Тропою сна

Насильная остановка притушила разгоревшуюся в Эле вседозволенность, оставалось лишь глупо озираться. Для того, что простиралось вокруг, даже названия не находилось.

Набивший оскомину вопрос, где они, никто не услышал; пропала змейка, пропала своевольная грива волос, и пропало вообще все; Эле показалось, что и ее здесь не существует. И это не слепота, как в одном из кошмаров, что пришлось уже преодолеть, не глухота и даже не кома. Отсутствие всего, любого привычного ориентира. Девушка лишь ощущала слабое покалывание сродни электрическим импульсам низкой частоты, но и понять, как конкретно она это чувствует, не представлялось возможным. Казалось, что ее разбили на сотни мелких кусочков, причем настолько мелких, что кварки – это так, детская забава. Сумасшедшее воображение могло объяснить ситуацию тысячей разных вариантов. Кто она сейчас? Сгусток газообразного вещества, поток заряженных частиц, колеблющихся в замкнутом контуре, волна льющегося солнечного света, – да что угодно, но уж точно не создание из плоти и крови.

Покалывание где-то (где?) ощущалось сильнее, где-то слабее, а где-то напоминало отстукивание металлических молоточков. Все это так непривычно, необъяснимо, несвойственно человеку. А уж о людях за свое путешествие она узнала более чем достаточно.

Эля вдруг представила каждый человеческий сон в виде капли воды, и сны-капли образовывали огромный океан, коллективное бессознательное – Мир Снов. Капли то добавлялись, то испарялись, то оставались навечно в этом океане, созданном людьми. Но что если наш человеческий «океан» снов далеко не одинок, а просто располагается рядом с таким же чужим океаном…

Стало страшно и дурно одновременно, а странные покалывания вместе с этим обрели некую ясность, законченность. Она вдруг осознала, что люди давно уже контактируют с внеземными существами и для этого нет надобности бороздить неизученную вселенную. Физический мир, возможно, существует только для нас, а вот сознание, волны разума реальны, скорее всего, для всех существ. Люди, закрыв глаза, давно соприкасаются с новым, уникальным, неизведанным, вот только проникнуть в сознание брата по разуму вряд ли кому-то до Эли удавалось. Слишком разные.

Девушка понимала, что лучшие умы человечества, войдя в контакт с внеземной цивилизацией, наверняка бы попытались «поговорить». Вот только ее глупая голова оставалась пустой. Да и как можно обмениваться информацией с тем, что имело абсолютно иную природу, даже структуру самого сознания. Как дереву поговорить с настольной лампой, ветру – с магнитной индукцией, человеческой особи – с тем, что не видит, не слышит, не помнит, не чувствует, в нашем понимании? Зрительные образы не подошли бы, хотя так и напрашивались из горы прочитанной фантастики, речь отпадала сама собой ввиду отсутствия речевого аппарата. Оставалось то, что Эля могла лучше всего: обоняние, запахи, – но для их восприятия собеседник должен был обладать хотя бы зачатками дыхательной системы, а этого, как и всего остального, не наблюдалось.

И тогда Эля попыталась передать вовне то, как она мысленно воспринимала человеческие понятия.

«Дружелюбие» – прошло мимо, «Любовь» – тоже попала в «молоко», не вызвав у существа, в подсознании которого она оказалась, никакой ответной реакции. «Радость», «Веселье» – безрезультатно. Тогда девушка попыталась представить, что выдал бы на обозрение внеземной цивилизации Ян. «Космос» затронул лишь в части воспоминания о звездах, покалывание сменилось на нечто другое, более гладкое. Все остальное: «Гордость», «Сила», «Ум» – прошли скорее по касательной. На очереди был Лем, и вот он попал в яблочко со своим «Творчеством». В ответ что-то вокруг завибрировало, затрепетало, отозвалось. Свойства как хирурга, так и самой Эли оказались слишком специфическими для чужеродного сознания. Зато «Материнство», вырвавшееся при воспоминании о сыне, всколыхнуло все вокруг и заставило придать воздействующему покалыванию некоторую температуру, – холодно или тепло, не понять, но по-другому.

