Верхом на звезде

15

Я зашёл в ОВИР моего района, который был тогда через дорогу от кинотеатра «Победа», заполнил там необходимые бумаги, отдал свою фотографию, которую вклеили в карточку. Потом надо было зайти в банк и получить от Криса 30 долларов по «Вестерн Юниону». Часть этих денег пошла на оплату услуг ОВИРа. Я вернулся туда с банковской квитанцией, и мне выдали приглашение. Я поинтересовался, может ли Крис провезти через границу портостудию.

– Какую-какую студию? – насторожился человек в форме, который принимал у меня документы.

– Портативную студию звукозаписи. Мой знакомый – музыкант, он хотел бы записать альбом в Минске.

– Ну если альбом. Я вообще-то не в курсе, тебе лучше позвонить на таможню, – ненавижу эту их привычку «тыкать», – но, по-моему, всё, что не превышает стоимости 5000 евро и не на продажу, можно провозить.

Он вырезал кусочек из квитанции, куда-то приклеил и протянул мне приглашение.

Я поблагодарил и пошёл на главпочтамт, чтоб послать приглашение по почте. На главпочтамт дойти просто: поднимаешься на проспект, сворачиваешь направо, и через квартал ты у цели. Я не буду тут предаваться размышлениям об ужасном сталинском ампире, которым застроен наш проспект, тем более мне этот ампир не кажется таким уж ужасным. Нормальный такой ампир.

После того как я заплатил за пересылку, у меня оставалось ещё долларов пять. Довольно внушительная по тем временам сумма. Если тратить только на алкоголь, то, наверное, ящик пива купить можно. Я сел у почтамта на 69-й автобус (Вокзал – Кирова – Свердлова – просп. Ф. Скорины – Ленина – пл. Свободы – просп. Машерова – Сапёров – Тимирязева – просп. Пушкина – М. Лынькова – Масюковщина) и поехал назад.

Когда я подошёл к училищу, Шурик уже заканчивал играть. Под открытым окном кабинета, где проходил экзамен, собрались все наши: Вадим, Андрей, Женька, Костя пришёл с консультации. Из окна раздавались последние звуки «Tender Surrender», которая вызвала когда-то такой восторг у Криса Мартина. Затем из окна послышались аплодисменты, очевидно, хлопала комиссия, за ней стали хлопать мы. Я немного расстроился, что пропустил выступление Шурика.

Вскоре вышел он сам.

– Ну как? – спросил я.

– А, – махнул рукой, – каб не гаўно, так трошкі нічога.

– А поставили-то что?

– Наверное, «пять», а то и все «два»!

Шурик был явно доволен, и его радость передалась нам. Но результаты должны были объявить позже.

Я заметил, что нет Лёхи, и спросил, куда они его дели. Мне рассказали, что Лёху забрала та со скрепками. Она смеялась всем его шуткам, а когда он сказал, что пойдёт искать туалет, вызвалась показать ему где.

Лёха догнал нас у знака «Слепые пешеходы», мимо которого мы шли к гастроному «Азарэнне». Даши с ним не было.

– Короче, пацаны, она на меня запала, – сообщил он. – Взяла за руку, спустились мы по ступенькам, подходим к туалету, а она меня не отпускает, заходит со мной. Начинаем сосаться.

Тут он в подробностях рассказал, как двигались их языки и где он нащупал пломбы.

– Не знаю, сколько прошло времени, мне уже скучно стало, тем более, что я в туалет хочу. И тут она стягивает с меня штаны… – мы поднапряглись. – Шурик же у меня ремень забрал, штаны сами сваливаются. И я чувствую, что она собирается у меня отсосать.

– Ты гонишь! – возмущается Костя. Нам не очень хочется верить в этот его рассказ.

– Не гоню! Честное слово. Я думаю, надо драпать. И вот я здесь.

Мы молчали.

– Нет, вы не понимаете, – оправдывался Лёха. – Не могу я, когда девушка мне нравится, позволить ей член сосать.

