Песочный человек

1 глава

Я могла бы поклясться, что уже видела его однажды во французском метро. Я помню серые, грязные стены, лабиринты подземелья, напоминающие трущобы, неопрятную, спешащую толпу, свое чувство брезгливости, и вдруг я увидела его. Потому что он выделялся среди толпы своей утонченностью. Он был одет в костюм песочного цвета, в руке держал щегольскую трость, поигрывая ею, над его губами, изогнутыми в насмешке, виднелась тонкая ниточка усов, а еще он смотрел на меня. Будто бы тоже вычислил мою непохожесть среди серой массы. Я прошла мимо, но что-то тянуло меня вернуться назад… Не то, чтобы он просто показался мне красавцем, не знаю, он поразил меня. Сквозняк словно шептал мне в уши: «Обернись, обернись»… Я обернулась. Его уже не было. Мне даже показалось, что это просто мое видение. Мираж. Или призрак. А скорее всего, моя усталость.

Я тогда окончила первый курс одного из престижных и модных Московских ВУЗов, в котором преподавали все мои предки. Раньше это был обычный педагогический институт, где моя бабушка преподавала на кафедре истории. Моя мама тоже стала преподавать историю, но уже не в педагогическом институте, а в Гуманитарной Академии. Все предки моего генеалогического древа выбирали ветвь истории.

Я тоже поступила на факультет истории религий и мировой мифологии. Мне это было интересно. Мама и отец не возражали, поскольку оба писали диссертации: отец – о закате Египетской империи, мама – о татаро – монгольском иге. Интересы у них оказались разными даже в истории. Поэтому, когда я окончила первый курс, они уже были в разводе. Мама уехала преподавать в Питер, я осталась жить в двухкомнатной квартире в Медведково, а отец женился второй раз на искусствоведе Элен и улетел во Францию. Собственно, поэтому я и оказалась тогда в Париже. Ну, или почти так. Мой преподаватель мифологии, профессор Озоновский, уважаемый человек, полетел вместе со мной. Чтобы познакомить меня с мистическими местами Парижа. Он был моим научным руководителем. И у нас был роман.

До Озоновского у меня был только скрипач, мы хотели пожениться и даже выбирали пригласительные открытки на нашу свадьбу. А потом появился Озоновский и словно навел на меня морок.

А потом я увидела в толпе Парижского метро этого человека в песочном костюме и с тростью, и мельком подумала, что так, должно быть, мог выглядеть молодой Озоновский. Потому что Озоновскому было сорок пять, он был мил, нежен, умен, галантен и хорош в любви. А тот человек в толпе Парижской подземки был немного старше меня. Он был утончен, судя по усмешке – остроумен, интригующе язвителен и, должно быть, в постели творил чудеса, равные сотворению Земли… Мысль была пронзительна и чиста, как крик, как первозданная глупость, но я так подумала.

А еще я подумала, как это здорово, быть рядом с молодым мужчиной и сходить с ним с ума. Что я делаю рядом с Озоновским? Как это произошло? Но я была измотана впечатлениями и у меня было какое-то скомканное сознание.

Человек в песочном костюме был всего лишь невнятным эпизодом, о котором я вскоре позабыла. Да и самого этого человека я как следует не рассмотрела. В памяти отпечатались его костюм, трость, бледность, усики, утонченность – и все. Цвет волос, глаз, само лицо – словно были размыты…

Я вернулась в Москву и с головой окунулась в учебу. Наверное, я просто подсознательно запрещала себе думать о чем-то еще.

К окончанию академии моя мама уже прочно обосновалась в Питере, а отец, в последнее время страдавший высоким давлением, умер. Удар. Он оставил мне в наследство свой дом в Подмосковной деревне.

Вот там я и увидела снова этого человека из Парижского метро.

* * *

Отцовский дом в Подмосковье был небольшим, но включал в себя все блага человеческие: газ, электричество, горячую и холодную воду, а так же туалет с ванной комнатой. Отец не так давно сделал ремонт, хотел приезжать сюда летом.

