Читать книгу: «Кира», страница 3

Глава 6. Опасный прием

Ночью пошел дождь, и утро казалось нерадостным, серым. Сердитые, взъерошенные тучи наконец-то набрались сил и плотно прилипли к небу. Воинственными порывами налетающий на них ветер отступал перед этим серым монолитом, утихая на время в верхушках деревьев. На крышах домов, словно оброненные тучами клочья, сидели нахохлившиеся воробьи, обескураженные резкой переменой погоды.

В комнату Елены вползало это тревожное утро, и пробуждение ее было неприятным. Вырвавшись из плена сна, она долго сидела в постели, постепенно себя успокаивая.

Дождь, ну и что же? Ничего необычного для Ленинграда, скорее непривычна была жара. Дождь – первое, что привело Елену в состояние доброго расположения духа. И еще… ах, да, дождь ведь к успеху! Да, да, именно так утверждала бабушка. И ликование заполнило душу. «Все будет хорошо, все будет просто замечательно», – как заклинание твердила Елена, прибирая с вечера разбросанные вещи. Принятый душ, чашка крепкого чая, и девушка энергично взялась за свой гардероб, тщательно подбирая необходимые аксессуары к наряду. Серая дымка платья, красиво облегающая фигуру, любовно обнимающий тонкую шею зеленый шарф, задрапированный на плече и заколотый золотой брошью. В тон шарфа поясок и маленькая сумочка, в которой кокетливо спрятался надушенный кружевной платочек, соседствуя с небольшой суммой денег.

Все! Елена села перед зеркалом и внимательно осмотрела свое лицо. Время тянулось бесконечно медленно. С Яковом она должна была встретиться в три часа дня, а сейчас еще только час. Еще масса времени, а погода – не прогуляешься. Грановские?.. «Господи, да я же могу им сейчас позвонить!»

В коридоре стояла соседка и сердито отчитывала сынишку, который стрелял по сторонам бесовскими глазами, переминаясь с ноги на ногу и сердито разминая футбольный мяч. Сентенция наконец-то подошла к концу, и когда прозвучало банальное, ни к чему не обязывающее обе стороны: «Ты все понял?», мальчишка стремглав метнулся к двери и уже на ходу, восторженный от обретения свободы, зазвенел: «Понял, ма-а!»

Елену развеселила эта сценка и она, поприветствовав соседку, набрала номер телефона. Длинные гудки, пробиваясь через пространство, безнадежно растворились в нем, и потерявшая терпение девушка повесила трубку.

«Ну, не судьба сегодня», – успокаивала себя Елена и, посмотрев на часы, все же решила выйти пораньше. Дождь прекратился, воздух был свежим и чистым. Лужи, похожие на большие зеркала, придирчиво отражали оглядывающие себя в них лохматые тучи, которые сердито хмурились и уползали прочь, недовольные своим отражением.

Воробьи уже суетились возле хлебного магазина, растаскивая брошенный кем-то кусочек булочки. Между ними, сохраняя достоинство, ходили голуби, небрежно отгоняя глупую гвардию, и, не торопясь, подбирали крошки. Через дорогу осторожно переходила серая кошка, тщательно выбирая места посуше, брезгливо потряхивая лапками. Она была настолько поглощена своим торжественным переходом, что даже скандальная птичья орава не вызывала ее интереса. Мимо Елены пробежала шумная компания ребят, о чем-то весело споривших.

Эта мирная картина начинающегося воскресного дня своей обыденностью успокаивала, отвлекала от омрачающих душу мыслей и приносила надежду на успех задуманного предприятия.

Яков уже ждал Елену на набережной. Он был совсем не похож на привычного Якова. От того мрачного, въедливого типа с извечно менторским тоном ничего не осталось, скорее, эти качества растворились в какой-то лихорадочной растерянности.

Увидев Елену, он улыбнулся и пошел навстречу.

«А Яков-то – интересный юноша», – вдруг подумала Елена и протянула ему руку.

Он задержал ее маленькую, крепкую ладошку в своей руке и сказал:

– Рад тебя видеть. Ты сегодня необыкновенно красива.

