Читать книгу: «Кира», страница 2
Глава 3. Елена
Она стремительно шла по Невскому проспекту, не шла, а скорее летела, едва касаясь подошвами туфелек тротуара. Невероятной силы энергия исходила от нее, и люди, шедшие навстречу, уступали дорогу этой яркой и решительной личности, провожая долгим взглядом.
Лишь бы увидеть Рима, ничего больше ей не нужно было. Только бы узнать точно, что сказала мать Артёма?!
Как и всем эмоциональным натурам, Елене был свойственен резкий переход от короткого периода растерянности к хорошо рассчитанной стратегии действия. Она успела за один день посетить всех влиятельных людей, портреты которых писала. Коротко рассказав о случившемся, настоятельно требовала их участия в восстановлении справедливости.
Василий Стрежнев, бывший комиссар, герой революции, отмеченный особыми грамотами и наградами правительства, лично знавший товарища Ленина, сидя в глубоком кресле, унаследованном от расстрелянного им же мятежного адмирала Российского флота, хитро поблескивая глазами, спрашивал:
– А ну-ка, девонька, признавайся, ты же влюблена в этого, как его? Ерему?
– Артём! – четко и несколько резко парировала Елена. – Он талантливейший архитектор!
– Ну, да, может, он и талантливый, как ты, милочка, говоришь, а не водится ли за ним чего такого?
Он выразительно покрутил пальцами в воздухе.
– Чего? – вскипела Елена. – Такие, как Артём, Родину нашу талантом прославляют. Василий Андреевич, сделайте все, что в ваших силах, пожалуйста.
Она присела перед его креслом, положила руки на колено комиссара и, заглядывая ему в глаза, еще раз повторила:
– Миленький вы мой. Ну вы же не можете не сделать это для меня?
«Эх, царь-девица», – думал Василий Андреевич, глядя вслед Елене, – «Тебе бы батальоном командовать». И потянулся к телефону, чтобы позвонить своему старому приятелю, служившему в НКВД.
Воткнув палец в кнопку звонка квартиры, в которой жили Кира и Рим, Елена не отпустила его до тех пор, пока дверь не распахнулась. В дверях стояла Кира.
– Ки-и-ира-а-а! – вдруг зарыдала Лена, как маленький ребенок.
Все! Весь запас ее энергии был израсходован. Сил хватило только до этой двери.
– Леночка, ну, успокойся. Идем в комнату. У нас как раз Гриша Померанцев. Ты ведь помнишь его?
Как же Елене не помнить этого юношу. Он учился с ними в Архитектурном и вдруг, совершенно неожиданно для всех, ушел в военное училище. Но Григория не забывали. Он оставил у всех приятные воспоминания.
Всегда подтянутый, аккуратный, с хорошими манерами. Он быстро сдружился с Римом и теперь время от времени коротко наведывался в гости.
В комнате с огромным окном, выходящим во двор, ликовало солнце. Бросая стрелы лучей, оно пронизывало все стеклянные предметы, множилось в них, разбегаясь по стенам солнечными зайчиками.
Елена зажмурилась от яркого света в комнате. Молодые люди встали, приветствуя девушку. Она тут же подскочила к Риму:
– Я вижу, ты хочешь мне сказать что-то ужасное, да? Что ты узнал? Расскажи. Что сказала мама Артёма?
– Не торопись, Леночка. Кроме того, что Артёма забрали, я не знаю больше ничего. Никаких подробностей. Я думаю, что надо бы всем вместе идти в институт к ректору или написать письмо товарищу Кирову… я просто не знаю, что делать… Вот еще Григорий обещал…
Григорий нервно шагал по комнате.
– Это все не так просто, ребята. Ох, как это сложно. Завтра я должен быть на приеме у генерала Никитина, командующего дивизией. Может быть, через его ведомство удастся что-то узнать. Но если хотите знать мое мнение, – добавил он. – Я не очень верю, что у вас получится что-либо узнать до суда, до тех пор, пока Артёму не предъявят обвинение.
