Без пяти минут полдень

Без пяти минут полдень

Всё на свете было любопытно Миле, особенно то, что совсем объяснить невозможно, разве что волшебством. Везде и повсюду девчушка выискивала и распознавала чудеса, которые с восторгом и трепетом принимала в своё сердечко и там же хранила в золочёном ларчике.

Наверное, именно любознательность и странная тяга ко всему загадочному в один довольно обычный день привели её к дверям самого, что ни есть, удивительнейшего магазинчика. А случилась эта находка точно в полдень, в середине июля, а значит, в сердцевине года, что было определено свыше, как позже уверилась сама Мила.

Июль не задался с самого начала, хотя на него возлагались большие надежды после того, как июнь с треском провалил экзамен на «жаркое лето». Откуда ни возьмись, в город пожаловал вредный западный ветрила, которому в забаву было трепать кроны деревьев и поднимать песчаные бури на пересохших в отсутствие дождей дорогах. И куролесить по улицам и дворам ветродую не надоедало, особенно по нутру ему пришлась одна шалость – всклокочивать и спутывать волосы на головах прохожих. Миле, ой, как досталось от проказника-ветра, но управы на него не имелось – как-никак, а всё ж стихия. Некоторые умные дяди и тёти с экрана телевизора серьёзными голосами вещали о причастности загульного ветра в отсутствии привычной для июля жары, а лица их настолько при этом пыжились, что Мила едва не падала со стула на пол от смеха – ну как можно винить какой-то там ветер, да ещё с такой миной на лице! А ещё взрослые.

Итак, около полудня солнечного, но весьма ветреного дня Мила по обычаю прогуливалась по центральной улице в надежде развеять скуку, которая всё крепче наваливалась ей на хрупкие плечики.

– Ну хоть одно чудо, пожалуйста, – с надеждой воззвала девочка, обратив взор к небу. – До вечера так далеко.

Наверху наперекор западному ветру с ленцой ползли облака на любой вкус и размер. Здоровенные великаны, вылепленные из сахарной ваты, величаво ступали по бледной бирюзе поднебесья, за ними следом шествовали дивные существа, в которых угадывались птицы и звери. Были и такие, что жидкими ручейками сочились меж небесных путников, образуя стрелы и загадочные знаки.

Ветру только того и надо было, чтоб Мила засмотрелась на облака, задумалась и отвлеклась, а он тут как тут – шмыг – и запустил пятерню в её аккуратную причёску, потрепал хорошенько, закружил вокруг девчушки и вдобавок обдал щедрой порцией пыли. Тут же зачесались глаза, в носу защекотало, и нечаянная жертва ветра-озорника зачихала и зажмурилась. А тому всё мало, он её принялся в спину толкать, да так сильно, что она растерялась и уступила его напору. И куда её направлял ветер, она понятия не имела, всё тёрла глаза, силясь изгнать песчинки из них.

Вдруг ветряной порыв за спиной резко стих. Когда Мила открыла глазки, оказалось, что она сошла с центральной улицы в какой-то переулок, вернее, место то она узнала, но магазин, перед которым стояла, видела впервые.

«Магазинчик странностей г-на К.»

Вот это название! – внутренне возликовала Мила. Скука тут же покорно сбросила свои клешни с детских плеч и сгинула. Что ж, судя по вывеске, магазин открывался без пяти минут полдень.

– Вот это да, – сказала вслух девочка. На её наручных часиках стрелки только-только сошлись на полуденной цифре. – Я как раз вовремя.

И как выяснилось, первая.

Едва она потянула на себя дверную ручку, как внутри раздался самый настоящий колокольный перезвон. Нет, не тот, что привычно издают маленькие дверные колокольцы. Это звучала настоящая симфония колоколов количеством не менее двух десятков. Но когда Мила притворила дверь за собой одной рукой, – другою же она тщетно прикрывала ухо от оглушительного перезвона, – то к своему изумлению не обнаружила ни единого ударного инструмента. И как по команде – ошеломительный набат прекратился, отчего Миле почудилось, будто она оглохла: так невероятна казалась установившаяся тишина. Внутри воздух оказался сильно спёртым, словно дверь в помещении не открывали очень давно. И в этой спёртости отчётливо улавливались тонкие нотки чего-то старого, ветхого, перемежавшегося с пылью и плесенью.

