В постели с монстром

***

– Ильинский, вставай!

Кто-то с нечеловеческой силой ударил Германа чуть повыше задницы, и он выматерился сквозь крепко стиснутые зубы. Это могла быть только его сестра. Ирина. Вроде имя такое ласковое, а сама его обладательница – не очень.

– Ир, если ещё раз так сделаешь, я за себя не ручаюсь, – хрипло пообещал Герман, накрываясь подушкой с головой.

Зараза-сестра уже успела убрать с окна шторы, и теперь прямо ему в морду лица лился поток солнечного света. Охренеть, как вовремя это сраное солнце появилось. Прямо под занавес декабря.

– А я тебя не боюсь. Вставай, иначе уже я за себя не ручаюсь.

Довод был весьма себе доходчивый. Герман снова выругался, на этот раз мысленно, и, откинув одеяло, буркнул:

– Отвернись, я не одет.

– Ой, что я там не видела? – отозвалась сестра, но всё же отошла к окну и встала спиной к Ильинскому.

И зачем он так вчера надрался? На этот вопрос у Германа ответа не было. Как впрочем каждый раз, когда он задавался им наутро.

Подняв с пола мятые джинсы, он натянул их прямо без белья и, заприметив на столе початую бутылку минералки, прихватил ту и плюхнулся в кресло. Какого хера сестра подняла его ни свет, ни заря, он не знал.

– Чего тебе надо? – поинтересовался довольно грубо, и Ира повернулась к нему.

– Я так и знала, что ты обо всём забудешь.

– О чём?

Нет, она издевалась, иначе как ещё можно было назвать эти Ирины хождения вокруг да около очнувшегося после попойки и ни черта не соображающего мужика?

– Мы едем в дом малютки. Знакомиться с твоей дочерью.

Б*я… опять она за старое. А он ведь, было, понадеялся, что эта тема канула в прошлое.

Когда несколько недель назад с ним связались и сообщили, что одна из тех девок, которых он имел неосторожность трахнуть, не только родила ему дочь, но ещё и умудрилась отправиться на тот свет во время этого прекрасного процесса, Ильинский ржал конём. Потому что это походило если не на сюрреализм чистой воды, то на фантастику и попытку поживиться за его счёт как минимум.

А вот Ира, которая восприняла новость с таким воодушевлением, будто на неё просыпалась манна небесная, начала раскапывать детали. Их оказалось не так и много. Некая Дарья Землянская родила дочку, которую назвала Алиной. Почти сразу после родов умерла, но успела перед смертью кого-то там попросить связаться с отцом ребёнка, коим и оказался Герман, чтобы тот позаботился о малой. Вот и всё, что было известно.

– Исключено. Ты ради этого меня разбудила?

– Я думаю, тебе будет интересно взглянуть на бумаги. – Ира устроилась напротив брата и положила ногу на ногу. Кивнула на папку, лежащую на туалетном столике. – Это результаты ДНК. Пришлось повозиться, чтобы взять пробу у Али.

Герман воззрился на сестру с неподдельным изумлением. Он напрочь не понимал той прыти, которую она проявляла относительно этого дела с ребёнком. Ну нашлась дочка или бог весть кто. Ну ей и в доме малютки явно будет совсем неплохо. По крайней мере, там у неё шансов обрести нормальную семью гораздо больше, чем рядом с уродом-отцом, у которого из развлечений в программе только вечера неистового бухания.

– Просто скажи, что там, я не настроен на то, чтобы изнурять себя утренним чтением.

Ира фыркнула и покачала головой. Взяла папку и, вынув из неё одну из бумаг, кинула Герману.

– Вероятность девяносто девять процентов, что она твоя.

Ильинский тупо уставился на столбцы и цифры, не видя ровным счётом ничего. Снова хотелось выпить. С ним такое редко бывало, чтобы нажирался прямо с утра, а тут что-то накрыло.

– Окей. И что ты предлагаешь?

– Для начала – сходи в душ.

– Ир, я серьёзно.

– И я. Сходи в душ, приведи себя в порядок. Позавтракай, что ли, уже наконец нормально. Потом скатаемся в дом малютки. Познакомишься с Алиной. Я договорилась.

