Словом, Стив, не прекращая поиски достойной работы, стал трудиться день и ночь в разных фирмочках, редактируя тексты и рекламные слоганы на английском. Светлана получала в школе гроши и по-прежнему подрабатывала экскурсоводом. Молодые жили, как и раньше, в маленькой квартирке в Текстильщиках. Каждый вечер там происходило то, что Стив называл про себя "итальянское кино".

– Дармоеды! Сволочи! Холуи буржуйские! Просрали страну! – орал папаша Василий Петрович, сильно смахивавший на мусорщика Дулитла из фильма "Моя прекрасная леди". Приняв на грудь законные двести граммов и поглощая программы теленовостей, он был неукротим в классовом гневе.

– Вот урод! Достал своим совком! Коммуняка! Работяга хренов! – визжала Светлана с какой-то особой интонацией, свойственной лишь родной речи и напрочь исчезавшей, когда она изъяснялась на языке Шекспира и Байрона.

– Не груби отцу, дрянь! Сопля английская! – педагогически встревала мать, Анжела Харитоновна, запустив для большей эффективности чем-нибудь в стену.

Чопорный островитянин, не привыкший в родном доме к подобным разборкам, с ужасом вслушивался в непонятные русские фразы, пытаясь уловить суть, и не понимал ни единого слова. Случалось, славянский темперамент Светланы обрушивался и на него. если тот попадал под горячую руку

– Чего молчишь, скажи что-нибудь, дубина заморская! – орала она на Стива, однако тот был по-английски невозмутим.

– Зачем ты кричаешь? – удивлялся он. – Зачем дубина? Ты, что, хочешь, чтобы я их бил? Впрочем, страстные ночи с любимой примиряли англичанина со «странными русскими обычаями». Днем он счастливо вспоминал ароматы апельсинов и шоколада, исходившие от любимой, и счастливо улыбался.

Пролетели два года. К концу долгой русской зимы иноземец, как обычно, впал в депрессию. Возвращаясь вечерами домой, он месил грязный снег в Текстильщиках и вспоминал родные острова, омываемые теплым Гольфстримом. По ночам ему все чаще снились Лондонские парки с лужайками, на которых уже в марте нежными островками пробиваются первые крокусы, знакомые пабы на уютных улочках, маленькая съемная квартирка в мансарде, уставленная цветами в горшках и освещенная предзакатным солнцем. Однако другое солнце, сиявшее рядом, золотоволосое, с мелодичным именем Светлана, по-прежнему притягивало англосакса посильнее идиллических домашних пейзажей. Когда возлюбленной не было дома, на Стива строго поглядывала с тумбочки кукла с серыми глазами, и мысли о бегстве из «хрущебы» исчезали сами собой. Стив вспоминал английские романы эпохи колониализма, в которых подданные Ее величества подолгу жили в далеких странах, не изменяя духу и идеалам Британской империи, и тайно гордился собой. Однажды после очередного скандала англичанин даже засобирался домой, но тут неожиданно позвонили его родители. Оказалось, мама и папа Уинсли купили тур в Москву – посмотреть, как поживает на опасной чужбине их сын.

К приезду заморских гостей женщины расстарались. Дочь сделала салат «Мимоза» и испекла торт «Зебра», а мать приготовила холодец и пирог с капустой. Папаша, дав Анжеле Харитоновне слово не посрамить семью, за столом почти не пил. Стив, сидя рядом со Светланой, растерянно улыбался, подливал Джону «Гжелки» и подкладывал Кэрри домашних разносолов. Однако подданные Ее величества были суровы.

– Мы надеялись, Стив, увидеть апартаменты, где ты живешь со своей герл-френд, а ты почему-то привез нас в квартиру ее родителей, – начала непростой разговор миссис Уинсли.

– Мы живем в комнате за стенкой, – улыбнулся Стив.

– Не хочешь ли ты сказать, что в этой квартире обитают две семьи? – поразился мистер Уинсли.

– Да, отец, это так, – подтвердил Стив.

– А где работает мой сын, Стив Уинсли? – не отставал английский папаша.

– Пока постоянного места работы у меня нет. Зарабатываю случайными переводами, а по воскресеньям помогаю Светлане проводить экскурсии с детьми.

– А тебе не приходило в голову, сынок, что ты уже вышел из студенческого возраста? И что давно следует позаботиться о надежной профессии и о постоянном месте работы? – мрачновато спросил Джон Уинсли сына.