«Учитель! Учитель приехал! Теперь у нас будет свой учитель! Мы будем ходить не к мулле в медресе, а в самую настоящую школу!» – истошно орал Салимгерей, несясь по улице, поднимая клубы пыли босыми ногами. За ним бежали несколько мальчишек помладше. Из-за пыли их не было видно, но можно было догадаться, кто эту пыль поднимает. Тем более, там, в густом облаке пыли, тоже громко орали, не умея сдерживать своей радости. На эти крики выскакивали из дворов ребята, с шумом присоединялись к несущимся по улице. Ватага росла. Даже если б не было повода, мальчикам было очень весело бежать в солнечный день гурьбой, вопя изо всех сил и толкая друг друга. А тут был повод – в деревню приехал из города учитель. Значит, первого сентября, как и было обещано председателем колхоза, мальчики начнут учиться в школе!

Все уже знали, где будет школа. Это – дом раскулаченного Хисматуллы. Хозяина этого дома ещё прошлой осенью со всей семьёй отправили в Сибирь. Туда ему и дорога! Очень жадный был! В колхоз вступать не захотел, всю свою скотину погубил, лишь бы не отдавать в артель. Вот и стоит его дом пустой. Теперь там будет школа.

Салимгерей, а для мальчишек просто – Салим, добежав до конца улицы, повернул к будущей школе. Все остальные сделали то же самое. Отстал только маленький Кадим, потому что при крутом повороте, немного не рассчитав силы, упал в пыль лицом. Заболела нога – подвернул, кажется. Пыль улеглась, а Кадим продолжал сидеть на дороге.

Вдруг ватага развернулась и, во главе с Салимом, шумно стала приближаться к Кадиму. Это Салим заметил, что Кадим куда-то делся, и, ничего не сообщив своей команде, побежал обратно. Мальчишки не поняли, в чём дело, но понеслись за ним. Так было всегда – среди деревенских мальчишек Салим – самый главный, его все слушаются. Во-первых, он старше всех бегающих по улице бездельников. Ему одиннадцать лет. Остальные деревенские мальчики его возраста давно уже впряглись в хозяйственные дела и работают наравне со взрослыми с раннего утра до поздней ночи. А этому повезло – его отец балует. Салим родился у родителей очень поздним ребёнком, после многочисленных дочерей. Поэтому отец в своём сыночке души не чает. К тому же отец Салима – не бедный человек. Может и нанять деревенских, если помощь в хозяйстве потребуется. Вот и бегает его сыночек по улицам, собрав компанию из тех, кто поменьше. Поэтому Салим у них – за главного. Не только поэтому, конечно. Салим умеет придумывать всякие интересные занятия. Всегда он решает: чем займутся сегодня, куда пойдут – на речку ли, к роднику ли, к скале ли, за чем отправятся – за земляникой ли, за черёмухой ли, в чей огород залезут, в какие игры будут играть. Но у беззаботного Салима есть всё-таки одна забота. У него есть «хвостик». Это – его сосед, шестилетний Кадим. Родили же соседи этого Кадима на его голову!

Отец Кадима, а, вообще-то мальчика зовут и не Кадим вовсе, а Габделькадим, только никто его так не называет, и отец Салима – добрые соседи, прожили всю жизнь рядом, за смежным забором. Выросли вместе, оба женились, и сейчас живут, помогая друг другу переносить жизненные тяготы. А горя было много. У отца Салима рождались только девочки, и уже только ближе к старости родился сын. А у отца Кадима, Хазия, жизнь была ещё тяжелее. Дети рождались и умирали, некоторые – сразу же после того, как родились, некоторые – прожив несколько месяцев, или год. Двенадцать детей они похоронили. Тринадцатым родился Кадим. Хатиме, жене Хазия, в тот год исполнилось 42 года, а Хазию – 46! К тому времени они уже ни на что не надеялись, не очень-то верили, что этот выживет. Смиренно ждали, что будет. Но Кадим не умер ни в первый год, ни во второй, ни в третий, и у родителей затеплилась надежда. Мальчик рос, этим летом ему исполнилось шесть лет.

