Читать книгу: «От курсанта СВТКУ до майора ВКС в отставке»

© Олег Кокин, 2020

ISBN 978-5-4498-8134-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От курсанта СВТКУ до майора ВКС в отставке

Матерям, отцам и их детям, семидесятых годов, посвящается!

«Жизнь – это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились».

Валентин Гафт. Газета «АНТЕННА-ТЕЛЕСЕМЬ»

№4 2010 года.

Открываю, видавший виды, курсантский, а впоследствии и офицерский чемоданчик, цвета пятнистой оранжевой жирафы. Замки еще работают, а вот застёжки и ручка чуть порваны, ну, это ничего, когда-нибудь, может быть, отремонтируем. В нём лежат и давно уже лежат фотографии, альбомы с фотографиями – этими кусочками застывшей и запомнившейся мне моей жизни. Застывшие жизни ребят, с которыми я рос, играл, учился, хулиганил и бедокурил. Мои друзья и товарищи тоже где-то бывали, что-то совершали, служили Родине, геройски погибали, просто погибали и умирали от болезней, просто жили и жили для кого-то и чего-то, которые живут сейчас с нами и жить дальше будут в нашей памяти, в детях и внуках своих.

Еще в седьмом классе мать и отец провели со мной воспитательный курс выбора профессии. Она и он рассказывали про моих дедов, своих отцов и соответственно направляли мои мысли на приобретение военной специальности. Отец хотел, чтобы я выбрал артиллерию. Мать хотела, чтобы меня содержало государство. Очень мне было интересно перебирать и смотреть отцовы фотографии, на которых он был сфотографирован со своими сослуживцами. В армию его взяли, по повестке конечно, в 1947 году, когда ему исполнилось девятнадцать лет. До девятнадцати годов он был на брони в колхозе. Как он объяснял, в колхозе мужиков было, кроме председателя колхоза – однорукого инвалида – еще трое малолетних ребят. Это значит, мой отец был один из троих мужиков. На этих трех мальчишках держалась вся механизация и конный двор колхоза. Естественно пока они не подросли и поняли, что надо не в игры играть, а пахать с утра до ночи на работах в колхозе, чтобы колхоз план давал. А работникам шли в зачет трудодни и в итоге натуроплата = соломой, картошкой, зерном, семечками, овощами, молоком, мясом, шерстью и так далее, то есть, всем тем, что оставалось у колхоза в излишке после сдачи урожая государству по плану. Последним участком работы в колхозе у отца была база МТС. Он с напарником получил от председателя колхоза новенький колесный трактор – универсал Владимирского тракторного завода. Передние управляемые колеса трактора были полностью железные. Железные обода колес на железных же спицах. Ведущие задние колеса тоже были полностью железные, но с косыми грунтозацепами по наружному диаметру обода, чтобы можно было и по рыхлой земле, и по грязи, и по снегу ездить на этом тракторе и не скользить. И вот поздно вечером после очередного прохода при вспашке зяби (земли то есть, на зиму), отец мой подозвал своего напарника, попросил его попахать землю, пока он полежит на травке, отдохнет.

– А то, что-то глаза слипаются – сказал, спрыгнул на землю, отошел к вспаханному участку земли, вышел на край поля и на травке прилёг.

Потом рассказывал, что случилось, и сам удивлялся. Говорит, «спал как убитый, и вдруг сон такой яркий и короткий. Будто бы, немецкие самолеты в небе налетели тучей на бомбёжку Воронежа, а здесь наши истребители вынырнули от солнца. Разгоняют немецкие бомбардировщики – «юнкерсы» и сбивают их один за другим. Но тут, помощь немцам подоспела, ихние «мессершмиты», истребители – охранники бомбардировщиков, по-простому «мессеры», начали наших «яков» отгонять от «юнкерсов». Трескотня от авиационных пушек и вой самолетных двигателей были еле слышны. И, вдруг, говорит, вижу, один наш «як» задымил и полетел к земле. И главное, дымит, и летит прямо на меня. И так это обидно стало, вон, сколько наши сбили «юнкерсов», и они упали далеко от нас, а здесь свой на своих падает. Хочу убежать, а ноги не двигаются. Между тем, вой стремительно приближавшегося подбитого «яка» перерос в громкое потрескивание сгорающей обшивки самолета. Ну, думаю, всё, хана тебе Колян, и торопливо в уме прощаюсь со всей роднёй. Ноги у меня подкосились, и я упал. Тут-то сон и закончился. Неожиданно тихо стало. Слышу, будто мать меня зовет:

– Коля, Коля вставай уже, хватит спать.