– Спасибо, Яша.

Это «Яша» прозвучало мягко, совершенно непривычно для их отношений и растопило ледяную стену отчуждения.

– Лена, Леночка, – волнуясь, торопливо начал говорить Яков. – Я хочу тебе сказать сейчас очень важное для меня. Я бы никогда не решился, никогда, понимаешь, сказать тебе, что ты для меня значишь. Я, быть может, только сейчас и обнаружил в себе это, я даже не знаю, как это назвать. Но я вдруг ощутил в себе страх за тебя, мне мучительно думать, что я тебя подставляю под удар. Молчи, ничего не говори. Слушай. Ты должна понять, что я сам, сам опасаюсь Ивана. Я не уверен, что мы оба на правильном пути. Я сегодня утром долго размышлял, кто я есть. Я размышлял над своими поступками, над своим статусом в вашей среде. Да, я знаю, я слепой и ничтожный человек, боящийся признаться в своих слабостях. Да, я всегда знал, что я не так хорошо воспитан и образован, как ты, как Рим, как Артём. В вас есть то, что раздражает таких, как я. Что мы можем противопоставить вам? Только наше пренебрежение ко всему тому, что вы делаете и делаете лучше нас. Да, да, это правда, – остановил он нетерпеливый жест Елены. – И, пожалуйста, не перебивай меня. То, что я скажу теперь, я уже никогда и никому не скажу. И я не переменюсь, Лена. Я всегда буду таким, какой я есть. Даже если я перечитаю все, что читала ты. Ведь дело в том, что все надо вкладывать в человека с самого раннего детства, как прививки против болезней: сказки Пушкина, стихи Жуковского, Державина или Лермонтова и их поэмы – это прививка против пошлости и серости.

Нас много таких, как я. Мы не видели с детства ничего, кроме грубости и нищеты. Ты вот мечтала стать художницей с детства. А я мечтал о тишине, покое и куске хлеба, в архитектуру я, знаешь, как попал? Я им говорю, у меня таланта нет, а они мне: «Какой к черту талант?! Нам архитекторы из наших нужны, из рабочей среды. Выучишься, талант и появится». Я и пошел, и выучился, и понимаю, что только революция дала мне возможность встать рядом с вами. И я буду ей служить верно! Возможно, только мои дети и достигнут вашей человеческой высоты…

Он замолчал.

Елена была потрясена. Этот всегда во все встревающий Яков, навязчивый и глуповатый, этот Яков способен на такую глубину чувств?

– Знаешь, Яша, повод для нашей встречи трагический, но я рада, что смогла лучше тебя узнать. И еще я рада, что ты оказался человеком. Спасибо тебе.

Они стояли, крепко держась за руки, словно заряжая друг друга такой необходимой им сейчас энергией.

– Яков, брат! Смотрю и глазам своим не верю, – воскликнул высокий молодой человек, вышедший из притормозившей машины. – Ах, ну ты и хитрец же. Подумать только, наш аскет, наш женоненавистник и с такой красавицей! Смотрю и думаю: что это за пара такая влюбленная? Ну, Яков! Ну, что ты стоишь? Познакомь меня с девушкой.

Растерявшийся от такой неожиданной встречи Яков засуетился.

– Яков, не нервничай, – насмешливо продолжал Иван, разглядывая Елену.

Она решительно протянула ему руку, Иван ловко перехватил ее пальцы и галантно раскланялся. Яков фыркнул и покрутил головой.

– Елена, – улыбнувшись, представилась девушка.

– Иван.

Оба внимательно разглядывали друг друга:

– «Пожалуй, красив, – подумала Елена. – Худощав, но крепок. Хорошо сложен. Короткая фигурная стрижка сделана хорошим мастером. Одет со вкусом. В лице ничего такого, чтобы выдавало в нем монстра или брутального психопата».

– «Хороша, ничего не скажешь. Что она нашла в Якове? – мысленно изумлялся Иван. – Не понимаю».