Когда Кадиму было ещё только четыре года, как-то летом девятилетний Салим увидел в щель, как тот играет на своём дворе: что-то мастерит и разговаривает сам с собой. Тогда Салим взломал одну доску в заборе между двумя дворами и зашёл к Кадиму. Стоило так сделать – чего только у Кадима здесь не было! Он играл в кладбище – хоронил кукол, сделанных из соломы. Всё было по-настоящему – и могилы, и мулла – сам Кадим, и плакал он по-настоящему, закапывая мёртвых кукол в землю! Салиму тоже захотелось поиграть в такую интересную игру. Тогда Кадим велел ему копать ямы сломанным ножиком. Земля была твёрдая, но копать было приятно – как никак, это – могилы. Салиму игра очень понравилась, хоронили они до позднего вечера, вдоль забора выросло большое кладбище. Кадим рассказал, что раньше он хоронил мёртвых цыплят по просьбе матери, а это намного интереснее, чем хоронить кукол. Но цыплят больше нет, поэтому приходится готовить кукол из соломы. Салиму было удивительно: и почему ему самому такое в голову не приходило? Ведь у них тоже бывает, что цыплята дохнут! Выдумщик этот Кадим!

С тех пор мальчики часто стали играть вместе, подружились. Убегали со двора тоже вместе. Только и свой отец, и отец Кадима, Салима строго-настрого предупредили: нигде Кадима не оставлять, всегда и везде таскать с собой. Не обрадовался Салим такой обузе, но и не стал отказываться. Иногда, бывало, отдубасит его от злости, что приходится всё время о нём печься, и прозвище ему придумал обидное – «Хвостик». Но терпит – везде с собой таскает и никому в обиду не даёт. Вот и сейчас, заметив, что Кадима нет, Салим побежал обратно. Увидев, что тот сидит в пыли, яростно заорал: «Ты чего уселся? Вставай! Нам в школу надо!» Узнав, что Кадиму больно идти, Салим велел двум мальчикам постарше дотащить Кадима до дому, а сам повёл ватагу к школе – к дому кулака Хисматуллы.

Первого сентября, надев лучшие одежды, мальчики в возрасте восьми-одиннадцати лет отправились в школу. Когда нарядно одетый Салим вышел за ворота и чинно зашагал по улице, из своих ворот выскочил Кадим, совершенно не нарядный, с босыми ногами, и засеменил рядом. «Пошла домой, мелочь, – процедил сквозь зубы Салим важно, – тебе ещё рано». Кадим молча продолжал шагать, чуть отстав. «Пошёл, говорю! Мне что, побить тебя, что ли? Сказано же тебе – берут только с восьми лет, а тебе ещё только шесть!» – рассердился Салим. Но Кадим не отставал. И что с ним теперь делать? Можно было бы поколотить, конечно, но, чего доброго, тот начнёт пытаться сдачу давать, испачкает новую одежду Салима. Ну его, решил Салим, пусть идёт. Так и пришли в школу вдвоём.

Заходя в школу, оба были разочарованы. Это был обыкновенный деревенский дом, только большой, уставленный разного размера и разной масти столами и табуретками. Небось, по всей деревне собирали, у кого что лишнее. Единственное отличие от избы – между двумя окнами на передней стене висела чёрная доска. У доски стоял большой стол. Понятно было, что туда проходить нельзя – это место учителя.

