся Махмудом, сидел на корточках напротив и с любопытством вглядывался в его лицо. В его глазах светилась мысль:

– Наверное, ты всё-таки выживешь. Только зря всё это…

Пашке стало невмоготу смотреть в лицо этому парню. Он уже точно знал, что попал в беду, но всё ещё пытался отогнать от себя пугающее слово «плен». Оперевшись руками о глиняный пол, Коробов попробовал приподнять непослушное тело повыше. Ему хотелось получше разглядеть своего нового товарища. Получилось. Назвавшийся Махмудом одобрительно кивнул:

– Зашевелился? Скоро ты вообще поправишься. – Внезапная судорога исказила его лицо, а в уголках рта показалась пена. Однако тот даже не попытался вытереть губы. Странно взглянув на Павла, человек невнятно, несвязно и торопливо забормотал. – Хрен ты поправишься… Не с чего поправляться. Они и так жрать дают на самом донышке… Ты сам дня четыре ничего не жрал… Если бы не я, совсем бы подох… Я-то тебя водой поил, жизнь твою вонючую спасал, а теперь ты меня обжирать будешь? Хрен тебе! Зачем тебе жрать? Я ведь давал тебе жрать…, уговаривал! Но ты только выплёвывал. Еду выплёвывал. Как верблюд. Ты хоть знаешь, ишак ослиный, где мы сейчас живём?

Страх буквально парализовал Пашку. Он понял, что у Махмуда не всё в порядке с головой. Взяв себя в руки, неожиданно для себя назвал первый пришедший на память город:

– Знаю. Мы в Свердловске. – Сказал и поразился перемене, мгновенно произошедшей с товарищем по несчастью. Его глаза перестали бегать, в них снова появилась мысль, а лицо разгладилось. Парень скептически хмыкнул и, продолжая пристально смотреть на Коробова, устроился поудобнее, спиной оперевшись на глиняную стенку их жилища.

– Не валяй дурака, братишка. Это ты, наверное, сам из Свердловска. Вот и ляпнул для балды. Мы в плену у духов. – Голос Махмуда звучал спокойно, без истерических ноток. – Эта яма называется зиндан. Теперь это и твой дом. Кстати, – парень приложил палец к губам и заговорил потише, – меня совсем не Махмудом зовут. Меня зовут Толик. Толик Гучко я. Зря ты меня ихним именем назвал. Зря. Я – Толик! Запомнил? Никакой я тебе не Махмуд.

Пашка хотел было объяснить, что вообще не упоминал имён, но заметив, как помутнели глаза Анатолия, согласно кивнул:

– Извини. С языка нечаянно сорвалось. Ты давно здесь? Ну, в зиндане этом… – не успев закончить фразу, Коробов вдруг почувствовал сильнейший приступ жажды. Видимо, возвращающийся к жизни организм начал требовать компенсации упущенного. С трудом смочив разом пересохшие губы остатками слюны, еле выговорил переполненные мольбой слова. – Толик, дай пожалуйста воды. Очень пить хочется.

Парень с готовностью поднялся с места, хотя мог просто протянуть руку к ведру, стоящему в полуметре от него.

– Сейчас, братан! – В его голосе звучали искренние участие и сострадание. – Слышь? Нам сегодня повезло. Они с утра полное ведро свежей воды спустили. Я, правда, отпил малость. Но нам обоим до завтра хватит. Ты прямо из ведра пей. Только немного. Тебе много никак нельзя. Полбеды, если просто об***ся, а то и помереть можешь. Как не х*р делать!