Затянувшуюся было паузу, становящуюся уже неловкой, прервал Яков:

– Мама нас ждет. Идем, Иван! Леночка, конечно, с нами, – это не был вопрос, это было утверждение.

– Конечно, с вами! – тряхнув кудрями, засмеялась Елена.

Ей стало легко и весело. Грановские, да и Яков, так пугали ее, так предостерегали от встречи с Иваном, что она внутренне была готова увидеть нечто ужасное, уродливое. А он, вот он, нормальный человек, даже более чем приятный, и с ним определенно возможен диалог.

Уже войдя в квартиру и пропустив вперед Ивана, навстречу к которому бросилась маленькая седая женщина, Яков, придержав Елену за локоть, сказал:

– Не обольщайся, будь осторожна!

Стол был накрыт празднично, по-русски традиционно: гости приглашены на воскресный чай, а попали на пир с множеством различных салатов и холодных закусок. И уж, конечно, вот она, тоже традиционная бутылочка с вишневой наливкой. За таким столом сидят целый день, разговоры ведут, медленно наливочку тянут. А уж чай-то придет позже, да с пирогами, шанежками и бубликами, на всякий вкус.

В комнате стоял возбуждающий аппетит запах, и вообще было очень уютно и чистенько.

– Мама, посмотри на нашего тихоню Якова. Я уверен, ты ведь тоже ничего не знала о Елене. Нет же?

Мать счастливо улыбалась и гладила Елену по руке. Ситуация была невероятно неловкая и требовала разъяснения, но у Елены не хватало духу сказать, что они просто сокурсники, товарищи по учебе и не больше.

Яков хмурился и тоже молчал. Зато все время говорил Иван. Он подшучивал над Яковом, вспоминая забавные ситуации из детства. Постепенно заговорили о Ленинграде, о будущем города.

– Вот вы, архитекторы. Что бы вы сделали прежде всего? Стали бы вы что-либо менять в архитектуре города?

– Зачем же сразу и менять? – заволновалась Елена.

– Как же, как же? Ленинград теперь революционный город. Дух мятежный в нем живет. Это теперь не тронный город царственных фамилий. Везде дворцы, храмы, будто так и ждут своих свергнутых народом хозяев. Меня это раздражает. Теперь город Великого Ленина! И архитектура должна быть соответствующей. Мы нуждаемся в других символах!

– Как же тогда быть с историей Государства Российского?! Когда каждый его победный шаг и был отмечен возведением храмов или памятников. И, кстати сказать, вся эта красота форм, пропорций, гармоничного сочетания с окружающей природой и архитектурой, эта гордость создана руками простого народа. Это же памятники в честь русского зодчества! – пылко говорила Елена.

– Ух, как горячо! – потягивая наливку, небрежно произнес Иван. – А скажите-ка, голубушка, кто строил Исаакий? Русский зодчий? А? Француз, не так ли?

– О Господи! – с досадой произнесла Елена. – Иван, вы же умный человек. Ну, вы же не можете не понимать, что никакая культура не может существовать изолированно от мировой культуры с ее огромным опытом мастерства в строительстве. Слияние многих направлений обогащает любое творчество, будь это архитектура или другое искусство. И не имеет значения, кто строил, важно, во имя чего было построено.

– Во имя чего? Во имя Государя Императора? – лениво спрашивал Иван.

– Нет! Нет! Во славу мужества, таланта и долготерпимости русского народа. Да! Именно так и не иначе.

Щеки Елены пылали, ей казалось, ее доводы неубедительны. Она была недовольна собой.

Иван молча крутил пустую рюмку в руках. Яков суетился, передвигая тарелки на столе, а мать, влюбленно оглядывая сына, сидела притихшая и робеющая перед этими, казавшимися ей непостижимо умными молодыми людьми.

– Ну, что же, подведем итог неожиданно разгоревшегося спору, как я понял, вы против новых революционных символов?

Яков, поперхнувшись, закашлялся.

– Нет, новые символы придут, но они должны быть достойными своих предшественников.

– И, тем не менее, я не услышал от вас ответа, Елена. Вы – за? Или вы против новых символов?