– О чем ты говоришь?! – вспыхнула Елена. – Какое обвинение? Ты что, думаешь, что Артём…
Григорий остановился перед Еленой и жестко произнес:
– Я человек военный и знаю абсолютно точно, что просто так, без причины у нас людей не хватают.
Елена сжимала спинку стула немеющими от напряжения пальцами. Откуда-то из глубины души пополз противный, вызывающий тошноту страх перед этим, показавшимся вдруг чужим, жестким и холодным, человеком.
Нет! Нет! Она же знала Григория. Она помнила, как мягко он улыбался шуткам друзей, каким отзывчивым был всегда, как бережно относился к людям, как непринужденно общался с товарищами. Что это вдруг с ним произошло? Она увидела перед собой совсем другого человека. Это уже не тот Григорий, которого она знала.
– Гриша, – Елена оглянулась на Рима, который растерянно мял и тискал свой подбородок. – Григорий, – мягко спросила она. – Что с тобой? Ведь ты дружил с Артёмом. Неужели ты забыл, какой он?
– Нет, я не забыл, каким он был, я хорошо это помню, но я не знаю, каким он стал!
Повернувшись к Риму, он пожал ему руку и, окончательно подчеркивая, что разговор окончен, еще раз сказал:
– Я постараюсь кое-что узнать, как обещал, но не больше.
После ухода Григория друзья долго молчали. Тишину нарушила Елена.
– Все, дорогие мои, я знаю, я совершенно четко поняла, что я должна делать!
Кира и Рим вопросительно посмотрели на Елену, суетливо искавшую свою сумку.
– Что ты затеяла? – настороженно спросил Рим.
– Ты, как и я, понимаешь, что никто – ни твой Григорий, ни мои знакомые нам не помогут. Я это сейчас вдруг отчетливо осознала. Ты понимаешь, они все из одного гнезда. Ах, Рим, когда коснулось дела, они оказались совсем другими. Они думают и чувствуют иначе, чем мы. Они словно загипнотизированы и действуют по заданному им предписанию. Наверное, они и смеются, и любят по заданной программе. Хотя нет, любить они не могут вообще. Они обязаны стоять на страже, выискивая, среди подобных себе врагов…
– Тише, Лена! Пожалуйста, тише. – Кира умоляюще смотрела на подругу, прервав ее возбужденный монолог, и после паузы спросила, – а теперь спокойно объясни, что ты надумала?
– У нашего Якова брат – большой чин в НКВД.
– Ну? – насторожилась Кира. – И?
– Я сейчас же пойду к Яше и заставлю его познакомить меня с братом.
Кира и Рим встревоженно переглянулись. О брате Якова ходили скверные слухи. Говорили, что он маньяк и садист, что его боятся даже близкие.
– Елена, ты забыла, что его брат – не тот человек, который захочет тебе помогать?
– Знаю, я все знаю, но я не могу больше смотреть на вашу беспомощность. У нас нет времени ждать, поймите это, наконец, ребята. Там, – она ткнула пальцем куда-то в пространство. – Там все делается очень быстро. Мы же это знаем.
Рим взял руку Елены, пытаясь ее успокоить:
– Послушай…
Но Елена, резко повернувшись, освободила руку и, сверкая глазами, выкрикнула:
– Вы, вы просто тру́сы! Да, тру́сы! Вы боитесь высунуться из вашего райка, сидите как два ангелочка. Вы создали себе свой благополучный мирок, закрыли глаза на все, заткнули уши, чтобы беды окружающих не нарушили ваш покой! И не останавливай меня, Рим!
Кира, побледнев от этих беспочвенных оскорблений, резко распахнула дверь перед возбужденной Еленой и, сдерживая волнение, сказала:
– Уходи!
Елена резко хлопнула дверью так, что зазвенели стекла. Кира и Рим стояли ошеломленные этим неожиданным выпадом подруги.
Обсудив еще раз все «за» и «против», они решили все же поехать к ректору института и обратиться к нему за помощью.