Договорилась она, мать-перемать. А его вообще хоть кто-то спрашивал, чего хочет он?

– Зачем тебе это? – поинтересовался Герман, возвращая ей бумаги.

– Потому что по счетам надо платить, Ильинский. Ты задолжал.

– Ир, ты стареешь. Такую хрень ты не выдавала до этого ни разу.

– Если хочешь меня зацепить – не выйдет. Срать я хотела на твои попытки. В душ, одевайся, завтракай и я жду тебя через час в машине.

Она поднялась из кресла, взяла документы и пошла к выходу из комнаты. Надо будет отдать приказ не пускать сестру на территорию его дома. Хотя, о чём это он? Даже если Герман на это и решится, Ира наверняка найдёт способ проникнуть к нему.

– Слушаюсь, товарищ командир, – вяло проговорил он, отворачиваясь от сестры и переводя взгляд за окно. Какой сегодня день, не помнил. То ли середина декабря, то ли уже двадцатые числа. Кажется, Новый год скоро. На который ему плевать. И почему всё вот так стало? Раньше и праздникам радовался, и ждал всё чего-то нового. Впрочем, на этот вопрос ответа у него не было, да он его и не искал.

Когда за сестрой закрылась дверь, Герман ещё некоторое время посидел в кресле, размышляя. Он поедет в этот чёртов дом малютки. Тогда будет существовать вероятность, что мелкая, увидев его рожу, устроит концерт по заявкам, и необходимость забирать её домой отпадёт сама собой.

Ильинский невесело ухмыльнулся и всё же поднялся и поплёлся душ. Это будет самым правильным вариантом и для него, и для неё. Так что оставалось надеяться, что Алина в этом плане не подкачает.

Выйдя из душа и повязав полотенце вокруг бёдер, Герман оперся обеими руками на раковину и посмотрел в зеркало. Да уж… морда опухла с перепоя, потому шрамы казались ещё более уродливыми. Один из них пересекал щёку от верхней губы, заканчиваясь на внешнем уголке глаза, оттягивая тот вниз. Остальные «боевые ранения» были ещё более живописными. Не мужик – мечта.

И снова, как то бывало всегда, будто любой взгляд в зеркало – это триггер, в памяти всплыли воспоминания. Даже сейчас, по прошествии нескольких лет, он чувствовал, как острые стёкла впиваются в лицо и тело, пока он захлёбывается беззвучным криком от понимания, что сидящая рядом женщина, за которую был готов любому глотку перегрызть, – мертва.

Ильинский склонился над раковиной и плеснул себе в лицо несколько пригоршней ледяной воды. Изуродованное лицо пылало, казалось, что он и сейчас пытается выдрать из него стекло. Режет руки, но не отпускает, тянет за острые края.

Резко оттолкнувшись, Герман растёрся полотенцем и вышел из ванной. В голове снова шумело, как было каждый раз, когда думал о прошлом. Но когда начал одеваться, мысли перетекли на маленькую Алину.

Ильинский действительно думал, что ей будет гораздо лучше с теми, кто сможет стать для неё семьёй. Что он мог предложить крохотному ребёнку? Круглосуточную няню и попытки сделать вид, что участвует в жизни дочери? И то исключительно деньгами и интересом, который ограничится вопросом, как там мелкая сегодня? Да, пожалуй, это максимум, на что он способен. И чего он в принципе мог бы пожелать, хотя, не желал. Он вообще ничего не хотел по отношению к этому ребёнку.

Завтракать Ильинский не стал. Ему сейчас явно кусок в горло не полез бы. Он вообще плохо понимал сейчас, чего добивается Ира. Заставить его забрать себе Алину она не могла. А если этого не сделает он, то добьётся ровно того, чего и хотел – оставит девочку там, где её смогут найти родители. Не уродливый папаша со шрамами везде, где только можно и нельзя, а настоящие мама и папа, которые будут любить ребёнка.

Ильинский вышел из спальни минут через десять. Мрачный и готовый ехать хоть в дом малютки, хоть к чёрту на рога. И с чётким пониманием, что попытается отделаться от этого глупого занятия как можно скорее.

