Идеология и субъект

7. … идею-идеал; мечту-утопию?

Знание – не всегда понимание,

но понимание – всегда знание.

П.Сэлфинг

Тенденция к замкнутости (…)

присуща человеческой природе; в этом

смысле она есть судьба.

Л.Штраус

При определенном усилии субъект может идею превратить в идеал. Это звучит, по крайней мере, странно. Большинство никогда не согласиться с мыслью о том, что кто-то сознательно и целенаправленно прикладывает усилия для того, чтобы идею превратить в идеал, т.е. то, что чисто, светло, увлекательно, замечательно и т.п., но увы не достижимо. И все же это так.

Дело в том, что превращение идеи-ценности в идеал, во-первых, возможно, во-вторых, достаточно дешево, и, в-третьих, весьма рационально. А попросту выгодно. Причем, как для большинства, так и для тех, кто этим большинством пытается управлять. В отличие от идеи и особенно идеи-ценности, которая, регламентируя поведение субъекта, образует для него коридор возможного, идеал … можно игнорировать. Идеалом гордятся, любуются, к нему можно стремиться, о нем можно рассуждать и т.п. Но заранее зная о его недостижимости, большинство именно всем этим и ограничивается, как «светом далекой звезды». Большинство превращает идеал в виртуальную реальность, которая лишь украшает существование, причем не требуя каких-то особых усилий для своего воплощения.

Правда кажется непереносимой.

П.Сэлфинг

Возможность такой трансформации определяется тем, что представители большинства не понимают, а зачастую и вовсе не знают, ни своей идеологии, ни идей-ценностей, которыми они руководствуются. В лучшем случае у субъекта есть некое представление о каких-то там морально-этических ориентирах, о том, что такое хорошо-плохо, добро-зло и т.п. Мало того, истинность этого «понимания» мало кого волнует и сама эта «истинность» определяется соответствием «понимания» личному опыту и результатам наблюдений за другими.

Если об этом сказать субъекту, то, скорее всего, он отнесется к этому совершенно спокойно. Ведь он почти никогда не задает себе вопрос «Почему?» что-то произошло, «Почему?» получен такой, а не какой-то иной, результат. Обычно он ограничивается вопросами – «Кто виноват?», затем – «Что делать?», и потом, может быть – «Зачем?».

Идея комфорта любой ценой предлагается нам как

высшее благо, возвращая мышление в тупик крайнего рационализма.

П. Сэлфинг

Идея, превращаясь в идеал, утрачивает, причем безвозвратно, основные свои функции. Идеал уже не определяет поведение субъекта – ведь идеал не достижим, хотя и сохраняет некоторое влияние. Кроме того, идеал уже не рассматривается как истина или заблуждение. Для субъекта он просто есть или его просто нет. Если он есть, то субъект верит в него, а если нет, то, как минимум, не думает о нем. При этом для субъекта совершенно неважно насколько тот или иной идеал соответствует объективной реальности, как он соотносится с возможностями его воплощения. Субъект поглощен либо грандиозностью, либо красотой, либо перспективами, либо… созданного им идеала и он не хочет, а иногда и боится, думать о его реалистичности. Вполне достаточно переживать предвкушение от возможного обладания этим идеалом. И вот уже идеал оторвался от идеи, зажил собственной функциональной жизнью, наполнился фантазиями и созерцательностью.

Происходя из идеи, сохраняя почти все ее содержание, идеал становится мечтой. Вначале такой трансформации субъект никак не соглашается с недостижимостью идеала, утешаясь и наслаждаясь предвкушением от будущего обладания этим идеалом-мечтой. В этот период идеал не оставляет субъекта ни при каких условиях, даже под жестким прессингом объективной реальности, под давлением массы аргументов, которые сообщаются ему доброхотами-друзьями, которые не могут успокоиться, пока рядом с ними существует человек обладающей идеалом. Все это завершается либо определенным обесцениванием идеала, который становится все более далеким и недостижимым, либо переходом идеала в … ту идеологическую концепцию, которую разрабатывает субъект и для себя, и для других.