Встретив неожиданное понимание, девушка усилила натиск. И в ход пошли «Детская наивность» и «Неожиданность», «Восторженность» и «Восхищение». Она выпускала из себя все это уже не столько от потребности в контакте, сколько от неосознанного желания выговориться. То, что копилось все годы материнства, что обострилось при потере Эмиля, ее потребность излить душу – нашли нестандартного «слушателя». Но самое удивительное заключалось в том, что ее наконец поняли, ей откликались, ее слушали с небывалым вниманием. Бесполое создание иного мира знало, о чем она «рассказывает», встречало сопоставимые понятия. А Эля уже не могла остановиться, поток ее сознания залил все вокруг, но собеседник выслушивал ее с удвоенным интересом. А когда «речь» зашла о красоте сыночка, такой, какой она воспринимает эту красоту, девушке в сознание ринулся ответ, он был ни с чем не сравним, и описать его затруднительно, сродни эмпатии, замешанной на электрических импульсах в нервной ткани.

Существо показало свое видение ее мальчика, и впервые за это путешествие не пришлось расспрашивать, просить, убеждать, ей просто так сделали ценный подарок. Она по-прежнему ничего не видела, не чувствовала, и только покалывания напоминали, что она еще есть, но что-то вокруг необъяснимо менялось, превращая сознание чужака в нечто напоминающее воронку, в которую Элю засасывало, как травинку в водоворот ручейка. Но это был не водоворот, а скорее дверь, портал, переход туда, куда Эля стремилась попасть вот уже долгое время.

Где девушка материализовалось, не имело значения, главное, что в ее объятьях оказался Эмиль.

Она прижала его к себе и полной грудью вдохнула чистейший, концентрированный аромат своего сынишки.

«Спасибо!»

Ее снова услышали.

Слезы брызнули из глаз, тело стало свинцовым, но ничто на свете не могло вырвать теперь сына из ее рук. Ничто на свете, кроме голоса сестры.

– Отойди от него, – закричала Ира, и Эля, вздрогнув от неожиданности, ослабила хватку, но не отпустила.

И одновременно почувствовала, как ее зовет Олег. Она не могла слышать его крика, не находилась в его сне, но всем существом ощущала, как необходима в данную минуту любимому человеку. Нужно выбрать, но для нее выбора никогда не было. Сжав посильней в объятьях Эмиля, она приготовилась защищать его от всего, даже если для этого понадобится перечеркнуть свои чувства к Олегу.

Для того чтобы сосредоточиться на происходившем в этом сне, она в доли секунды выстроила кирпичную стену между собой и хирургом и в пространство полетело только «Прости».

Эмиль захныкал, когда Ира потянулась к нему. Периферическое зрение улавливало очертания автомобиля, зеленый сверток, мужчину, когда-то знакомого, но с давно забытыми чертами лица. Да это же Данил!

Элин разум с несвойственной ему молниеносностью переварил всю поступившую информацию:

– Остановись, ты его пугаешь!

Ира послушно замерла, увидев слезы, катившиеся по щекам сынишки.

Эля поняла, что это сон сестры, поняла, что выброс эмоций был такой сильный, что он так и остался навечно в мире снов, даже после того как сестра умерла, но вот чего девушка не могла понять, так это того, почему у сна не было сценария. Ира не противилась развитию событий, они будто разговаривали в реальной жизни.

– Отдай его, до твоего прихода мы замечательно играли, он со мной счастлив.

Эля тихонько пятилась назад, в свои три года сынок был уже далеко не легким, но она ни за что на свете не выпустила бы его из рук, даже если бы он весил тонну.