– И всё же я не понимаю, – глухо проговорил он, покосившись на сестру. Последние годы за руль он не садился, а сейчас даже пожалел, что не взяли водителя. Стиль езды Иры был довольно жёстким, и Герману даже пару раз захотелось попросить её остановиться, чтобы он мог выйти из её чёртовой балалайки.

– А я и не ждала, что поймёшь, – пожала плечами сестра, перестраиваясь в левый ряд.

– Тогда какого чёрта мы туда едем? Если отбросить всю эту ху*ню по поводу платы по счетам.

– У неё никого нет. А она классная.

– Ты её видела?

– А как по-твоему, я договаривалась обо всём? Правда, пришлось закинуть бабла. – Ира поморщилась, остановилась на светофоре и повернулась к Герману. – Но у нас везде так. Не подмажешь – не поедешь.

– И? На кого она похожа?

– На тебя. Лысая, сероглазая. Правда, не орёт, в отличие от некоторых. Молчит.

– Круто. Ну ты прям идеальную дочь описала.

– А у тебя другой быть просто не могло.

Ира поджала губы, Ильинский – закатил глаза. Поводов для веселья он не видел. Никаких.

– Ладно, давай уже покончим с этим, чтобы ты успокоилась, – буркнул он и, сложив руки на груди, отвернулся к окну.

В доме малютки было… странно. Он ожидал увидеть что-то совершенно противоположное. Весёлое, что ли. А тут, куда ни кинь взгляд – унылость высшего разряда. Не спасали даже криво нарисованные на светло-зелёных казённых стенах грибы и ягоды. И какая-то футуристического вида лиса. Отовсюду надвигалась чёртова безнадёга. И тишина. Вот что его поразило. Гробовая тишина.

Здесь же вроде как дети. Должны слышаться смех, голоса, плач, в конце концов. Почему тогда так тихо? Пока Ира с кем-то переговаривалась, Герман устроился на видавшем виды дерматиновом диване и понял, что он чутко прислушивается. На него беззастенчиво пялились те, кто проходил мимо, но Ильинский к такому давно привык. Первые несколько месяцев после того, как его выписали из больницы после аварии, он намеренно выходил на люди. В бар например, даже в клуб. Это было своего рода извращением – видеть брезгливость по отношению к себе и понимать, что она является отражением того, что чувствовал сам Герман. Потом захотелось одиночества. Стать изгоем, запереться в четырёх стенах и послать всё на хер. Что он впоследствии и сделал. Это помогло смириться хоть с чем-то. Со своим внешним обликом – да. С остальным – нет. Да он этого и не желал.

– Герман Александрович, сейчас мы принесём Алину, идёмте со мной, – улыбнулась ему фальшивой напрочь улыбкой неприятная на вид женщина, которая старалась не пялиться на его лицо.

Он поднялся с дивана и пожал плечами. Захотелось уже завершить всю эту экзекуцию как можно быстрее. Потому – чем скорее они проделают все необходимые процедуры по «счастливому воссоединению дочери и отца», тем лучше.

– Давайте, – проговорил Герман уныло, и, поймав взгляд сестры, отвернулся, потому что увидел в нём то, чего сам не испытывал давным-давно.

Надежду.

Когда в комнату внесли какого-то крохотного куклёнка, Ильинский заподозрил, что над ним решили пошутить. Ребёнок казался ненастоящим, а в розовом нелепом костюме, в котором он утопал, и вовсе – несуразным.

Алина. Её зовут Алина, – напомнил Герман себе, когда фальшиво-лучезарная женщина вручила ему малышку, которую он неуклюже перехватил.

– Ну, я пожалуй, вас оставлю. Для вас время посещения не ограничено, но…

Повесив в воздухе паузу, приправленную запахом дешёвых приторных духов, она вышла, оставив Германа, Иру и Алину втроём.

– Сколько ты ей платишь? – мрачно уточнил Ильинский, так и не решившийся опустить взгляд и посмотреть на лицо его… дочери.

– Достаточно для того, чтобы получить то отношение, которое считается нормальным.

– Видимо, на неё, – он указал на Алину подбородком, – это не распространяется. Ты видела, во что одели ребёнка?

