Верхом на звезде

18

Этот маршрут въелся в меня, как что-то, что въедается очень сильно. Этот маршрут – уже часть меня, или я часть этого маршрута. Я и есть этот маршрут, это я пролегаю… Нас трое. Я, стриженый Лёха и хромающий Шурик. Мы сами идём по себе, и я чувствую тяжесть наших тел. Но мы не идём – плывём. Я теку, как маршрут, и я же им плыву. Мы плывём мимо деда в белой кепке на левом берегу, мимо бабки в красном берете – на правом. Ива склонилась над водой на углу моего дома № 11 – здесь зигзаг, выплываем из дворов на тихую улицу Гая Дмитриевича Гая. Чтобы попасть с неё на Кропоткина, нужно забраться на берег – тут горка, на неё не заплывёшь, и потому мы уже идём. Идём маршрутом, который пролегает, а тот, что проплывает, плывёт себе дальше по территории фарфоровой фабрики, откуда мы в детстве воровали селитру, пропитывали ею газеты для «дымовух» или, смешивая с сахаром, делали «вулканчики». Фабрика у нас справа, слева старая инфекционная больница на бывшей окраине города, год постройки 1913-й: кирпичные корпуса, флигели, маленький морг (чем-то напоминает эль-фау-ар клиник из моего боннского маршрута, экономившего мне 2,5 евро). Между больницей и фабрикой – улицей Кропоткина пролегает наш маршрут.

Остановись, прохожий! Что это за здание с облупленной серой плиткой? Это же я её облупил! Не всю, может только один квадратик во времена вылазок на фабрику за селитрой, и за этот квадратик тащили меня голыми коленками по земле, в будку консьержки (или тогда это была ещё техничка), а потом составляли протокол. А пройдёт лет 20, и я войду в это здание гордым молодым специалистом, консультантом «1С», и кто-то из будки мне объяснит, как идти в бухгалтерию «Геосервиса».

Но маршрут пролегает дальше. Мимо общежития иняза, где в детстве можно было видеть первых негров. К общежитию надо спускаться с горки, да-да, это очевидно, что там маршрут протекает, сворачивая к синагоге на Даумана, за теннисными кортами впадает в Свислочь. Нам же надо прямо, через шумную улицу Варвашени, которая тут перетекает в Иерусалимскую – синагога на Даумана, бетонный куб с памятной надписью, что установлен здесь навечно в честь 2000-летия и пр. – пяти лет не простоит. Но нам не туда, нам в некрасивую бетонную арку, как в трубу, в которую заключена Кропоткина. За аркой старое здание, где находилась моя детская поликлиника. За ней у хлебозавода № 2 мы поворачиваем не к церкви Марии Магдалины, там был раньше архив, который перенесли в параллелепипед из красного кирпича с узкими окнами, это было ближе по маршруту, сразу за облупленной серой плиткой.

Мы поворачиваем не к церкви, а в другую сторону, где меня однажды остановит съемочная группа «СТВ» и будет экзаменовать по краеведению, выпытывая название улицы, с которой я свернул, и пытаться завалить меня вопросом: кто есть Кропоткин? Я есть Кропоткин! Я и есть эта улица, в честь меня названа, в честь князя-анархиста. Ой, только вы один тут это и знаете. Познал самого себя.

Едины в трёх лицах: Шурик, Лёха и я – проходим мимо контуров съёмочной группы, которая опросит меня в будущем, мимо парка с не воплотившимся ещё памятником Шевченко, мимо зубной поликлиники – огромного брикета малинового киселя. Пусть, пусть останется таким сравнение, тем более что поликлиника стоит на улице Киселёва и выйду я однажды от стоматолога в вечерний ноябрьский кисель, где все движется плавно, и я движусь аллеей, капли свисают с деревьев, церковь видна на горизонте… Но сейчас лето, и никаких капель, и, как бы меня ни тянуло назад, к церкви, мы идём вперёд, мимо парка и брикета, туда, где сразу за поликлиникой из ворот выезжают грузовики с пивом – «Аливария»! Пивзавод милостию божьей с 1864 года, если верить этикеткам на бутылках.

19

На пересечении Киселёва и Богдановича окнами на проезжую часть, от которой здание отделяет узкий тротуар, плоть от плоти пивзавода, стоит бар. Деревянные лавки, прилавок с вяленой рыбой и комната с жёлобом, в который по стене стекает вода – вот и всё, что сохранила моя память об этом месте. Его мы называли «Аливария», хотя никакой вывески не было.