– Так и знала, что ты захочешь забрать его, я говорила Даньке, но он не верил.

Где-то на пределе видимости маячила тень Данила, бессловесная, игравшая роль декораций, как и второй автомобиль, несшийся по встречной полосе на высокой скорости. А еще звук сирены скорой помощи, которая когда-то увозила едва живую Иру в больницу.

И не было ни Слипри, ни Нечто, для того чтобы поделиться жуткой догадкой.

Ира умерла по пути в больницу, не выходя из комы, которая в какой-то степени тоже сон. И в этот сон так сильно впечаталась ее душа, личность, что она здесь сохранилась как живая, с тем набором мыслей и эмоций, что сопровождали ее на пути к смерти. Вот почему у сна отсутствовал сценарий, в нем осталось слишком много от хозяйки, которой уже не существовало, когда сон закончился. Несмотря на видимое примирение в машине, она так и не простила Элю за своего ребенка и умирала с мыслью о том, что сестра его отберет. Кто же знал, что так сложится жизнь, кто знал, что идеальный ребенок из снов выберет Элю себе в мамы, но сможет прийти к ней только через Иру…

Просить прощения поздно, сестра не простила будучи живой, значит, уже не простит никогда. И Эмиля отсюда ни за что не выпустит. Как только мир снов снова притянул его, ребенок оказался во власти Ириных чувств и выбраться из этого сна самостоятельно уже не мог, несмотря на свою вольную природу. Но он любил Элю, скучал по ней, именно ее считал матерью, и поэтому она слышала и шла на его зов так долго.

– Ирочка, пожалуйста, выслушай.

– Ты и так слишком много говорила, а в итоге что? Я все равно вижу моего ребенка у тебя на руках. Моего, слышишь, моего!

Слезы из Элиных глаз все катились и катились, она тосковала по сестре все эти годы. Так легко поверить, что вот здесь, в мире снов, она вернула ее, что все будет по-прежнему, как много лет назад, когда ничто не могло их разлучить. Но девушка понимала, что это не так, перед ней не Ира, а лишь часть ее эмоций, причем не самых приятных, навечно запечатанных в мире снов, как раковина в окаменелости. Это последнее сражение, которое ей надо выиграть, ради сына. Вот только как сражаться с той, кого так любишь?

Ира наступала все быстрее и становилась все больше и больше, пока не стала ростом с двухэтажный дом, а Эля уперлась спиной во что-то жесткое, не позволявшее отступать дальше. Девушка медленно гладила прижавшегося ребенка, стараясь его успокоить, хотя самой хотелось кричать в голос от бессилия.

Тихий шепот из-за спины принес видимое облегчение.

– Убей ее, ты можешь.

Он был такой знакомый, такой привычный, но вот смысл слов…

– Нечто, ты сдурело! Это же Ира.

– С кем ты разговариваешь? – спросила гигантская сестра.

– Да так, ни с кем особенным, – заюлила Эля, стараясь отвлечь ее и не нарваться на выговор за бредовое воображение.

– Это мой карманный кошмар, – сдалась она, как в детстве, не сумев скрыть правду от сестры.

Нечто фыркнуло и привычно похолодило спину.

Ира обреченно вздохнула, да так, что порыв ветра чуть не сдул Элю с Эмилем.

– Ну как ты вообще можешь думать о детях, когда тебе и себя саму доверить нельзя?

От снисходительно добрых ноток в голосе так и повеяло застарелыми воспоминаниями. На мгновение захотелось сделать все что скажет, ведь она всегда защищала и всегда оказывалась права. Только Эля уже давно не та беззащитная девочка, какой ее знала сестра.

– Давай я расскажу тебе о нем? – предложила девушка, одной рукой держа сына, а второй нащупывая сбоку что-то пригодное для сидения.