Глава 4. Арест
Артём сидел в машине между двумя мрачными личностями в штатском и лихорадочно думал: «Что случилось? Откуда это наваждение? Где и когда я сказал что-то крамольное? И что именно?»
Все, что происходило у него в комнате, когда эти люди так неожиданно нагрянули в дом, было похоже на жуткий сон. Они с мрачной деловитостью копошились, что-то искали, выворачивая наизнанку все вещи в доме. Какие-то книги откладывали в сторону, другие летели на пол, где и так уже все валялось вперемешку: краски, тетради, наброски, кисти. Артёму казалось, что все это происходит не с ним, а он – только сторонний наблюдатель.
Извечная его готовность защитить кого бы то ни было уступила странному ощущению обездвиженности.
«Это же сон, страшный сон. Это не может быть реальностью», – думал Артём. Хотелось бежать, убежать отсюда, но ноги стали ватными, их было никак не оторвать от пола.
А из шкафа все летели и летели листки. Что это? Ах, да, это же недавно им переписанные стихи Марины Цветаевой.
Один из мрачных типов поднимает листок… читает… делает знак второму. Тот, видимо, числился интеллектуалом и должен был оценить, не являются ли эти стихи крамольными. Он читает… усмехается…
– Как это понимать? «Думали – человек! И умереть заставили. Умер теперь, навек. Плачьте о мертвом ангеле».
Артём пожимает плечами:
– Просто стихи.
– Сам вижу, что стихи, но чьи?
«Интересно, знает ли он, кому принадлежат эти строки?» – думает Артём и спокойно говорит:
– Поэт какой-то, я уже не помню.
Листки исчезают в папке.
– Ничего, вспомнишь! – холодно обещает «интеллектуал» в штатском.
Машина замедлила ход. Артём успел заметить, что они подъехали к высоким воротам, которые медленно открывались, обнаруживая узкий проезд, зажатый с двух сторон серыми стенами высоких построек.
«И распахнулись врата ада», – подумал Артём.
Знать бы ему в тот миг, как близок он был к истине.
В длинном гулком коридоре раздавались шаги сопровождающих его стражников. Своих шагов Артём не слышал. В такт их шагам сами по себе складывались строчки:
«На Голгофу не ходим мы сами.
На Голгофу несут нас вперед ногами…»
В кабинете, куда ввели Артёма, сидел маленький служащий с какой-то большой смешной лысиной, неровно разъехавшейся по голове. Розовые большие уши оттопырены, как у ребенка. Весь вид этого старательно пишущего человечка оставлял впечатление уютной домашней обстановки. На секунду он оторвался от листка и глянул на Артёма сквозь сидящие на самом кончике носа очки, ткнул пальцем в сторону стула, предлагая сесть, и вновь зацарапал пером по бумаге.
Артём огляделся. Кабинет чистенький и, как положено, на стене, прямо за спиной пишущего, висел огромный портрет Сталина. В углу кабинета, ближе к окну, мягко подсвеченный светом лампы, стоял гипсовый бюст Ленина.
«Хорошая работа», – подумал Артём. – «Необычное для каменных изваяний живое и мягкое выражение лица».
Где-то в углу по-домашнему бормотало радио. Оглядывая кабинет, Артём успокоился и расслабился.
– Ну, молодой человек, против кого воюем? – вопрос прозвучал неожиданно, нарушив тишину кабинета.
Артём понял, его убаюкивали, чтобы, расслабив, сделать уязвимым. Растерявшийся человек обязательно наделает глупостей. Он не стал торопиться с ответом.
– Ну что, испугался? Значит, совесть действительно не чиста, а?
Маленький и теперь уже совсем не безобидный человечек с огромной лысиной, похожей на тонзуру иезуита, откинулся на спинку стула.
– Отчего же не чиста, – медленно ответил Артём. – С совестью у меня все в порядке: никого не обманул, не украл, не убил. Мне скрывать нечего.
Покачавшись на стуле, хозяин кабинета внимательно оглядел Артёма.