Теперь вход туда замурован, и никто не проверит, был ли бар на самом деле или это моя память подводит меня, как подводила уже не раз. Потому я освобожу себя от выкладывания подробностей, которые могу придумать просто по инерции, мол, все столики заняты, там сидят седые усатые мужчины, мочат ус в бездонной кружке, затягиваются папиросами, обсуждают работу и своих жён, Лёха берёт нам по пиву, я уговариваю его купить нам каких-то сушёных обитателей рек-морей: сома? леща? кальмара? осьминога?

В течение первой кружки к нам присоединяются Вадим, Костя, Женька, на этот раз без фотика, и Андрей. Мы разговариваем и по очереди ходим в комнату с жёлобом. Шурик сообщает, что не поступил. Это немного огорчает. Лёха сообщает, что хорошо сдал первый экзамен. Это немного удивляет. Костя, который готовился очень серьёзно, и тот сдал хуже. Мне кажется, он недоволен Лёхиным результатом, потому подтрунивает над Лёхиной причёской. Лёха отвечает, что Костя оскорбляет не его, а парикмахера. Меня это не оскорбляет. Меня оскорбляет результат Шурика. Я повышаю голос и говорю, что терпеть не могу всех этих тупых преподавателей. На меня косятся мужики из-за соседних столиков, и я понимаю, что они в общем-то вполне могут оказаться преподавателями. «Пойдём к Дубе», – говорю я.

Мы поднимаемся из-за столиков и отправляемся искать Дубу. На выходе Лёха заявляет, что хочет отлить, но Костя кричит ему, что он дурак, пусть отольёт позже в туалете возле площади Победы, нечего нас задерживать! Лёха подчиняется. Мы переходим Богдановича на красный свет, потому что не можем дождаться зелёного, и идём по Киселёва. Нас много, я обращаю на это внимание. Мы не помещаемся шеренгой на тротуар. Будь я случайным прохожим, обязательно бы перешёл на другую сторону и оказался бы не прав – нас нечего опасаться. Проходи спокойно, прохожий, пока мы идём берегом района жёлтых двухэтажек, которые строили, конечно же, пленные немцы. Мы переходим улицу Куйбышева. Где-то тут возле теперешних «Соседей» впереди начинает показываться обелиск в лесах. Он то исчезает за деревьями, то появляется, но мы этого не видим. Это я подглядел сейчас и вставил для полноты картины. Тогда обелиск показывается зря, а мы спускаемся к площади Победы.

Туалеты у площади постигла судьба обелиска – их закрыли на ремонт. Лёха смотрит на Костю с укоризной, Вадим и я, впрочем, тоже. Ладно, говорит Костя, идите за мной. Мы входим во двор дома «Подвиг народа», во двор, где стоят бытовки тех, кто реконструирует обелиск, во двор, где лет через десять будет галерея современного искусства, а пока только какие-то обшарпанные гаражи, которые все используют с одной только целью. Довольные, мы пролазим в щель между железными стенками, пробираемся к забору троллейбусного депо и очень рады, что есть такие потайные места в городе. Мы даже, кажется, восторгаемся громче, чем нужно. Я, Лёха и Вадим. И тут слышим какое-то шуршание. Шур-шур-шур. Оборачиваемся, ожидая увидеть или Шурика, или Андрея, или Костю, или Женьку, но видим милиционера – не Дубу. Это мордатый мужик лет тридцати, который гадким голосом говорит: «Нарушаем? Выходим, будем разбираться». И шур-шур-шур в обратную сторону. Мы переглядываемся и пробираемся за ним. Выйдя, мы видим ещё двух милиционеров помоложе, один из которых Дуба. Мне становится спокойнее, он нас в обиду не даст.

И вот мы вдесятером стоим у мусорных баков: трое милиционеров, один из которых Дуба, и семеро нас. Не такой я представлял нашу встречу. Дуба пытается объяснить, что он нас знает и может за нас поручиться, нас надо отпустить, говорит Дуба. Мордатый говорит ему: «Отставить, рядовой Дубовик» – и перечисляет статьи, которые мы нарушили. Он говорит, что вообще-то нам полагается административный арест, но, так как за нас ручается рядовой Дубовик, мы можем отделаться небольшим штрафом. Мы переглядываемся и говорим, что у нас нет денег. Тогда мордатый собирает наши документы. Документы есть не у всех, я отдаю свой паспорт, Вадим – студенческий, а Лёха – удостоверение абитуриента.

– Так, что ещё за улица Гая? – глядит на меня мордатый.

Я объясняю, что это рядом, может, он знает бульвар Шевченко. Он отлично знает, известное криминогенное место наш бульвар. Я вспоминаю, что о бульваре действительно такая слава.