Мальчики прошли и сели за свободный стол. С интересом стали рассматривать других ребят. Тут зашёл в дом высокий мужчина в чёрных брюках и белой рубахе. На голове у него была вышитая тюбетейка. Он прошёл к чёрной доске, поздоровался, сказал, как его зовут. Имя у него было необычное: Юсуп. В деревне людей с таким именем не было. Но ребята тут же запомнили. Учитель сказал, как к нему можно обращаться: Юсуп абый. Потом учитель сказал, что, чтобы научиться читать, первым делом надо запомнить буквы. Нарисовал на доске большую букву А. Достал из своего мешка листы и карандаши, стал раздавать ребятам, проходя меж столов. Очередь дошла до Кадима. Тут учитель остановился и строго уставился на него. «А ты чего здесь делаешь? Тебе известно, что в школу принимают детей с восьми лет?» – спросил учитель. Кадим так сильно испугался, что не смог ничего сказать в ответ. «Вставай и иди домой! Придёшь, когда тебе исполнится восемь лет!» – сказал учитель. Кадим не мог пошевелиться от ужаса, не то, чтобы встать и уйти домой. Тут заговорил Салим: «Пожалуйста, не выгоняйте его, учитель. Он за мной увязался. Пусть посидит уж сегодня. Если сейчас вы его одного отправите домой, мне влетит и от его отца, и от моего. Он – мой сосед. Мы далеко отсюда живём. Будьте уверены, уж завтра я найду способ, как от него избавиться». Учитель ничего не ответил, молча положил перед Кадимом листок и карандаш, пошёл дальше.

Раздав всем листочки, учитель дал задание написать целую строчку буквы А. Наступила тишина. Все стали старательно выводить буквы. За это время учитель Юсуп пересчитал присутствующих, не включая малыша. Получилось двадцать восемь. Вдруг он обратил внимание, что малыш ничего не делает. «Скорее всего, он не знает, как держать карандаш. Надо показать. Пусть хоть научится рисовать, чем сидеть без дела!» – подумал учитель и направился к мальчику. Каково же было его удивление, когда он подошёл и глянул на листок! Там была выведена целая строка аккуратненьких букв А, а на следующей строке было написано: «Кадим умеет читать и писать»! Учитель Юсуп, увидев говорящую на человеческом языке курицу, наверное, удивился бы не больше, чем сейчас! Что это? Откуда этот малыш умеет читать и писать? Да ещё на латинице! Юсуп не так сильно удивился бы, если б мальчик писал на арабском. Тогда можно было бы предположить, что мальчика научил отец. Даже среди деревенских людей, не говоря уже о городских, много мужчин, умеющих читать и писать на арабском. Всё-таки аж с десятого века, с тех пор, как Великая Булгария приняла ислам, татары пользовались арабским алфавитом. Большинство мужчин учились в медресе, умеют читать Коран. Но в 1928 году, шесть лет назад, татары перешли на латиницу, и грамотных, то есть читающих и пишущих на латинице, людей совсем не стало. Не то, что в глухой деревушке, даже в городах теперь умеющих читать и писать мало!

Постояв некоторое время в недоумении, учитель Юсуп, наконец, спросил: «Скажи, кто тебя научил читать и писать?» Услышав вопрос учителя, все ребята повыскакивали со своих мест, вытянув шеи, удивлённо рассматривали то, что написал Кадим.

« Не знаю!» – тихо ответил чуть не плачущий от страха и смущения мальчик, а потом, вдруг спохватившись, добавил: «Папа». «А твой папа, он что, умеет читать и писать и на арабском, и на латинице?» – спросил учитель у Кадима. «Да. И я – тоже!» – сказал мальчик, на мгновенье подняв взгляд на Юсупа, видно, забыв на время про свой страх. Да-а, чудеса! А Юсуп решил, что он карандаш не умеет держать!

– А ещё что ты умеешь?

– Считать до ста, складывать и вычитывать.

На мгновенье в классе наступила полная тишина. Решив, что учитель чем-то недоволен, мальчик торопливо добавил: «А ещё я умею рисовать лошадь…»

Учитель подумал немного, посмотрел на Салима и сказал: «Завтра приведи его снова. Приводи каждый день! Пусть учится, раз хочет».

Ну и ну! Родили же соседи этого Кадима на голову Салима!

Так шестилетний мальчик Кадим стал учиться в школе.

Букча для Кадима

В полдень учитель Юсуп отпустил учеников. Когда закончились занятия, он сказал мальчикам, чтобы мамы им сшили букчи для тетрадей и карандашей. Букча – это такой холщовый мешок. Ученикам надо будет выполнять домашние задания, для этого надо будет брать домой тетради и карандаши. По очереди детям учитель будет давать и книги. Поэтому им нужна букча! Учитель показал детям свой мешок. Сказал, что у них букча может быть чуть меньше.