– Отца помнишь?
Отец… Как не хватало его Артёму. Как часто ночами он вел с ним, незримым, диалог. Он всегда примерял свои поступки к оценке отца. Помнит ли он его?! Тот роковой выстрел изменил жизнь Артёма. Он никогда не мог понять, почему отец покончил с собой. Его отец, который так любил жизнь, который радовался всему живому, всему, что проявляло признаки сознательной деятельности. Его отец, однажды приложив дуло револьвера к виску, нажал на курок.
Артём смотрел на этого человечка, на его оттопыренные уши: «Почему он спрашивает об отце? Какое он имеет право прикасаться к памяти отца?!»
– Да, я помню своего отца.
Чиновник выжидающе молчал. И вдруг восторженно сказал:
– Это был настоящий революционер! Он до революции распространял газету «Искра» среди рабочих и делал это очень профессионально. Вел рабочий кружок и создавал рабочие отряды, готовя их к восстанию. Ты знал об этом?
Артём знал. Он знал даже больше, чем предполагал этот сидящий напротив чиновник. Он знал, что отец не переносил насилия и выступал против политических убийств.
Он участвовал в революции, но не как «народный мститель», а больше как священнослужитель, призывающий к законным решениям судеб преследуемых противников революции. Да, он приветствовал идею построения нового общества, в котором люди будут свободны в своем волеизъявлении, где только путем дискуссий будут решаться спорные вопросы, где будут выбираться оптимальные решения для создания нового типа государства, в управлении которого будут участвовать исключительно талантливые, образованные, честные граждане, не ограниченные рамками бредовых, оторванных от истинной жизни политических идей. Да, Артём знал то, что никогда не узнает этот человек, наделенный властью вершить судьбы людей.
Задержанный молчал. Перед его глазами проплыли строчки из дневника отца, который он вел длительное время, споря сам с собой и с неизвестным оппонентом. Этот дневник был единственным существенным воспоминанием, оставшимся после смерти отца, и он определил мировоззрение Артёма.
– Молчите, молодой человек? Что бы сейчас сказали своему отцу?
Человек по ту сторону стола завис над ним, опершись руками о его край.
– Ну, что? Что вы не довольны нашей архитектурой, что всюду не так строят, везде ставят бездарно исполненные скульптуры вождей революции, что вы, словно эквилибрист, должны идти всю свою жизнь по линии, прочерченной великим Лениным? Ну, щенок, что бы сказал своему отцу, а? Счастье его, что он ушел из жизни прежде, чем ты предал его идеалы.
Горячая волна захлестнула сознание Артёма, он резко вскочил и, вцепившись в край стола, выкрикнул в лицо обескураженному обвинителю:
– Не сметь! Не сметь прикасаться к имени моего отца. Слышишь, ты?..
Артём не успел договорить. Его свалил крепкий удар по голове. Он еще пытался встать, но под ударами неизвестно откуда взявшихся конвоиров падал, и последнее, что он увидел, было наклонившееся над ним лицо этого маленького человечка, сейчас похожего на ощерившегося старого хорька. Собрав последние силы, Артём плюнул ему в лицо. Темнота наступила мгновенно, проглотив парня.
Следователь, брызжа слюной, орал на огромного конвоира. Его удар оказался для Артёма последним.
– Ты что, ополоумел?! Приказ знал? Он мне нужен был живой, понимаешь ты, дурья твоя башка, живой!
А не мертвый.
Конвоир переминался с ноги на ногу, хлопая белесыми ресницами, пытался оправдаться:
– Да он же, гад, плевался, а?
– Врача, быстро врача, – взвизгнул следователь и рухнул на стул, на котором перед этим сидел Артём, большим платком стирая плевок с бледного дрожащего лица.
– Ах, ты, чертова кукла, – стонал он.