– А она что, тебе нравится? – спросил Вадим.

Лёхе было не до обид, он побежал за гастроном.

Потом мы пили пиво перед училищем, потом узнали, что Шурику поставили «пять», а Даше «четыре». Шурик забыл про свою пятку, и мы возвращались домой через озеро. Даша шла с нами, Лёха держался поодаль. На этот раз у Женьки не было фотоаппарата, и я помню только то, что Даша целовалась с Костей, а потом спала в обнимку с Вадимом.

16

Кажется, про одни эти виды из окна можно написать целую повесть. Каждый раз как я сажусь за ноутбук, то подолгу смотрю в окно, и пейзаж входит в меня, а затем незаметно – в текст. Не может быть, чтоб не входил. Окно определяет сознание, зуб даю.

Вот я у окна в Кричеве в старом доме моей бабушки, мне малы эти комнаты и этот сад, который раньше был совсем впору. Я сижу и придумываю биографию жене Криса. Дело в том, что я не очень хорошо с ней знаком, а для настоящего романа надо придумать настоящую биографию. И вот я решаюсь исследовать сайты русских жён в поисках того, что они ждут от заграницы. И я нахожу несколько отличных историй. Если удастся создать из них Катину биографию, то должно быть довольно реалистично.

Но в Кричеве меня хватает только на исследование сайтов. Я решаю учредить для себя стипендию. Одалживаю сто евро и еду на три недели в Бонн, где встречаю новый год наедине с романом. В Бонне селюсь в комнате своей давней подруги, которая в эти дни как раз на каникулах. Я живу на четвёртом этаже, что довольно высоко для Бонна, особенно для Ауэрберга – той окраины, где находится общежитие. За окном малоэтажная застройка, редкий немец выгуливает собаку, почтальон едет на жёлтом велосипеде. Больше ничего нет. Только голые деревья и петух на шпиле здешней церкви – церковь рядом с конечной небольшого зелёного автобуса. Глядя на всё это, я перечитываю истории, которыми поделились жёны иностранцев.

Мужчины в Германии боятся идти первыми на контакт. На улице никто не знакомится. В трамвае тоже никто ручку не подаст, не будет кокетничать, каждый тупо уставится в свой внутренний мир, там и существует.

Существо в страшных потёртых джинсах и мятой футболке не тянет на принца! Но это моё личное мнение.

Мой совет девушкам, которые думают, что не в деньгах счастье. Сначала надо представить жизнь без денег, а потом сто раз подумать, в чем же счастье?

Ко всему прочему, я не могла принять ванну или душ каждый день, т. к. расходовалось много воды, а это дорого, так что 2 раза в неделю – и хватит.

Так как по характеру я женщина сильная, всё это я выдержала и даже стала привыкать.

После всего я получила десяток писем, в которых излагались дикие гадости, и ещё он вкладывал в конверты мои фотографии, разорванные на мелкие кусочки.

Но я всё равно попытаюсь начать все заново!

Если бы я раньше прочитала ваши советы, возможно, я раскусила бы его быстрее.

Женщины, не повторяйте моих ошибок!

С уважением,

Сегодня я получила письмо от немца. По всем признакам выходило, что он вполне перспективный кандидат: 35 лет, не был женат, без детей, живёт в крупном городе и в качестве хобби играет в рок-группе.

Конечно, я спросила, какую музыку он играет, сочиняет ли её сам и т. д. В общем, проявила интерес, мужчины это любят.

В его втором письме я читаю примерно следующее: «Работа у меня, конечно, интересная (оказывается, игра в рок-группе уже его работа, а не хобби), но практически не приносит дохода. На существование, конечно, хватает, но это всё, что я имею на сегодняшний день. Возможно, мне придётся окончить университет, который я бросил в юности».

Я придумал Кате двух подруг, тоже жён бельгийцев. Назвал подруг почему-то… да какая разница, как я их назвал. Я поделил эти душераздирающие истории между ними поровну. Всё, что я знал про Катю, – это то, что она вышла замуж за бельгийского музыканта, а через год сбежала от него обратно в Минск. Через эти истории, через этих подруг я пытался понять, почему она это сделала. И ни хрена, надо сказать, не понял.