Яков не выдержал и раздраженно заметил:

– Как раз Елена побольше других сделала для создания нового социалистического искусства. Не говори, что ты не слышал о ее выставке про героев гражданской войны. Она имела огромный успех, о ней писали в газетах, даже в «Комсомолке!»

Иван знал об этой выставке. По линии НКВД именно он курировал деятельность творческой молодежи. Без его одобрения Елена не смогла бы встретиться ни с одним из Героев.

– А другие? Значит, другие молодые архитекторы думают иначе? Я правильно понял?

Лицо его не изменило выражения. Казалось, он был совершенно равнодушен к этой теме разговора, принявшей неожиданно опасный оборот, и Елена это почувствовала.

Она выдержала паузу и уверенно сказала:

– Мы все поклоняемся истинно высокому искусству и возьмем в основу все, что обогатит и прославит наш народ. И так думают все наши друзья.

В дверь комнаты кто-то осторожно постучал. Мать, которой уже порядочно наскучил этот спор, кинулась к двери. Пришла соседка, напомнила о пироге, который еще сидел в печи.

– Ах, ты Господи, курья моя голова. Забыла, совсем забыла про пирог-то, – сказала она и исчезла за дверью.

Пирог оказался на славу. Он пыхтел, еще сохраняя тепло печи, зарумяненная корочка была невероятно аппетитна. Молодые люди оживились, спор, казалось, был забыт. Иван разрезал пирог, который вздыхал при каждом прикосновении ножа и безжизненно оседал, очутившись на тарелке.

Все стали вспоминать, какие пироги, когда и где удались, и вообще разговор принял гастрономическое направление. Разрумянившаяся от стопочки наливки и от горячего пирога хозяйка весело угощала своих гостей. Иван подшучивал над матерью, над ее вечной озабоченностью, как бы посытнее всех накормить. Елена смеялась, только Яков хмуро молчал и казался недовольным.

Где-то за стеной раздался бой часов, Иван резко поднялся.

– Ну, голуби мои, мне пора.

Он обнял мать, хлопнул Якова по плечу и, протянув руку Елене, сказал:

– Мне уже давно не было так приятно посидеть за чашкой чая. Вы, Леночка, волшебница, с вами перестаешь замечать время. Спасибо.

Сердце Елены тревожно забилось: ну как же так она не воспользовалась предоставленной ей возможностью, ничего не предприняла. «Курица, мокрая курица, – ругала она себя. – Чего расселась-то? Надо тоже идти, конечно же, надо выйти с ним!»

– Да, мне тоже пора, – заторопилась Елена.

– Спасибо большое, пирог был великолепен, – обратилась она к хозяйке. – Я такие помню только у бабушки.

Мать Якова казалась расстроенной.

– Ну, осталась бы еще немножко, Леночка. Посумерничаем, а?

И толкнула Якова:

– Ты-то что молчишь? Кавалер, тоже мне.

Яков смущенно улыбнулся.

– Если Лена сказала, надо идти, значит надо.

Да вот Иван ее может подвезти на своей машине.

– Отчего же нет? – добродушно отозвался Иван. – Мне это даже приятно.

Елена попрощалась с Яковом, и они вместе с Иваном шагнули в мрачный коридор. Дверь за спиной неожиданно неприятно щелкнула, и Елена содрогнулась. «Как мышеловка», – подумала она.

Иван предложил ей руку, и она, вцепившись в него, послушно пошла по лестнице вниз. После теплой и светлой комнаты с ее чудесными запахами печеного теста и еще чего-то, что делает дом обжитым и всегда желанным, показалось, что на улице мрачно и холодно. Тучи, бестолково бродившие целый день по небу, снова собрались вместе, плотно прижавшись друг к дружке.

«Затянутое тучами небо как зашторенное плотно окно в доме, – подумала Елена. – Ведь не поздно еще, а впечатление уже наступившего вечера».

Машина ждала Ивана у подъезда, молодой водитель, не по возрасту серьезный и молчаливый, кивнув им, завел мотор.