Пашке казалось, что он успел сделать только один глоток, когда Толик вырвал из его рук ведро. Спокойно встретив озлобленно-недоумённый взгляд Коробова, парень миролюбиво улыбнулся и объяснился тоном учителя:

– Десять глотков. Всё. Хочешь – обижайся, хочешь – ругайся. Да, только тебе больше нельзя. – Бережно поставив ведро подальше от встревоженного соседа, постарался успокоить. – Не с*ы, братишка. Чуток попозже дам ещё чуть-чуть. Ты думаешь мне жалко? Ни хрена мне не жалко, просто тебе по капельке надо пить, – Толик зачем-то осмотрелся по сторонам и снова заговорил вполголоса, – ты сам подумай, куда я тебя дену, если ты подохнешь? Ты ведь совсем не тот, который на второй день при тебе помер. Или на первый? Не помню. Ладно. Тот, который афганец, он-то худой был. Как жердь. Да и вытащили они его на следующее утро. Даже завонять не успел. А ты? – казалось, что голос Анатолия сейчас взорвётся негодованием, – ты мужик крепкий. В теле, значит. Подохнешь, как мне твою вонь терпеть, если они тебя хотя бы на сутки здесь оставят? Тот-то. Тут братишка, о людях думать надо. А не только о себе. Ты лучше поспи чуток. Проснёшься, тогда и добазарим. Нам с тобой времени хватит…

Пашка хотел протянуть руку к ведру, но снова увидел, как мутнеют, покрываясь пеленой безумия, глаза товарища. Благоразумно решив не накалять обстановку, Коробов вздохнул и закрыл глаза. Спасительный сон обрушился на него почти сразу.

***

– Вставай. – Голос Толика звучал обыденно, без напряжения и злости. – Тебе пить пора. Вода, она брат, иной раз поважнее хавчика. Хотя, честно сказать, от него я бы сейчас не отказался. Кормят здесь хреново и не каждый день, но ты не обижайся. Всё равно жаловаться некому.

Пашка открыл глаза и решил не прерывать монолог товарища, чтобы ненароком не спровоцировать очередной приступ душевной болезни. Кивком поблагодарив Толика, самостоятельно отсчитал десять глотков живительной влаги. Парень, приняв полупустое ведро, как ни в чём не бывало, продолжил:

– Вот ты спрашиваешь, когда они пожрать нам дадут. Скажу честно, хрен его знает. Бывало и по три дня не давали. Сегодня точно не было. Я бы запомнил. Ты не думай, что они дали, а я всё схавал, пока ты спал. Нет. Мы своих не бросаем. У нас всё по-честному. И поровну. У кого хочешь спроси. – Толик развёл руки, как бы предлагая пообщаться с невидимыми соседями, – все подтвердят. У нас не крысятничают.

Коробову снова стало жутко. Он понял, что его товарищ вновь погружается в бездну и решился задать вопрос, чтобы попробовать удержать несчастного на краю пропасти:

– Толь, ты говорил, что уже год здесь живёшь, – Пашка врал, говоря всё, что приходило в голову. Он уже перестал переживать за собственную судьбу, боясь, что ему придётся существовать в этой проклятой яме с сумасшедшим, – и ещё ты говорил, что родом из Херсона и знаешь, как меня зовут. Вроде бы я в бреду проговорился.

Зыбкие вечерние сумерки почти растворили неподвижную фигуру Анатолия, и Павел с большим трудом мог видеть лишь овал лица и глаза сидящего на корточках человека. Он даже подумал, что опоздал со своим вопросом, но Толик вдруг вздохнул и заговорил, явно находясь в глубокой задумчивости:

– Знаешь? Я иногда сам думаю, что сошёл с ума. Но ведь это не так. Ты же видишь, что я нормальный? – голос затих и фигура стала раскачиваться из стороны в сторону, – тебя зовут Паха. Хреновое имя. Я такого никогда не слыхал. Птичье оно. Или собачье. Во сне я хожу по берегу моря. Почему? Не знаю. Я уверен, что никогда не был на море. И про Херсон я никогда не слыхал. Ты врешь про Херсон. Мне снится какая-то деревня. Я не знаю, где она находится. Может быть, в твоём Херсоне? У меня часто болит голова. Там, наверху, они меня били. Очень сильно. Я просил не бить, но они не понимают нашего языка. Просто смеялись и продолжали бить. Думал, что подохну. Потом мне сунули книгу. Наверное, это был Коран. Старший ткнул в меня пальцем и сказал: «Махмуд». Вот и всё. Потом меня вытаскивали ещё пару раз. Заставляли читать эту книгу. А я не мог. Там вместо букв червячки какие-то. Как можно читать по червячкам? Меня снова избили и опустили сюда. Здесь было много людей. Они умирали и оставались здесь жить по нескольку дней. Я тоже хотел умереть, но у меня ничего не получалось. Понимаешь? – Толик сдвинулся с места и вплотную приблизил своё лицо к лицу Павла, – у всех получалось, а у меня нет!