Врач явился немедленно, оттянул веко, заглянул в зрачок, нащупал пульс, красноречиво развел руками и ушел. Следователь, продолжая тереть лицо платком, о чем-то усиленно размышлял. Затем, пересев на свое место, решительно что-то отметил в своих записях, бормоча:
– Умер от сердечного приступа, так и запишем, – нажал кнопку звонка на столе. Вошел сникший конвоир.
– Так, – строго начал следователь. – Умер наш парень от сердечного приступа. Иди! – и поднял телефонную трубку.
Глава 5. Случайная встреча
Елена сидела на полу своей маленькой комнаты, перегороженной китайской ширмой, которую она любила с детства. Эта сказочно пестрая ширма, разрисованная великолепными драконами с исключительно правдоподобной гаммой красок, роскошествовала извитыми и какими-то чудесными, с волнистым изломом стволов и ветвей, деревьями. Среди них замерли в самых причудливых позах китайские принцессы в шелковых нарядах. Их густые волосы были уложены в дивные высокие прически, украшенные цветами и бамбуковыми палочками. Четко обведенные, длинные почти до висков глаза таили в себе какую-то волшебную силу, придавая еще большую таинственность каждому изображению. Елена любила этих принцесс. Они возбуждали ее фантазию, отрывая от реального мира с его повседневностью, казавшегося ей ужасно однообразным и скучным. И сейчас она, сидя среди вороха белья и всяких старинных вещей, извлеченных из бабушкиного сундучка, в который раз разглядывая эту сказочную ширму, печально думала, как легко в сказках бороться со злом, побеждать его, оживлять умерших и, в конце концов, рука об руку идти под венец с любимым…
Стук входной двери и вспыхнувшая перебранка соседок вернула Елену из мира фантазий к событиям вчерашнего дня. Она вспомнила свою безобразную выходку у Киры и горько заплакала. Ее мучила совесть, она ругала себя за свою несдержанность, которую всегда расценивала как признак глупости.
«Я должна извиниться. Должна поехать к ним.
Господи», – думала Елена. – «Ну как я могла, как посмела сорваться на Рима?!»
Елена восхищалась Римом, обожала Киру, которая для нее была идеалом. Впервые увидев Киру в институте, Елена ахнула. И тотчас в ней заговорил художник.
«Ну, является же на свет Божий такое совершенство», – думала она.
Маленькая, изящная Кира с высокой шеей, удивительно гордой посадкой головы, четко обрисованной уложенными короной косами цвета спелой ржи. И всю эту четкость линий подчеркивали правильные пропорции тела с округлой линией груди, бедер и стройных ножек.
Обе девушки очень быстро сблизились, хотя были совершенно полярными по натуре, что, впрочем, никак не мешало их дружбе. Импульсивность Елены уравновешивалась спокойным, рассудительным характером Киры, которая очень часто сглаживала резкие выходки подруги.
Сидя теперь на полу и перебирая старые вещи бабушки, Елена получила возможность поразмыслить. Это, казалось бы, ненужное, бестолковое занятие несколько успокоило ее. Она решила немедленно идти к друзьям. Приняв решение, она резко встала, отшвырнув ногой мешавшие ей теперь вещи, схватила платье, нырнула в прохладу шелка, приладив ремешок на тонкой талии, оглядела себя в зеркале, привычным движением поправила волосы и, схватив сумочку, вылетела в коридор.
В Ленинграде продолжало бушевать лето. Солнце, лениво выкатившееся рано утром из-за горизонта, рассылало теперь свои горячие лучи, стараясь прогреть как можно глубже и серый гранит набережных, и лужайки с их сочной зеленью, и высокие дома, глазеющие распахнутыми окнами на окружающую красоту. Серебрящаяся поверхность Невы с благодарностью принимала щедроты солнца, перекаты ее волн напоминали медленные движения огромной толстой змеи, переваливающейся с боку на бок. Смело налетающие время от времени облака натыкались на острие солнечных лучей, проколотые насквозь, изливались коротким дождем и снова отступали обессиленные.