– Дурь-хуюрь есть? – с надеждой спрашивает мордатый.

– Разве можно ругаться, вы же милиционер, – говорит Лёха.

– Так, поговори мне тут, я тебе живо бумагу организую, куда ты там поступаешь?

Так как мордатый не может выпросить у нас ни денег, ни дури-хуюри, он грозится отвезти нас в РОВД, на трамвае тут недалеко, уверяет он. У нас нет охоты это проверять, и мы роемся в карманах, выгребаем мелочь, Дуба грустно смотрит на свои ботинки.

– Всё, чтоб я вас больше здесь не видел, – говорит мордатый, забирает Дубу, второго рядового и уходит.

20

«Дурь-хуюрь», – возмущаемся мы. Как они будут нас защищать, когда сами матом ругаются? Мы подсчитываем оставшиеся деньги. Не так и много. Направляемся в магазин, проходя мимо бытовок, натыкаемся на папу и его друга Кузю. Он, оказывается, всё видел и теперь спрашивает, чего они от нас хотели. Я и Шурик вынуждены задержаться – родственные узы. Лёха остаётся за компанию, остальные идут в магазин, мы договариваемся встретиться в парке Горького.

Отец с Кузей заметно навеселе, поэтому не замечают, что и мы не очень трезвые. Мне почему-то не хочется, чтоб отец думал, что я тоже могу выпить. В нас очень мало сходства, мы совсем непохожи.

Кузя ниже отца на целую голову. У него лысина и рыжая бородка, как у Ленина. Он со всей силы хлопает меня по спине, говорит: «Не горбься» – и хохочет. Кузю зовут Толик, но фамилия у него – Кузьминых. Кузя живёт на пятом этаже бывшей папиной башни. Его родители давно умерли, у него в башне висят их чёрно-белые фотографии, а под ними вырезанный из газеты заголовок «Иван да Марья». У него в башне есть синяя овальная табличка «Улица Гая, 11», несколько вилок из нашего дома и одно небольшое полотенце. «Кузя, ты знаешь, что ты клептоман?» – говорит мама, отыскивая наши вещи у него дома. Кузя знает. Однажды мы заберём свои вещи в последний раз. Близких родственников у Кузи нет, а дальним всё равно, что станет с его добром. Они просто продадут его квартиру…

Я не знаю, как и зачем Кузя попал в мой рассказ. «Скульптор Кузя живёт на вокзале, там, где башен высокий пролёт», – написал кто-то.

Мы пытаемся отвязаться от отца. Но они с Кузей идут с нами в переход под площадью Победы.

– Я сегодня домой приду, – говорит папа.

– Пап, к нам сегодня гости из Бельгии приезжают, – отвечаю я.

– Пашка, давай наперегонки! – кричит Лёха, и мы бежим по круговому переходу, на полу которого по неизвестной причине нарисованы беговые дорожки.

Мы делаем круг, проносясь мимо панков, которые даже не успевают стрельнуть у нас сигарету, и догоняем Шурика, папу и Кузю у янтарного венка. Из этого зала с венком можно выйти к обелиску, но сейчас выходы из-за ремонта закрыты. Кузя хлопает Лёху по спине и предлагает нам залезть на обелиск, чтоб посмотреть на вечерний Минск. Мы против, но Лёха говорит, что сейчас вернётся. Возвращается он быстрее, чем можно было ожидать. Они сходили с Кузей к обелиску, но лезть без нас Лёхе было скучно, и он вернулся.

Нам удаётся отвязаться от папы с Кузей, и мы идём в парк Горького, где нас ждут Вадим, Костя, Андрей и Женька с тремя бутылками «Ранета» – это всё, на что хватило остатков денег. Мы пьём за здоровье мордатого, потом лежим среди сосен, моя жёлтая куртка испачкана в земле, у неё надорван карман. Когда темнеет, мы выходим на горбатый мостик у планетария и «отливаем», как выражается Лёха, с мостика на проходящую под ним дорожку.

– Дуба! Приди и арестуй нас! – кричим мы на весь парк.

21

Я теперь часто смотрю на свой район глазами иностранца, которому сам же провожу экскурсии. Раньше я был частью района, которая особо в себя не всматривалась. Как-то я вернулся после долгого путешествия и понял, что взгляд мой изменился.