Мальчики, изрядно уставшие от новых впечатлений и от усердия в овладении грамотностью, разбрелись по домам. Салим и Кадим тоже пошли домой.

Весть о том, что шестилетнего Кадима приняли в школу, по деревне распространилась быстро. Кто-то удивлялся, кто-то возмущался. Больше всех возмущались родители семилетних мальчиков: « Наших не взяли, а этого, такого маленького, взяли. Неправильно это. Несправедливо!» Ладно, был бы этот мальчик крупный и крепкий, как их сыновья. А ведь на вид этому Кадиму вообще четыре годика! Женщины собрались и пошли к учителю.

Юсуп остановился жить у старушки Камили на центральной улице.

Когда пришли женщины, учитель, сидя за столом, читал книжку. Увидев их, он встал, одёрнул рубаху и застыл. Он засмущался. Камиля с любопытством высунула голову из своего закутка, созданного ею в углу избы из занавесок.

Выслушав женщин, учитель спросил: «Умеет ли чей-либо сын читать и писать, как тот малыш?» Женщины потупились и молчали. «А вот этот мальчик умеет. Вообще-то я его определил бы во второй класс, если б у нас он был!» – сказал Юсуп. Женщины постояли молча, и пошли обратно.

А дома маленького Кадима мама потеряла. Куда он мог деться? Терпеливо ждала. Встретила его во дворе, встревоженная, со словами: «Где ты был?» «В школе!» – торжественно выпалил Кадим. Мама рассердилась: «Ты что, столько времени простоял под окном?» «Нет, я учился!» – гордо ответил мальчик. И рассказал маме всё, как было. Хатима не знала, радоваться ей или огорчаться, разрешить сыну ходить в школу или нет. Стала ждать возвращения мужа. Хази с утра ушёл к председателю колхоза решать какие-то вопросы, и сильно задержался.

Колхоз в деревне организовали три года назад. Зажиточные люди сильно сопротивлялись. Многих отправили в ссылку. Хази и его жена Хатима вступили в колхоз без сопротивления – всё равно было нечего тащить в артель, бедствовали. Кроме худой коровы в сарае – никакой скотины. Если у человека корова одна, её в колхоз не забирали. Земли у Хазия не было, кроме огорода возле дома. Однако в колхоз его приняли с великой радостью! Тому была серьёзная причина. Хази был мастером по изготовлению конской упряжи. Никто в округе не мог изготавливать такие хорошие сбруи, как он! Хази знал в них толк! Приспособления для изготовления, да и для починки, в деревне были только у Хазия. В том самом сарае, где жила корова, было много сырья для изготовления кожаных вещей. Для только что организованного колхоза, с большим количеством лошадей, что его приспособления для работы, что сам Хази были просто кладом!

Унаследовал это ремесло Хази у своего отца. Отец Хазия был знаменитым в округе шорником и обувщиком. Маленьким мальчиком Хази стал помогать папе. Отец передал ему все своё уменье и все приспособления, что нужно для этого дела. Но разбогатеть на этом ремесле было нельзя. Заказов всегда было немного. Сделанные на совесть качественные сбруи служили подолгу, да и лошадей в деревнях не так много. Поэтому отец Хазия всё больше шил обувь. От отца Хазию досталось огромное количество колодок, которые он хранил в коробках в сарае. Хази тоже стал умелым обувщиком, вечерами шил сапоги зажиточным односельчанам, чтобы как-то выжить. Колхоз осенью выдавал так мало зерна и овощей, что на них прожить до следующего урожая было невозможно.

И всё-таки колхоз нашёл, что отнять у Хазия. На дворе стоял добротный каменный амбар. Его строил отец Хазия с сыновьями, когда те были ещё подростками, для тех самых орудий труда, которые необходимы в кожевенном деле. Зимой отец работал в доме, занося в дом из амбара только самое необходимое. Но с наступлением весны уходил работать в свой амбар и находился там до поздней осени, пока не выпадал первый снег.

