Доктор Шифр

– Долго еще? – нетерпеливо спросил Андрей.

– Кровь я счистил, – пробубнил Ким, орудуя ватой. – Теперь самое прикольное: дезинфекция!

Он оторвал от рулона свежий кусочек, бухнул на него немыслимое количество зеленки.

– Будет щипать, – со знанием дела заверил Ким. – Готовься на счет «три».

– Готов.

– Раз.

– Давай-давай.

– Два.

– Просто мажь уже!

Ким с нажимом приложил вату к ране. Андрей поморщился и тихо зашипел.

– Терпи, казак, сильнее будешь, – глубокомысленно проговорил Ким. – Ван Дамм бы стерпел и не захныкал.

– Я не хнычу.

– Шипишь, как девчонка.

– Может, мне тебя головой приложить? А потом облить ведром зеленки? Чтоб тоже сильнее стал.

– А мне это не надо.

– Уверен?

– Все думают, я владею тэквондо, а значит, не боюсь боли.

– Никто так не думает, Ким.

– Ладно, может быть, не все – но многие.

Андрей вздохнул, стоически перенося пощипывания боевого ранения. Ким завершил наносить густой слой зеленки, повращал голову пострадавшего товарища, любуясь проделанной работой с видом престарелого эскулапа, страдающего миопией.

– Сойдет для сельской местности, – заключил он. – Главное – левой стороной пореже поворачивайся, чтоб предки не спалили.

Друзья побросали вату с пузырьком зеленки в урну и отправились домой. Уже когда расходились по подъездам, Ким окликнул Андрея.

– Слышь, мелкий… – Он переминался с ноги на ногу, подбирая слова. – Спасибо, что задержал Димедрола.

Ким сказал это совершенно серьезно, без присущей ему ироничности, которая с годами станет куда больше напоминать язвительность.

– Пожалуйста, – кивнул Волошин.

– Я такие моменты не забываю и когда-нибудь помогу в ответ. – Еще секунду он сохранял сосредоточенный образ, а затем беззаботно махнул рукой: – Один хрен завтра в школе Димедрол нахлобучит мне.

– Значит, задержу его снова.

Ким хмыкнул, глядя на невысокого, щуплого Андрея.

– Ну да, точно. Ладно, бывай. Позвони потом, расскажи, как прошло с бабулей.

– Позвоню, – пообещал Андрей и нырнул в подъезд.

Когда Волошин пришел домой и первым делом прошмыгнул в комнату бабушки, подтвердились его худшие опасения. Шар возле ее груди исчез. При других обстоятельствах это, наверное, можно было считать благим знаком – но не после удара головой. Как ни старался Волошин, он не мог убедить себя в том, что бабушка переборола печаль. Скорее пропавшее видение говорило о невосполнимой потере сокровища, которое Волошин только-только отыскал в себе.

Видения красно-зеленых огней и чисел оставили Андрея на целое десятилетие, и за это время произошло множество важных для него событий.

Спустя год после стычки с Димедролом бабушка скончалась от сердечной недостаточности. Еще через три умер и сам Димедрол: у паренька случился отек правого полушария головного мозга.

Андрей окончил школу. Без золотой медали, но и без троек в аттестате. Следуя то ли неугасаемому чувству вины за гибель отца и брата, то ли желанию что-то доказать, Волошин поступил в Серпейский военный институт на факультет криптографии и шифрования – к тому времени он уже понял, что цифры и символы занимают значительную часть его интересов.

На первом курсе Андрей выбрал дополнительную специальность военного переводчика. На втором выполнил первый разряд по бегу и начал выступать за сборную института. К концу третьего курса написал научную работу по философии и психологии, к концу четвертого – по криптографии.

А на пятом разностороннего курсанта завербовали в Главное разведывательное управление Генерального штаба Минобороны. После выпуска его ждала учеба в разведшколе – и уже через год лейтенант Волошин получил свое первое назначение. Так в возрасте двадцати трех лет Андрей стал оператором шифроргана резидентуры ГРУ в одной из стран Центральной Африки.