Коробов подумал, что сейчас сам тронется умом. Он хотел было оттолкнуть от себя Толика, но тот вдруг успокоился и, порывшись у стены, извлёк кусочек плоской лепёшки. Сдунув с ломтика песок, протянул его Пашке:

– Тебе надо поесть. Я спецом для тебя заныкал. Мало ли? – вероятно его глаза уже давно приспособились к темноте и он заметил нерешительность в глазах товарища, – жуй, Паха. Давай я лепёху водой смочу? Легче жевать будет. – поколдовав над ведром, снова протянул размякший хлеб растерянному Павлу. – На! Ты его рассоси и по кусочкам захавай. Не торопись, братишка. И не вздумай ни с кем делиться. Обойдутся они. – Быстро оглядевшись по сторонам, снова приблизился вплотную, – с ними надо постоянно на стрёме быть. Я их еле уговорил хотя бы лепёху тебе оставить…

Пашка не смог справиться со всепоглощающим ужасом. Силы оставили его. Он даже не смог оттолкнуть от лица пахнувшую мочой ладонь с кусочком хлеба. Просто шагнул в ту самую бездну, от которой совсем недавно хотел спасти своего несчастного товарища.

Глава 2. Исповедь Толика

Пашка давно проснулся, но не спешил открывать глаза. Он понимал, что оттягивать «встречу» с Толиком глупо, и всё же решил подольше пожить вне общения с товарищем по несчастью. Ему даже подумалось, что неизбежное знакомство с надзирателями не так его угнетает, как перспектива сосуществования с полоумным соотечественником. В моральном плане, конечно. «Угораздило же меня…, – мысли парня всё ещё не вернулись к привычному ритму и потому текли вяло и равнодушно, не желая соблюдать последовательность. – Что я за человек? Не человек, а чудовище какое-то. Плен? Почему именно я? Да ещё в одну яму с умалишённым. П***ц, какой-то! Хреново, что голова плохо соображает. Да и с памятью моей что-то стало. Как в той песне. Стоп! В какой песне? – Пашка напряг мозг, но от этого ещё сильней зазвенело в ушах. – Нет. Не помню. Да и неважно. Да! Ротный! Надо постараться вспомнить как его звали. Наверное, тогда будет легче вспомнить всё остальное. А сейчас только обрывки какие-то. Так и рехнуться можно. Нельзя торопить события. – Видимо, мысли завершили некий цикл и вернулись в самое начало. – Чудовище! Может и в самом деле есть некто, кто следит за нами? И наказывает, если человек сильно провинился? Крест! Аннушка, прощаясь, дала мне крестик! Он должен быть на мне. Точно! Его никто у меня не забрал. Не нашли. Ни в военкомате, ни в учебке. – Пашка, не открывая глаз, осторожно дотронулся до груди и почувствовал твёрдый бугорок под курткой. Слабое ощущение счастья теплом отозвалось в сердце. – На месте. Стоп! Аннушка, крестик, военкомат, учебка! Я начинаю соображать! Неужели дело было в крестике?». Парень хотел было продолжить свои размышления, но в этот момент почувствовал, что восстанавливается не только душевно, но и физически. Что поделаешь? Природа берёт своё. Он не успел открыть глаза, как почувствовал осторожное прикосновение руки и негромкий голос:

– Просыпайся, братан! Тебе поесть надо, иначе никогда не поправишься.