Когда-то это была обычная деревенька, но не сейчас. Вместо старых домов строились коттеджи. Из Москвы хотели вырваться все, более-менее обеспеченные люди, жить рядом с лесом и рекой. Мне, можно сказать, повезло больше всех. Потому что дом отца стоял на краю деревни, на самом отшибе, до леса и реки – рукой подать. Вот это и навевало страх. Так как фонари заканчивались уже ближе к дому, а вокруг лежала темнота и тишина…

В этом доме я оказалась в канун Рождества. Приехала туда со своей подругой Ритой. Мы лишь намеревались обозреть наследство и уехать, решая, что делать с домом. Обосноваться или продать. Но когда мы собрались уезжать в Москву, моя машина сломалась. Нам предстояло ночевать в Подмосковье. И от этого было неуютно.

Сначала мы решили проблему пропитания. Прошлись по всем, так сказать, крестьянским домам, и накупили еды: мяса, картошки и овощей. И даже купили две бутылки наливки. Нам повезло, что было тепло, а деревенские жители даже радовались городским сумасбродкам. В какой-то избе нам один мужик продал фонарь. За этот фонарь мы ему заплатили с лихвой.

– Да вы не бойтесь, девки, – сказал нам напоследок довольный мужик, – Идите спокойненько. У нас тут все тихо. Охрана даже имеется. А хотите, я Симку кликну, она вас проводит.

– Это кто? – спросила я.

– Ясно дело, собака.

– Давайте, – согласилась Ритка.

Так мы и шли до дома. Ритка с фонарем, и я с Симкой. Вернее, Симка шла впереди нас. У нее были черные уши и нос, и палевый окрас, как у сиамской кошки. Наверное, из-за этого окраса собаку и прозвали Симкой.

– Слышишь, Марусь, – сказала Ритка, – Тут не просто можно жить. Тут нужно жить.

– Только не одной, – не согласилась я. – Тут жутко!

– Так у тебя же Озоновский есть.

– А еще нужно трое ребятишек, парочка собак и кошек. Тогда, может, я перестану испытывать страх от этого безлюдья. И то летом. Когда темнеет поздно, светает рано, а ночи светлые.

– Трусиха, – хмыкнула Ритка. – Начиталась легенд и мифов в своей Академии. Подумай только! Свой огород! Овощей, фруктов и ягод на всю зиму хватит. А еще завести кур, гусей и уток. Всегда будут яйца и мясо. Завести корову, и всегда будет молоко. И мясо, опять же. Ни на что не нужно тратиться. А летом в лесу землянику собирать и грибы. На зиму, опять же, столько банок закатать можно! Рай!

– А кто курам головы рубить будет? Озоновский? Ты представляешь его с топором в руках? Да и я не дам убить ни одной птицы! Не говоря уж о корове.

– Ничего, своих птиц – коров продашь. Купишь на эти деньги готовое мясо, – вышла из положения Ритка.

– Все у тебя так красиво, как в сказке, – протянула я. – Только Озоновский не будет здесь жить. Он истинно городской житель. Ему важна только его работа. На все остальное ему плевать. На весь твой рай с овощами и грибами, лесом и рекой, вместе взятыми…

– А тебе, что, тоже плевать?

– Не знаю… Все у тебя так звучит, что хоть сейчас кокошник доставай… Просто мне кажется, я не такая…

– Такая – не такая, – передразнила меня Ритка. – Дураки вы с Озоновским. В любом случае, этот дом нужно оставить на лето.

– Мы уже почти пришли, – обрадовалась я. – Слушай, а куда Симу девать? Давай ее в дом возьмем?

– Давай, без проблем! Я люблю собак!

– Просто тебе тоже страшно, – сказала я.

– Я этого и не скрываю, – ответила Ритка.

Сначала мы накормили Симу. Потом приготовили себе картошку с мясом, луком, чесноком и морковью, накрыли стол… Постепенно мы выпили. Каждая по бутылке.