– Ты испугалась, милочка?

Голос раздался совсем близко и принадлежал пожилому господину. От неожиданности юная посетительница подпрыгнула и громко пискнула, ну совсем как мышка.

Невысокий, худощавый, всего-то на голову выше её, почтенный джентльмен – именно такое слово ближе всего соответствовало облику господина – в старомодных брюках, жилете и белоснежной рубашке взирал на Милу добродушными, но с хитринкой глазами. Короткие седые волосы уходили назад с широкого высокого лба, перечёркнутого вдоль и поперёк крупными морщинами. Морщин хватало: россыпь гусиных лапок вокруг глаз, глубокие дуги в уголках губ, росчерки на впалых щеках, да и шея, казалось, состояла полностью из них. Впрочем, от обилия «жизненных отметин» – как любил помечать морщинки папа – пожилой господин отчего-то вовсе не казался старым и тем более дряхлым, как дедушка. Миле вдруг вообразилось, что морщины и сутулость, присущие старости, – напускное, и незнакомец на самом деле молодой мужчина, которому вздумалось почудить, нацепив на себя костюм старика.

– Откуда вам известно моё имя? – поинтересовалась она, когда оправилась от испуга.

– О, это ерунда сущая, – пожилой джентльмен ответил, снисходительно улыбнувшись. – Знать чьё-то имя – ещё не талант, но угадывать желание того, кто носит имя, – вот это уже некоторый успех, особенно в моём ремесле.

Однако голос выдавал в его обладателе отнюдь не молодость, а прожитые годы, приправленные для убедительности скрипом несмазанных дверных петель.

Юная посетительница наконец оторвала взгляд от странного господина и с интересом принялась рассматривать обстановку магазинчика. И как оказалось, не зря.

– Ух, ты!

– Благодарю, – скромным, но довольным голосом отозвался продавец.

В том, что перед нею продавец, сомнений у Милы не оставалось, но вот что именно он продавал, тут она попала в тупик.

Высоченные, до самого потолка шкафы из тёмного тусклого дерева прямо-таки трещали по швам от всевозможной всячины. Толстенные книги в потрёпанных переплётах теснились куклами, на фарфоровых лицах которых частично облупилась краска. Громоздкие бронзовые, с зелёным налётом канделябры перемежались медными пузатыми чайниками, чьи бока мерцали золотистыми искорками. Старые пресс-папье и не уступавшие им по возрасту увеличительные лупы, телефонные аппараты с битыми трубками и перемотанными корпусами выпирали с многочисленных полок, будто подзывали любоваться собою. Многочисленные статуэтки, картины и миниатюры то тут, то там выныривали из ниш и таились в их тенях.

На полу странного магазина, крытого мелкой плиткой и паркетом вперемежку, тоже хватало всякого хлама: старый аккордеон, масляные лампы, буржуйка – её Мила узнала лишь потому, что недавно смотрела какой-то фильм, где семья проживала в доме, отапливаемом именно этим устройством. И конечно, не обошлось без чучел животных – олень, парочка белок, собака и даже цапля имелась. Девочка диву давалась, как столько всего уместилось в малюсенькой комнатке, которую и занимал магазинчик. Взгляд её скользнул к потолку и тут она улыбнулась: ну и чудак-продавец – развесил наверху дырявые кофейники, не оставив места ни единой лампочке. Это хорошо, что днём погожий день, и внутрь света проникает достаточно, а когда вечереть начнёт, что тогда?

Взгляд юной посетительницы ещё разок пробежался по захламлённым полкам и вопросительно застыл на пожилом господине.

– Знаю, знаю, – предупредительно заговорил он, продолжая взирать на Милу хитроватыми глазами, – ты желаешь чего-нибудь этакого, необычного, чудесного.

Как он узнал? Ведь она ещё и полслова не молвила о том.