И пока Ира на мгновенье задумалась, побыстрее начала:

– Эмиль – замечательный мальчик, самый лучший на свете, он родился настолько красивым, что даже детские врачи, видевшие многих, восхищались его ладностью. Он рано заговорил, в пять месяцев, и больше не останавливался.

С каждым сказанным словом черты лица сестры смягчались, она снова стала нормального размера и присела на больничную койку, взявшуюся из ниоткуда.

– Я перепела ему все песни, какие знала, пересказала все сказки и стихи, но он все время требует чего-нибудь новенького, поэтому приходится не отставать и учить и читать все новое. В два года он знал буквы, и теперь мы постепенно осваиваем слоги.

Ира внимала с таким жадным интересом, что Эля не могла и не хотела останавливаться, а Нечто за спиной все бубнило и бубнило о неупокоенной душе попавшей в сны и необходимости ее уничтожить.

А потом из Иры полились вопросы, да таким нескончаемым потоком, что девушка едва успевала на них отвечать. О здоровье, привычках, интересах, игрушках, книгах, друзьях… о жизни сына, которую она не успела узнать.

– Это мама? – вдруг спросил Эмиль. – Помню фотографии, и ты рассказывала.

– Да, зайчонок, это твоя мама, – едва сдерживая рыдания, ответила девушка.

А Ира вздрогнула и перестала тянуться к ребенку, видя, что его оторвать от Эли можно только силой, но время от времени неосознанно вскидывала руки в инстинктивном желании прикоснуться.

– Почему ты его не отдаешь? – наконец обиженно выпалила она. – Ты правильно сказала, я мама.

Это оказался самый тяжелый вопрос из всех, на которые Эле приходилось когда-либо отвечать.

– Убей ее, пока не поздно, если ты скажешь, она…

Но Эля не слушала.

– Сестренка, на самом деле тебя больше нет с ним, с нами… ты…

– Что ты несешь, ты в своем уме? Пора записывать тебя на прием к доктору, снова. Уж не хочешь ли ты сказать, что я… – Ира как-то неуверенно и совершенно неуместно улыбнулась.

– Хочу…

И тут началось ужасающее. Поднялся штормовой ветер, и сон захлестнула неудержимая стихия Ириных эмоций. В воздух взметнулись непонятно откуда взявшиеся предметы, образ сестры смазался и исказился до неузнаваемости, она взвыла, как банши из киношных ужасов, только все происходило на самом деле. Рыдала, плакала и выла ее душа, неупокоенная, оставшаяся в снах, как и говорило Нечто.

Эля попыталась спрятать Эмиля за сиденьем автомобиля, но это оказалось невозможно, слишком быстро все взмывало в воздух и ударялось друг о друга с оглушительным скрежетом.

– Нечто! – крикнула Эля, стараясь перекричать шквальный ветер и завывания, которые уже порядком напугали мальчика. – Забери его, спрячь.

Одно мгновение – и от Нечто и Эмиля не осталось и следа, а по Элиному сердцу будто полоснули ножом.

Она собрала всю свою слабую волю, отметая неуверенность и горечь, ради сына, ради сестры, и мыльная пена большими невесомыми комками посыпалась с неба, она пахла умопомрачительно ванилью, именно так, как любила Ира. Когда-то Ира сажала маленькую Элю в ванночку, и все проблемы растворялись в душистом запахе и прикосновении ласковых рук. Только теперь роли поменялись.

Ира сидела в огромной ванной по шею в пене, не прекращая всхлипывать, руки, вцепившиеся в бортики, мелко дрожали, а из горла вырывался уже не вой, а вполне вразумительный женский плач. Эля стояла рядом на коленях и мягкой губкой водила по ее плечам, рукам и коленям.

– Успокойся, родная… ты…

– Вот именно, я. Как я могу успокоиться, я умерла. Точнее, даже умерла не до конца. Осталась между прошлой жизнью и… ну не знаю, что там дальше и есть ли оно. Сестренка, мне плохо, я так долго ждала здесь своего сыночка, а оказывается, меня уже давно нет.