Страшно нам уже не было. Было весело. А еще потянуло на мистику. Канун Рождества, все-таки. И декорации соответствующие: деревня, дом на отшибе, лес, река, полнолуние… И Рита решила погадать на зеркалах. Мол, суженый – ряженый… Хотя и у меня, и у Риты суженые уже были. Разве это нас, после бутылки деревенской наливки, могло остановить?

Рита в последнюю минуту струсила. Я оказалась храбрее.

Ритка села рядом со мной, закуталась в черную шаль, гдо только такую нашла, чтобы ее не было видно в зеркальном коридоре, и подглядывала одним глазком…

… Но даже Ритка его увидела…

Толкнула меня в бок и заверещала:

– Чур меня! Чур меня!

Я тоже стала кричать «Чур меня», но я его увидела. Этого человека с усиками и тростью в костюме песочного цвета. И когда я закричала это «чур, меня», человек в зеркале стал таять, как туман над рекой. Я бы даже не удивилась, если бы последней в зеркале растворилась его улыбка. Как у Чеширского кота.

Потом мы обе вскочили, зажгли свет, погасили свечи, убрали зеркала, и все это время орали, как ненормальные. Собака Сима тоже исходила лаем и рычала. Не могу сказать, что ее так напугало видение в зеркале. Скорее, две истерички, которые увели ее из родного дома.

Я даже хотела разбить зеркала, но Ритка мне не дала.

– Ты что, Марусь, счастья пять лет не будет!

В ту ночь мы так и не уснули в этом доме. Я сразу же позвонила Озоновскому, – мобильник тут брал, – и истерично потребовала, чтобы он за нами приехал. Озоновский, конечно, помчался за нами. А пока мы его ждали, я спросила у Ритки:

– Ты его видела?

– Ага. Жуть. Чур меня.

– Ты видела? У него песочный костюм, трость и тонкие усики над губой.

– Что? – Ритка смотрела на меня во все глаза. – Ты так его разглядела?

– А ты? – рассердилась я.

– Я просто увидела серое пятно.

– Вот, блин, ты дура!

– Это ты дура, блин! Это же твой суженый был, вот ты его и разглядела, а не я. Ты гадала, ты, а не я!

– Никакой это был не суженый! – сопротивлялась я. – У меня есть Озоновский!

– А кто это тогда был? – дрожащим голосом спросила Ритка.

– Мираж.

– Призрак… – жалобно прошептала Ритка. – Надо было три бутылки брать.

– Не надо было гадать. Это была твоя, кстати, идея!

– Ты закончила такой факультет и еще ни разу не гадала на зеркалах! Считай, это был эксперимент! – сказала в свою защиту Ритка.

– А не пошла бы ты со своими экспериментами? – фыркнула я. – Для чистоты эксперимента нужно быть трезвой и одной.

– Тогда бы с тобой точно случился родимчик! И вообще, нам померещилось. Это все деревенская наливка. Больше мы ее пить не будем!

– Просто я больше сюда не приеду, – неуверенно сказала я. Не смотря на страх, дом был хорош. А пленер завораживал.

– Ты что, Марусь…

– Ну, по крайней мере, я не приеду сюда одна. И с тобой. – Решила я и кивнула головой для убедительности. Дом мне очень понравился.

Потом, наконец-то, приехал Озоновский, напугав нас до одури звонком в ворота.

Мы с Риткой и Симой погрузились в машину.

Сначала Озновский отвез «по месту происки» Симу и сумку еды, которую мы с Риткой не одолели. И Сима, и хозяин Симы были счастливы.

Потом Озновский повез домой Ритку.

– Ну, Мария, начинай, – сказал Озоновский. Я долго ждала этой фразы. Ритка поежилась.

– Сережа, не сердись. Ну, понимаешь, канун Рождества. Дом в деревне. Ну, мы решили погадать на зеркалах…

– Сначала вы выпили наливки.

– Нам было страшно, Сережа…

– А нельзя было сразу позвонить мне, Мария, и сказать правду, а не придумывать, что у вас с подругой все в порядке и вы переночуете в доме?