Тогда-то всё и началось.

Глава 1

СЕКРЕТ ПРОИСХОЖДЕНИЯ

Проснувшись, Андрей открыл глаза – и первое, что он увидел, были лопасти потолочного вентилятора. Вращались они медленно, гоняя влажный воздух. Один за другим концы лопастей то появлялись в поле зрения, то исчезали. От их монотонного, гипнотизирующего движения не было никакого проку, а кондиционер сдох еще во время пребывания здесь предыдущего заезда. Чинить его, кажется, никто не собирался.

Заиграла монофоническая мелодия будильника. Андрей потянулся к мобильнику на тумбочке – одноместная кровать жалобно заскрипела пружинами – и прервал сигнал в самом начале. Он всегда просыпался за пару минут до срабатывания будильника.

Потерев глаза, Волошин сел на кровати. За окном небольшой комнатушки, в которой он жил один, маячили широкие листья столь же одинокой пальмы и серый свод неба. Удивительно, но за три месяца полугодовой командировки в Центральную Африку Андрей повидал, кажется, больше пасмурных дней, нежели солнечных.

Он влез в армейские резиновые тапки, встал с кровати, смахнул с металлической дужки полотенце и вышел в коридор. Из-за слабого сквозняка тут было чуть прохладней. Самую малость. А еще – из-за отсутствия людей. Помимо Волошина практически никто не вставал в шесть утра. Андрея это вполне устраивало: он любил насладиться одиночеством ранних часов.

Оставив дверь в комнату приоткрытой, двинулся направо, в сторону туалета. Проходя мимо кухни, кивнул ночному дежурному по этажу, заваривавшему чай. Свернул к умывальникам, остановился возле одной из раковин. Повернул кран холодной воды. Из смесителя вяло хлынул поток теплой жидкости сомнительного цвета. Во всех трех странах региона, где пока что довелось побывать Волошину, ситуация с водоснабжением была ужасающей. Местные власти шли навстречу резидентуре: подаваемая в здание вода казалась достаточно чистой, чтобы умыться, – но не чтобы пить, разумеется. Только камикадзе решился бы хлебнуть из-под крана.

Наскоро омочив короткие темные волосы, Андрей вытерся полотенцем, посмотрел на свое отражение – как обычно, не находя в нем ничего примечательного. У него было совершенно заурядное лицо: худое, слегка вытянутое, темные глаза посажены ни широко, ни близко друг к другу. Сильнее всего, пожалуй, выделялись брови – черные, густые, с «резцами» на кончиках. В остальном же пытливому взгляду не за что зацепиться. Настоящее лицо разведчика.

Торс двадцатитрехлетнего Андрея еще сохранял некоторую подростковую угловатость, но по тонким костям, послушно отзываясь на малейшее движение, перекатывались гибкие развитые мускулы легкоатлета. Благодаря физической форме Волошин мог выдержать и многокилометровый кросс по пересеченной местности, и шестидневный марш по горам. Даром что подобных подвигов от шифровальщика никто не требовал.

Вернувшись в комнату, Андрей облачился в короткие шорты и беговые кроссовки и отправился на пробежку: в половине седьмого утра погода еще позволяла подобную роскошь. Настоящий ад начнется после девяти часов.

Периметр пятиэтажного здания, в котором размещалась резидентура ГРУ, был обнесен высоким бетонным забором и охранялся местными силами правопорядка. Однако, зная, насколько сильны эти «силы», разведка предпочитала стеречь выделенную ей территорию самостоятельно – крепкие ребята из спецназа ГРУ посменно дежурили на постах.

Естественно, без особой надобности никому из разведчиков покидать территорию не рекомендовалось, так что по утрам Андрей бегал вдоль забора – по кругу диаметром около трехсот метров. Это было меньше стандартного легкоатлетического стадиона, но особого раздражения у Волошина не вызывало. Из-за высокой влажности не так уж и много он наматывал – километра четыре, после чего, обливаясь потом, делал растяжку возле заброшенной клумбы и подтягивался на старом брутальном турнике из пары свай и металлической трубы.