У нас есть такой литературный кружок. Я, Настя Манцевич и Кирилл Дубовский. Мы собираемся каждые две недели и обсуждаем наши романы. Мы с Кириллом их пишем, а Настя готовится. Непременное условие этих встреч – хвалить друг друга. Мы боимся, что у нас пропадёт желание писать. Так вот, даже на этих хвалебных встречах Кирилл не удержался и сказал, что глава про Катю звучит не очень естественно. Обычно таких девушек, как Катя, все невзгоды, которые я описал, не пугают, а наоборот радуют. А я описал, что Кате приходится жить в пригороде, каждый день слушать шум шоссе, ходить на реку между одинаковых домиков и т. п. Я списал эту картинку с Бонна, не буду врать. Мол, в этом тоскливом городе был парк, где к каждому дереву была прикреплена маленькая зелёная табличка с номером. Среди пронумерованных деревьев задумчивые бельгийцы выгуливали своих собак – у каждого было сразу по две, а то и по три, будто одной им было недостаточно. Тут же был небольшой пруд, на который однажды прилетела небольшая стая лебедей. Впрочем, этого как будто уже дожидалась троица бельгийских детей. Они выскочили из кустов и, лая на французском, стали швырять в лебедей камни. Птицы улетели.

Короче, ни фига это не Катя, а я хожу по набережной Рейна. В ветряные дни Рейн выходит из берегов, и набережную затапливает. Лебеди действительно есть. Они плавают около паромного причала. И немецкие дети – пожалуйста – бросают в них камни. До центра Бонна 7 километров, и я прохожу их пешком, чтобы не тратить 2,5 евро на трамвай. Иногда иду вдоль реки, иногда через город. Оба этих маршрута за три недели мне надоедают до чёртиков, и я очень хочу домой. Вот так и Катя, думаю я, так и Катя. А на самом деле я не знаю, как она. Знаю только, что она от Криса сбежала.

Мне остаётся надеяться, что на нас действовала одна и та же тоска, просто разными путями. И я, написав о себе, показал то, что испытывала Катя, а как она это испытывала – бог её знает!

17

Я сижу с Шуриком на остановке. На деревянной скамейке, почерневшей от дождей, царапаю ключом борозду. Вокруг нас широкое открытое пространство. Слева на приличном расстоянии – гостиница «Планета», напротив – через восемь полос улицы Иерусалимской – стела «Минск – город-герой». Ехать нам направо, за реку. Шурик только что получил двойку по белорусскому диктанту, и это значит – учёба в музыкальном училище откладывается для него ещё на год. Откладывается уже во второй раз.

Мы молчим и остро чувствуем мир вокруг. В ушах шумит ветер и проспект Машерова.

Шурик тогда впервые подумал о том, что он не музыкант и нужно подыскивать профессию попроще.

Мои же мысли немного диссонировали с моей жизненной позицией. До этого момента я прямо очень хотел, чтоб Шурик понял: без труда не выловишь рыбку из пруда, для того чтобы попасть в училище, дорогой брат, надо 8 лет ходить в музыкальную школу, нужно быть прилежным (вот слово-то), не прогуливать уроки, придумывая себе болезни одна нелепее другой, необходимо положить все силы и в поте лица, изнашивая организм, заработать будущее.

Мне казалось, что я этого хотел, но, когда Шурик получил двойку, которая полностью подтверждала мою теорию, оказалось, что я этого не хотел. Откуда вообще взялась во мне эта теория? От прадедов? Спокон веков? Что-то очень дурно устроено в мире, если прадеды завели такую систему. Хочешь учиться музыке – напиши диктант. При чём тут язык, думал я, Шурику ведь не нужно разговаривать, просто играть на гитаре.