Пашка даже вздрогнул от неожиданности: Толик сидел с боку и протягивал ему глиняную плошку, доверху наполненную каким-то месивом. Сосед, по-своему истолковав судорогу Коробова, понимающе кивнул:

– Ну да. И на вид полная х**я, и на вкус такая же хрень. Я себе на самом донышке оставил. Перебьюсь. Тебе щас нужнее. – Словно стерев с лица непрошенную улыбку, строго продолжил. – Ты без этого варева долго не протянешь. Что я без тебя делать буду? А вместе нам легче. Не переживай, тебе только запах вдыхать поначалу нельзя. Проблюёшься с непривычки. Но ты себя заставь. Я тоже дня три к еде прикоснуться не мог. Потом привык. Тут, брат, разносолов не бывает. Это я точно знаю. – Снова улыбнувшись какой-то тихой улыбкой, предложил, – хочешь, я тебе ноздри зажму?

Пашка всматривался в лицо товарища и не верил своим глазам. Рядом с ним сидел всё тот же измождённый и оборванный, но абсолютно адекватный человек. Стараясь не смотреть на содержимое плошки, Коробов опёрся спиной на стену и смущённо спросил:

– Толик, а где здесь туалет?

Тот с готовностью поднялся с корточек:

– Лежи. Тебе пока ещё рано резко двигаться. Я тебе сейчас ведро подам. Ты не думай, это не то ведро, в котором они нам хавчик спускают. Я для верности на них разные буквы нацарапал. – Вручая Пашке ржавое ведро, ткнул грязным пальцем в боковину. – Видишь? Буква «сэ». Сортирное, значит. А на чистом я букву «хэ» написал. Для хавчика. Только зря я старался. У них там совесть какая-никакая, но осталась. А может, просто нельзя на кухню парашу носить. Не знаю. Я даже не знаю, что там за кухня такая. Ты когда п**шь, руки песочком протри. Воду расходовать нельзя. Её не каждый день дают. А песок сюда, наверное, ветер заносит. Завсегда чистый. Куда грязный девается, ума не приложу. Сколько здесь живу, ни разу песок наверх не подавал…

Пашка неловко улыбнулся:

– Отвернись. Стесняюсь я…

– Ладно.

Позавтракать всё же не удалось. После второй горсти месива Пашку, что называется, вывернуло наизнанку. Толик с сочувствием прокомментировал:

– Оно и понятно. Руки бы ихнему повару пообрубать. Или начпроду. Да толку-то? Ладно. Ты и лицо песком протри. Он мелкий, не оцарапает. Я пока приберу.

Наведя кой-какой порядок, Анатолий привычно опустившись на корточки заговорил, даже не собираясь спрашивать, хочет ли новый товарищ слушать его или нет. Видимо, истосковавшись по общению с людьми, он наслаждался возможностью поговорить с соплеменником. Его речь была сбивчивой и непоследовательной. Толик то и дело перескакивал с одной темы на другую, постоянно забывая, о чём говорил минуту назад, внезапно прерывая новый эпизод из своей жизни и возвращаясь к, казалось бы, уже забытому фрагменту повествования. Однако Павел внимательно слушал соседа, не прерывая вопросами или замечаниями. И не только потому, что боялся спровоцировать приступ душевной болезни. Он интуитивно хотел почерпнуть нужную для него информацию из путаного, местами противоречивого рассказа Анатолия. Какую и зачем? Коробов и сам не знал этого. Одно он знал наверняка: Толик – единственный источник сведений о жизни в подземной тюрьме. И отделив зёрна от плевел, можно будет хоть как-то спрогнозировать своё будущее. Потом. Когда окрепнет мозг и восстановится память.