Елена, как и все коренные ленинградцы, страстно любила свой город. Обаяние Петровских времен исходило от старинных зданий, которые поражали своей монументальностью и в то же время создавали впечатление легкости за счет дивного рельефного обрамления фронтонов и этих кружевного плетения чугунных решеток оград и ворот.
Она любила пешком бродить по Ленинграду в любую погоду. Ее никогда не раздражали дожди или густой туман. Недовольных погодой она всегда утешала:
– Ну что же вы? Посмотрите-ка на этот прекрасный лик города, покрытый белой вуалью тумана. Где еще вы увидите такое очарование?
Прогулки пешком придавали ей новую энергию, стимулировали к творчеству. Вот и сейчас она решительной походкой шагала по Невскому проспекту с легкостью на душе от принятого решения извиниться перед друзьями. Около сверкающего стеклянными витринами гастронома стояла группа о чем-то горячо спорящих молодых людей. Проходя мимо, Елена услышала восхищенный возглас:
– Какая красавица, разрази меня гром! Нет, вы только поглядите на нее!
– А хочешь, я тебя с этой красавицей познакомлю?
Яков! Елена тотчас же узнала его голос. Она резко повернулась и, не глядя больше ни на кого, пошла прямо к нему.
– Яков, – в голосе Елены звучал металл. – Ты-то как раз мне и нужен.
Яков насторожился: «Неужели я нужен Елене?!»
Вот уж этого он себе никак не мог представить. Забыв о своих приятелях, он устремился ей навстречу. Все его существо ликовало в такт ударам сердца: «Ты мне нужен.
Ты мне нужен…»
Кем для него, выставившего на показ свой одинокий образ жизни, была эта девушка? Никто никогда не мог предположить, какой нежностью истекала его душа, когда ему случалось говорить с Еленой. Но она для него была на недосягаемой высоте… И вот теперь… «Ах, Елена», – думал он, нарочито сурово сведя брови.
– Яков, – Елена взяла его под руку. – Яша, ты должен мне помочь.
– Повелевай! Что я должен сделать? – стараясь скрыть свою взволнованность, нарочито паясничал Яков.
– Ты должен познакомить меня со своим братом.
Если бы на Якова обрушился камнепад, он бы был им меньше ошеломлен, чем этой неожиданной просьбой Елены.
– Что? Ты сошла с ума?! Даже не проси.
– Да, да, Яшенька, – вдруг мягко произнесла Елена, и этот тон вызвал еще больший протест Якова.
– Нет! – решительно сказал он.
Елена молчала.
– Ты еще что-то хотела? Если нет… мне надо идти.
Не в силах больше себя сдерживать, она схватила рукав Якова и быстро заговорила, жарко дыша ему в лицо:
– Яков, голубчик, на тебя вся моя надежда, понимаешь? Только ты можешь мне помочь и никто другой. Ну, неужели ты не протянул бы мне руку помощи, если бы я погибала? Ну же, Яшенька. Я в таком отчаянии, что готова умереть.
Глаза Елены наполнились слезами, и вся она сейчас была невероятно, беспомощно трогательной и такой прекрасной! Яков непроизвольно прижал ее к себе, неумело поглаживал ее спину и приговаривал:
– Пожалуйста, успокойся, ну, успокойся же. Я не могу переносить твоих слез. Прохожие оглядывались на эту странную пару. Красота и элегантность девушки резко диссонировала с неуклюжестью молодого человека. Заметив внимание прохожих, Яков поспешно отвел Елену в скверик, выбрав отдаленную скамейку, бережно усадил ее.
– Ну, пожалуйста, успокойся. Рассказывай, в чем дело.
– Разве ты ничего не знаешь, Яша?
– Что случилось? – заволновался Яков.
– Артёма арестовали.
– Ну, что я говорил, а? Что я всегда говорил?!
Яков хлопнул себя по коленям и резко встал. Теперь он стоял перед Еленой, взъерошенный, и почти кричал:
– И ты, ты теперь хочешь через моего брата помочь ему?!
Он нервно расстегнул ворот рубашки и засмеялся:
– Через моего брата помочь ему?