Днём везде стоят машины. Вечером и по выходным их не будет здесь ни одной. Их рассовывают вокруг моего дома банковские работники (количество банков тоже увеличивается). В обед банковские девушки прогуливаются, держа в руках кошельки и мобильники. Обратно возвращаются с булочкой или глазированным сырком. Дворы домов, что построены на месте наших заброшенных спортплощадок, огорожены коричневой решёткой. За воротами в деревянной будке сидит консьерж и смотрит телевизор, по ночам светится его окно. Где-то тут живет крупный госчиновник, там – работник иностранной фирмы, для которого снимают жильё: в месяц уходит годовая пенсия моего отца, который иногда заменяет одного из консьержей. И все эти люди ходят теми тропками, что вытоптали для них мои друзья. Я и мои друзья.

22

Мы возвращались из парка той же дорогой: площадь Победы, перекрёсток с «Аливарией», зубная поликлиника, фарфоровая фабрика и инфекционная больница, тихая улица, дом с ивой на углу. Пьяные, весёлые и без денег – именно такими мы были в тот вечер, и именно такими нас впервые увидел Крис Мартин, бельгийский гитарист, безнадёжно влюблённый в свою беглую жену.

Крис Мартин сидел на скамейке у подъезда, рядом с ним сидела его новая подруга, тоже почему-то Катя. О ней позже, а пока – сцена встречи!

– Хай, Крис!

– Хай, Саша!

– Итс май френдз!

– Итс Катся.

– О, ё вайф!

– Ноу, шыз май фрэнд.

– Сори, то-то я думаю, не похожа.

Мы пьяно обнимались, а Крис не противился, полагая, что итс аур традишн.

Поднялись в квартиру, Крису показали его комнату. Мы сделали ремонт к его приезду. Крис говорил, что пробудет месяц, понимает, как нас стесняет, потому за комнату готов заплатить. Я загнул уже не помню какую цену, исходил из представления, что бельгийцы будут побогаче нас. Крис не торговался, поэтому я был уверен: деньги не проблема.

Крис с Катей собирались помыться, однако горячую воду как раз отключили на месяц. Мне стало неловко за ту цену, что я назначил. Пока мы грели воду и обменивались информацией о том, как живут люди в Бельгии, Беларуси и Литве (новая подруга Криса была оттуда), кто-то из нас вызвался сходить в «Престон» за едой и вином.

«Только, Крис, у нас нету денег», – сказал я, попытавшись пересказать эпизод с ментами на пл. Победы. «Йес, шур», – сказал Крис и дал какую-то купюру. Сигарет у нас тоже не было, и мы курили сигареты Криса. Он курил тонкие. «Крис, кури здесь, прямо на кухне», – предложил я, подумав, что это компенсирует отсутствие горячей воды.

У нас не было определённого лингва франка, но все мы как-то друг друга понимали. Крис знал французский и английский, которые мы с грехом пополам учили в школах, Катя кое-как говорила по-русски, плюс разнообразные жесты нам всем очень помогали.

Из разговора стало понятно, что это за Катя, которая не вайф. Оказывается, как только Криса бросила жена, он бросился топить своё горе в интернете как умел: беседуя с девушками по айсикью. Ближайшей к Минску собеседницей была девушка из Вильнюса, имя которой поразительно напоминало Крису имя его жены. Крис был человек открытой души, за один разговор он выкладывал про свою личную и публичную жизнь всё. Вскоре Катя из Вильнюса знала счастливую историю несчастной любви Криса, а также то, что он успешный музыкант, гастролировавший однажды по Японии. Кстати, а не умеет ли Катя из Вильнюса петь? Ну так, немножко. Спой, пожалуйста! И тут оказывается, что Катин голос подходит идеально. Я как раз собираю группу, у меня в Минске есть на примете хороший музыкант, давай съездим, я плачу, заодно узнаем, чем занимается моя жена. Да, конечно, почему бы и нет, отвечает Катя из Вильнюса.

Из «Престона» принесли вино и пельмени. Крис спросил: «Что это?» Ему ответили. «Пельменья? О, грэйт, традишнл фуд».

И вот мы едим традишнл фуд, пьём вино, курим тонкие сигареты. Но чего-то не хватает – музыки! Мы достаём гитары, баян и бубен, Крис приносит из машины фендер и портостудию, напоминающую гигантский микшер. Мы подключаемся и начинаем играть. Отлично, заводится Крис, вот оно! Это моя группа! Катя, пой. Но Катя стесняется и не поёт. Я прошу играть тише, потому что свеж ещё в памяти визит бабки. Давайте, говорит Крис, давайте разучим песню, которую я посвятил Катсе, мы смотрим на Катю, но Крис говорит: о нет, не ей, шыз май фрэнд, я посвятил эту песню май вайф. Подыгрывать не сложно. Ах, как жаль, что она не слышит, расстраивается Крис, давайте её позовём.

Крис, но ведь уже поздно, говорю я. Ничего страшного, отвечает Крис и протягивает мне номер.