Эля не могла подобрать слова, они застряли колючим комком в горле и обдирали его изнутри, будто сухая бумага.

– А Данька, что с ним? Он с вами?

Эля вздохнула:

– Нет, он ушел вместе с тобой. Но мы с Эмилем не одни, нам помогали родители, Ян и Лем.

– О, твои странные спутники.

«Странные спутники – это про других», – не к месту подумала девушка.

Слезы сестры не заканчивались, и ее слова между всхлипами разобрать можно было скорее интуитивно.

– Но как они могут помогать тебе здесь?

Неверующая Эля в душе молилась лишь о том, чтобы сестра не спросила, что они вообще с сыном тут делают.

– Поверь, даже здесь помогают, и не только они.

– Ты хорошо о нем заботишься, правда? Я видела, как он любит тебя. – Слова дались ей с трудом, будто не произнести их надо было, а выжечь клеймом на нежной коже. – И здесь со мной все время звал «маму», думала, меня, а оказывается…

Эля прижала голову сестры к своей груди.

– Не знаю уж, насколько хорошо, но очень стараюсь, правда. И очень, очень люблю.

Сестра почти успокоилась, и в девушку вдруг вонзился взгляд карих глаз. Немой вопрос невозможно озвучить, но это и не требовалось.

– Он знает все о тебе и Даниле, он знает, кто его родители, и я не позволю ему о вас забыть.

Из Иры вдруг словно воздух выпустили, она стала уменьшаться прямо на глазах и превратилась в упрямого и умного подростка, смотревшего на мир настороженно сквозь линзы очков. Она ткнула пальцем Эле в грудь и произнесла слегка надломленным голосом:

– Мало того, что на меня наплевать, так еще и тебя на шею повесили.

Девушка опешила, но быстро пришла в себя:

– Не переживай, я справлюсь сама.

– Ты? Сама? – прошлое сестры тихо и неверяще захихикало.

Девушка сориентировалась быстро, в мире снов она давно уже чувствовала себя как рыба в воде, в отличие от человеческого, в котором скорее походила на рыбу, выброшенную на берег.

Элины воспоминания и впечатления о самостоятельной жизни без сестры и о путешествии за сыном закружились вокруг Иры, как легкие облачка, подхваченные бризом.

Просмотрев все, умный не по годам подросток обронил на прощание:

– Поверю, если начнешь есть нормально. А то пинай тебя вечно в спину и корми с ложечки.

Эля засмеялась в ответ. Ира в детстве вечно ее перекармливала, считая, что сытость для ребенка – самое главное, а на тропе снов надобность в еде практически не возникала, только если сон не был на это ориентирован.

Тем временем на месте подростка оказалась новорожденная девочка с характерной мимикой и живыми карими глазами, смотревшими на мир с восторгом. Вот только лежала она не в детской кроватке, как сверстники, а в устланной одеялами огромной коробке из-под какого-то прибора.

«Родителей в то время явно деньгами не баловали», – подумала Эля и взяла на руки резко зарыдавшую в голос малышку.

Догадаться, что ее тревожит, не составило труда, росли-то они у одних увлеченных всем, кроме детей, родителей. А уж успокоить и подавно проще простого, девушка ведь уже вынянчила Эмиля. Вот только здесь обычные приемы не подошли бы. Плакал не просто маленький ребенок – плакала душа. Элиного материнского тепла нашлось с избытком, его хватило бы на нескольких детей, и девушка щедро окунула в него крохотную сестру. Улыбка на розовых губках и трогательная дрема стали ответом на заботу. Но вот отпускать душу самого близкого человека оказалось очень сложно, так хотелось ее оставить, но нельзя, нельзя, – Эля понимала.

А ребенок уже растворялся прямо в ее руках, отпущенные страхи больше не держали душу многотонным балластом.