– Ну, Сереж, как ты не понимаешь… Мы решили устроить как бы девичник… Рождественскую сказку…

– Да, – вякнула Ритка и заткнулась. И снова поежилась.

– Мария, я тебя не понимаю, – покачал головой Озоновский. – Ты – одна из лучших моих выпускниц. Ты пять лет изучала мифы и легенды народов мира. Ты уже почти полгода сама преподаешь на факультете, которой окончила. Рассказываешь студентам про сказки… И после этого ты не боишься…

– Сергей Петрович, ну, вы загнули! – протянула Ритка. – Чего сказок-то бояться!

– Рита, помолчи, – прошипела я.

– Маргарита, вы просто не понимаете, – не смутился Озоновский. – Мифы и легенды не возникают просто так. Тем более, все мифы и легенды похожи между собой. И это тоже не простое сходство. Даже обычные сказки повторяются. А почему? Вы помните присказку? В сказке – ложь, да в ней намек… Даже сказки нужно верно толковать, Маргарита. Вот кто такая Баба Яга, а?

– Ну, бабка на помеле. Бабайка, короче. Ей детей пугают, – растерялась Ритка, послушно отвечая.

– А почему ей пугают? – несло Озоновского.

– Чтобы дети слушались, – ошарашено ответила Ритка.

– Не верно, Маргарита. Не зрите в корень. Почему дети должны слушаться, чтобы их не утащила бабайка, а?

– Ну… ну… – совсем потерялась Ритка.

– Вот! – воскликнул Озоновский. – Вы не знаете! А между прочим, Маргарита, Баба Яга символизирует в сказках покойницу. И избушка ее на курьих ножках – это древнее захоронение. Живым людям не нравится запах мертвого тела. А мертвым не нравится запах живых. Поэтому-то Баба Яга всегда восклицает: «Фу, фу, человеком пахнет»…

– Боженьки мои, – прошептала Ритка. – И ты, Маруся, не рассказывала этого?

– Когда это тебя сказки интересовали? – с обидой припомнила я.

– Словом, все придания имеют реальную основу, – продолжил Озоновский. – И гадания – это…

– Это нельзя! – выпалила Ртика, как примерная ученица.

– Правильно, Маргарита, – кивнул Озоновский. – Потому как гадание – это бесовщина. И кто нам может явиться в зеркале? Только дьявольский дух.

– Мамочки мои, – прошептала Ритка.

– Вы хоть «Чур, меня», – сказали? – вопрошал разгневанный Озоновский. Мне всегда нравилось, как он злится.

– Ага, – выдавила из себя Ритка. – Я больше никогда не буду гадать.

– И это верно, – прикрикнул мой профессор и любовник по совместительству.

– Сережа, хватит, – сказала я.

– Что?

– Ритке пора выходить.

– Ах, это…

Напуганная сверх меры, Ритка вылетела из машины пулей. Она даже не сказала «До свидания» или «Пока».

Мы подождали, когда она включит в квартире свет и помашет нам из окна рукой. Потом Озоновский поехал. Он долго молчал, а я не решалась заговорить первой. Наконец, я не выдержала и робко спросила:

– А что будет с моей машиной, Сережа?

– Ничего. Починят. Доставят. Все, как полагается.

– Спасибо.

Озоновский опять замолчал. Потом он вздохнул и осторожно спросил:

– Почему ты сразу не позвонила мне, Маша? Я бы приехал и забрал вас.

Какой же он зануда! Как я раньше этого не замечала? Главное, не психовать и отвечать на его нудные вопросы.

– Я уже говорила. Нам захотелось интересно провести канун Рождества. Это был тот самый случай. Хоть и было страшновато, в этом-то и был интерес! Ты не понимаешь! Ты в лагере никогда не отдыхал?

– В каком лагере?

– Ну, в сосновом бору, летом, естественно.

– Я… Не важно!

Понятно, – подумала я. Опять тайны. Про себя Озоновский говорил мало и скупо, по сути, я ничего про него не знаю. Сергей на все мои расспросы отвечал, что не любитель предаваться воспоминаниям. Довольно – таки часто я злорадно думала, что и про меня Озоновский знает далеко не все. Я вздохнула.