Второй вариант встречается достаточно редко и представляет любопытный сценарий формирования идеологической концепции. При этом субъект, обладая набором идей-идеалов соединенных единым устремлением ко «всеобщему благу», способен развить эти идеи-идеалы в собственную идеологическую концепцию. И если ему это удается, или кажется, что удается, субъект, почти непременно, захочет не просто поделиться ею с другими, а сделать этих других своими соратниками-единомышленниками. Зачастую, субъект буквально одержим этим. Более того, у него формируется уверенность – он обязан-должен отдать ее всем остальным, тем самым обогатив содержание их существования, как будто окружающие всю жизнь только и мечтали о таком подарке.

Спасибо, Пух, – сказал ослик Иа. – У меня уже есть один подарочек.

А.Милн

Устоять против вручения такого «подарочка» мало кто может. И вот уже субъект, движимый благими намерениями, предлагает всем свою идеологическую концепцию о том, как следует жить, кого считать врагами и для чего следует существовать. Кого-то все это убеждает, кого-то соблазняет, кого-то прельщает, но большинство так и остается безразличным.

То, примет ли социум новую идеологическую концепцию или нет, определяется степенью ее утопичности, т.е. тем, сочтет ли большинство предлагаемые идеи-идеалы для себя значимыми и насколько реальными для исполнения они ему покажутся. Утопичность идеи-идеала как раз и определяется соотношением ее значимости и реальности исполнения, причем большая утопичность идеи-идеала особенно привлекает большинство, позволяя погружаться в мечту о прекрасном будущем, ради которого можно ничего не делать, лишь иногда наслаждаясь переживанием этой мечты.

И не важно, верит большинство в нее или нет. Более того, многие могут даже принять участие в воплощении этой идеи-мечты. Главное в другом – они так никогда и не смогут считать эту идею-идеал-мечту своей. Она для них остается чужой и чуждой, тем, что не может быть включено в их собственную идеологию. Поэтому такой «подарочек» большинство всегда отвергает, т. к. принятие этого дара вынуждает к непременному изменению своей идеологической матрицы поведения. А для этого от субъекта потребуется совсем немногое – всего лишь предать свои собственные, уже существующие идеи-ценности.

Для большинства такое предательство не просто измена самому себе. В принципе большинство готово, если надо, совершить любое предательство. Но это не только утрата веры в истинность своих идей-ценностей. Для субъекта это предательство означает признание своих ошибок и, главное, лишения себя … свободы. Дело в том, что субъект считает – он сам сформировал эти идеи, сам нашел доказательства их истинности, сам скомбинировал из них свою идеологию и именно в этой самости он и видит гарантию своей свободы. И пусть это всего лишь иллюзия, но он никак не хочет от нее отказываться.

Но вот если предлагаемая идеологическая концепция становится доминирующей в социуме, то большинство готово демонстрировать ей свою приверженность, но, на самом деле, не этой концепции, а социуму. После этого представителю большинства уже все равно, истинна эта концепция или нет, утопична или реалистична. Демонстрация приверженности позволяет жить своей жизнью и решать свои собственные задачи.

Не существует такой идеологической

программы, которая бы гарантировала победу на выборах.

П.Сэлфинг

Сам автор-владелец идеи-идеала никогда не считает ее утопией. Утопия – это оценка идеи-идеала, которую дают окружающие. И даже не потому, что они верят или не верят в возможность ее реализации. Они не хотят верить, т.к. вера потребует хотя бы какого-то усилия по ее достижению. Впрочем, и сам автор-владелец в абсолютном большинстве случаев оставляет свою идею-идеал как потенцию, как возможность, практически не пытаясь ее осуществить. Но иногда бывает и по-другому, и тогда он становится жертвой-иполнителем, фанатиком, поглощенным этим воплощением. Он вступает на путь терроризма-самопожертвования, сопровождающегося поглощением всех остальных идей-ценностей, их подчинением этому самопожертвованию.

Утопией может быть названа любая идеологическая концепция, любая идеология субъекта и любая идея-ценность. Так и делают те, кто не согласен или не способен понять и принять или участвовать в реализации этих идеологических установок поведения. Идеей-утопией «становится» и та идея, которую по каким-то причинам не удалось реализовать в полной мере. Но в любом случае признание идеи утопией всего лишь оценка, оценка, которая в больше мере отражает того, кто дает эту оценку, его взгляды, представления, убеждения и его способность действовать.