И Эля снова плакала, пока перебиралась в соседний сон, где Эмиль прыгал через удлинившуюся Слипри, как через синюю скакалку. Слезы текли по щекам беззвучно, чтобы не напугать сына.

– Мам, мамочка, – тут же потеряв к игре интерес, он бросился к девушке.

– Да, родной, я здесь, все хорошо.

Она целовала его крохотные веки, щечки, ладошки, опустившись на колени, не помня себя от счастья. А внутри что-то жгло, терзало, не давало забыть, да она и не пыталась.

– Ты уверена? Там этот твой тонет. – Бесполый голос из-за спины.

Пожалуй, она даже соскучилась.

– Почему ты вернулось? – уже направляясь в указанную сторону, спросила Эля. А Эмиль вполне комфортно путешествовал на ее руках и комментировал все, что происходило вокруг.

– Считай, что соскучилось.

– Вот так комплимент.

– Даже и не думай, скорее всего мне еще что-то от тебя нужно.

– Как интересно, что же?

– Позже придумаю.

– Фу, какая горькая гадость, – отфыркивалась опередившая всех змейка, выныривая из странно мутной реки, в которой тонул едва видный сквозь мириады брызг Олег.

Река бурлила, впечатляя множеством водоворотов и порогов. Хирург с большим трудом преодолевал течение. И в противоположность этому смертельному заплыву, сверху с невидимых глазу деревьев медленно падали в осеннем вальсе пожелтевшие листья.

Зрелище было страшное, Олег явно не справлялся с течением, его искаженное лицо, полное боли, ужасало. Ему хотело выплеснуть все в крик, но река не позволяла, заливая в рот свою отравленную жидкость.

– Что это?

Эля коснулась поверхности и слизнула капли с ладони.

– Морфий.

Слипри отряхивала мокрое тело, но тщетно, капельки на гладкой коже застывали сероватыми кристаллами.

Эля обрушила на едва шевелившуюся змейку водопад чистой воды.

– Нечто, попридержи ее в этой луже.

– И долго будет откисать?

– Долго.

– Откуда такие познания?

– Наглоталась перед смертью.

– Мам, кто это? – Эмиль не был удивлен, он, рожденный в этом мире, привык и к более странным вещам.

– Мой друг, солнышко.

– Умирает, – влезло Нечто.

– Нет, не умирает, мучается от боли, – сказала Эля, чувствуя почти физически отголоски эмоций любимого человека.

– Не он, они? – указал ребенок пальчиком на всплывавшие из воды бледные фигуры.

Завидев их, Олег практически перестал сопротивляться, и бурное течение затрепыхало его тело как безвольную щепку.

Слипри таращилась из лужи пьяными глазами и даже пыталась вяло вырываться, но с Нечто сладить не могла.

– Лежи смирно, – рявкнуло оно, – змея под кайфом, какая пошлость.

Элины мысли лихорадочно заметались в поисках решения, а руки инстинктивно поудобнее перехватили ребенка. Эмиль же тренировался в математике, пересчитывая фантомы людей, дрейфовавших по реке.

Нечто, как всегда, переполняло нетерпение.

– Ну и чего застыла, спасай своего ненаглядного. Ты же все можешь, кинь его в какой-нибудь водоем, как Слипри, немного побарахтается и проснется.

– Все не так просто, – вздохнула девушка.

Она окунула ноги в бурный поток и прикрыла глаза, чтобы в полной мере прочувствовать через сон, что происходит с любимым. И все оказалась страшнее, чем можно было ожидать. Вводимые в больших количествах опиаты обездвижили мужчину, лишили воли, но тем не менее со своей задачей не справились, боль никуда не ушла, она сжирала его, истязала. Только вот о ней не рассказать, не закричать. Врачи не могли его спасти, они только продлевали мучения, с молчаливого согласия родных, не желавших с ним прощаться. Ему хотелось кричать «Отпустите!», но никто, кроме Эли, не мог его услышать.