Домой мы вернулись в три часа. То ли утра, то ли ночи. Это неоднозначный час. Граница. Граница между ночью и утром. Как сумеречная зона.

Мы легли спать. Вернее, это, может быть, Озоновский лег спать. Я же стала целовать его. И он стал мне отвечать, как же иначе… Мне всегда нравилось заниматься с ним любовью.

Озоновский сразу увлек меня, как только я его увидела, зашедшего в первый раз в аудиторию… Он смотрелся моложе своих лет, был подтянут, привлекателен, обаятелен… И знал столько сказок, легенд, мифов…

Вот только этой ночью, занимаясь с ним любовью, я представляла себе Песочного человека… Вернее, я не хотела этого, но… это было как наваждение. Меня просто преследовал этот образ. И образ казался таким влекущим и прекрасным, что, грубо говоря, я занималась любовью с Песочным человеком, а не с Озоновским. И ничего не могла с собой поделать. Да и не хотела, если честно. И когда я это поняла, мне стало не по себе…

Перед тем, как уснуть, Озоновский спросил:

– В зеркале ты видела не меня?

– Нет, Сережа. Нет. Но это был человек, чем-то на тебя похожий. Только моложе лет на двадцать.

– Господи… – как-то странно произнес Озоновский.

– Что? Что, Сережа? – заволновалась я.

– Нет. Ничего. Но ты же больше не будешь гадать?

– Нет. Обещаю. Тебе. И себе. Не буду. Конечно, не буду. Сереженька, милый, что случилось?

– Ничего. Пока – ничего.

– Сережа…

– Забудь. Все хорошо. Ты же любишь меня?

– Господи, конечно! – тут же воскликнула я, покривив душой.

– И я тебя очень люблю, Маруся. Значит, все будет хорошо.

Не знаю, сразу ли уснул Озоновский. А вот я долго ворочалась с боку на бок, пытаясь разгадать, что со мной происходит. Не влюбилась ли я в придуманный мной образ? Ведь это же бред, полный бред! Еще более глупо тут же охладеть к Озоновскому… Это куда годится? Я попыталась внушить себе, что просто нахожусь под впечатлением от гадания. Мне это удалось, и я вскоре уснула.

Но как я себя не обманывала, Песочный человек встал между нами с Озоновским. Глупо, дико, смешно, но это так. С этого самого момента я всячески пыталась избегать близости с Озоновским. И что еще тяготило меня – это невозможность рассказать об этом Ритке. Она меня не поймет. Я сама себя не понимала. Поэтому я осталась с Озоновским и уговаривала себя выбросить из своей головы нелепые фантазии и жить дальше, как ни в чем ни бывало…

*** *** ***

2 глава

Как раз по календарю шли святцы. Словом, неделя гадания. Каникулы в Академии уже закончились. И тут ко мне заходит секретарь, и с многозначительной улыбкой вызывает к Озоновскому. На работе мы никогда не позволяли себе с Озоновским никакой интимности. А я не реагировала на кривые усмешки.

Я зашла в кабинет к Озоновскому, и он тут же кивнул мне головой на стул, стоящий напротив. Я послушно села.

Озоновский носит очки. И у него есть привычка протирать стекла очков, даже если те в этом не нуждаются. Словом, это как закурить сигарету курильщику с десятилетним стажем. Словом, это хоть какое-то занятие, когда ты волнуешься.

Еще у Озоновского везде лежат салфетки. Чтобы протирать стекла очков. Везде. В карманах брюк, пиджаков, пальто, в портфеле, в ящиках стола, везде…

И сейчас, жестом фокусника, Озоновский достал салфетку, снял очки и начал протирать стекла. Я сидела и ждала. Наконец, Озоновский бросил салфетку в корзину, надел очки, поправил их указательным пальцем…

– Сергей Петрович, вы что-то хотели? – поторопила я его. Мне надоел этот маскарад с очками и салфетками.