Эта оценка может стать оценкой социума в том случае, если социум не способен в данный момент понять и принять предлагаемую ему идею или же он так и не сумел ее реализовать. А потому такая оценка скорее является диагнозом идеологического состояния социума, его открытости и толерантности. Об этом, в частности, говорит и то, что социум способен возвращаться к, казалось бы, уже однажды отвергнутым идеям, которые когда-то были признаны утопичными. И всякий раз, обращаясь к невоплощенным идеям, большинство вновь делает их своими ценностями, переводит их в мечту, которая кажется вполне реальной, желаемой, логичной и обоснованной. И вновь все повторяется – идея оказывается не воплотимой, вновь ищутся причины этого невоплощения, которые, обычно, связываются с особенностями времени и места (не готовностью социума, субъектов, их необразованностью и т.п.). Но сама идея от этого не становится менее притягательной, просто ее реализация откладывается на будущее, которое когда-то обязательно наступит, когда можно будет увидеть «небо в алмазах…» (А.Чехов)

Участвуя в так называемом «преобразовании» идеи в идеал, затем в мечту и, наконец, в утопию, субъект, сам того не осознавая, наталкивается на присущее ему непонимание идеи. Оказывается, что он только ее знает, знает о ней самой и что-то о ее содержании. И этого ему достаточно. Все остальное он делает сам – наполняет содержание этой идеи своим собственными представлениями и домыслами, испытывая при этом вполне позитивные эмоции. В результате он удовлетворяется этим своим собственным, пусть и доморощенным, «пониманием» идеи, знанием, камуфлирующем непонимание.

Впрочем, даже знание идеи, т.е. то, как она формируется, как воздействует и управляет и т.п., вовсе не означает ее понимание. Это знание способно лишь создавать иллюзию понимания, иллюзию, которая обязательно наполняется эмоциональным отношением субъекта к этому знанию. Знание лишь открывает возможность для субъекта понять идею, сделать ее своей. Не поняв идею и ограничившись лишь ее знанием, субъект оказывается в полушаге от превращения идеи в идеал, в этот завершенный образ желаемого. Но дальше субъект может сделать еще один шаг – не добившись этого идеала, он будет готов перейти от абсолютной веры в него к его поруганию или признанию его как утопии, когда он «из факта, что чего-то не произошло, заключает о его невозможности». (А.Пятигорский)

Итак, в ряде случаев идеология субъекта приобретает характер мечты, которая окружающими зачастую воспринимается как утопия, но субъект способен добиваться ее реализации превращаясь в фанатика своей идеи-мечты.

ТАКОЕ

превращение идеи возможно и тогда, когда она никак не воплощается, хотя бы отчасти. Может быть потому, что в идеологии все идеи-ценности

8. … сцеплены?

Заложенная в идее способность к воплощению,

определяет ее актуальную истинность, т.е. правду субъекта.

П.Сэлфинг

Большинство не заботится о своей идеологии. Не создает и не разрабатывает ее. Не защищает и не борется за ее существование. И это только кажется, что субъект отстаивает собственные убеждения. Когда он сталкиваться с многочисленными соблазнами и пытается их преодолеть, это не есть отстаивание своих идей-ценностей, а сопротивляется этим соблазнам.

Впрочем, на самом деле никаких соблазнов вне человека просто не существует. Все они всего лишь проявление самого человека, того, что ему не хватает, о чем он мечтает и т.д. Субъект ведет постоянную схватку, нет, не с идеологией, а с самим собой, со своим внутренним противником. Этим внутренним противником является он сам, т.е. либо его стремление быть «как все», либо быть не таким, как все остальные.

Но какое же удивление испытывает субъект, когда пытается реализовать это стремление, т.к. это требует либо изменения либо своих идей-ценностей, либо отказа от тех идей-ценностей, которые предлагает ему социум. Например, для того, что бы стать не таким как все, он должен отказаться хотя бы от части идей-ценностей большинства, презреть их, доказав, как минимум, их несостоятельность. И он тут же убеждается, что это сделать он не может, так как все идеи-ценности связаны, сцеплены друг с другом, образуя некую систему. Субъект, вдруг, с изумлением убеждается, что идеология, в которую он «погружен», обладает механизмами самозащиты, в основе которых лежит как раз сцепление идей-ценностей.

Павел, узник Иисуса Христа.

апп. Павел

Мало того, субъект убеждается, что его уверенность в своей свободе удалять или изменять какую-либо идею-ценность, полностью несостоятельна. А все представления о «собственном развитии внутреннем самосовершенствовании» всего лишь миф. Оказывается, что это «развитие и совершенствование» только приспособление к меняющимся условиям существования, приспособление для самосохранения.