– О! Ильинский, а ты уже начал проявлять отцовское участие!

– Ир, не смешно. Тут любой бы не только проявил участие, но и устроил здесь разборки.

– Герман, мы не в самом радужном месте на планете. Это дом, куда сбагривают детей после рождения. Или куда попадают не от хорошей жизни. Так что…

– И всё же.

Он наконец решился и посмотрел на ребёнка. И с удивлением понял, что мелкая всё это время за ним наблюдала. На кукольном личике, которое было по размеру едва ли больше его кулака, темнели серой грозовой тучей широко распахнутые глаза. Такие серьёзные, как будто Алине было не…

– Напомни, сколько ей?

– Четвёртый месяц. А что?

– Ничего. Они должны быть такими маленькими в этом возрасте?

– Нет.

– Тогда какого чёрта она такая?

– Потому что… у неё нет человека, ради которого она захотела бы жить.

– Что за бред?

У Ильинского от слов сестры по позвоночнику озноб прошёл. Так ведь не бывает. Чтобы настолько крошечный ребёнок уже знал, есть у него человек, для которого он хочет существовать, или нет.

– Это не бред, Герман. Это суровая правда жизни.

Ира резко поднялась с дивана и подошла к узкому окну, оставив Ильинского почти что наедине с Алиной. А мелкая так и глазела на него. И молчала.

Герман боролся с тем, что зарождалось внутри. Вернее, не совсем боролся. Просто понимал, что эти чувства слишком чужеродны, и очень сомневался в том, что он может испытывать подобное.

А потом Алина сделала то, чего он никак не ожидал – обхватила хрупкой ручонкой его палец и закрыла глаза, очевидно, намереваясь поспать.

– Ир!

– Господи, что?

Сестра оказалась возле них через мгновение.

– Она дрыхнуть что ли легла? Или как это понимать?

– Ага. Спит вроде. Ладно, если так, пойду с заведующей пообщаюсь. Обговорим, какие бумаги нужны и что дальше делать.

– Ты меня одного оставишь, я не понял?

– Почему одного? С Алиной.

И не успел Ильинский сообщить сестре, что он об этом думает, Ира вышла из комнаты, а он так и замер, держа ребёнка на сгибе локтя. Хм, странно. А ведь мелкая не перепугалась, не устроила истерики, не стала орать, как оглашенная от того, что увидела перед собой.

Герман выпростал одну руку и почесал заросший тёмной щетиной подбородок. Алина поёрзала и он неуклюже её покачал. Наверное, дело было вовсе не в том, что она была вроде как его дочерью. Окажись на её месте любой другой ребёнок, который не знал, ради кого ему стоит жить, Ильинский бы и тогда испытал то, что испытывал сейчас. Словно что-то внутри неожиданно ожило и стало царапаться – не больно, но ощутимо. Давно забытые ощущения, которые он считал заживо похороненными.

Он всматривался в лицо Алины – на то, как она хмурит брови, как трогательно причмокивает губами и силился понять, почему ощущает потребность спрятать её ото всех и защитить. Ведь вроде бы никакая опасность ей не грозит, да и он чётко понимал, что если оставит мелкую здесь, её заберут гораздо более подготовленные для воспитания детей люди. Так почему сейчас кажется, что это неправильно? Намеренно отказываться от неё и отдавать другим?

– Ну? Пообщались? О, заснула Алиша. Она мало спит, – с порога защебетала та женщина, которая уже была ему глубоко неприятна. – Давайте заберу её и отнесу в кроватку, чтобы вам было удобнее.

– Мне удобно, – отрезал Герман и посмотрел на неё так, чтобы у неё сразу отпали все вопросы относительно того, что он хочет в принципе кому-то отдавать ребёнка. – Когда я смогу её забрать?

– Забрать?

Она растерянно оглянулась на вошедшую следом Иру.

– Да, забрать. Она моя дочь и я хочу её забрать.

– Видите ли…

Женщина осеклась, и Ильинский, вскинув брови, воззрился на сестру. Кто тут только что рассказывал про нормальное отношение?

– Есть формальности. Их нужно соблюдать в любом случае.