Старожил зиндана начал в привычной для него манере:

– Вот ты спросил, когда я в плен попал? Дурацкий вопрос. Друзья так не спрашивают. Я же тебя не спрашиваю, когда ты попал в плен? Не спрашиваю, потому что знаю: дня два или три назад. Или четыре? Забей! Про тебя я всё помню и знаю. А вот про себя…, – Толик умолк на пару секунд и, видимо, приняв важное для себя решение, продолжил почти шёпотом, – про себя мне говорить не велено. Но я плевать хотел. Расскажу. Я здесь нахожусь по заданию. Я – разведчик. А тебя просто наши бросили. Даже искать не стали. Не нужен ты никому. И вся надежда только на меня. – Не дождавшись реакции товарища, Анатолий, коротко вздохнув, заговорил обычным тоном. – Помнишь нашего старшину? Он ещё тогда на меня наорал. Мол, плохо я свою трубу начистил. Не до самого блеска. А откуда блеску взяться, если у меня асидол стырили? Вот я и почистил её зубной пастой. Не хуже получилось, но всё равно наорал. Козёл! Вернусь с задания, попрошу, чтобы его на губу посадили. Или в зиндан. Хотя…, вроде не было у нас зинданов. Ну так вот, Андрюха подходит и говорит, мол, давай Толян, сгоняй за сигаретами в дукан. Даже деньги дал. Ну, в тот, что сразу за колючкой. Я и пошёл. А чо? Все всё время ходили, и ничего. Нас афганцы цветами встречали. Ну, когда мы в этот город входили. Там человека четыре местных было. Я в очередь встал, а очнулся уже в барбухайке. Связанный. Зачем они меня связали? Я же по заданию? Ладно. Утром меня под руки подхватили и в дом повели. Мужик сидит в ихней шапке, на наш берет похожей, чай пьёт, лопочет на своём бабайском. Медленно так… Ладно, хрен с ним. Потом со мной ещё двое пацанов было. Везли куда-то, но только по ночам. Артур и говорит: «Бежать нам надо!». Я на него как на дурака смотрю, куда бежать-то? Горы вокруг. Холодно было. Правда, афганцы нам одеяла дали. Ты не думай, не под расписку. Просто так. На слово поверили, что с возвратом. Я спал тогда, а Артур…, он выполз из норы и дёру дал. Да не просто так, а охранника у выхода замочил и автомат его с собой прихватил. Меня и второго пацана ночью подняли и крепко избили… Артура приволокли днём. Ноги привязали к пикапу и волоком во двор, значит… Мы уже не в горах были. Сидим во дворе, там весь пол глиняный, как будто в доме, а не на улице. Каждого привязали за одну руку к столбу. В горах-то холодно, а здесь другое дело. Там деревья росли, как в саду, а нас на самый солнцепёк усадили. Наверное, думали, что мы намёрзлись. Артура метрах в пяти от нас за ноги на дерево подвесили. В тени. Он долго дёргался. Второй-то смеяться начал, а мне совсем не смешно стало. Погано на душе. Может, если бы на пару дёрнули, то смогли бы и удрать. Ты как думаешь, Паха? Я Артура подставил? Как по-твоему? – Увидев, что Коробов кивнул, обрадовался, явно истолковав ничего незначащий кивок в свою пользу. – Вот и я думаю, что не должен был он на меня обидеться. Втихую, получается, смотался. В одиночку далеко не уйдёшь. Теперь Артур это знает. Да! Старшина приходил, трубу мою приносил. Только на фига мне там этот инструмент? Духи старшину не заметили. Иначе его бы тоже привязали. А трубу, наверное, забрали себе. Сам знаешь, у них медь и бронза – самый ходовой товар. Не помню, как там дальше было. Помню, что приехал за мной тот самый афганец, который здесь у нас, значит, за старшего. Артура уже с дерева давно сняли. Этот мужик долго на нас смотрел. Потом в меня пальцем ткнул и деньги хозяину отсчитал. Отслюнявил. У него толстая пачка афошек была. Без слюней никак не отсчитать. Давай, Паха, я тебе воды дам? А то ты бледный какой-то, – дождавшись, когда товарищ напьётся, продолжил как ни в чём не бывало, – Здесь, в принципе, нормально. Если бы не били. Впервой, когда меня отсюда вытащили, я подсчитал, что нас, шурави, советских, значит, шесть человек. Все бородатые, худые. А воняет от них, как от козлов. Духи платками морды заворачивают, чтобы запах отбить. В тот день нас на реку вывезли. Она где-то недалеко. Езды минут пять. Не больше. И дорога накатанная. Мы помылись и постирались. Охранники нам даже кусок мыла один на всех дали. Наше мыло. Хозяйственное. Потом назад привезли и построили. Духов человек шесть всего. Все с калашами. Но стволы не советские. Я таких раньше не видал. С рукоятками под стволами. Подходит к нам мужик в чёрном. Всё чёрное, только чалма у него на башке белая. И борода белая. Седая, то есть. Улыбается ласково, а глаза злые. Сверлючие такие… Что-то там сказал и книгу к нам протягивает. Тоже чёрную, но с золотыми закорючками на обложке. Я хотел было взять, посмотреть, что за книга. А тут один из наших, взял, дурак, и пнул её ногой. Будто это не книга, а футбольный мяч. Спутал, видать. Его охранники схватили, одежду сорвали и ножом, чуть короче сабли, по животу. Перевернули вниз животом и тряхнули, чтобы кишки вывалились. Орал он громко. До сих пор во сне снится, как он на солнце корчится и орёт. А нас избили и по ямам рассовали. С тех пор мне кажется, что вокруг меня что-то не так. Особенно, когда мне этого афганца сбросили. Тебя-то они по-человечески, на верёвке опустили. А его прям сбросили. Как мешок. Он и прожил недолго. Его первые дни часто наверх поднимали. Отму**ют, и снова сюда. Потом перестали. Только он всё равно помер. Ты спал, когда его вытаскивали. Я тебя будить не стал. Один хрен, ничем ты мне помочь не смог бы.