– Приходи завтра в это же время, – пообещал он.

– И что тогда?

– Приходи, – последовал ответ, за которым крылось нечто многообещающее.

Выйдя за дверь и отойдя на несколько шагов, Мила вдруг поняла, что не узнала имя продавца, а прийти вновь и не обратиться по имени – как-то неуважительно, что ли, и невоспитанно. Она решительно повернулась и дёрнула дверь, ожидая громогласный колокольный перезвон, но того не случилось: дверь распахнулась бесшумно.

– Что-то забыла, милочка? – послышался скрипуче-сухой голос продавца.

– Я забыла спросить: как вас зовут? – исправила своё упущение девчушка. – Вы же хозяин магазинчика странностей – господин К.?

– Совершенно верно, – подтвердил почтенный джентльмен. – Я владелец и зовут меня Коллекцио.

– Очень приятно, господин Коллекцио, – кивнула Мила, – до завтра, я приду.

– Замечательно, – донеслось позади неё, когда дверца мягко закрылась.

Миле послышалось, что за дверной перегородкой раздались звуки других голосов и даже звериных криков, но возвращаться и проверять эту странность она не решилась. Всё-таки в третий раз её возвращение будет выглядеть нелепо. И она направилась домой.

Ночью ей приснился странный-престранный сон.

Она снова оказалась в том магазинчике, но за окном было темно, как ночью. Удивительно, но внутри помещения света хватало с избытком. Задрав голову к потолку, Мила ахнула: дырявые кофейники превратились в ярчайшие светильники – из бездонных недр вниз щедро лился тёплый свет. Но даже не эта особенность так изумила гостью, как тот факт, что все вещи смотрелись иначе и производили иное впечатление, нежели днём, даже воздух пах особенно – как в кондитерской: шоколадными конфетами и бисквитными пирожными.

– Добро пожаловать в магазинчик странностей, – голос господина Коллекцио опередил хозяина, тот словно ведущий на сцене, вынырнул из-за плотной портьеры, загораживавшей дверцу в чулан.

Сперва Мила не признала в молодцеватом господине хозяина магазинчика, приняв его разве что за сына Коллекцио. Тот держался прямо, с задором, растеряв разом все свои морщины, оставив лишь на лбу парочку продольных отметин. Волосы почернели и удлинились, но по-прежнему лежали идеальным зачёсом назад.

– Это вы, господин Коллекцио? – воскликнула она. Так странно: даже одежда на нём была точь-в-точь как на пожилом господине.

Вместо ответа помолодевший Коллекцио устремил на девочку взгляд, от которого ей стало не по себе – знакомые хитринки бесновались в его глазах.

– Ну что, – он оторвал взгляд от Милы и огляделся вокруг, обращаясь странным образом к самой комнате, а не к гостье, – устроим достойный приём нашей гостье? Тогда начнём!

И в ту же минуту всё завертелось, закопошилось, задвигалось вокруг девочки.

Куклы тянули к ней руки и капризно звали: «Мама!». Канделябры и чайники дребезжали, телефоны надсадно трезвонили, требуя абонента срочно снять трубки и ответить. Картины и миниатюры с интересом наблюдали за Милой – некоторые даже подмигивали! Но самым невероятным оказалось то, что все чучела животных ожили и принялись шалить! Белки сновали по полкам шкафов и норовили что-нибудь свалить на пол, когда же им это удавалось, павшая вещица укоризненно протестовала. Олень разлёгся у двери и принялся её сторожить. Собака и цапля устроили игру в салки, причём правила игры выглядели весьма сомнительно, особенно, когда цапля бежала вдогонку за псом и норовила щипнуть того за хвост.

Мила так растерялась от подобной кутерьмы, что по рассеянности не заметила, как присела на старый аккордеон. Музыкальный инструмент обиженно взвизгнул под нею и взбрыкнул, точно был не аккордеоном, а скаковой лошадкой. От неожиданности девчушка взвизгнула и подскочила, предпочтя блюсти дистанцию между собой и норовистым аккордеоном. Но тут ей в спину пыхнула жаром буржуйка, да ещё как! Из распахнутой настежь заслонки валил жар горящих дровишек. Ещё чуток и недружелюбная буржуйка опалила бы Миле спину.

