– Это уж совсем убило меня, – сказал Вильтон, читавший письма, наклонясь над моим плечом. – Я знал, что в конце концов наткнусь на британскую конституцию. Палата лордов – Господи Боже мой! Да ведь я же не подданный королевы!

– А я думал, что вы натурализовались здесь.

Вильтон сильно покраснел и сказал, что многое должно измениться в британской конституции, прежде чем он решится подать прошение о принятии его в британское подданство.

– Как это все нравится вам? – сказал он. – Не с ума ли они сошли там?

– Не знаю. Вы совершили такой поступок, который никому не приходил раньше в голову, и Компания не знает, как поступить в этом случае. Я вижу, что они предлагают прислать своего адвоката и какое-то другое официальное лицо, чтобы поговорить частным образом. Вот еще другое письмо, где вам предлагается воздвигнуть четырнадцатифутовую стену вокруг сада и посыпать ее наверху битым стеклом.

– Вот она, британская наглость! Человек, рекомендующий мне это (еще один надутый чиновник), говорит, что «я испытаю большое удовольствие, наблюдая, как стена с каждым днем будет подыматься все выше и выше». Представляли ли вы себе такую глупость? Я предлагал им достаточно денег, чтобы купить новые вагоны и дать пенсию трем поколениям машинистов, но, по-видимому, это не то, чего они желают. Они ожидают, что я пойду в Палату лордов, получу какое-то постановление, а в промежутке выстрою стены. Что, они не совсем сумасшедшие? Можно подумать, что я превратил в свою профессию остановку поездов. Как это я мог отличить их старую «Индуну» от обыкновенного поезда? Я сел в первый попавшийся поезд и уже достаточно отсидел и заплатил штраф.

– Это за то, что вы поколотили кондуктора.

– Он не имел права выбросить меня, когда я уже наполовину влез.

– Что же вы теперь будете делать?

– Их адвокат и другой чиновник (не доверяют они, что ли, своим служащим, что посылают их попарно) приезжают сегодня вечером. Я сказал им, что бываю занят до обеда, а потом они могут прислать хоть целое правление, если им будет легче от этого.

Визиты после обеда, ради удовольствия или дела, обычны в маленьких американских городах, но не в Англии, где конец дня считается священным для каждого. Вильтон Серджент решительно поднял знамя восстания.

– Неужели вас не поражает юмор вашего положения, Вильтон? – спросил я.

– В чем тут юмор: американского гражданина – беднягу – ловят на удочку только потому, что он миллионер.

Он помолчал немного и потом продолжал:

– Конечно. Теперь я все понимаю, – он повернулся и с волнением взглянул на меня. – Ясно как день. Эти голубчики подводят мины, чтобы содрать с меня кожу.

– Они определенно говорят, что им не нужно денег.

– Это все для отвода глаз. Так же, как и их обращение ко мне: В. Серджент. Они отлично знают, кто я. Они знают, что я сын старика. Как это я раньше не подумал об этом.

– Одну минуту, Вильтон. Если бы вы влезли на верхушку купола св. Павла и предложили награду любому англичанину, который мог бы сказать, кто был Мертон Серджент и что он такое, в Лондоне не найдется и двадцати человек, которые могли бы ответить.

– Так это их островной провинциализм. Мне решительно все равно. Старик мог бы погубить Большую Бухонианскую ни за грош, в одну минуту. Боже мой, я сделаю это, серьезно! Я покажу им, что они не могут нападать на иностранца за то, что он остановил один из их маленьких жестяных поездов. А я еще тратил здесь, по крайней мере, по пятидесяти тысяч в год в течение четырех лет!

Я был рад, что я не его адвокат. Я еще раз прочитал корреспонденцию, а именно письмо, в котором ему предлагалось – почти нежно, как мне показалось – выстроить четырнадцатифутовую кирпичную стену в конце сада, на середине письма меня поразила мысль, наполнившая меня злорадством.

Лакей ввел двух гладко выбритых людей в сюртуках, серых брюках, не бойких на язык. Было почти девять часов, но они, казалось, только что вышли из ванны. Я не мог понять, почему старший и более высокий из них выразительно взглянул на меня и пожал мне руку с горячностью, не свойственной англичанам.

– Это упрощает положение, – вполголоса сказал он и, видя, что я пристально и с удивлением смотрю на него, шепнул своему товарищу: – Боюсь, что мои услуги бесполезны. Может быть, мистер Фольсом переговорит с мистером Серджентом о деле.

– Для этого-то я здесь, – сказал Вильтон.

Юрист приятно улыбнулся и сказал, что не видит причины, почему бы не поговорить спокойно и не уладить дела в две минуты. Он сел напротив Вильтона с самым успокаивающим видом. Товарищ его вывел и меня на сцену. Таинственность усиливалась, но я кротко последовал за ним и услышал, что Вильтон говорит с беспокойным смехом:

– У меня сделалась бессонница от этого дела, мистер Фольсом. Покончите с ним так или сяк, ради Бога!

– А! Очень он страдал этим последнее время? – спросил меня мой сосед, предварительно откашлявшись.

– Право, не могу сказать, – ответил я.

– Так, вероятно, вы недавно приняли на себя это занятие?

– Я приехал сегодня вечером. У меня, собственно, нет здесь никакого занятия.

– Я понимаю. Только чтобы наблюдать за ходом событий… в случае…

Он кивнул головой.

– Вот именно. В наблюдении, в сущности, все мое занятие.

Он снова слегка кашлянул и перешел к делу.

– Ну, я спрашиваю только ради осведомления, находите вы эти идеи навязчивыми?

– Какие идеи?

– Или периодически изменяющимися? Это очень любопытно, но верно ли я понимаю, что тип их изменяется? Например, мистер Серджент верит, что он может купить Большую Бухонианскую дорогу.

– Ведь он вам писал об этом?

– Он сделал предложение Компании – на пол-листа бумаги из записной книжки. Неужели теперь он впал в другую крайность и считает себя в опасности сделаться нищим? Странная экономия в бумаге показывает, что какая-то идея в этом роде могла мелькнуть в его голове, две идеи могут уживаться вместе, но это нечасто бывает. Как вам известно, иллюзия богатства – мания величия, как называют это, кажется, наши друзья французы – обыкновенно исключает все другие.

Я услышал слова Вильтона, говорившего в конце кабинета своим лучшим английским голосом:

– Дорогой сэр, я уже двадцать раз объяснял вам, что хотел достать жука к обеду. Предположите, что вы оставили дома какой-нибудь важный документ.