В то утро он уже закончил с бегом и растяжкой, переходя к подтягиваниям, когда из главного здания показался Петрович. Высокий и широкий, с внушительным животом, начальник шифроргана резидентуры походил на доброго мишку, из чувства долга патрулирующего заснеженный лес. Непосредственный начальник пришелся Андрею по душе: спокойный, даже флегматичный, он фильтровал приказы сверху и, обладая той служебной мудростью, что приходит после тридцати, не имел привычки нагружать подчиненных ненужной работой.

Обычно Петрович поднимался не раньше восьми, поэтому его появление в столь ранний час наводило на мысли о чем-то срочном. Одетый в растянутую бордовую футболку и бриджи, он медленно наплывал на Андрея, потягивая кофе из кружки непомерных габаритов.

– Всё бегаешь, бегунок? Поберег бы энергию, – в голосе командира скользнула ирония. Андрей много раз видел, как легко этот здоровяк выжимает сотню килограммов от груди.

– Как говорил мой тренер по легкой атлетике, больше энергии потратишь – больше вернется.

– Больше потратишь – скорее скопытишься, – подмигнул командир и хлебнул кофе.

– Зато не увеличиваюсь в размерах.

– Вот женишься – тогда и поговорим.

Они всегда общались на равных, даже невзирая на то, что Петрович был на одиннадцать лет старше и на три звания выше.

Отсутствие излишней субординации и откровенной военщины в резидентуре после институтской муштры стало для Андрея приятным сюрпризом. Петрович же объяснял это так: «Мы приехали сюда не просто работать, а жить. Если гонять друг друга в хвост и в гриву, появится риск перегреть людей. А тут и без того жарко». Андрей же быстро смекнул, о чем речь, и правила новой для себя игры воспринял легко.

– Ты чего так рано? – спросил Волошин.

Петрович со смаком отхлебнул из кружищи.

– Дельце одно подвернулось. Ты как насчет покататься сегодня?

Андрей широко улыбнулся, утирая с бровей пот. Не являясь полевым агентом или спецназовцем, которые действовали «где-то там», он почти безвылазно трудился в шифровальном кабинете. Такая работа позволяла держать руку на пульсе событий, но ценой было отсутствие рисковых приключений по ту сторону бетонного забора. Поэтому, едва только возникал хоть малейший повод скататься в город, Волошин хватался за возможность обеими руками.

Степенный Петрович знал об этой особенности младшего из троих своих подчиненных и не боялся подкидывать Андрею поручения «за периметром».

– Из «сварки» звонили, – сказал начальник. – Ночью они перехватили какой-то замысловатый шифр. Предположительно китайский. В Москву его уже отправили, но местному резиденту не терпится расшифровать послание. Они позвонили мне, поинтересовались, нет ли у нас толкового криптографа. – Петрович вновь отхлебнул черного, как нефть, кофейку. – Что скажешь, бегунок? Есть у нас толковый криптограф?

Андрей широко улыбнулся. На его подзагорелом лице крупные, чуть неровные зубы напоминали гирлянду светодиодных огоньков – хоть в рекламе зубной пасты снимай.

– Кажется, одного я знаю, – кивнул Волошин.

На птичьем языке спецслужб «сваркой» именовалась СВР, Служба внешней разведки России. Андрей знал, что их базовая позиция размещается на другом конце города. Он даже бывал там разок по несущественным административным вопросам. Знал Волошин и то, что, если конкурирующее ведомство обратилось в военную разведку за содействием, перехваченный шифр и впрямь может представлять большой интерес. Андрей просто не имел права упустить возможность поработать над чем-то крупным и существенным.

– Я знал, что тебе есть кого порекомендовать, – кивнул Петрович. – Тогда не затягивай с утренней суетой. Машину я заказал на восемь часов. С тобой поедут два «уголька»: Джером и еще какой-то негр – они в курсе, как добраться до «сварки». Только смотри не забалтывайся там. Трепись меньше – слушай больше.