– Э, нет, так не пойдёт! – грозно скомандовал молодой Коллекцио. – Как не стыдно? К нам в кои-то времена пожаловала гостья, а вы её обхаживаете эдаким манером. А ну-ка, исправляйтесь, да живее!

Тут гомон усилился в разы. Звери засуетились, вещи задвигались, портьерная занавесь и та задёргалась. Но к удивлению Милы порядок всё же установился. Всё находилось на прежних местах, а обитатели магазинчика пытливо, затаив дыхание, следили за девочкой, будто ожидая чего-то от неё.

– Но как? Как такое возможно? – смогла выговорить Мила.

– Сущий пустяк, – усмехнувшись белоснежной улыбкой, ответил хозяин. – На самом деле, ничто никогда не умирает, да и не бывает мертво. Нужно знать способ, и я его знаю.

– Но что же вы продаёте тогда? – Интерес всё-таки очнулся в юной гостье.

Коллекцио пристальнее вгляделся в лицо девочки, и прищур его хитроватых глаз усилился.

– А разве что-то нужно продавать?

– Но это же магазин, а в магазинах всегда что-то продают.

– Что ж, – пожал плечами он, – значит, мой магазин – исключение. Разве что, я совершаю небольшие сделки…

И отвёл в сторону глаза. Вот хитрец! Точно знал, как в ловко расставленный силок из слов угодит её любопытство.

– Что за сделки?

– А вот придёшь в час открытия – узнаешь, – загадочно произнёс продавец и скрылся за складками портьеры.

Мила тут же поторопилась следом, но тут раздался оглушительный колокольный набат позади неё и … она проснулась.

С нетерпением отсчитывая минуты, за которыми медленно складывались часы, Мила дождалась нужного часа и вприпрыжку понеслась наперегонки с западным ветром по центральной улице к заветному переулку. Без пяти минут полдень она стояла напротив двери.

Вроде бы ничего не происходило, но внутри как будто бы кто-то пробежал, цокая коготками по деревянному паркету, затем что-то с грохотом упало на пол и зашипело, и на том всё.

Мила ухватилась за ручку и толкнула дверь – колокола тут же рьяно заголосили.

Вопреки ожиданиям вещи в магазинчике не вели себя, как во сне Милы, куклы неподвижно сидели по своим местам, и уста их не шевелились и не звали. Дырявые кофейники висели себе тихонько под потолком, нисколечко не сияя. Чучела пребывали на тех же местах, где их оставила Мила прошлым днём, их искусственные глаза слепо таращились в пространство. И, конечно, буржуйка не пыхала жаром, стоя скромно с запертой заслонкой.

– Пришла. Ну, здравствуй, милочка, – донёсся голос со скрипучими нотками из-за портьеры чулана. – Я ждал тебя. Мы все тебя ждали.

Он вышел. К разочарованию примешалось облегчение: Коллекцио снова старик, каким его она вчера впервые увидела. Все чудеса принадлежали сну.

– Вы вчера обещали что-то необычное, – напомнила Мила.

– Прежде, я хотел бы поинтересоваться: как тебе понравилось у нас после полуночи? – самым безобидным тоном выговорил господин Коллекцио, но глаза его казались хитрее прежнего.

– Но как?! Разве это не был сон?! – ошарашено воскликнула Мила.

– Отнюдь, милочка, отнюдь. Так тебе понравилось?

– Ну… я не знаю…, – замялась, сильно смутившись, гостья.

Поверить в то, что всё приснившееся было явью, она не желала, иначе выходило, что она вопреки строгому запрету родителей гуляла ночью на улице (одна!) да ещё и в магазин наведалась.

– Не беспокойся, – явно читая её мысли, покровительственно, вымолвил хозяин магазина. – Это секрет, а в моём магазинчике все секреты надёжно хранятся в самых дальних углах шкафов. И вот что, сделки, которые я предлагаю мальчикам и девочкам вроде тебя, включают сохранность этих самых сделок.