К остановке подъехал автобус, и мы вернулись домой. Там мы включили фильм про Варшавское гетто, где запросто расстреливали людей. Подходит немец к еврею: «Еврей?» – «Еврей» – бабах. И меня всего передёргивает от этого выстрела, и выстрел этот сливается в моих мыслях с двойкой. Фашисты они, а не преподаватели, мы вам ещё устроим Варшавское восстание!

Когда фильм заканчивается, мы с Шуриком продолжаем смотреть на чёрный экран. В ушах у нас шумит ветер и проспект Машерова, мы слышим выстрелы и звонок в дверь. Когда через некоторое время к этим звукам добавляется звонок телефона, то я иду открывать, а Шурик снимает трубку.

В трубке был Дуба.

За дверью стоял Лёха.

Он был доволен. Утром он сдал первый экзамен в своём БГУ и выпросил по такому случаю у мамы деньги на парикмахерскую, а просто так она бы ему не дала. Вместо парикмахерской Лёха сходил в магазин, купил 1,5-литровую бутылку пива и литровую – джин-тоника. Это и был бы джин-тоник, если бы вы держали в руках роман Ремарка – одна часть джина, две тоника; в нашем случае это разведённый на заводе спирт с ароматизаторами, разлитый в пластиковые бутылки. Лёха любил состояние алкогольного опьянения и любил достигать его быстро. Джин-тоник Минского завода безалкогольных напитков не раз выручал его.

Теперь предстояло угодить маме. Так как оставшихся денег на стрижку явно не хватало, постричь Лёху должен был Шурик, которому Дуба по телефону сообщал вот что.

Сегодня его первый раз отправляют патрулировать город. Он и его сослуживец будут ходить целый вечер в районе площади Победы под руководством настоящего милиционера, который покажет им, как патрулировать города. И никто не отличит Дубу от настоящего милиционера, кроме нас, потому что только мы будем знать, что это наш друг, который служит в армии. Шурик пообещал, что мы придём. По-настоящему, а не как в предыдущие разы, когда нам лень было съездить к нему в часть.

В этот день ещё кое-кому предстояло кое-что сделать в первый раз. Шурику. Постричь. Он взялся за это без раздумий, он уже и так слишком много думал сегодня.

Лёха сел в центре пустой комнаты. Вместо отражения он видел через окно листья на деревьях, за ними – пятиэтажку, а дальше – высокую трубу котельной без дыма и огней.

Мы даже не выкладывали на пол газеты. Лёха отхлебнул тоника и сказал: «Давай!»

Шурик взял ножницы. Чик-чик, и готово.

– Ой-ёй-ёй, Лёха! Кажется, я тебе ухо отрезал, – сказал Шурик.

– Как отрезал? Я ничего не чувствую, – сказал Лёха.

– Отрезанные уши не чувствуют, – сказал я.

– Столько крови, не могу видеть столько крови, на, Пашка, стриги ты, – Шурик отдал мне ножницы.

– Я ничего не чувствую, – повторял Лёха.

– Да погоди ты, не вертись, – я протёр Лёхе ухо старой наволочкой.

Оказалось, что Шурик только немного задел мочку. Когда кровь свернулась, я протёр ножницы той же наволочкой и продолжил стричь. Не знаю, откуда у меня взялся этот навык, я просто старался не поранить Лёху. Мы молча отхлёбывали пиво, Леха – тоник; в руках Шурика звучала гитара, в моих – ножницы.

В принципе, я и не состриг ничего, просто подравнял как смог. Лёха побежал показаться маме и заодно попросить ещё денег, типа стрижка оказалась чуть дороже. Стрижка ей не очень понравилась. Она предположила, что стриг мужчина. Лёха возразил, что это была парикмахерша, очень общительная. Мама посетовала, что неровно, особенно сзади, а стрижка-то не дешёвая. Лёха повертелся перед зеркалом и сказал:

– Действительно криво, вот же, а такая общительная была. Она ведь мне ещё и ухо поранила. Ну ничего, пусть её бог покарает.

– Не богохульствуй!