Идеи-ценности сцеплены между собой и достаточно жестко зависимы, а изменение в содержании одной идеи-ценности неминуемо требует и других изменений, что приводит не к развитию идеологии, а к ее … неизбежному разрушению. Так, например, понимание субъектом зла соответствует (сцеплено) его пониманию справедливости, а понимание чести соотносится с достоинством, право с ответственностью и т.п. И если субъект «захочет» трактовать зло как-то иначе, то он вынужден будет поменять и свое понимание справедливости. А кажущаяся автономия тех или иных идей-ценностей тут же разрушается, демонстрируя … наивность субъекта.

Смысловое сцепление идей-ценностей в идеологии субъекта формирует их единство, которое, субъект пытается … не замечать. Он всячески поддерживает иллюзию об автономности каждой своей идеи-ценности, что позволяет ему верить в свою независимость от собственной идеологии, управлять ею, внося в ее содержание любые коррективы. Впрочем, эта вера нужна субъекту не из какой-то там любви к собственной идеологии. Возможность интерпретации идей-ценностей позволяет субъект достаточно свободно чувствовать себя в широком коридоре идеологической матрицы, не упрекая себя и не чувствуя за собой никакой вины от возможного отклонения от норм, установленных той или иной идеей-ценностью.

Все это делает существование субъекта, как ему кажется, более комфортным и безопасным. И эта иллюзия «работает» до резко изменившейся ситуации, когда разрушается не только иллюзия, но и вся идеология субъекта. В этот момент истины он вдруг осознает, что когда-то предал сам себя. Он позволил себе так расширить нормативные рамки своей идеологии, что она фактически исчезла, позволив ему делать то, что предлагал ему каждый возникший соблазн.

Конечно, субъект не считает себя предателем. Что угодно, слабость, соблазны, стечение обстоятельств и т.п., только не предательство. Однако результат – разрушение идей-ценностей – демонстрирует, несмотря ни на какое-то там их сцепление, на их активное противостояние желаниям субъекта, эти желания в данной ситуации победили.

Но идеология субъекта еще может восстановиться. Идеи обладают особенностью – они способны самостоятельно «искать» друг друга, устанавливать связи между собой и тем самым сцепляться в своем единстве. Но это не заслуга субъекта. Ему восстанавливает его идеологию социум, который заботливо навязывает ему свои собственные идеологические установки.

Не стоит спешить обвинять субъекта. Он не может противостоять идеологическим концепциям, которые повседневно предлагает ему социум. В ситуации, когда его собственная идеология частично разрушена, ему ничего не остается, как попытаться найти какую-то опору во вне себя. Причем надо учесть и то, что каждая идея идеологической концепции обладает способностью к инфильтрации, т.е. способностью проникать, просачиваться, даже в уже сформировавшуюся и достаточно жестко обороняющуюся, идеологию субъекта.

В основе инфильтрации идей лежит, с одной стороны, способность идеологии субъекта впитывать из окружающего его идеологического бульона то, что ей близко, а, с другой стороны, достаточно «размытое» содержание идей содержащихся в этом идеологическом бульоне. Поэтому инфильтрация может происходить для субъекта вполне естественно, совершенно безболезненно, постепенно до незаметности, без какого то видимого насилия со стороны социума, который «просто» предлагает всем своим субъектам те или иные идеи, постоянно их модифицируя, сообразно складывающейся ситуации. При этом субъект волен, как ему кажется, отказаться от всех предложений, либо остановить свое внимание на том или ином положении. Но задержав свое внимание, субъект почти наверняка что-то возьмет в свою идеологию, и это новое, может быть со временем, изменит всю его идеологию.

Идеологический бульон стараниями социума всегда перенасыщен и избыточен для субъекта, а движение в нем субъекта напоминает своеобразный идеологическим шопинг. Он может ничего не покупать, просто наблюдая и … «примиряя» на себя ту или иную идею. Правда, этот шопинг обязательно завершается «покупкой», сцеплением той или иной идеи-ценности субъекта с какой-либо новой «деталью», которая только кажется «деталью».

Итак. идеология субъекта становится подлинной и полноценной идеологией только после того, как ее составляющие идеи-ценности «сцепляются» друг с другом, образуя устойчивую к внешнему воздействию, работоспособную систему.