– Очередная мудрость от Петровича, – покачал головой Андрей. – Сразу отпечаталась на подкорке.

– Молодец, пацан. Быстро учишься.

Громко зарычали въездные ворота контрольно-пропускного пункта. На территорию резидентуры заехал старенький облезлый «Урал». Грузовик остановился возле неработающего фонтана, из тентованного кузова выпрыгнули несколько экипированных бойцов и шеф резидентуры. Обычно бодрые, сейчас ребята удрученно помалкивали. Шеф и вовсе выглядел подавленным. «Калашников» со складным прикладом болтался на плече так, словно старший офицер совершенно позабыл о своем оружии, а разодранный бронежилет он тащил как бесполезную тряпку. На двух шифровальщиков никто из прибывших внимания не обратил.

– В ночь работали? – спросил Андрей у Петровича.

– Ага.

– Кажется, не всё прошло гладко.

– Под минометы угодили. Двух проводников разорвало.

– Дела… Ты-то об этом откуда знаешь?

– Работа у нас такая.

– Ты ж спал.

– Не спал, а отдыхал лежа. Давай, не затягивай. Машину уже готовят. – Петрович выплеснул остатки кофе на лужайку и поплелся обратно к зданию.

Закончив тренировку, Андрей спустился в столовую, спешно позавтракал и получил табельный пистолет. Ровно к восьми утра лейтенант Волошин был готов к отъезду в резидентуру Службы внешней разведки.

Автомобиль дожидался у ворот. Это был старенький фургон, по форме напоминавший советские «буханки». Как и говорил Петрович, сопровождающих оказалось двое. Первый – полноватый африканец с широким равнодушным лицом и в сером жилете с невообразимым количеством карманов. Со вторым Волошин был знаком лично: невысокий мускулистый Джером хорошо говорил по-английски и частенько выступал посредником при работе с русской стороной. Сейчас на нем были такие же, как на Андрее, оливковые брюки и бесцветное поло.

Поздоровавшись с коллегами, шифровальщик запрыгнул в кузов фургона. Когда он попытался захлопнуть боковую дверцу, та упорно отказывалась фиксироваться. После третьей попытки к нему повернулся Джером, занявший место возле водителя, и сказал на английском:

– Оставь это, парень. Она уже несколько дней сломана.

– И как быть? – полюбопытствовал Андрей.

– Просто придерживай во время езды, чтобы не распахнулась.

Лейтенант недовольно дернул головой, покрепче взявшись за хлипкую с виду дверную ручку. Стальные ворота разошлись, фургон выкатил с территории части и поехал по улицам.

Волошину нравилось это: пробуждение вместе с городом. Отголоски войны, пожирающей страны Центральной Африки, были здесь всего лишь тенями, далекими призраками. Автомобили мирно расползались по разным кварталам, старики выставляли табуретки к дверям своих лавок – и казалось, что кровавых боестолкновений не было вовсе.

У Андрея заломило висок. Он поморщился – скорее от неожиданности, чем от терпимой в общем-то боли. Укол в левую часть головы оказался резким, как удар высококлассного шпажиста. Волошин успел отметить, что водитель свернул в неизвестный переулок: в предыдущий раз до «сварки» Андрея везли другим путем.

– Мы не сбились с маршрута? – спросил он, массируя висок.

Джером глянул на него через плечо, затем обратился к водителю на своем наречии. Тот ответил, как показалось Андрею, довольно резко.

– Это короткая дорога, – пояснил Джером. – Мы проедем окраиной и сэкономим около пятнадцати минут.

Волошин кивнул, продолжая морщиться от боли.

– Вы в порядке? – глядя на него, спросил африканский офицер.

Лейтенант показал оттопыренный большой палец. Взгляд Джерома выражал сомнение, но он смолчал и продолжил смотреть на дорогу.