А потом грубым мужским голосом:

– Да очнись ты, ядрена вошь, это что ж мне теперь будет?

И трясет меня за плечо. Открываю глаза, вижу своего напарника и спрашиваю его, еще не отойдя от сна:

– А «як» -то где?

– Какой такой «як», – кричит мне напарник,

– Это я на тракторе по тебе проехал, ты хоть живой, а? – И сам меня ощупывает всего, прям как бабу, какую.

Оттолкнул я его руки, встал на ноги и теперь уж сам себя охлопал и по спине, и по рукам, и по голове, и по ногам. Чувствую что-то липкое на одной штанине, потом понял, кровь это.

– Вот – говорю,

– Штанину мне порвал и шкурку с лодыжки содрал до крови.

И попрыгал на ногах, кости вроде все целые и нигде не болят. Напарник уже на траве сидел и смотрел, как я прыгаю. Потом сам прыгать стал, похлопывать меня по плечам и приговаривать:

– Ну, ты даёшь, ну, ты даёшь!

Оказывается, мой напарник – то весь оставшийся клинышек зяби вспахал и, выйдя на край поля, поехал к моей лёжке. А сам – то на последнем заходе тоже носом клевал. И тута клюнул. А открыл глаза, и меня, задавленного, увидал под колесами. Чуть отъехал, заглушил трактор и ну, давай, меня тормошить, в чувство приводить. Потом, как мы с ним окончательно проснулись и глянули на то место, где я спал, а он меня переехал, то увидели следы трактора, которые проходили по вспаханному полю, и только левой стороной прошли над моими ногами. А ноги мои, после моих поворотов и разворотов на «мягкой постельке» легли, аккурат, в запашные борозды края поля. Поэтому я и почувствовал только легкое давление на ноги, когда переднее левое колесо проехало по ним, а когда заднее колесо наехало на мои многострадальные ноги, то они попали между грунтозацепами колеса, которые не провалились на сухой твёрдой земле, и как – будто перешагнули через меня, и содрали кожу с лодыжки». В этом месте рассказа отец многозначительно обводил всех слушателей вопросительным взглядом, типа спрашивайте, а то потом будет поздно, и если вопросов не возникало, многозначительно поднимал указательный палец правой руки и радостно сообщал нам, что вот так он родился второй раз. Так как мой отец был самым младшим сыном в семье Кокина Михаила и своей матери, моей бабушки Анисьи, то во время войны он в семье оставался единственным мужчиной. Всех мужиков призвали на войну. И деда Мишу, в пехоту на Волховский фронт. Там он и погиб, подорвавшись на мине. Пусть земля ему будет пухом и вечная память ему, нашему защитнику. Старший брат отца, мой дядя Вася с честью отвоевал всю войну и пришел домой в деревню Криуша Воронежского района после разгрома Квантунской Армии на Дальнем Востоке. Средний брат отца, забыл я, как его зовут, с войны так и не вернулся. У бабушки осталось только извещение, что Ваш сын пропал без вести под Ленинградом. Сколько потом отец не искал его по военным архивам, сколько ни писал в Министерство Обороны, ответ был один и тот же – пропал без вести. Еще один средний брат отца погиб на войне, приходила похоронка. Тоже вечная память ему! Сестра отца Мария после войны вышла замуж и переехала жить в Одессу. Забрали отца в армию и сразу направили в ГСВГ, в город Вюнсдорф. Там он прошел обучение в артиллерийской учебке. Получил младшего сержанта артиллерии. Когда имел уже чин старшего сержанта и должность замкомвзвода артдивизиона, познакомился с земляком – младшим сержантом Брянкиным Александром Николаевичем, только что прибывшим из учебной артиллерийской части на должность командира отделения ВУДа (взвода управления дивизиона). В дальнейшем неоднократно ездили вместе в отпуска на родину, один в Воронеж, другой в Тамбов. В этих отпусках младший Брянкин А. Н. и познакомил свою старшую сестру Раису (мою маму) с моим отцом Кокиным Николаем Михайловичем. У моей матери в семье, кроме двух сестер, мужиков было двое – это дядя Шура и её отец, мой дед по матери Брянкин Николай Николаевич. Он в звании старшего лейтенанта и в должности командира танкового взвода погиб под Сталинградом, сгорел в танке, как было написано в похоронке. Так, наверное, было надо – грудью защищать своих родных и близких, свою Родину, жертвуя свою жизнь для продолжения жизни своих детей и семьи. Вечная память погибшим на войне и спасшим нас от порабощения фашистами!!! Под влиянием всех родительских рассказов и патриотических настроений того времени (холодная война между СССР и капиталистическими странами не только продолжалась, но и усиливалась), я с мамой в феврале тысяча девятьсот семьдесят первого года прошел медицинскую комиссию для поступления в суворовское училище в городе Ленинграде. Из школьных и уличных друзей меня в моих начинаниях никто не поддержал, и я по окончании восьмого класса, с собранными в военкомате документами и в сопровождении отца убыл в город Ленинград. Ехали на поезде с Тамбова с пересадкой в Москве. Это мне не запомнилось. Запомнилось прибытие в Ленинград, красивый город. Он поразил меня своей чистотой, зеленым морем деревьев, травы и цветов и, конечно, воздухом. Воздух был необыкновенным, волнующим и многообещающим. Поэтому я прибыл с отцом в суворовское училище с хорошим расположением духа. И первые два экзамена по математике и физической культуре сдал на «отлично». Военная форма суворовцев мне очень понравилась. Не знаю почему, но отец после сданных мною двух экзаменов, уехал домой. Сказал, что его ждут на работе, а ты Олег, то есть я, справишься теперь и один. Я не справился. Получил две двойки по оставшимся экзаменам и в канцелярии роты мне вручили обратные проездные документы домой еще с одним провалившимся из Тамбова. До отбоя я просидел на чердаке учебного корпуса, сильно переживая данный факт непоступления в училище, глотая злые слёзы от обиды на всех и вся. Так мы с тамбовским мальчиком и поехали вдвоем назад несолоно хлебавши. Выйдя из расположения суворовского училища следующим вечером, на трамвае добрались до вокзала, купили билеты и до отправления поезда где – то около часа сидели на лавочках в привокзальном сквере. Смотрели, как целуются влюбленные парочки. Смотрели на Неву поверх каменных парапетов. До сих пор грусть, тоска одолевают, что не пришлось жить и учиться в таком красивом городе. Городе всяческих доблестей. Городе-Герое Ленинграде.

Дома меня так быстро назад не ждали. Мать меня увидела и спросила, наверное, от растерянности:

– А ты откуда?

Отца дома не было. Я сказал, что не поступил, и буду учиться до окончания десятого класса здесь, в Знаменке. Время уже было, наверное, десятое сентября. В школе меня тоже не ждали, но сразу записали в мой бывший «А» класс. Два года пролетели быстро. Всё лето, между девятым и десятым классом, работал с дядей Шурой в его совхозе на уборке урожая помощником комбайнера, в местном просторечии – штурвальным. По договору с дядей Шурой моя мать получала каждый месяц расчет вместо меня. Я был прост и особо не напрягался по этому поводу. Потому, что мать мне пошила в Доме Быта брюки – клёш по моему заказу, и ещё потому, что к десятому классу я носил собственноручно заработанные и самим купленные в магазине наручные часы «Полет». Это был полный «атас» или «улёт» в глазах наших одноклассниц. Кстати, в этом же году, примерно в октябре месяце, к нам домой заехал переночевать дядя Шура проездом из Москвы. От новости, рассказанной дядей Шурой, мой папа и моя мама, образно говоря, попадали со стульев. Дяде Шуре в Москве, в Кремле вручили орден Ленина за его трудовые победы в уборке урожаев, как механизатору широкого профиля. Естественно, поздравлениям не было конца, и все взрослые – пьяные, сытые и довольные, спать легли только с первыми петухами.