Когда она подняла веки, от хрупкой девушки в ней осталась только оболочка, выжженная изнутри испытаниями. В черных глазах отражался нелегкий опыт принятого решения.

– Они – его личное кладбище, – тихо шепнула она, чтобы сын не услышал. – Такое есть у каждого хирурга.

– Ну, значит, дело дрянь.

– Зайчонок, – целуя в висок ребенка, вымолвила она, – побудь на берегу с Нечто и Слипри, а я скоро вернусь.

– Ты хочешь его спасти? – маленький пальчик указал в сторону Олега.

– В какой-то мере да, родной, я хочу избавить его от боли.

– Я помогу, – решительно сказал Эмиль и слез с маминых рук.

– Но ты не можешь… – растерялась Эля, – ты еще совсем маленький.

– Я все могу, – уверенно ответил златовласый мальчик и потянул девушку за руку прямо к реке, жидкость которой превратилась в воду ровно в том месте, где мама с сыном стали в нее погружаться.

Нечто ругнулось на каком-то неизвестном диалекте, оно все старалось перестать удивляться, но в присутствии Эли это никак не получалось, а теперь и ее сынок добавлял впечатлений.

Вместе они нырнули и поплыли под водой, держась за руки, и золотые кудряшки Эмиля распрямились, а Элины фиолетовые волосы наслаждались водными процедурами, барахтались как шальные. Девушка и подумать не могла, что ребенок умеет так уверенно плавать, и вдруг вспомнила, что и сама раньше не умела.

Погружались все глубже и глубже, может вниз, а может вверх, туда, где душу Олега железной хваткой держало его истерзанное и обезумевшее от боли тело.

– Не знаю что искать, – сказала Эля, рассуждая вслух, но сын понял ее, это ведь был только сон.

– Ма, давай просто послушаем музыку.

Эмиль закружился под водой, плавно двигая руками. И Эля улыбалась, глядя на своего мальчика, но ничего не слышала, только чувствовала концентрирующийся запах тополиной листвы, купающейся в весеннем дожде. Ориентир сына маме не подошел, он слышал музыку души, она чувствовала только ее аромат. Зато девушка удостоверилась, что они плывут в верном направлении.

Они с трудом увернулись от стремившихся навстречу металлических ниток неизвестного происхождения, и лишь спустя время Эля догадалась, что это проплывали гитарные струны. Эмиль потрогал за руки двух одинаковых кукол в разноцветных платьях, утопленных в водоеме сознания хирурга, очевидно они принадлежали дочкам-близняшкам. Здесь было на что посмотреть, вот только кишевшие образы не спасенных врачом людей очень мешали. Но все же в мутном пространстве удалось разглядеть шлем от Элиного скафандра, он погружался все глубже и глубже в толщу воды, а пузырьки кислорода, покидавшие его, стремились вверх. Девушка застыла, не в силах отвести взгляд от металлической сферы, и только интуитивно взяла сына покрепче за руку.

Что ее остановило, трудно сказать, то ли предчувствие, то ли ощущение затаившейся неизбежности.

Из шлема росло маленькое деревце, цепляясь гибкими корнями за гладкую и холодную поверхность. И это зрелище резануло глаз противоестественностью, неправильностью, впрочем лишь для реального мира. Зато в Мире Снов смотрелось очень органично, так одна душа вплеталась в другую, прорастала все глубже, не отпуская.

– Родной, а если я… – обратилась она к сыну, толком не зная, как закончить вопрос.

– Угу, – кивнул ребенок, разбиравшийся в происходившем лучше, чем мама.

Оказалось, убить человека просто, – неподъемно сложно решиться на это, даже ради него самого. Но, кроме Эли, никто не мог сейчас помочь парализованному Олегу, и его беззвучный крик раздирал только ее душу.