Амбар был сделан на совесть, двери были очень крепкие, обитые железом, не взломаешь, вот правление колхоза и решило, что амбар этот хорош для хранения урожая. Хазию велели освободить амбар в трёхдневный срок. Делать нечего, пришлось всё ценное перетаскивать в сарай к корове, а не очень ценное – в поленницу. Так и повелось – уже третий год осенью колхоз закладывал в амбар пшеницу до весны, до посева. Само собой подразумевалось, что за целостность посевной пшеницы отвечает Хази – ведь амбар, хоть и не его теперь, а стоит на его дворе!

Хази тихо ненавидел колхоз, не верил в коммунизм, не верил ни слову из того, что говорили представители Советской власти. Также Хази ненавидел Советскую власть за то, что она была против Бога. За то, что закрыли мечеть, куда Хази ходил всю жизнь на пятничный намаз. Разрушили минарет и сделали в мечети клуб. За то, что богохульствуют денно и нощно. Хази был верующим человеком, читал пять раз в день намаз, не пропуская, соблюдал пост и старался жить по шариату. После установления Советской власти и наступления времени безбожия деревенские мужчины сплотились вокруг Хазия и Хурматуллы, друга Хазия. Муллы в деревне в последние годы не было, его с семьёй сослали в Сибирь. Было очень опасно не скрывать, что ты верующий человек, но Хази был человеком неробкого десятка. Молчать он тоже не любил, обычно высказывался открыто и прямо. Поэтому в деревне у него были недоброжелатели. Они бы с радостью избавились от него, но колхозу нужен шорник: кто починит упряжи, если порвутся? К тому же, все до единого члены правления колхоза ходят в сапогах, пошитых Хазием. Да и нет за ним особых грехов, кроме как верующий. Поэтому пока Хазия никто не трогал. Пока.

Наконец, Хази вернулся домой. Жена положила ему и Кадиму еду, дала им ложки, по куску хлеба и сообщила Хазию новость: «Нашего сына приняли в школу». Отец сначала удивился, а потом очень обрадовался! Стал расспрашивать, что и как. Кадим с удовольствием рассказал. Мама улыбалась. Выслушав сына, папа сказал: «Ну, сынок, тогда я сделаю тебе подарок. Я сошью тебе букчу из кожи!» А потом добавил задумчиво: «И сапоги к зиме тебе надо сшить! Негоже сыну сапожника ходить в школу в лаптях!»

Отец сходил в сарай, принёс всё необходимое и принялся за работу. До ночи работал, не поднимая головы. К ночи букча была готова. Хази не остановился на сделанном, зажёг керосиновую лампу и допоздна украшал букчу узорами. Кадим лежал на лавочке, не спал. Всё смотрел, как папа работает. Когда он закончил, Кадим выскочил из-под тулупа, под которым обычно спал, и подошёл к отцу, чтобы посмотреть, что получилось. Букча была сказочно красива! Мальчик долго вертел её в руках, представляя, как он завтра с ней пойдет в школу. Его радости не было края.

«Учись, сынок! Учиться – это счастье!» – сказал отец, убирая свои приспособления и радуясь вместе с сыном.

Утром, когда Кадим вышел за ворота, Салим его уже поджидал. Он нетерпеливо топтался возле ворот Кадима. Ему хотелось побыстрее похвастаться своей новой холщовой букчой. Мама сидела весь вечер – сшила ему красивый мешок из куска новой ткани. Не из старья какого-нибудь, а из новой ткани! Так хотелось, чтобы все побыстрее увидели его новенькую прекрасную букчу! Но, увидев Кадима, он даже рот открыл от удивления. Кадим был в новых штанишках, в новой рубахе. Правда, босиком. Но, самое главное, в руках у него была самая настоящая кожаная сумка для книжек и тетрадей, украшенная узорами, просто сказочная букча!

Вот что значит быть сыном кожевника!