– Давайте будем их соблюдать.

– Вам нужно пройти школу приёмных родителей.

– Что?

Он мало представлял себе, что это такое, но определение «школа» Герману решительно не нравилось. Да чтобы он, тридцатишестилетний мужик пошёл снова в какую-то сраную школу?

– Школа приёмных родителей, Ильинский, – фыркнула Ира и, ловко забрав у него Алину, покачала, когда та заворочалась. После чего, вручив ребёнка «миссис фальшивая улыбка», кивнула на выход:

– Поехали. Есть, что ещё обсудить.

И Герман, поднявшийся с дивана и бросивший напоследок быстрый взгляд на мелкую, понял, что у Иры для него, должно быть, заготовлено что-нибудь особенно дерьмовое.

Когда устраивались в кафе, куда, вопреки желанию Германа, его затащила сестра, он понял, что именно прокручивает в памяти. То, как держал Алину на руках. Даже казалось, что может почувствовать её крохотный вес прямо сейчас. Какой он у неё? Пара килограммов от силы? И хрупкость помнил до чёрточки, а ещё, в противовес ей – серьёзность, с которой на него смотрела дочь.

Дочь. Такое странное слово, будто бы из другой вселенной. Параллельной, которая никогда не пересечётся с ним. Когда Оли не стало, он поставил крест на этой стороне жизни. И совсем не шрамы на морде были тому виной. Он вообще ничего больше не хотел – ни жены, ни детей. Никого, кто способен будет стать близким, впитаться под кожу, а потом исчезнуть из-за какой-нибудь херни. А теперь у него была Алина. И даже если бы ДНК не показало, что она его дочь, он испытал бы уродливое и неправильное желание забрать мелкую. Спрятать ото всех, дать всё, что сможет, пусть мог он не так уж и много.

– Ну? Как она тебе? – задала вопрос Ира, когда они сделали заказ официанту.

– Нормальная малая. Точнее, ненормальная. Что вообще это за фигня?

– Одна из нянечек рассказывала, что такое бывает. Они просто перестают расти и развиваться. Им нужен значимый взрослый рядом, только тогда они хотят жить.

– По мне – бред чистой воды.

– Ну, ты сам её видел. – Сестра пожала плечами. – И да, она полностью здорова, если вдруг ты решишь, что её недообследовали.

– Ты вызывала к ней нормального врача?

– Представь себе.

Ильинский не сдержался и растянул губы в улыбке. Поистине, Ира не переставала его удивлять. И когда только успела всё это провернуть? Впрочем, у него был ответ на этот вопрос. Когда он бухал и не желал принимать во внимание наличие Алины.

– Хорошо. Что ты знаешь про эту сраную школу?

– Не сраную, а очень даже необходимую, даже если есть желание отказаться. Там всё просто. Несколько десятков академических часов. Тебя научат взаимодействию с ребёнком. Ничего сложного.

– Ага. За исключением того, что я вообще под это не заточен.

– Ну, заточишься.

Ира кивнула официанту, который принёс им кофе, и вдруг произнесла совершенно будничным тоном:

– У меня правда есть ещё условие.

– Прости – что?

Ильинский взял чашку, но так и не донёс её до рта. Нехорошее предчувствие разрослось до огромных размеров. Не зря он понял, что у сестры для него припасено что-то ещё. Иначе с какого хрена она сейчас заговорила об условиях? И вообще с чего взяла, что имеет право ему их ставить?

– У меня есть условие, выполнив которое ты сможешь забрать Алину.

– Вообще-то она моя дочь.

– Пару часов назад ты открещивался от этого, как чёрт от ладана.

– Теперь всё иначе.

– И тем не менее. Я считаю, что имею право сделать всё, чтобы девочка росла в нормальной обстановке.

– Что ты подразумеваешь под нормальной обстановкой?

Он начал закипать. Тон сестры и то, что она вообще какого-то чёрта решила, будто имеет право что-то там ему диктовать, выбесили его так сильно, что в венах вспенилась злость.

– Малышке нужна мать.

– Исключено.

Ильинский откинулся на спинку и сложил руки на груди, будто хотел защититься. Похоже, Ира сошла с ума.