Пока Андрей пытался бодриться, головная боль перетекла в область лобных долей. Заныли глазные мышцы. Он старался отслеживать, куда их везет тучный водитель, но едва мог разомкнуть веки: свет стал казаться нестерпимо ярким.

Волошин подумал даже, что пора уже просить Джерома остановиться, а то и вовсе ехать назад – вряд ли от русского разведчика будет толк в подобном состоянии, – но боль отступила столь же внезапно, как и пришла. От вмиг накатившего облегчения Андрей обмяк в кресле, его тотчас прошиб пот. Какая же это радость – не чувствовать боли.

Андрей вспомнил, как в детстве, посмотрев «Робокопа», он твердо решил стать роботом. А когда мама спросила: «Почему?» – ответил: «Они не чувствуют боли». О том, что роботы не чувствуют вообще ничего, он не думал.

Глаза тоже потихоньку возвращались в норму – тусклый свет пасмурного утра перестал слепить, но Волошин никак не мог сфокусировать взгляд. Картинка расплывалась, будто за мокрым стеклом.

Фургон тем временем съехал с асфальтового покрытия и теперь трясся по проселочной дороге где-то на окраине города. Слева тянулся щербатый бетонный забор, справа маячила чаща тропического леса. Андрею подумалось, что маршрут, которым они поехали, не пользуется популярностью у туристов.

Полгода назад бандформирования, желавшие свергнуть действующую в стране власть, вели ожесточенную осаду этой части города. Их удалось выбить из сектора, но, отступая, боевики оставляли за собой фугасы и мины-ловушки. Не все сюрпризы удалось найти. В том, что один из таких фугасов, зарытых в дорожном гравии, теперь оказался в пятнадцати метрах от фургона с Андреем и африканцами, не было ничего удивительного.

Трудно сказать, кому могла принадлежать закладка. Подрывы одних боевиков на минах-ловушках других были не такой уж редкостью. Порой и сами горе-минеры гибли от собственных зарядов, попросту забывая, под каким кустом их разместили.

Левым передним колесом фургон промчался по закладке, и фугас детонировал. Взрывной волной Андрея швырнуло в проем. Неисправная дверь с готовностью распахнулась под натиском его тела. Подгоняемый силой удара, Волошин моментально покинул фургон, пронесся над дорогой, упал на обочину и покатился по придорожному мусору. Разорвавший округу грохот оглушил разведчика, и около двух минут он пролежал без сознания.

Раскуроченный фургон по инерции прополз еще несколько метров, а потом замер, увязая в тишине и густых клубах дорожной пыли.

Андрей вскочил резко, с глубоким вдохом едва не утонувшего пловца. Ведомый инстинктом, он выхватил пистолет из оперативной кобуры на поясе, передернул затвор и занял позицию для стрельбы с колена. Толком не очухавшись, лейтенант водил оружием из стороны в сторону, готовый открыть огонь в любом направлении.

Но врагов не было. Никто не преследовал их на второй машине, никто не выбегал из джунглей. Это не была засада – лишь старый заряд, разорвавшийся не к месту и не ко времени. Но даже окажись в поле зрения худосочные боевики с «калашниковыми», едва ли Андрей сумел бы хоть кого-то из них подстрелить.

Уши затопил оглушающий звон. Перед глазами плыло, а к горлу подкатывала тошнота. Но не это было самым страшным. Зрение Волошина буквально подверглось цветовой бомбардировке. Окружающий мир взорвался сразу всеми оттенками красного и зеленого. Посреди этой визуальной какофонии, дезориентации, спровоцированной взрывом, до сознания Андрея дотянулась единственная четкая мысль: огни вернулись.

Он вспомнил стычку с Димедролом, то ощущение затора, которое возникло после удара головой о чугунный прут. И вот сегодня плотину прорвало: вся та сила, что годами копилась в недрах психического лимба, ринулась наружу сводящим с ума красно-зеленым конфетти.

На что бы Андрей ни взглянул, повсюду видел мельтешение знакомых с детства цветовых кругов различных диаметров, и короткие сочные вспышки, и кляксы – будто кто-то окунал кисть в банку акварели, а затем разбрызгивал краску по стеклу.