ТАК,

способность идей сцепляться между собой позволяет субъекту формировать единую идеологию, одновременно адаптируя ее сообразно меняющимся условиям. Но видеть это может только

9. … свидетель?

Что скажет Марья Алексевна?

А. Грибоедов

Вряд ли кто согласится с тем, что его идеология, т.е. взгляды, убеждения, представления, все эти идеи-ценности, существуют только тогда, когда рядом с ним находится… кто-то, кто может стать, пусть и немым, свидетелем его сомнений и исканий. Как будто наедине с самим собой все это может куда-то исчезнуть и перестать действовать. В действительности, идеология субъекта существует всегда и не определяется наличием свидетеля, правда и свидетель существует всегда, тот, кто наблюдает за принятием решения и точно знает, почем и как это решение было принято.

Даже находясь в полном одиночестве, субъект все равно как бы оглядывается – нет ли кого-нибудь, кто видит его. Он ощущает – за ним кто-то следит и этот кто-то … его собственная идеология, которая наблюдает, оценивает, судит, становясь тем, что иногда называют совестью. Чаще этот свидетель не только не помогает, но и прямо мешает принять решение. И не то, чтобы этот свидетель вмешивается. Большинство само к нему обращается и он дает, нет, не совет, а … прогноз-оценку, как будет выглядеть принятое решение или сделанный выбор потом, после. И несмотря на всю прогнозность этой оценки, субъект вновь возвращается к казалось бы уже принятому решению, иногда отказываясь от него.

Именно в этой функции свидетеля в полной мере проявляется особенность идеологии, которая на каком-то этапе своего развития превращается в систему четких, однозначных, готовых оценок, которые постоянно о себе напоминают субъекту. И он уже не может их игнорировать, куда-то спрятать или нейтрализовать на время. В результате каждое его решение, каждый поступок получает свою оценку, и субъект продолжает существовать даже не с решением, не с поступком и его последствиями, а с этой оценкой, постоянно вспоминая именно ее, стыдясь или гордясь сделанным.

Мы видим, как совесть «работает» на

практике, но мы не знаем, что такое совесть в теории.

П.Сэлфинг

Особенность идеологии субъекта в том, что она, на каком-то этапе своего развития как бы отстраняется от субъекта, становится вне него и над ним. Но самое удивительное в том, что субъект принимает это отстранение, считая, что его идеология и есть та самая истина, которая имеет основание давать оценку всем его намерениям и действиям. В этом случае идеология субъекта становится для него его свидетелем и судьей. И вот он уже гордится этим своим свидетелем, причем, чем чаще он обращается к нему, и чем чаще он поступает в соответствии с мнением этого судьи, тем выше его ценность и тем значимее сам субъект в собственных глазах. Он начинает гордиться своим судьей и своими решениями, даже тогда, когда эти решения принимаются вопреки рациональной выгоде. Субъект считает в праве называть себя последовательным и принципиальным человеком, человеком слова и чести, а наличие такого свидетеля определяет его ощущение собственного достоинства.

Добровольно-принудительно приобретя такого свидетеля, субъект уже не может избавиться от его управляющего воздействия, получая за это «награду» в виде соответствующей самооценки, которая предлагает ему считать себя высоко организованной, социализированной, зрелой, самодостаточной личностью, способной совершать ответственные поступки на основании собственных решений.

в человеке есть нечто такое, с чем он может отождествить себя хотя бы на время… Та часть его существа, к которой он требовал уважения, теперь ему дороже всего, дороже даже самой жизни,… целиком и полностью отождествляя себя с тем благом, которое он неожиданно осознал, и требуя, чтобы в его лице люди признавали и приветствовали это благо… Если индивид готов умереть и в определенных обстоятельствах принимает смерть …, он тем самым показывает, что жертвует собой во имя блага, которое, по его мнению, значит больше его собственной судьбы. … он действует во имя пусть еще неясной ценности, которая, он чувствует, объединяет его со всеми остальными людьми.

А.Камю

Итак, работоспособность идеологии субъекта определяется степенью ее управляющего воздействия на его поведение, что выражается в ее относительной автономии, ощущаемой субъектом как наличие свидетеля-наблюдателя, который оценивает все им совершаемое.

ТАК

идеология субъекта в результате своего развития становится «свидетелем», способным «судить» своего хозяина и тем самым управлять им. Но, возможно, только таким образом она может доказывать свою не