– Если ты не пойдёшь на это условие, я сделаю всё, чтобы органы опеки не отдали тебе Алину. И тогда заберу её сама, чего бы лично мне не хотелось, потому что настолько родной ей всё же ты, а не я. Не факт, конечно, что у меня получится, но… Подумай, нужно ли тебе это, если в основе того, что я так настойчиво предлагаю, лежат исключительно добрые намерения в отношении Алины.

Герман посмотрел на сестру, искренне надеясь, что она шутит. Но, судя по всему, Ира была абсолютно серьёзна. А вот он уже начал мысленно прикидывать, каким юристам звонить, чтобы они разрулили эту ситуацию. И всё же не мог удержаться, чтобы не уточнить:

– У меня есть только один вопрос.

– Да?

– Ира, ты ох*ела?

– Воу-воу, папаша! Учись сдерживаться. При ребёнке ругаться тебе будет непозволительно.

– И всё же?

– Нет. Я не ох*ела, как ты изволил выразиться. Я просто обозначаю свой ультиматум для нормального существования твоего ребёнка.

– Поверь мне, для того, чтобы Алина нормально со мной существовала, нам никто больше не нужен.

– Нужен. Я это знаю. Как только малышка окажется у тебя, ты обеспечишь её всем, что тебе кажется необходимым, и по сути, она снова окажется в тех же условиях, что и в доме малютки.

– С чего ты взяла, что так будет?

– Потому что я не первый год замужем. – Она невесело улыбнулась, и Ильинский испытал дискомфорт. Может, Ира права? Сейчас ему претило само понимание, что Алина находится в казённом доме под чёрт его знает каким присмотром. И что он не имеет никаких прав на своего же ребёнка. А когда мелкая окажется рядом… Пока он даже не мог представить, как оно всё пойдёт дальше.

– Можно подумать, какой-то левой бабе будет дело до чужого ребёнка.

– Не левой бабе, а той, кто действительно полюбит Алину как свою.

– А я уж думал, ты намекаешь, чтобы я предложил ей бабла.

– Почти. Для начала надо найти няню. Пусть походит с тобой в школу приёмных родителей. Потом предложишь ей взять опеку. Я узнавала, как это можно сделать юридически, чтобы у тебя остались все права на ребёнка.

– Б*я, Ира… ты меня сегодня не перестаёшь удивлять. Когда ты всё это успела?

– У меня есть секрет. Если не бухать круглые сутки – столько дел можно переделать.

Она поджала губы, сдерживая улыбку, а Герману стало в очередной раз не до смеха. Он мало представлял себе, что будет ходить в какую-то там школу, а потом – начнёт нянчиться с ребёнком. А тут ещё и вместе с ним это станет делать какая-то эфемерная женщина, которой он даже не знает.

– Помочь тебе найти кандидатку? – словно прочитав его мысли, склонила голову набок Ира, и Ильинский резко поднялся из-за стола.

– Сам справлюсь, – буркнул он и, бросив на столик крупную купюру, направился в сторону выхода из кафе.

Ему предстояло подумать об очень многих вещах. И приступить к этому он собирался не ранее, чем выплеснет злость в спортзале один на один с боксёрской грушей.

***

– Это уже пятая жалоба за месяц. Разве я не предупреждал тебя в прошлый раз, что следующая станет последней?

Она стояла, поджав губы и упрямо глядя в пол. Поднимать глаза на тошнотворно-торжествующее лицо Родиона – главного менеджера отеля «Атлантис» – просто не было никаких сил.

– Отвечай же! – повысил голос Родион. – Какого черта ты опять мешала господину Рыбакову в его номере?

Мешала она, как же. У нее была совершенно иная версия по поводу произошедшего, но Родион упорно не желал слышать ничего, что шло бы вразрез с его главным постулатом – «клиент всегда прав». И плевать, что этот клиент вот уже не первый раз распускал по отношению к ней свои руки, а когда она упрямо не поддавалась домогательствам – звонил и жаловался на то, что «эта ваша кучерявая горничная» пытается его совратить. Хотя кому в трезвом уме могло стукнуть в голову совращать этого жирного борова – она представить себе не могла, даже если бы напрягла всю свою фантазию.