Уже в машине Елена, собравшись с духом, сказала:

– Иван, я боюсь быть неправильно понятой, но у меня есть к вам одна просьба.

Иван, сидя с ней рядом, приложил палец к губам и сделал многозначительный жест.

– Ах, Леночка, – уже громко заговорил он. – Мне очень приятно было с вами познакомиться, и я охотно продолжу наше знакомство. И просьбу я вашу угадываю. Никогда не спорить об искусстве. Не так ли?

При этих словах он сжал ей руку и засмеялся.

– Я позвоню вам завтра. Кстати, почему «вам»?

Не перейти ли нам на «ты»?

– Ах, конечно, – обрадовалась Елена.

– Наконец-то явилась, – встретила Елену Глафира – соседка по квартире. – Тут уже телефон оборвали, тебя все спрашивают. А еще делегация приходила…

– Какая делегация? – растерянно спросила Елена.

– А кто ее знает, какая. Тоже тебя спрашивали… А девка-то с ними была, ну прямо комиссар, прости Господи, – Глафира перекрестилась.

– Да что за комиссар? – недоумевала Елена. – Толком расскажи, Глафира!

– Ой, уж я и не знаю, как тебе сказать. Я, значит, тут в коридоре прибиралась…

«Ой, Глафира, – подумала Елена. – Так уж и прибиралась, подслушивала, как всегда, под какой-нибудь дверью».

– Слышу – три раза звонят. Ага, думаю себе, это к Елене, значит. А знаю, что тебя нет, так надо же сказать людям. Дверь открываю, она, на тебе, через порог шасть.

Ну, девка-то эта, такая толстая, в очках и буравит меня глазами прямо насквозь, честное слово. А с ней еще две девки и парень такой светленький, тихий. Господь его храни! А эта, ну прямо ужас, как меня напугала.

Рассказ Глафиры развеселил Елену. Она не сомневалась, что приходила однокурсница Варвара. Эта «скорая помощь», как ее звали все студенты между собой. Она была готова помогать всем и всюду. Ее вмешательство всегда было не к месту и вносило раздор, порождало нелепые ситуации. Но неуспех миротворческой и альтруистической деятельности нисколько не остужал пыл ее всеобъемлющей натуры, а вовсе даже наоборот, побуждал к еще большей активности. Спутниками ее всегда были студенты младших курсов, еще робкие, они быстро попадали под влияние решительной активистки, поборницы справедливости, однако так же быстро оставляли ее, разобравшись в несоответствии громких слов и дел.

– Глафира! – торжественно произнесла Елена. – У меня к тебе большая просьба.

Хитро прищурив глаза и растягивая слова, делая невыносимые для любопытной Глафиры длинные паузы, она, переходя на шепот, продолжала:

– Я очень тебе доверяю и потому прошу тебя: никогда не открывай дверь, если звонят не тебе, договорились?

И легкой, танцующей походкой пошла к своей комнате, оставив в коридоре оскорбленную до глубины души Глафиру.

Глава 7. Ректор

Сергей Дмитриевич, сидя в купе мягкого вагона, ожидал обещанный проводницей чай и восстанавливал в памяти каждый день семидневного семинара – совещания для ректоров вузов. Он отметил очень много интересного в докладах многих участников совещания, и это интересное было связано с перспективой развития науки и ее практического внедрения в промышленную систему страны. На расширение сети научно-исследовательских институтов и на подготовку специалистов государство выделяло большие деньги, что вызывало чувство глубокого уважения и доверия к правительству, совершающему такой мудрый шаг.

Все было отлично, но на семинаре Сергея Дмитриевича впечатлило одно выступление, о котором никто не позволил себе высказаться в кулуарах университетского здания. Выступал очень высокий чин из НКВД. Он говорил четко, скандируя каждую фразу, желая подчеркнуть особенную важность и актуальность темы доклада.

Он говорил об особой бдительности и ответственности всего преподавательского состава высших учебных заведений при зачислении студентов, которые предпочтительно должны быть из рабочей среды.