Осознав наконец что никто не пытается его убить или взять в заложники, лейтенант опустил пистолет, позволив себе немного расслабиться. Пережитое тут же накатило уничтожительным прессом. Андрея стошнило – и выворачивало до тех пор, пока желудок не опустел полностью.

Волошин попытался встать в полный рост – но оказалось, что это плохая идея. Голова закружилась столь яростно, что шифровальщик даже не заметил, как вновь оказался на земле. Он предпринял еще две или три попытки, но всё безрезультатно: кажется, в этом мире перестали существовать твердые горизонтальные поверхности – всё скакало и перекатывалось.

Плюнув на бессмысленные действия, Андрей растянулся на спине и уставился в небо. При взгляде на серое непроницаемое полотно его глаза наконец обрели покой. Буйство красного и зеленого сошло на нет, ведь в зоне видимости не осталось цветных предметов – лишь абсолютная успокаивающая серость.

Раскинув руки крестом, Андрей лежал в семи метрах от раскуроченного фургона, таращился вверх и внимательно прислушивался к ощущениям. Что-то ведь происходило – там, внутри его головы. Некие механизмы, застопорившиеся десять лет назад, сегодня опять пришли в движение. Волошин подумал, что, если доберется до базы, этот день станет его вторым днем рождения. Или вернее – перерождения.

При взгляде на бескрайнее серое небо ему открылась простая истина: привычная жизнь только что разрушилась, а значит, на ее руинах будет выстроена новая личность на новом Пути.

«Круги вернулись, – думал Андрей. – Через страх, боль и смертельную опасность я перерождаюсь в нечто иное. Или просто становлюсь собой…»

Лейтенант дал себе несколько минут, чтобы собраться с силами. За шесть лет в силовых структурах он сдал не один десяток психологических тестов. Большинство из них маркировали, помимо прочего, выраженную способность Андрея мобилизоваться в самых экстремальных условиях.

Когда командиры просили аналитиков пояснить, как Волошин проявит себя, если окажется на поле боя, психологи объясняли просто: оставьте его посреди пустыни без еды, воды и компаса, прострелите ему ногу – и он всё равно дойдет до базы. Умение генерировать огромные внутренние силы стало отличительной особенностью Андрея.

По истечении отведенного самому себе времени шифровальщик перекатился на живот, с трудом оторвал корпус от земли. Он тяжело поднялся на ноги и едва не упал вновь, но устоял, заставив каждый мускул тела сжаться в единый мышечный каркас.

Волошину было уже немного лучше: тошнота отступала, головокружение не так назойливо сбивало с толку, цветовые кляксы пошли на спад. Он еще наблюдал чрезмерную насыщенность красного и зеленого в окружающем пространстве, но, кажется, нервная система легко адаптировалась к новой нагрузке. Теперь можно было проверить, как там африканские коллеги, хотя Андрей сомневался, что в фургоне кто-то выжил.

Машина была разодрана в носовой части и напоминала Терминатора, из грудной клетки которого вырвался механизированный Чужой. От остатков фургона исходили клубы черного дыма. Прихрамывая, Андрей направился к транспортному средству. В глубине души он надеялся, что Джером и водитель еще имеют шансы на спасение, однако глаза наблюдали неоспоримые доказательства обратного. Волошин видел оторванную по локоть руку – предположительно Джерома. Фрагмент конечности валялся в нескольких шагах от фургона и был окружен бледным зеленоватым свечением.

Интуитивно Андрей уловил значение такого оттенка: разрубленная кость и порванные связки агонизировали, вопя о своих страданиях волнами цветового спектра, увидеть которые был в состоянии лишь один человек. Остановившись возле предплечья Джерома, покрытого пылью и усеянного царапинами, Андрей наблюдал истончение эфемерного зеленого контура – из раненых клеток уходила жизненная сила.