Все действие не заняло и нескольких секунд: вытрясти из памяти запах морозного воздуха, чуть терпкий, оседавший на языке свежей мятой, сконцентрировать и направить на маленький тополь. Эля потратила на это столько моральных сил, что практически потеряла сознание, но даже в таком состоянии ее рука крепко сжимала ладошку сына.

Шлем расчертили серые уродливые трещины, маленькое растение на его дне, ранее напоминавшее искусство бонсай, превратилось в хрусткую ледяную скульптуру. Реку до дна выстудил вызванный девушкой холод, а Эмиль, видя состояние мамы, просто крикнул посильнее, и ледяное безумие сна вокруг осыпалось к их ногам колкой крошкой инея.

На то, чтобы открыть глаза, ни моральных, ни физических сил просто не оставалось, единственное, что могло заставить ее, – это отсутствие сына, но его теплые пальчики находились по-прежнему в ее ладони. А значит, можно было позволить себе полежать еще немного. Но повседневные реалии в виде запрыгавшей на животе Слипри не позволили ей это сделать.

– Вставай, вставай, вон он идет!

Девушка открыла глаза и окинула взглядом пространство, уже занятое другим сном. В воздухе плавали символы и надписи на разных языках, написанные разными почерками, там, где они натыкались на удлиненные шпилеобразные строения неизвестного происхождения, оставались бурые мазутные пятна, на периферии зрения дрейфовал в небе почти разрушенный Колизей. А под ним сидела сухонькая старушка с пером в руке и декламировала что-то жизнеутверждающее.

– Хозяйка, – хмыкнуло подоспевшее в теплую компанию Нечто.

И по этому вполне безопасному сну шел стремительной походкой Олег, запинаясь на каждом шагу и заинтересованно озираясь. Увидев странную компанию, он направился к ним, а Эля, поцеловав ребенка, ждала затаив дыхание.

Любимый был гораздо старше, чем она помнила. Морщинки в уголках глаз – отпечатки прожитых лет, усилившаяся сутулость, местами поседевшая щетина, а в глазах больше нет бесшабашной восторженности – растерялась где-то в пути. Но для Эли все эти мелочи не имели значения, главное – это был он: его острый умный взгляд, порывистые движения, непоколебимая уверенность, на которой хотелось повиснуть плющом, сбрасывая с себя всякую ответственность. Она вдохнула родной запах и почувствовала его как никогда остро.

Но вдруг в Элину голову прокрались сомнения.

«Почти он», – маячило в голове, не давая покоя.

И абсолютно стерильная улыбка мужчины, обращенная к ней, подтвердила все ее подозрения.

– Дочки и жена будут горевать. Как мне дать им знать, что не стоит? – Олег всегда оставался Олегом, даже после смерти целеустремленный и деловой.

– Никак, – удивленно произнесла Эля, – но я позабочусь об их спокойном сне.

– Мам, играет Моцат, «Ночная серенада», слышишь?

– Моцарт, – поправила девушка. – Нет, дорогой, не слышу, но аромат потрясающий. Познакомься, Олег, это мой сын.

Мужчина обвел их странную компанию недоуменным взглядом, и Эля уже тогда испустила тяжелый вздох, а когда он спросил: «Вы из моих пациентов?», все поняла окончательно.

Нечто раздраженно сплюнуло, а Слипри, полоумно захохотав, утвердительно закивала.

Близняшки справились с матрицированием папы, Элина закладка очень помогла в этом процессе, и жена получила нужную долю информации. Но в матрице обнаружился один-единственный изъян: в ней, естественно, не осталось никаких упоминаний об Эле.

Приготовившись угощать любимого страшной историей, девушка протянула свободную руку для пожатия:

– Давай знакомиться, любимый.

Изображение на обложке:

наименование: Тропою сна

автор: Олег Полевич

Нарисовано с фотографии автора книги Скубицкой Ольги Николаевны (этого изображения в сети на данный момент нет)