«Мы растим новую интеллигенцию, преданную коммунистическим идеалам, способную не только созидать, но и активно противостоять проникновению антикоммунистических тенденций, создающих реальную угрозу молодой социалистической системе, самой правильной, самой справедливой во всем мире. И вот теперь бывшие царские чиновники, а нынче капиталистические приспешники, отсиживаясь в эмиграции, вынашивают идеи организации массовых вредительских акций, опираясь на „бывших”, по разным причинам не эмигрировавших в свое время, питающих ненависть ко всему советскому!» И так далее, и тому подобное…

Вокруг одни вредители – будьте бдительны!

Холодом могильных камней веяло от этих слов. Сама патетика выступления не оставляла и тени сомнения в серьезности сказанного.

Сергей Дмитриевич, всю жизнь свою проработавший со студентами, хорошо знал настроение молодежи и был уверен в ней. Студенты всегда были мятежными. Они хорошо принимали новое, не было в них косности, они были приверженцами глобальных изменений. Он видел сейчас такой подъем энтузиазма, такую веру в Ленинскую идею построения нового, справедливого для всех социальных слоев общества, что думать о возможности противостояния было, по крайней мере, смешно, если бы тема доклада не была бы так печальна.

С чувством тоски, вызванной еще неосознанным страхом, покидал Сергей Дмитриевич Москву, и теперь, сидя в своем уютном купе, он размышлял о том, как доложит своим коллегам об итогах совещания.

– Чайку просили? – пропела низким грудным голосом проводница.

– Да, да, спасибо, милая, – поблагодарил Сергей Дмитриевич ее, принимая душистый чай.

Колеса размеренно стучали, каждый глоток волшебного напитка расслаблял озабоченного ректора, по телу разливалась приятная истома, и Сергей Дмитриевич подумал: «В конце концов, одно выступление на совещании – это еще не мировая катастрофа. И потом, этот офицер НКВД ни с чем другим и не мог прийти, как со специфической информацией». Несколько успокоившись, он быстро уснул.

Московский вокзал в Ленинграде встретил его обычной летней суетой. Небольшая группа пионеров в белых панамках и горячем багрянце пионерских галстуков весело что-то обсуждала. Они, очевидно, отъезжали в летний пионерский лагерь. Бабушки и мамы зорко бдили за своими непоседливыми отпрысками, которые обычно избирали самые опасные маршруты, рассыпаясь капельками ртути по перрону.

Сергей Дмитриевич любил эту обыденность, находя в ней особую прелесть жизни. По небу, словно большие корабли, плавали тучи. Солнце, отчаянно пробиваясь сквозь них, коротко изливало тепло на мокрую от дождя землю.

«Узнаю тебя в твоей мятежной неповторимости, дорогой мой Ленинград», – улыбнулся Сергей Дмитриевич.

Он вдохнул полной грудью этот чистый воздух.

Предупредительный таксист распахнул дверцу машины перед пассажиром, осведомившись о маршруте, лихо развернулся на площади и помчался по Невскому проспекту.

– Из Москвы? – поинтересовался водитель.

– Да, был в командировке, – рассеянно ответил Сергей Дмитриевич.

– Как столица поживает?

– Ах, отлично. Москва как Москва. Неповторимо красивый город все же.

– Да, – улыбнулся таксист. – Был я в Москве. Знаете, что меня поразило? Кремль! Это же надо такую красоту создать. Какие чувства надо было иметь, чтобы так построить этот кремль! Оставили наши предки такую память о себе! Что наше поколение после себя оставит? Будут ли наши правнуки нами восхищаться так?

Сергей Дмитриевич был удивлен неожиданной темой разговора.

– Да вы, молодой человек, философ! – заметил он.

– Да нет, – вдруг смутился водитель. – Я так думаю, можно много чего не знать и не понимать, а вот красивое чувствовать – это каждый может. Красота, она красота и есть! – и, вконец смутившись спонтанностью собственных суждений, замолчал.

– Отчего же вы замолчали, молодой человек? Это очень интересно. Говорите, что значит чувствовать красоту? Что для вас, к примеру, красота?