– И какую же вы мне сделку хотите предложить? – осторожно поинтересовалась Мила, явно заинтригованная таинственностью слов собеседника.

– О, сущая ерунда для взрослых, но заманчивое предложение – для тебя.

Видя, что девочка попалась целиком в его хитро устроенный силок, господин Коллекцио продолжил:

– Вот ведь какая штука. Всю свою жизнь я занимаюсь собирательством. Как ты уже поняла, я – коллекционер, страстный, заядлый. Называй, как пожелаешь. Собиратель редкостей.

– Но ведь это не …

– … не редкости? А вот и нет. У каждой вещицы в этом магазинчике странная и загадочная история, которая ещё не закончилась. Скажи-ка, милочка, в любом ли магазине ты видела живых кукол и восставших оленей? А картины, пробуждавшиеся ото сна?

– Нигде, – честно призналась Мила.

– То-то же, – Коллекцио назидательно поднял вверх указательный палец. – А хочешь ли ты каждую полночь навещать мой магазин? Играть с собакой и белками? Дрессировать аккордеон? Этот негодяй совсем от рук отбился.

Мила растерялась окончательно: с одной стороны, ей страстно желалось вновь побывать в ожившем магазине, но с другой…

– Мне нельзя. Мама и папа запрещают выходить на улицу после восьми вечера.

– Это не беда, это мы можем решить. Никто и не узнает.

– А что взамен? – девочка прекрасно знала: от сделки выгода должна быть обеим сторонам.

– А взамен ты вместо меня станешь хозяйкой магазинчика странностей, – торжественно объявил господин Коллекцио. И видя, какое сильное замешательство отразилось на юном личике девчушки, поспешно добавил. – Конечно, это произойдёт не сразу и не скоро.

– А когда?

– Когда ты будешь готова, милая. И когда магазин будет готов тебя принять.

«Ну, это точно скоро не произойдёт», – подумала Мила, но на всякий случай решила уточнить.

– А если я откажусь?

– Тогда завтра, когда ты сюда придёшь, магазина здесь не найдёшь. Решай.

Собственно, чем так плохо стать хозяйкой магазинчика? И Мила решительно протянула руку, её тут же мягко сжала сухая ладонь старика.

– Сделка заключена! Да свершится в свой срок, что должно!

С той поры прошло немало ночей, в которых Мила гостила и беспечно проводила время в магазинчике странностей.

Девочка выросла, повзрослела, обзавелась семьёй и прожила интересную жизнь. Однажды старенькая Мила по обыкновению заснула в любимом кресле, да так и не проснулась. А на следующий день в другом городе мальчик по имени Эрик, подгоняемый западным ветром, набрёл на чудной магазинчик, вывеска которого гласила: Магазинчик странностей г-жи К.

И случилось это без пяти минут полдень.

Борец

Барон Эрих фон Олдрич, происходил из старого (как по его разумению, так замшелого) немецкого рода, если и ведавшего периоды славы, то так давно, что уже и память не хранила о том заметок. Всего-то и осталось у титулованного мужа – дом из векового камня, да полустёрый герб над входом.

Родовое гнездо Олдричей, по документам тянувшее на солидный дворец, в реалии представляло собою мрачного вида домину: выцветшее, облупившееся, щербатое. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить урон, нанесённый временем и бездействием жильцов: этому «дворцу» уже никакой ремонт не поможет. Любое вливание средств было сродни Танталовым мукам: голод, источаемый тысячелетним камнем стен, не утолить, не задобрить и не обмануть.

И название у особняка имелось приличествующее угрюмому, нелюдимому облику – Рингкемпфер, что означало борец. Однако же это название носило и одно ядовитое растение, именуемое аконитом. Так что, всякий, узнавая этот незначительный, по сути, пустяшный факт, взирал на мрачное здание уже под иным ракурсом, досадуя на неприятное, подспудное предчувствие, которое поднималось из недр подсознания.