– Яша, Яшенька, я не знаю, помочь ли, хотя бы узнать, в чем дело. Почему? Понимаешь, мы все должны рассказать об Артёме, какой он. Они же там не знают, они не могут его знать.
– Подожди, Елена, подожди, – прервал ее Яков. – Что они должны знать об Артёме? Что он ангел во плоти? Ах, Артём! Он такой талантливый. Ах, он такой остроумный! Так? Я хочу обратить твое внимание: советской власти остряки не нужны, нужны люди серьезные, понимающие свою основную задачу…
Он не успел договорить. Елена оторвала его руку:
– Я уже тысячу раз слышала это от тебя на комсомольских собраниях. Ты сейчас говоришь не то, понимаешь? Совсем не то! Я не нуждаюсь в твоей оценке качеств Артёма. И хватит об этом. Познакомь меня со своим братом. Это всё, что я от тебя требую.
Яков размышлял. Он хорошо знал Елену и был уверен, что она будет искать другие пути, чтобы помочь Артёму.
Его беспокоила сейчас одна только мысль: бурная деятельность Елены может кончиться не бесследно для нее. Неизвестно, как еще расценят ее активное участие в судьбе Артёма. С другой стороны, его брат…
Никто и подумать не мог, что Яков не хотел бы иметь ничего с ним общего.
Они и общались-то только, когда Иван приходил к ним проведать мать, с которой они остались вдвоем. Никто не знает о его жизни в семье, где отец запойно пил и избивал свою жену. Яков, испытывая животный страх, прятался перед приходом отца в темный угол и горько плакал от беспомощности, жалея мать. Старший брат, физически крепкий, стал вступаться, и в доме начались потасовки. Однажды в такой драке Иван свалил отца ударом на пол, и тот, стукнувшись головой о деревянную колоду, на которой рубили мясо, успокоился навечно. Якова тогда охватила нервная дрожь, мать, причитая, суетилась вокруг Ивана, а он, спокойно повернувшись к ней, сказал:
– Всё! Тихо. Ничего не случилось. Он был пьян, упал башкой о колоду. Понял ты? – уже обращаясь к Якову, спросил Иван.
После похорон отца в доме стало тихо, но у Якова поселился страх перед братом, перед его хладнокровной жестокостью. Однажды Иван просто так свернул голову кошке, застав ее на столе. На причитания матери просто сказал:
– Остынь, мать.
Якову же, обливающемуся слезами, бросил:
– Сопли утри. Ты мужик. Помни: во всем должен быть порядок.
Уже будучи взрослым, Яков робел перед братом и был рад, когда тот, работая в НКВД, получил квартиру и съехал.
Впервые за все годы своей жизни в семье он почувствовал себя свободным. И вот теперь эта девушка, чье присутствие так волновало Якова, исключившего для себя какое-либо движение души, стремящегося к аскетизму, вызывала в нем такую нежность, какую он еще никогда не испытывал. Именно она хочет, чтобы он познакомил ее с Иваном.
Никогда!
Елена напряженно следила за выражением лица молодого человека, чувствуя тяжелую борьбу в тайниках его души. Затянувшаяся пауза становилась невыносимой.
– Яков, – она просительно потянула его за рукав и мягко улыбнулась. – Скажи «да», а?
– Елена, поверь мне сейчас, я не хочу, чтобы у тебя возникли неприятности.
– Хорошо, представь себе, я нахожу твоего брата сама, сама знакомлюсь с ним. Я это могу сделать, но мне нужна именно твоя протекция. Это меня может застраховать от осложнений. Согласись, есть в этом логика?
Наверное, она права. Яков вдруг почувствовал себя незаменимым – он может составить протекцию. И потом, он ведь не чужой для Ивана. И что плохого в том, если Иван действительно только узнает, что случилось с Артёмом.
Чувство тревоги, опасение за Елену куда-то медленно уползало, уступая место ощущению собственной значимости.