– А? А, да. Да, да… Знаете ли, Мария Михайловна, вы отправляетесь в Париж, на стажировку.

– Что-о?

– Да, Мария Михайловна.

– Нет, Сережа! – Плюнула я на все церемонии. – Почему я? Не хочу. Не люблю Францию. Не люблю Париж. И вообще, сейчас там постоянные демонстрации, страна на грани коллапса, а ты говоришь о какой-то там стажировке?!?

– Ты не француженка, не пенсионерка и не безработная. Тебя никак не коснутся никакие демонстрации, Маша, – тоже отбросил церемонии Озоновский. – Ты поедешь в католическую школу. А ее, как ты понимаешь, мало волнует увеличение пенсионного возраста или как там это называется…

– Вот-вот, Сережа, ты плохо знаешь новости, – воскликнула я. – Тебя волнует только что-то мифическое и эфемерное!

– Это моя профессия, Марусенька, – усмехнулся Озоновский и молниеносно достал откуда-то салфетку.

Ловкость рук, как говорится, и никакого обмана. Если бы Озоновский остался вдруг без работы, он бы запросто устроился иллюзионистом в цирк.

– Школа находится достаточно далеко от центра… Недалеко от небольшого книжного магазинчика, – зачем-то сказал Озоновский. Я нахмурилась.

– Ты говоришь аргументы?

– Наверное… Школа, как бы это сказать, хорошо запрятана на узкой парижской улочке. Надо уйти с небольшой площади, которая располагается у книжного магазинчика, идти прямо, подняться на небольшой склон, затем спуститься, свернуть налево, а потом идти прямо и перед тобой возникнет большое серое здание, немного мрачное, в готическом стиле, с каменными горгульями на крыше…

– Ты решил мне рассказать сказку? – Ясно, что Озоновский меня соблазняет, а я не намерена поддаваться.

– Не понимаю этой твоей нелюбви, Маша. Ты же любишь море? Францию омывает Средиземное море. И даже Атлантический океан. Только представь себе! Океан!

– Какое это имеет отношение к Парижу? – зло спросила я и вздохнула. – Ничего не понимаю, Сережа. Зачем мне нужна эта католическая школа, а?

– Тебе это нужно, Машенька. – Озоновский снова начал протирать стекла очков. – Недавнее гадание на зеркалах подтолкнуло меня к этому ответственному шагу.

– Что-о?

– Помолчи, Мария. Дай мне сказать. – В голосе Озоновского появился металл. Я притихла. – Мария… Ты до сих пор считаешь изучение и преподавание мифов прекрасным времяпрепровождением, а это не так. Я даю тебе возможность убедиться в этом.

– Даже если это и так, зачем? – вдруг спокойно спросила я.

– Я заметил и почувствовал, как ты изменилась после того гадания на зеркалах, Маша. – Озоновский взглянул на меня. – Рита забыла. А ты – нет. Для Риты это было забавой. А для тебя?

– Вот уж не думала, что ты, Озоновский, психолог! – бросила я с досадой. – Не Ритка гадала, а я.

Это было слабым оправданием, но должна же я была сказать хоть что-то!

– Ты должна помнить из учебы, Маша, что наша суть состоит из двух частей. Одна часть в нас от бога, другая – от дьявола. И, к сожалению, дьявол всегда сильнее в человеке. Иногда это может разбудить демона. И если он проснется, его нужно убить… Понимаешь?..

– Нет! Бред какой-то! Ничего не понимаю! Мне что, нужно кого-то убить в католической школе?

– Не ерничай, Мария, – устало сказал Озоновский и повертел очки в руках. – Я вижу, что дьявольское начало в тебе очень сильно и влечет тебя. И я должен разрушить эти чары. Ты должна понять, что все эти чары – один обман. Ты должна пройти через это. Ради себя…

– Это звучит как бред, Озоновский, – тяжело вздохнула я. – Может, тебе, черт побери, пора на пенсию по выслуге лет или как там это называется… Ты чересчур проникся мифами и сказаниями безграмотных людей, которые бы умели от страха при виде обычного мобильника.