– Некоторые, несомненно, злопыхатели и завистники, утверждали, будто бы некто из Олдричей прослыл отравителем, и тем самым навлёк на дом этакое прозвание, – в редких доверительных беседах давал пояснение барон особо располагавшим к себе гостям. – Но суть в том, что прежде, в те далёкие времена, в округе обильно произрастал аконит. И к чему голову ломать, когда природа сама на ладони преподносит готовый титул. Хотя, тот наговор сослужил неплохую службу, должен признать: соседи, особенно те, что нахрапистее, побаивались. Во всяком случае, опасались открыто пакостить Рингкемпферу.

О самом хозяине «Борца» толком никто ничего сказать не мог, даже те самые визитёры, кои удостаивались чести быть приглашёнными на ужин. Облик последнего из Олдричей не отличался примечательностью, и толком никто не знал, сколько барону лет – пятьдесят или шестьдесят, – а черты лица, мягкие и невнятные, сразу стирались из памяти, как только гость оказывался за порогом.

Но всё же Рингкемпфер хранил тайну, а Эрих фон Олдрич не торопился её оглашать, ведь суть секрета во тьме его хранящей.

В старом доме обитаема была одна половина, другая же закрыта по той причине, что жить там попросту было невозможно: крыша местами просела из-за прогнивших стропил, а из-за неизбывной влажности стены, обглоданные вездесущим чёрным грибком, осыпались. Лишь каким-то чудом жилая половина дома ещё держалась, но запах гибели, как и его метастазы уже расползались по потолкам и стенам с выцветшими обоями. Деревянные половицы отчаянно скрипели и изобиловали щелями, из которых порой выглядывали нагловатые мышиные мордахи. Но не разрушение было секретом дома, а слуги, тройка из них: кухарка, горничная и лакей.

Семнадцатилетняя Карлин, хорошенькая хрупкая блондинка, заведовала порядком в спальне хозяина и заодно поднимала настроение Эриху весёлым щебетом, когда того одолевали хмурые мысли.

На кухне господствовала крепко сбитая Вилда, шатенка с серыми прядками. Дожив до пятидесяти шести лет, фрау творила кулинарные чудеса, от которых Олдрич постепенно терял талию.

Ну а величавый Франц, неотразимый красавец брюнет с волнистыми волосами, в самой цветущей середине тридцатилетия, распоряжался всем прочим, до чего не касались женщины.

И проживали эти трое довольно долго под крышей Рингкемпфера, дольше самого барона и его предшественников. А всё потому, что давным-давно умерли.

Карлин навеки застыла в юном возрасте, подцепив заразный грипп и сгорев от лихорадки за одну ночь. Вилду настиг на кухне сердечный приступ во время приготовления шикарного обеда в честь именин былого владельца дома. А Франц сам оказался виновником своей безвременной кончины: имея послужной список из соблазнённых горничных и гувернанток, не стоило испытывать судьбу и «любезничать» с хозяйкой при живой и ревнивой супруге, – не испил бы вина с подлитым туда ядом.

Но странность выходила в том, что по какой-то неведомой причине прислуга принадлежала «Борцу» и уйти из него не могла. Эрих фон Олдрич долгое время ломал голову над этой неясностью. В конце концов, он пришёл к выводу, что смерть в стенах дома и связала несчастных, сделав их работу вечной. Барон и сам с недавних пор мечтал после смерти стать призраком-хозяином Рингкемпфера, чтобы тот никому больше не достался. А что? Слуги-призраки уже есть, – да какие! – не ровня безликим, немым и бесполезным духам, а вполне себе дееспособные, как при жизни (опять же, наверняка причина в доме). Вот и должен же быть над ними и господин им под стать!

Но вот незадача. По историческим документам выходила не самая радужная перспектива для ныне здравствовавшего владельца – сколько бы Олдричей не отходило на «тот» свет в самом доме, никто из них не оставался бестелесным духом-властителем. Вот и посвятил оставшиеся годы барон на поиски неких документов, в которых должна отыскаться подсказка на мучивший его вопрос: почему Олдричам нельзя остаться, а простолюдинам (не всем, правда) можно?

– В доме должен быть тайник, непременно! – вбил в свою упрямую голову почтенный господин. – И я его отыщу!