– Хорошо, Лена, хорошо. Тебе очень трудно отказать. Я сделаю это, но только для тебя. Он слегка прижал к себе ее локоток, но Елена, ловко перехватив его руку, крепко пожала ее и торопливо заговорила:
– Значит так, Яша, мы сейчас же вместе идем к нему…
– Нет, нет, нет. Завтра он придет навестить маму.
Мы все вместе будем пить чай и есть пирог с яблоками. Я встречу тебя на Мойке, и мы придем вместе к нам. Все! Так будет лучше. В три часа дня я жду тебя на набережной.
Обратная дорога домой показалась Елене мучительно долгой. Решив сэкономить время, она почти на ходу впрыгнула в трамвай, который останавливался недалеко от ее дома. Увидев свободное место, Елена устроилась у окна и погрузилась в свои мысли. Ее мучили угрызения совести: ведь она так и не попала к Грановским, но, с другой стороны, ей ох, как хотелось прийти к ним с какой-то определенной информацией об Артёме. Она надеялась на свое обаяние, о силе которого говорили между собой полушутя, полусерьезно ее знакомые: «Эта девушка „опасна”, ей невозможно ни в чем отказать».
«А он – брат Якова – тоже только человек, как и все, – думала Елена. – И он тоже не сможет мне отказать».
Главное сейчас – определить линию поведения на завтра. Кто она в данной ситуации? Простая просительница? Или же ищущая справедливости сокурсница, товарищ по учебе? А, может, подружка Якова, желающая из любопытства так, мимоходом узнать, что там случилось с их общим знакомым?
Ни одна из этих версий ее не удовлетворяла. Она осталась недовольна собой, и терзающее предчувствие чего-то страшного несколько поколебало уверенность в правильности выбранной ею стратегии.
Выскочить бы сейчас из весело катящегося трамвайчика, помчаться бы к Кире, еще и еще раз обсудить создавшуюся ситуацию. К тому же, может быть, они уже что-то узнали… Ее внимание неожиданно привлек разговор двух женщин.
Одна из них тихо пыталась успокоить другую:
– Не плачь, только не плачь. Слезами горю не поможешь. Переедешь ко мне. У нас в деревне спокойно. Детишкам твоим там лучше будет. Вот, право слово, лучше будет.
Другая исплакавшимся голосом твердила:
– Ну как же это, а? Сереженька мой такой работник золотой был. На фабрике всегда один из лучших! И я теперь должна поверить, что он – предатель и в какой-то организации состоял. Что он против советской власти. И эту глупость я должна детям внушить?! И сама принародно от него отказаться?!
Голос ее становился все громче, и уже близко сидящие люди стали проявлять явный интерес к этому разговору.
Спутница шикнула на причитающую женщину, и они, обе примолкшие, вышли на ближайшей остановке.
Елену била нервная дрожь. Что же это за произвол? Как при Иване Грозном: на кого упадет злой глаз опричника, тот уже и враг царя-батюшки и на дыбу его, окаянного. И защиту, и правду не у кого искать?!
«Ну уж нет! – думала Елена. – Я права, я тысячу раз права в своем решении и прочь сомнения! Они ослабляют волю и мысль, а я должна быть сильной и здравомыслящей. Я должна! Я просто обязана».
Дома она долго сидела в мрачно заполняемой сумерками комнате, вспоминала бабушку, всегда рассудительную, не теряющую самообладание в самых сложных ситуациях, талантливую собеседницу. Ах, как легко было с ней!
Мудрая от природы бабушка, тонко очерчивая контуры диалога, направляя речь собеседника в нужное русло, удерживала прочно тему и всегда добивалась желаемого результата в разговоре.
Она наставляла Елену: «Больше слушай, не говори много и попусту. В разговоре выдерживай паузы, и будешь интересна как серьезный собеседник. Любой диалог – это шахматная партия, где каждый ход противника ты должна предугадать на два-три шага вперед, каждый свой ход – продумать безошибочно. Один неверный шаг – и ты проиграла».
«Завтра я должна выиграть, бабуля», – думала Елена.