Умолкнув, Толик взглянул на Пашку и встревожился:

– Что-то ты совсем бледный. Как чалма у того мужика с книгой. От еды мутит что ли? Так ты два пальца в рот засунь. Блюй, не стесняйся. Я приберу.

Коробов, с трудом подавив тошноту, вызванную не послевкусием месива, а приступом ужаса, всё же решился задать вопрос:

– Ты не помнишь, когда тебя за сигаретами послали? Может, праздник какой-нибудь был?

Сосед равнодушно пожал плечами:

– Нет. Праздника никакого не было. Не выдумывай. Генсек какой-то помер. Это точно. Мы тогда долго траурный марш репетировали. Ты не знаешь, что такое этот самый «генсек»? У меня в башке что-то крутиться, а остановиться не может. Я уже слышал это слово. Помнишь Гендоса? Может это он помер? Хотя вряд ли. Молодой совсем. И имя у него Гена, а не Генсек. Гендосом мы его с тобой прозвали.

Пашка, испугавшись, что товарищ снова погружается в свой фантастический мир, коротко ответил:

– Извини, Толян. Не знаю. Даже не слыхал.

Лицо соседа озарила блаженная улыбка:

– «Толян»? Красиво ты меня назвал. Мне кажется, что меня в детстве так звали. Мальчишки во дворе. – Внезапно посерьёзнев, сменил тему. – Тебе поспать надо. Дня через два тебя наверх потянут. Книгу будут показывать. Ты только не вздумай пинать её. Спи, давай. А я пока имя тебе хорошее придумаю. Не нравится мне твой «Паха». Ты же не птица?

Внезапно над головами узников послышались шуршание и чей-то говор. Это охранники сдвигали в сторону тяжёлую деревянную решётку, закрывающую выход из норы. Пашка быстро взглянул на товарища и почувствовал, как тело покрылось липким потом. Ужас сдавил его сердце.

Глава 3. Мудрость вождя и судьбы узников

Синева наступающих сумерек принесла лёгкую прохладу. Солнце пока не сдало своих позиций хозяйке ночи, но тени от дувалов и фисташковых деревьев стали длиннее и чётче. В светлом, вечернем небе робко, словно испрашивая позволения, появились первые звезды. Они ещё не могут полностью забрать власть у всемогущего светила, но уже заявляют о своей готовности исполнить предначертания Всевышнего. Тихое журчание воды в недалёком арыке усиливает атмосферу покоя и душевного равновесия. Хозяин неторопливо оглядел сидящих перед ним гостей. Те почтительно молчали, всем своим видом выражая уважение и готовность выслушать мудрые речи старейшины. Аккуратно поставив пустую пиалу на ковёр и опустив глаза, мужчина заговорил неспешно, взвешивая слова и обращаясь ко всем присутствующим:

– Этот год выдался неурожайным. Падёж скота лишил нас последней надежды на удачную торговлю. Всевышний гневается на нас за наши грехи и ошибки. Я уверен, что Он простит нас, ибо сказано в Священном Писании: «Не отчаивайтесь в милости Аллаха. Воистину, Аллах прощает грехи полностью, ибо Он Прощающий, Милосердный». Нет греха на тех, кто ошибается. Грех на тех, кто считает себя безгрешным. Но, уповая на милость Всевышнего, мы и сами должны сделать всё от нас зависящее, не переставая полагаться на Него. – Немного помолчав, хозяин вновь поднял глаза на гостей и закончил речь, явно сделав над собой усилие. – Я пригласил вас, чтобы узнать ваше мнение. Как нам быть дальше? Всевышний вручил нам судьбу нашего племени, и мы обязаны исполнить Его волю.

Гости смущённо опустили глаза. Они впервые в жизни услышали от вождя, пусть и завуалированную, но всё же просьбу о помощи. Лишь один мужчина, сидящий напротив хозяина, поразмыслив несколько секунд, отозвался на его призыв:

– Нет Бога, кроме Аллаха, Мухаммад – его Пророк! Многоуважаемый Кабир! Ваше обращение за советом – большая честь для нас. Следуя правилам ислама, я должен задать вам вопрос. Ведь человек, который боится и лжет, открывает свою душу дьяволу. Посланник Аллаха говорил, что мусульманин должен придерживаться правды, ибо ложь ведет к нечестию и в ад.

Старейшина с трудом сдержав волну гнева, заставил себя приветливо улыбнуться:

– Уважаемый Валид! Нам известны ваша учёность и приверженность к нашей вере. Я готов выслушать и ответить на любой ваш вопрос. Даже самый трудный и неприятный.

Валид не смог удержать торжества во взгляде. Ещё бы! Ведь он единственный, кто осмелился начать разговор со старейшиной. Приняв смиренный вид, мужчина заговорил таким же размеренным тоном, каким совсем недавно вещал вождь:

– Мы всегда старались держаться в стороне от кровопролития. Благодаря вашей мудрости, многоуважаемый Кабир, центральные власти были уверены в лояльности нашего племени, а муджахедины, борцы за веру и священное дело, видели в нас союзников. Наши селения не подвергались зачисткам кяфиров, а воины уважаемого Джалалуддина не облагали нас непосильной данью. Так продолжалось до тех пор, пока вы не дали согласия на организацию тайной тюрьмы в одном из наших кишлаков. Я понимаю, вы не могли отказать моджахедам в их просьбе, но зачем было посылать наших мужчин в Калат? Их направили в самое пекло и семь человек уже никогда не вернутся к своим семьям. Пленник, которого вернувшиеся привезли с собой, сейчас наслаждается жизнью и ест наш хлеб, пребывая в безделье и праздности. Вы запретили использовать кяфиров на работах. Мне кажется, что содержание восьмерых пленников слишком обременительно для нас. Сюда же следует добавить и охрану.

Лицо старейшины исказила гримаса недовольства. Впрочем, он довольно быстро овладел своими эмоциями. Мельком оглядев присутствующих, чтобы оценить их реакцию на разглагольствования Валида, хозяин заговорил тоном, которым говорят с чрезмерно пылкими юношами:

– Я не услышал вопроса в вашей высокомудрой речи, уважаемый домулла! Вернее, вы сами ответили на него. Да. Я не мог отказать людям Джалалуддина в организации лагеря для пленных кяфиров. И я не мог отказать нашему другу в его личной просьбе и дал ему воинов. Семь человек погибли. Всё верно. Но погибнув, они стали шахидами. Им прощены все прегрешения, и они введены в райские сады, где текут ручьи. Это ли не утешение их жёнам и детям? Вы, Валид, учёный человек. Но я хочу напомнить вам, что говорит Коран о павших в бою с неверными: «Никоим образом не считай мёртвыми тех, которые были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа». Или я ошибаюсь в толковании аята? – Увидев, как забегали глаза мужчины, старейшина немного сбавил напор. – Кроме того, за охрану пленных и их содержание Джалалудин платит нам хорошие деньги. Вполне соизмеримые с теми, которые мы могли бы заработать на продаже скота и зерна. Кстати, из этих сумм оплачивается и ваша, уважаемый Валид, учительская работа.