Учеба в школе и в частности в десятом классе меня не затрудняла и время неумолимо двигалось к началу моей собственной, самостоятельной жизни. Надо было думать самому, кем становиться в реальной жизни, как зарабатывать на жизнь для себя, если будет жена, то и на жизнь жены, если будут дети, то и на жизнь детей. А выбор был большой. Можно было стать комбайнером, как дядя Шура, или шофером, как отец. Или стать вором, такой вариант тоже присутствовал в мое время, и местные «урки» нередко проводили задушевные беседы с нашим подрастающим поколением и на своем уголовном языке рассказывали нам о романтике воровской жизни. Можно было стать инженером, и идти работать на какой – нибудь завод. Много каких профессий можно было выбрать. Но глубоко покопавшись в своей еще мало чего повидавшей душе, выбрал я профессию военного офицера, ту профессию, к которой и подталкивали меня и мать, и отец. Соседский парень, Мишка Агафонов, третий год учившийся в военном летном училище, отговаривал меня идти в военные, говорил, что времени свободного совершенно не будет, по девкам не побегаешь, только в отпусках, и работать будешь не на себя, а на государство. Потом, видя, что разговаривает с упертым в своем мнении хлопцем, плюнул, сказал, да делай что хочешь, и побежал на свидание с очередной пассией. Когда брал направление на прохождение медицинской комиссии в нашем военкомате, то пожилой старший лейтенант с военкомата тоже описывал тяжелую жизнь военного в мирное время и страшную, с тяжелыми ранениями, а то и со смертью, жизнь на войне. Опять я уперся и не дал себя отговорить, по одной простой причине, а именно – жизнь, что на гражданке, что в войсках, всё одно жизнь. А уж смерти бояться, то уж вообще не жить, проще лечь и помереть. А про тягости и лишения военной жизни я был наслышан не только в школе, но и дома. И своими глазами видел и трогал руками в далеком 64 году и танки Т-34 и танкистов, что проходили маршем через наше село с Дуплят-Маслово на погрузку к железнодорожной станции в Кариан-Строганово и остановились прямо напротив сельской чайной, чтобы прикупить поесть – покурить. Это были мощные машины, уже повидавшие немало на своём железном веку. А танкисты, так те вообще, казались нам, малолеткам, рыцарями войны. Все в черных комбинезонах, в кирзовых сапогах, у которых голенища в гармошку, у кого шлемофоны на головах, у кого за спину закинуты, и держатся только на ремешках переговорного устройства. Это была фантастика наяву. Короче, мозаика сложилась у меня в голове. И, зимой, к Новому 1973 году, я уже точно знал, что буду поступать в танковое училище. Оставалось уточнить, в какое. То ли в командное, то ли в инженерное. Неоднократно перечитывал про все танковые училища в Союзе, когда забредал, будто ненароком, в читальный зал военкомата. Посоветовавшись с отцом, решил сначала пройти медкомиссию. Это было в феврале или в марте. Затем пошел в военкомат писать заявление на поступление в училище. Вот тут – то «репу» свою я почесал изрядно. Оказывается, конкурс – то при поступлении в инженерные танковые училища был очень высоким (15—18 человек на одно место), а в командные танковые училища более – менее (5 – 7 человек на место). То есть, если я хотел стопроцентно называться курсантом военного училища, то с моей нерешительностью и боязнью остаться опять за бортом военной жизни, надо искать такое училище, в которое меня примут таким, какой я есть. Уже думал поступать в Омское высшее танковое инженерное училище, там и конкурс при поступлении не очень большой был, но военком, часто видя меня за просмотром материалов по танковым училищам, посоветовал подавать документы на поступление в новое, только что открытое для поступления, танковое командное училище в городе Самарканде. Это был наилучший вариант. Я так и сделал. В начале апреля 1973 года собрал необходимые документы и отдал военкому на отправку в это училище.