– Зачем ты вертела перед его носом своей короткой юбкой, Нина? – продолжал бессмысленный допрос Родион.

Нино. Ее звали Нино. Красивое грузинское имя – то единственное, что досталось ей в память об отце. Но и это говорить Родиону было совершенно бесполезно.

Она уже давно с удовольствием послала бы и этого менеджера, и этот отель ко всем чертям, но подобной роскоши позволить себе, к сожалению, никак не могла. Другой работы, не имея никакого, даже средне-специального образования, она могла попросту не найти, а деньги ей были отчаянно нужны, потому что являлась единственной в своей небольшой семье, кто был способен работать.

– Вообще-то это моя униформа, которую мне вы же и выдали, – наконец возразила Нино Родиону на очередную несправедливую претензию.

– Ну так вот что я тебе скажу, дорогуша – эта форма тебе больше не понадобится. Ты уволена.

Ей показалось, что ее со всего маху ударили по голове – хлестко, оглушающе, до звона в ушах. Уволена… самое страшное слово, которое она только могла себе представить. То, которого боялась до безумия с тех самых пор, как… Как поняла, что в этом мире без денег невозможно получить ничего. Ни образования, ни помощи, ни даже простого людского участия. Все покупалось и продавалось, жаль только никому было не заложить то единственное, что имела – собственную душу. А ведь она продала бы ее, не задумываясь, хоть самому чёрту, в тот самый момент, когда отчаянно нуждалась в деньгах, вот только этот товар востребован никем не был. Как и не было ни единому человеку никакого дела до ее бед. И этому напыщенному Родиону, что чувствовал себя сейчас таким значимым с высоты своего положения, когда увольнял ее – тоже. И бесполезно было умолять его сжалиться, да она и не собиралась этого делать. Больше никогда.

Тем более, что уже и не было того, ради кого готова была позволить себя растоптать и унизить.

– Он всё-таки тебя уволил?

Нино обернулась на голос и увидела в дверях каморки, где переодевался персонал, свою теперь уже экс-коллегу – веселую пышку Свету, работавшую в отеле шеф-поваром. Пожав плечами, сказала в ответ спокойно, как о чем-то малозначительном:

– Уволил.

И ощутила, как внутренности с новой силой начинает грызть тревога от неизвестности того, что будет с ней дальше. А следом за этим накатило и сдавливающее грудь непонимание, что вообще делать с собственной жизнью. Вопросами о том, почему все так для нее сложилось, Нино перестала задаваться уже давно. Роптать на судьбу все равно не было никакого толку.

– И куда ты теперь? – поинтересовалась Света с таким участием в голосе, от которого Нино вдруг стало жаль саму себя. Подавив и это ещё одно бесполезное чувство, она ответила:

– Пока не знаю.

– Варианты-то есть?

– Никаких.

Признавать этот простой факт было жутко. Она представила, как скажет маме, что лишилась работы и так ясно, словно та была сейчас перед ней, увидела ее бледное, усталое лицо… Нет, она просто не сможет ей в этом признаться. Вот только как найти работу в самые краткие сроки, чтобы утаить случившееся – пока не знала совершенно.

– Слушай, – заговорила вдруг Света и Нино подняла на нее глаза, ощутив вдруг, что та хочет сказать ей что-то важное. – У меня брат работает в одном богатом доме и…

– Там нужна горничная? – спросила Нино с нетерпеливой надеждой.

– Не совсем. Они ищут няню.

Нино ощутила, как по спине пробежал неожиданный озноб. Губы едва слушались, когда она, хоть и не без труда, но все же смогла из себя выдавить:

– А сколько ребенку лет?

– Кроха ещё, кажется. Несколько месяцев всего.

Несколько месяцев… Нино вдруг с поразительной живостью вновь ощутила, каково это – держать на руках младенца, который бессознательно и доверчиво к тебе тянется; почувствовала, как наяву, на кончиках пальцев забытое ощущение – прикосновение к нежной детской коже… И поняла, что просто не выдержит этого снова. Не сумеет ни за что на свете.