Видимо устав от непривычно длиной речи, Кабир откинулся на подушки и подал еле заметный сигнал. В комнату тут же вошёл опрятно одетый мальчик лет десяти, держа в руках поднос со свежезаваренным чаем и сладостями. Подождав, когда ребёнок наполнит пиалы ароматным напитком и закроет за собой двери, старейшина гостеприимно развёл руки:

– Угощайтесь, дорогие гости. Поверьте, во всей провинции не найдётся мастериц, которые могут превзойти наших женщин в искусстве приготовления халвы и бичака.

Наконец, чаепитие подошло к концу. Кабиру уже давно хотелось, позабыв о традициях и этикете, изгнать посторонних и приступить к обсуждению наболевших вопросов с ближайшими советниками. Но даже он, всесильный вождь племени, не мог себе этого позволить. Дождавшись, когда последний гость поставит пиалу на ковёр, старейшина, воздав Всевышнему хвалу за трапезу, снова взглянул на учителя, возвращаясь к, казалось бы, закрытой теме:

– Вы, досточтимый Валид, интересовались, почему я запретил использовать узников «тайной» тюрьмы на полях нашего племени? – Заметив, что домулла, очевидно растратив остатки благоразумия, готов приступить к оправданиям, жестом призвал учителя к молчанию, – Отвечу так: у нас нет и никогда не было «тайных тюрем». Ибо нельзя назвать тайной сведения, которые известны вам, учителю мектеба. Среди наших людей есть те, кто готов за пару лепёшек вступить в сговор с дьяволом и сообщить о пленниках в местный отдел ХАД. И тогда рухнет без того хрупкий мир на нашей земле. Сюда придут неверные и разрушат наши святыни в поисках узников. Вы этого хотите? – увидев, как затрясся от страха мужчина, старейшина презрительно усмехнулся, – вместо того, чтобы сообщить моим помощникам о возникшей проблеме, вы решили промолчать. Поверьте, домулла, если бы я не боялся прогневать Всевышнего, то подверг бы вас наказанию, которое вы используете, наставляя детей на пути познания. Как вы думаете, сколько ударов палкой выдержат босые подошвы ваших ступней? Ступайте, Валид. И не забудьте сообщить Абдулбаки имена тех, кто не умеет управлять своим разумом. Мудрецы говорили: «Кто прикусит язык – спасет голову». Со мной останутся мои советники…

Провожая взглядом шатающегося от страха учителя и троих, уже ненужных гостей, Кабир в душе проклинал себя за сиюминутную слабость и обращение за советом к посторонним и ничтожным людям. Впрочем, понимая, что никто не осмелиться упрекнуть его за очевидную оплошность, вождь, придав голосу доверительные нотки, приступил к делу:

– Вчера я имел беседу с Джалалудином. Он крайне недоволен действиями наших людей в бою у Калата и намерен пересмотреть договорённости об оплате. – Не сумев сдержать вспышку гнева в голосе, в сердцах добавил. – Этот полевой командир возомнил себя шахом! Он даже забыл, что обещал выплатить компенсацию за каждого погибшего в тройном размере! – Спохватившись, взял себя в руки и продолжил прежним размеренно-спокойным тоном. – Мы рассчитывали на деньги, обещанные нашим другом, а теперь мы не знаем, когда поступит очередной платёж за содержание и охрану узников. Помешавшийся от гордыни Валид прав, нам становиться накладно содержать тюрьму. Что вы думаете по этому поводу, уважаемый Заки?