– Вот видишь, Мария, я прав, – пожал плечами Озоновский. – Ты не веришь. А меня считаешь старым маразматиком. Решено. Ты летишь в Париж.

– Вот как… Ты все решил за меня?

– В этой области я принимаю решения, как твой научный руководитель. Когда я принимал тебя на работу, сказал коллегам, что это для опыта, что ты собираешься написать диссертацию. Да. Я все решил. Для твоего же блага. Когда-нибудь ты это поймешь.

– Да?.. Значит, насколько я поняла, ты бросаешь меня черт знает куда для черт знает чего во имя моего блага? Так? Ты рискуешь мной во имя любви ко мне, так?

– Совершенно верно, Мария. Не зря ты считаешься одной из лучших моих выпускниц.

Мы долго смотрели друг на друга. Я была вне себя от бешенства. Мне хотелось выхватить из рук Озоновского очки, бросить их на пол и раздавить каблуком…

– Ты можешь ненавидеть меня, – кивнул Озоновский. – Но, по крайней мере, я даю тебе отличный шанс. Прекрасную путевку в жизнь. Ты с блеском защитишь диссертацию.

– Ты, конечно, много сделал для меня. Как ты думаешь. Но для меня ли? Меня здесь ненавидят, считают карьеристкой. И диссертацию я писать никогда не собиралась. Это все твои фантазии. Это я все делаю для тебя! После учебы ты меня пристроил рядом с собой. Зачем? Чтобы держать под контролем моих демонов, так, да?

– Машенька… Маруся, – забормотал подавленный Озоновский.

– Хорошо. Я полечу в Париж. Объясни, зачем, – снова спокойно спросила я, поборов волну злости и отчаянья.

– В Парижской католической школе произошло три несчастных случая…

– А… Насколько мне понятно, все это как-то связано с кознями дьявольскими, так?

Озоновский вдруг как-то улыбнулся… Так, как он еще никогда не улыбался и положил, наконец, свои очки на стол.

– Я тебя очень люблю, очень…

– Мне все равно, – сказала я, но сердце мое екнуло. Жестоко было так говорить. – Я, конечно, полечу в этот проклятый Париж, в эту католическую школу, напишу диссертацию, но, знаешь ли, я от тебя ухожу.

– Я знаю. Прости.

– Извини, не могу. Когда вылетать?.. – Я встала и вдруг крикнула, – Боже, я ненавижу самолеты! Я боюсь летать! Озоновский, отстань от меня! Я не хочу писать никакую диссертацию! Дай мне просто уйти от тебя!

– Ты вылетаешь завтра вечером. Билет, виза, загранпаспорт – все оформлено и находится у меня. В кабинете. В верхнем ящике стола. Там же лежат деньги. Их больше, чем достаточно, так что тебе будет спокойно даже в стране, находящейся в коллапсе. К сожалению, в нашем мире деньги решают больше, чем они того стоят. В католической школе знают о твоем прибытии и ждут. Там же тебе отведут комнату. В крыле, где живут некоторые преподаватели. Не стану вдаваться в подробности. Ты сама во всем разберешься, Мария… Ну, вот и все.

– О… Все так серьезно…

– Да, Мария. Да.

– Я могу передумать?

– Можешь, конечно. Я не могу тебя заставить. Но… Директор католической школы – мой сын. Он твой ровесник. Немного старше, впрочем… Но эта разница – даже не разница, не правда ли?..

Озоновский взял очки, снова выхватил откуда-то салфетку, и начал протирать стекла. Он что, намекает на нашу разницу в возрасте? С чего бы вдруг? Или никакого намека нет, просто констатация?

– Я думала, у тебя нет детей, – растерянно сказала я и снова села. – Мы пять лет вместе и ты ни разу не сказал о своем единственном сыне? Или он у тебя не единственный? Может быть, есть еще единственная дочь?..

– У меня один сын. Это сын от моей первой девушки. Нам было всего восемнадцать, когда он родился… Ее звали Лали. Ее прабабка, бабка, мать – все владели тайнами магии. И Лали тоже. Поэтому сын у нас получился не совсем обычный.