Тела же Джерома и водителя оставались на своих местах – хотя бы частично. Оба они представляли собой средоточие нескольких очагов красного и зеленого свечений – травм, несовместимых с жизнью. У водителя отсутствовала половина лица, у Джерома оказались вспороты горло и живот. Кровь обильным водопадом давно вытекла из ран. По неизвестным Андрею причинам остатки энергии еще циркулировали по трупам, но уже совсем скоро телам предстоит стать бесцветными.

Лейтенант не заметил, когда рассеялись тучи и его накрыло лучами жаркого солнца. Он посмотрел направо, по ходу движения фургона. Метров через сто малоизвестная грунтовая дорога совершала плавный поворот и уходила в тропические леса. Андрей посчитал, что идти туда нет никакого смысла.

Тогда, утерев со лба пот, Волошин повернул налево и побрел обратно на базу.

Подобрали Андрея спустя час после взрыва. Хромая и пошатываясь, с лицом, перепачканным в крови, он брел обратным маршрутом по узким улочкам города. Взгляды местных жителей, преисполненные удивления, страха или злобы, абсолютно не волновали Волошина.

Глядя прямо перед собой, будто робот, он продвигался к намеченной цели – в резидентуру военной разведки. Его мобильный телефон оказался безнадежно разбит, и ничего, кроме пешего перемещения, офицеру не оставалось. Андрей не размышлял о трагедии на дороге, не гадал, какого черта именно там оказался ничейный фугас, – его разум был опустошен. Не до мыслей. Оглушенный, контуженный, он даже не подумал о том, чтобы остановить попутку или попросить о помощи местных. Тело двигалось на автопилоте, пока сознание отсиживалось где-то на дальних рубежах.

Андрей боролся с двумя вещами, реально усложнявшими его возвращение на базу: сильнейшим головокружением, периодически норовившим сбить с ног, и дезориентирующей цветовой насыщенностью. Любой предмет окружающего пространства, содержавший в себе хоть частичку красного или зеленого, сразу же бросался в глаза.

Правда, цветовую насыщенность Андрею все-таки удалось немного понизить – благодаря волевому усилию. Приспосабливалась и нервная система, успокаивался зрительный центр. Интересно, подумал Волошин, как подобная нагрузка скажется на его глазах – потом, когда стресс пройдет, а мышцы расслабятся? Что если он вдруг перестанет различать и красный, и зеленый цвета? Станет ультрадальтоником? Или вовсе лишится зрения?

Мысль промелькнула короткой вспышкой и вновь исчезла. Всё внимание Андрей направлял на удержание равновесия и способность идти вперед. Ему нельзя останавливаться – и уж тем более падать. Потому что если он завалится посреди бесконечных лабиринтов города, потеряет сознание – пиши пропало. Пистолет украдут, документы (пусть и подставные) уничтожат, а самого его – неизвестного, безымянного – распродадут на органы или спихнут на рынок рабов.

Даже сейчас, в начале второго десятилетия XXI века, работорговля оставалась отлаженным и очень прибыльным бизнесом с постоянно пополняемой базой предложений и спроса. Сети ее раскинулись от душных лесов Центральной Африки до фешенебельных квартир в центре Москвы. Рабы обоих полов до сих пор пользовались особенным интересом, и если человек срывался в эту нишу – найти его становилось практически нереально.

Но пока Андрей еще волочил ноги, пока местные видели пистолет на ремне – вряд ли кто-то осмелится его тронуть. Будут провожать недоумевающими взглядами – но не более. Однако существовала малоприятная вероятность того, что в одной из здешних лачуг затесалась парочка боевиков. Если так, то шансы добраться до базы резко стремились к нулю.

Беспомощный русский военный, едва перебирающий ногами, – слишком лакомый кусочек. Ради такого многие не прочь рискнуть и убежищем. Андрея могли либо похитить и переправить в полевой лагерь, либо расстрелять прямо на улице. Второй вариант казался Волошину более предпочтительным. Ведь тогда сам собой исчезал риск проболтать секретные сведения, а этого молодой шифровальщик боялся сильнее всего.