– Вам бы только по чердакам да по подвалам таскаться, господин барон. Не ровен час – на голову упадёт кусок штукатурки или ещё чего тяжелее, – упрекал ворчливый голос кухарки, когда Олдрич имел неосторожность озвучивать вслух насущное желание.

– Что опять стряслось, фрау Вилда? – терпеливо вздыхая, вопрошал владелец Рингкемпфера и закатывал глаза в ожидании свежей порции жалоб.

– А вот хотя бы Франц! – сетовал густой с хрипотцой голос кухарки, а голова в такт словам кивала.

– Что, снова? – вяло интересовался хозяин, надеясь на краткость ответа.

– Снова? Да он прохода не даёт нашей малютке! – взрывалась тут же, получавшая «зелёный» свет Вилда. – Девочке едва семнадцать лет минуло, а этот потасканный кот ей прохода не даёт. Приструните же его, в конце концов!

– Вилда, Вилда, – состроив кислую мину страдальца, парировал, как мог, Эрих фон Олдрич. – Ну какой в том смысл? Фройляйн Карлин давно не так юна, как выглядит: помнится, в том году ей исполнилось бы сто шестьдесят три, если бы она могла столько прожить. А Франц? Беднягу укокошила собственная жена! Вот это трагедия!

– Подумаешь! Заслужил кобелёк. Бедная его жёнушка, всё терпела, терпела.

– Фрау Вилда! – строго увещевал разошедшуюся прислугу хозяин, впрочем, добавляя примирительно. – Нет ничего страшного в том, что он флиртует с молодкой – всё равно напакостить он уже не может, потому что мёртв.

Как же трудно приструнить и призвать к порядку слуг, особенно, когда они призраки. А как ими управлять, будучи самому привидением? Вот ведь загвоздка!

– А вот моя проблема как раз не терпит отлагательств, – сетовал Эрих. – Я, как-никак, жив пока что.

– Вот именно: пока что, – холодно и осуждающе заканчивала диспут кухарка.

Происходили эти «милые» беседы, как правило, в обеденные часы, когда по заведённому обычаю жареная курица с тушёной капустой да печёной картошкой сменялись густейшим шоколадным пудингом, увенчанным сверху взбитыми сливками. Несмотря на недобрые намёки, Вилда и думать не думала каким-нибудь образом навредить хозяину дома или, не дай Бог, оставить того без обеда. Готовила эта почившая более семидесяти лет назад кухарка – что надо. Ну и как тут талии не пропасть?

И всё-таки долгожданный день для барона настал. Неожиданно, как и полагается, и когда он уже надеяться устал.

Франц, хоть и унаследовавший при живом существовании слабость к хорошеньким девицам, всё же слыл педантом и во всём, касаемо работы, придерживался строгих профессиональных правил. Именно он в один из дней отправился в закрытую часть дома, дабы оценить уровень прогрессировавшего упадка, и там же обнаружил…

– … стена бывшей господской спальни, она сильно осыпалась. А там, там, господин барон, в той стене – тайник! Небольшая ниша, в которой из-под обвалившегося кирпича проглядывает выступ деревянного ящика.

«Это он!» – воскликнул тут же Эрих фон Олдрич и ринулся в отгороженную половину «Борца», невзирая на настойчивые и убедительные возражения не только Франца, но и дамской части.

Несмотря на солидный возраст, барон воинственно прокладывал путь среди полуистлевшей мебели, вскарабкивался на горы мусора и сражался с целыми зарослями паутины – ох уж эти плетуны! только дай им простор, они заполонят своими сетями каждую пядь пространства. Франц послушно следовал за хозяином, давая подсказки, как и где лучше обойти досадные преграды.

И вот Олдрич переступил порог бывшей спальни. Как же здесь воняло плесенью! А горьковатая пыль лезла в нос и горло, норовя забить дыхательные пути. Пришлось барону достать носовой платок и приложить к лицу.

– Вот здесь, – указал лакей на темнеющий провал в дальней стене комнаты.