– Если Лали – ведьма, то в каком понимании? Это сейчас ведьмы считаются союзницами дьявола. Раньше они считались творящими добро, а темными считались феи. Твоя Лали – кто? Просто колдунья? Без определенного рода занятий?

– Я в этом не успел разобраться. Вернее, не захотел… А вот наш с Лали сын… Бойся его, Мария. Прошу тебя, поосторожнее с ним. Он – страшный человек.

– Это ты – страшный человек, Озоновский. Ты слышишь, что ты говоришь? – воскликнула я. – Я пропускаю твое заверение о том, что у тебя плохой сын, хотя, конечно, сам отец, боюсь, был все эти годы отнюдь не на высоте. Но если предположить, что твой сын – мерзавец, зачем ты меня к нему отправляешь?

– Он не мерзавец, Маша. Он честный, справедливый… – Озоновский вздохнул, поерзал, снова вздохнул… – После смерти Лали ему остался в наследство дом, но он его продал и на вырученные деньги основал школу. А ему тогда было всего двадцать лет. Я, конечно, тоже ему помог. Он живет в самой школе и…

– Стоп! – прервала я Озоновского. – Если ты так хорошо знаешь всю эту историю, значит, общаешься с сыном? Бываешь в его школе. Но зачем ты скрываешь ото всех своего сына, скажи, я не понимаю!

– Мой сын – действительно страшный человек. Потому что он может подчинять своей воле и его справедливость, как тебе сказать… Справедливость бывает разная и не всегда она бывает одинаково хороша для людей, так как…

– Хватит!

Я вскочила со стула и стала озираться в поисках стеклянных вещей. Чтобы расколошматить их к чертовой бабушке! Озоновский снял очки, снова положил их на стол… Я схватила эти очки, кинула их со всей силы на пол и наступила на них каблуком. Еще раз. И еще. И еще…

Потом выдохнула, поправила растрепавшиеся волосы, подошла к двери, взялась за ручку и спокойным, ровным голосом сказала:

– Я полечу в Париж обязательно. Мне жаль вашего сына. Надеюсь, он совсем не похож на вас. И надеюсь, мы найдем с ним общий язык, в отличие … Ладно… До свидания… Прощайте, Сергей Петрович. Всего доброго.

Я вышла из кабинета, с силой хлопнув дверью. Звук оглушил меня.

Ноги мои стали непослушными, мягкими, какими-то ватными и я боялась упасть в обморок. Хотя я никогда не падала в обмороки.

Сейчас я соберу все свои вещи из квартиры Озоновского, не оставлю ни одной мелочи, типа помады, заколки, шпильки или сережки, и увезу все эти вещи к себе домой. В деревню. Да, да, в подмосковный деревенский дом, оставленный мне отцом в наследство.

… Когда в кабинете Озоновского я достала из верхнего ящика стола билет в Париж на завтрашний вечер, бумажку с адресом школы, я вдруг разрыдалась. Я рыдала так горько как, наверное, Золушка рыдала перед кучей золы, смешанной с чечевицей, в тот вечер, когда шел бал во дворце…

Мне казалось, что вся моя жизнь разбилась. Вдребезги. И из-за чего? Из – за кого? Из – за Песочного человека? А еще я подумала, что Озоновский, возможно, догадывался о моих фантазиях и все равно занимался со мной любовью. Эта мысль была еще более отвратительна. Ладно, саму себя я всегда успокаивала тем, что это бред и ерунда. А Озоновсикй? Он – то к этому вон, оказывается, как серьезно относился! Ужас!

Я считала Озоновского предателем, предателем вдвойне, и у меня болело сердце. Оно так болело, что готово было разорваться в моей глупой груди. Я испугалась, что умру, и позвонила Ритке. Сквозь рыдания я крикнула:

– Рит, скорее ко мне, в квартиру Озоновского! Мне плохо, Рит!

– Еду, еду уже, не умирай, – отреагировала подруга и бросила трубку.

*** *** ***