Когда из-за поворота навстречу Андрею выскочил армейский внедорожник, он инстинктивно положил ладонь на рукоять пистолета. В глазах двоилось, Волошин не различал номеров. Джип затормозил в нескольких метрах, и лейтенант с трудом удержался, чтобы не открыть беспорядочную стрельбу: нервы были на взводе.

Но всё обошлось. Первым из джипа выбрался Петрович – Андрей признал его по массивному силуэту, втиснутому в бордовую футболку. Сосредоточившись, он различил беспокойство на широком лице начальника. Петрович что-то говорил, но слова звучали металлическим эхом, словно зубья контузии грызли реплики на бессмысленные фрагменты-лоскуты.

Зато Волошин наконец позволил себе расслабиться и провалиться в бессознательность.

Последующие два дня Андрей провел в лазарете, на третий его переправили в Ливию, а уже оттуда – военным бортом домой, в Россию. Если точнее, то в госпиталь на Северном Кавказе. Впереди ждали три недели восстановительных процедур, и эти дни стали одними из наиболее трудных в жизни Волошина.

Проблема заключалась отнюдь не в самом госпитале. Свежий горный воздух, отличное трехразовое питание, приятный персонал и самое современное оборудование кого угодно поставят на ноги.

Закавыка таилась в том, что в это медицинское учреждение доставляли действительно нуждавшихся в помощи: тяжелораненых бойцов спецподразделений, ветеранов силовых структур, за годы службы нахватавших букет разнообразных заболеваний, оперативников с пошатнувшимся ментальным здоровьем – и всех их Андрей видел.

Цветовая свистопляска, охватившая его сразу после взрыва, давно улеглась. Предметы красного и зеленого цветов – обычные предметы – больше не бросались в глаза убийственной контрастностью. В восприятии Андрея повседневный мир вернул свою обыденную серость. Однако Волошин стал видеть человеческие болезни.

О том, что ему подсвечивают именно недуги, шифровальщик догадался почти сразу. Достаточно было лишь повнимательнее взглянуть на пограничника с ампутированной ногой, чья культя мерцала бледным изумрудом, или посмотреть на пораженного лучевой болезнью офицера ВМФ, внутренние органы которого оказались окружены плотными алыми облачками.

Так спустя десять лет после бабушки эти парни стали первыми людьми, чьи болячки Андрей воспринял в цветовом спектре. И если в начале пребывания в госпитале их было всего двое, то через неделю Волошина окружал уже целый полк «подсвеченных». Абсолютно каждый пациент сиял оттенками либо красного, либо зеленого цвета.

Усилием воли лейтенанту удалось задушить накатывавшую волну паники и внутренне сгруппироваться. Для противостояния колоссальной нагрузке, обрушившейся на психику, он избрал способ, великолепно зарекомендовавший себя еще в детстве.

Андрей отстранился.

Он ушел в мир переживаний и размышлений, наблюдая за своей жизнью со стороны. Каждый день, выходя на прогулку под открытым небом, он брал стул, усаживался на краю внутреннего дворика – и наблюдал за «подсвеченными». Осознав, что упущенный в детстве дар возвратился с утроенной силой, Андрей решил обуздать его прежде, чем ситуация выйдет из-под контроля.

Для начала Волошин принялся за классификацию болезней по цветовому признаку. Поглядывая то на одних пациентов, то на других, как бы невзначай справлялся об их диагнозах. Разумеется, на расспросы откликались не все. Большинство отделывались общей информацией, но для простейшей, базовой градации Андрею было вполне достаточно данных.

Очень скоро он обнаружил, что зеленой «подсветкой» обозначаются недуги, связанные с механическими повреждениями различной степени тяжести: ушибы, вывихи, переломы костей, разрывы связок и так далее. Красной – болезни, вызванные куда более сложными, иногда даже комплексными причинами, такими как воспалительные процессы и генетическая предрасположенность: инфекции, вирусы, инсульты, а также радиационное облучение… Глубина же оттенка зависела от тяжести, запущенности болезни.