Дрожа от нетерпения и сладкой дрожи предвкушения, достопочтимый господин приблизился к обозначенному месту. Всё верно, из чернеющей темноты сырого камня торчал уголок деревянного ящика. Руки потянулись за таинственной находкой.

– Осторожно, господин! – предостерёг сзади голос Франца. – Стена в этом месте хрупка и никаких гарантий, что если сдвинуть ящик, она не рухнет и не придавит вас.

– Но я хочу вытащить его оттуда! – заупрямился живой домовладелец Рингкемпфера, кончики его пальцев уже с вожделением коснулись пыльной поверхности дерева.

– Лучше это сделаю я, а вы отойдите дальше, – учтиво предложил Франц.

Благоразумно, согласился барон и поплёлся в противоположную часть спальни. Убедившись, что хозяин на достаточно безопасном расстоянии, слуга приподнял ящик, который оказался величиной с детскую люльку, и потянул его из тайника. Как и предугадал Франц, старая кирпичная кладка не выдержала постороннего вмешательства, и значительная часть стены над пустотой ниши с грохотом обрушилась, сдобрив затхлый воздух клубами ещё большей пыли и застарелой штукатурки. Платок не мог справиться с таким натиском, и Олдрич стремительно убрался прочь за дверь былых покоев, дабы всласть откашляться и утереть раздражённые очи.

Из пылевой завесы дверного проёма выступила полупрозрачная фигура лакея, на руках которого, словно невесомая вещица, возлежал спасённый ящик. Подавив соблазн и внемля гласу рассудка, Эрих фон Олдрич с шествующим прямо, словно находка ничего не весила, Францем перешёл на жилую половину Рингкемпфера, и только войдя в кабинет, принялся вскрывать заветный артефакт.

Ящик, сохранившийся превосходно, поддался не сразу, что только усилило предвкушение. Под деревянной, добротно сколоченной крышкой обнаружился ворох старой одежды более чем вековой давности и нечто прямоугольной формы, заботливо завёрнутое в промасленную толстую телячью кожу. Именно к безымянному прямоугольнику и потянулись руки барона.

Под кожаным покровом таилась безымянная папка из такой же телячьей кожи, но более тонкой выделки, а внутри – рукописные листы бумаги. Дневник! Так вот, что он искал так долго. И был прав, – чёрт всех бери! – прав, что манускрипт существует.

– Я должен их прочесть, Франц, – обратился он к лакею. – Будь любезен, оставь меня наедине с бумагами.

– Разумеется, господин барон, – сдержанно кивнул слуга, пробубнив себе под нос, удаляясь. – Вся грязная работа – Францу, а сливки – хозяину.

Прошло полчаса, прежде чем Олдрич смог разобрать каракули предка: уж больно коряво тот писал свои мысли. И узнал он в послании из прошлого следующее: Рингкемпфер никого против воли своей не неволил, в нём оставались те, кто сам не желал его покидать. Если же таковые «невольцы» появлялись, а они в каждую эпоху имелись, то им нужно было напомнить причину их нежелания, и тогда они освобождались. Но у всего цена, и она назначалась в самом конце.

Так может, потому никто из владельцев прежде не становился неприкаянным духом дома, что не имелось на то причин? Ведь за долгую историю «Борца» под его сводами кто только не умирал своей ли смертью или от чьей-либо руки.

Значит, Эриху фон Олдричу остаётся придумать вескую причину не оставлять дом после своей кончины, чтобы оставаться здесь навеки вечные. Одна из них тут же нашлась: отсутствие прямых наследников. Барон, последний прямой потомок достославной фамилии, так и не обзавёлся семьёй. А оставлять Рингкемпфер какой-то седьмая-вода-на-киселе родне не горел – в теперешнее время земля под домом стоила дороже самого здания и предприимчивые родственнички наверняка без сожаления отдали бы легендарного «Борца» под снос, а после продали землю под строительство безвкусного торгового центра. От одной мысли об этом святотатстве барону становилось дурно.

Нет! Никаких продаж, тем более сносов. Рингкемпфер стоял, и будет стоять, а барон позаботится о своём доме и после смерти.