– Я не очень образован, – серьезно сказал таксист, – но для меня красота – когда то, на что я смотрю, соответствует всему тому, что этот предмет окружает. Ну, например, высокая синь неба, Нева спокойно несет свои воды, белые облака плывут в небе и отражаются в реке, по которой плывет белый пароход. И этот пароход дополняет картину, которую вижу я, и украшает ее. А если вдруг вместо парохода будет плыть какая-нибудь коряжина, она все испортит. Ну, я не знаю, смог ли я объяснить, как чувствую…

– Да, – сказал Сергей Дмитриевич. – Вы отлично это сделали, и то, что вы сказали, сейчас очень важно для меня.

Машина притормозила.

– Мы приехали, – сообщил водитель.

– Рад был познакомиться, – Сергей Дмитриевич протянул молодому человеку руку, назвав себя.

– О! – еще больше смутился таксист. – А я слышал о вас. Вы ведь архитектор и выступали в защиту памятников старины, которые новые власти хотели снести. Да?

– Да, это так.

– Спасибо вам, – вдруг горячо сказал водитель. – Многие думают, что простому народу все равно, стоит, к примеру, Сокольнический Собор или нет. А нам не все равно. Он должен стоять, потому как строил его простой народ, и в нем – надежда вечная на лучшую жизнь!

«Вот уж поистине никогда не знаешь, что испортит и что улучшит настроение», – думал Сергей Дмитриевич, поднимаясь по широкой лестнице в свою квартиру. Этот случайный разговор действительно порадовал его. Он как бы разрешил внутреннюю проблему старого архитектора, освободив от сомнений в правоте активной деятельности по защите памятников старины. Они нужны народу и это – главное.

* * *

Первым, кого увидел ректор института, входя в вестибюль, был Рим Грановский. Рим взволнованно сразу же пошел навстречу Сергею Дмитриевичу.

– Мы так ждали вас, Сергей Дмитриевич, так ждали.

– Что за нетерпение, молодой человек? Чем вы хотите меня порадовать?

– Сергей Дмитриевич, это очень важно, кроме вас никто не сможет сейчас во всем разобраться и помочь.

– Ну-ну, что же такое страшное произошло, голубчик мой? – пропуская Рима в кабинет, спрашивал Сергей Дмитриевич.

– Именно страшное. Артёма арестовали.

– Что-о-о?! – Сергей Дмитриевич поднялся со своего места и завис над столом. – Что вы сказали, молодой человек? Артём?!

– Да, мы до сих пор ничего не знаем, мы в полном неведении.

Ректор грузно опустился в кресло.

«Как же так? Лучший студент, блестящий выпускник. Талантлив. Великолепно талантлив! Чушь, чушь. Бред!»

– Когда его арестовали? – Сергей Дмитриевич уже листал свою записную книжку, лихорадочно разыскивая нужный номер телефона.

– Три дня тому назад.

Дверь кабинета широко распахнулась, вошел проректор по учебной части Иван Капитонович Кнутов:

– Наконец-то, Сергей Дмитриевич… О! И уже посетители? Так рано? Мне необходимо срочно с вами поговорить. Молодой человек, надеюсь, зайдет позже?

Сергей Дмитриевич кивнул Риму:

– Зайдешь позже. Мне все равно еще нужно звонить…

Иван Капитонович устроился в кресле напротив и, закуривая трубку, обронил:

– Этот юноша видимо интересуется судьбой друга?

– Иван Капитонович, ты что-то знаешь?! Рассказывай!

– А что я знаю? Картина вырисовывается не очень для нас благоприятная. В институте свила гнездо группа, скорее всего, троцкистского направления…

– Я попрошу вас, товарищ Кнутов…

– А я вас попрошу! – вдруг побагровел Иван Капитонович. – Это благодаря вашему либерализму у нас в кузнице советских специалистов стала возможна такая подлость.

Товарищи из НКВД сейчас работают с нашими документами и знаете, что интересно?! Среди студентов достаточно много сынков из бывших. А? Как вы это можете объяснить?