– Спасибо за предложение, – сказала она, пытаясь подавить дрожь в голосе. – Но мне это не подходит.

– Ты подумай всё-таки… – сочувственно глядя на нее, сказала Света. – Там зарплата очень хорошая, в несколько раз больше, чем здесь. Я тебе дам телефон брата… – пошарив в кармане передника, она вытащила оттуда вырванный из блокнота лист с номером телефона. – Его зовут Ян. Он готов тебя порекомендовать.

Нино больше механически, нежели по желанию, взяла в руки протянутый листок и, сунув его в карман куртки, подхватила сумку со своими скромными пожитками и спешно попрощалась, едва ли не бегом направившись к выходу. Подальше от этого места, подальше от ненужного уже сочувствия и воспоминаний, которые накатили с новой, рвущей душу в ошмётки, силой.

Студёный декабрьский ветер ударил в лицо, когда Нино вышла из автоматически раздвинувшихся перед ней дверей на улицу и прошагала по ступенькам вниз, к тротуару. На последней она замерла и в невольном порыве оглянулась на здание, в которое больше никогда не вернётся.

Возможно, все это к лучшему. Больше не придется терпеть приставания хамоватых постояльцев отеля вроде этого Рыбакова, считавшего, что если у него есть деньги – то он имеет право на все; не нужно будет сносить окрики Родиона, воображавшего себя, по всей видимости, царем, просто потому, что стоял на служебной лестнице выше нее; не будет надобности пахать в две смены, получая при этом оплату как за одну. И, вспоминая сейчас все это, Нино попыталась уговорить себя, что у нее ещё будет шанс найти что-то получше, вот только запас ее жизненного оптимизма, похоже, уже довольно прилично истощился.

Она поправила сумку на плече и спрятала руки в карманы куртки, пытаясь согреть их таким нехитрым способом. Единственные перчатки были потеряны ещё неделю тому назад, а на новые было попросту жаль денег. Уж это-то она как-нибудь перетерпит, не страшно.

Ледяной ветер снова ударил в лицо, рассылая по всему телу холод, пробирающий, казалось, до самой души. Мимо нее куда-то спешили люди, вдалеке мерцала праздничными огнями одна из городских ёлок – верный признак приближающегося Нового года, а она шла, спрятав подбородок в старенький шарф, и думала только о том, как выжить в своем новом статусе безработной.

Конечно, ее сейчас рассчитали, как положено – за все полмесяца, что она успела отработать, но этого надолго не хватит, ведь даже ее полной зарплаты не всегда было достаточно на семейные нужды. И так, от получки до получки, в общем-то, жили, наверное, многие, но, Господи, как же она устала от этого бесконечного страха и ответственности, рождённой пониманием, что ей абсолютно не на кого надеяться, кроме себя самой.

Хотя Света, кажется, искренне проявила о ней заботу. В голове всплыли слова: «там зарплата в несколько раз выше, чем здесь…». Может быть, ей стоит все же позвонить этому Яну? Возможно, она сумеет вытерпеть в должности няни хотя бы месяц или два, а потом, поднакопив денег, поищет что-то другое. Хотя далеко не факт, что даже его рекомендация поможет ей получить это место. У нее ведь не было абсолютно никакого опыта подобной работы, а богатые люди, как правило, хотели для своих детей все только самое лучшее. А это явно было не о ней.

Закусив губу, Нино дошла сквозь упрямый ветер, бросавший в лицо колючие хлопья снега, до своей остановки и стала ждать автобус. Ей ещё предстояло объяснить матери, почему она пришла домой раньше обычного.

В их маленькой коммунальной квартирке с общими на целый этаж ванной, кухней и туалетом, уже давно не пахло ничем, кроме лекарств, и этот въевшийся в старые стены запах рождал внутри Нино какое-то нескончаемое чувство безнадёжности. Хотя с этим она тоже постепенно научилась жить.

– Мама, я дома, – крикнула она, поспешно стаскивая с себя куртку и по привычке прислушиваясь к звукам, тем самым пытаясь уловить, чем занята мать. И посреди пугающей тишины различила приглушённые стоны, заставившие ее спешно пройти в комнату, служившую им и залом, и спальней.