– Вы прекрасно знаете, что с документами абитуриентов я не работаю, для этого есть отдел, приемная комиссия. Они должны смотреть. И потом, если абитуриент сдает хорошо вступительный экзамен, почему ему не учиться?

– Вы дитя, товарищ Глызин, наивное дитя, если не понимаете, что за всем этим стоит, или…

– Что «или»? – Сергей Дмитриевич едва сдерживал свой гнев.

– Или вы все же понимаете… и… потворствуете…

Сергей Дмитриевич застонал от возмущения.

– Неужели вы верите во всю эту чушь?! Это же бред… Я просто не понимаю, как вы, Иван Капитонович, можете это говорить! Вы же знаете нашу учебную программу. Все семинары расписаны, и мы вместе все это подписывали. Курсовые и дипломные работы наших студентов… Вы же знаете лучше меня, и вы же гордились их успехами! Не так ли?

– Сергей Дмитриевич, – не слушая его, настойчиво говорил Иван Капитонович. – Сегодня мы с вами должны подписать один документ, и это очень важно. Ознакомьтесь.

Он протянул лист плотной бумаги с отпечатанным на нем текстом.

Ректор, пробежав глазами текст, резко встал из-за стола, подошел к окну. Там за окном, как обычно, сеял мелкий дождь, который, однако, не мешал резвиться детворе на противоположной стороне улицы, сновали по дороге машины, с нагруженными хозяйственными сумками обыденно шли женщины. Все это никак не вязалось с обрушившейся на Сергея Дмитриевича ситуацией, которая ему казалась нереальной.

В висках назойливо стучали молоточки, от чего тяжелела голова. Сжав ее руками, ректор подумал: «Уж лучше умереть!»

– Сергей Дмитриевич, – как-то глухо прозвучал голос его заместителя. – У меня, честное слово, времени нет на уговоры, вы же понимаете, что не можете не подписать.

– Зайдите через час, – тихо сказал ректор. – А сейчас я попрошу вас оставить меня.

Дверь резко захлопнулась за Кнутовым.

Сергей Дмитриевич сел за стол, взял в руки документ… «…гневно осудить на общем собрании отщепенцев, примкнувших к троцкистскому блоку… потребовать наказания…» и так далее, и так далее… И дальше: «…усилить бдительность, пересмотреть дела студентов, исключить втершихся в ряды…»

«Что станет с институтом? Более того, что станет с интеллигенцией? Ведь это же прямой выпад против демократических основ государства. И это я, демократ по состоянию своей души и сердца, должен подписать? Нет!»

Он в сердцах отшвырнул листок, встал и вновь грузно опустился в кресло.

«Чего будут стоить мне мои принципы? Чего стоили они другим людям, стоявшим гораздо выше меня на служебной лестнице?! Жизни! И не только их собственной, но и их близких, их семей…»

Где-то в глубине души вырастало противное чувство страха, поколебав изначальную решительность. Страх и брезгливость к самому себе – редкие спутники душевного состояния. Он искал и все же не мог найти оправдательной опоры для уже принятого решения.

Забирая подписанный документ, Кнутов, как бы между прочим, заметил:

– Да, собрание проведем перед началом занятий, а доклад сделаете вы, Сергей Дмитриевич. Студенты вас любят и верят вам, да и говорите вы всегда очень убедительно.

Рим два дня прождал обещанного ректором звонка, не отходя от телефона и раздражаясь, когда звонили соседям. Каждый разговор их казался пустым, невероятно долгим и бестолковым. По закону подлости именно в этот момент Сергей Дмитриевич мог набирать его номер, а телефон хронически занят. С другой стороны, если не звонит, значит, что-то предпринимает.

Изнывая от нетерпения, Рим ходил по коридору, пока Кира решительно не сказала:

– Все, Рим, надо звонить самому!

Голос Сергея Дмитриевича показался Риму совершенно больным. Он говорил с паузами, словно его мучила одышка:

– Рим… я ничем… не могу… помочь вам… ничем…