Хази

Учителю пришлось Кадима пересадить за первую парту и давать ему отдельные задания. Почти каждый день Юсуп приносил ему новые книги. Мальчик читал их в классе, а потом уносил домой в своей красивой букче. Очень быстро возвращал их обратно учителю. У Юсупа возникли сомнения: читает ли их мальчик, или возвращает, рассмотрев рисунки? Как-то учитель попросил пересказать Кадима содержание одной книги. Каково же было его удивление, когда мальчик стал рассказывать текст так, как будто он читал книгу, как показалось Юсупу, дословно! Учитель быстро открыл книгу и стал следить глазами, насколько точно Кадим передаёт текст. Расхождений почти не было! У мальчика была прекрасная память! В очередной раз удивившись, Юсуп решил давать ему те книжки, которые привёз для себя: пусть читает!

Наступила поздняя, холодная осень. Кадиму папа к этому времени сшил сапоги. Прекрасные маленькие сапожки. Как игрушечные, только настоящие! Мало кожаной букчи, теперь ещё и сапоги! Многих деревенских это злило. У большинства деревенских взрослых мужчин, отцов больших семейств, не было кожаных сапог. Ходили в лаптях. А тут у такого сосунка – кожаные сапоги! Судачили: совсем обезумел Хази от счастья, что у него сын такой одарённый. Но при нём помалкивали: ну его. С ним лучше не связываться: язык у него острый, скажет, как отрежет. В ответ ничего и не придумаешь. А мальчик-то его и вправду хорош! Недаром тринадцатый ребёнок в семье! Единственный выживший! Поэтому некоторые были к Хазию снисходительны: пусть изощряется старик, его понять можно.

Ближе к зиме из райцентра приехали на тройке лошадей в деревню сотрудники НКВД. Они забрали старика Хурматуллу. Приехали, скрутили руки, посадили на тарантас между двумя сотрудниками и увезли. Деревенские люди говорили: за то, что он читает намаз. Нельзя! Запрещено! Ходили слухи, что как-то кто-то проходил мимо дома Хурматуллы вечером, увидел в окно, что тот при лучине совершает сажду, повернувшись к кыйбле. Значит, читает намаз. Вот и доложил органам. Понятно, что доложивший имел обиду на Хурматуллу. Где-то пересеклись интересы, или это просто месть. А может, по злой воле случая, кто-то из краснозадых проходил мимо окон Хурматуллы. Теперь этого не узнаешь.

Хази задумался. Хурматулла был другом и единомышленником. Так могут и Хазия забрать. Ведь он тоже на дню пять раз читает намаз. Стали думать с женой: как себя обезопасить? Хорошо бы на окна повесить что-нибудь, чтобы с улицы не было видно, что делается в доме! Но нельзя. Ни у кого на окнах нет занавесок. Разве только у самых зажиточных. Повесив занавески, ещё больше подпадёшь под подозрения. Думали-думали и решили: отныне Хази будет читать намаз сидя на стульчике, повернувшись лицом к кыйбле. Если кто-то, проходя мимо окна, увидит Хазия сидящим на стуле, ничего страшного. Просто сидит и сидит. Это безопасно. А за то, что нарушает установленный Богом порядок – читает намаз не по правилам, Хази попросит у него прощения. Бог простит его, ведь Хази – не от хорошей жизни!

Конечно, если кто-нибудь захочет заложить Хазия, найдёт, что рассказать. Например, что он на похоронах деревенских людей читает дженаза. Интересное дело, власти старательно выбивают из живых людей веру, но ничего не имеют против, если умершего хоронят по мусульманским правилам. Если, конечно, без лишнего шума. Коммунистов хоронят в гробах, уже в мусульманском кладбище несколько деревенских коммунистов похоронили. На могилах ставят не полумесяц, а звезду! В первое время односельчане ужасались: как это человека, пусть даже бывшего, но – мусульманина, в ящике хоронить? Как такое можно? Ходили смотреть на похороны, как на представление. Потом немного привыкли. Перестали вслух осуждать тех, кто хоронит своих родственников в гробу, но сами не соглашались хоронить своих близких таким странным способом! Так и повелось: кого хоронят в гробу, а кого – в саване. Кого в гробу – торжественно и громко, кого в саване – тихо и скромно. Помоют, заворачивают в саван, почитают суры из Корана, мужчины тихо относят на кладбище и закапывают. Власти как будто ничего не замечают.

Мало того, тут коммунист и советчик Шайхулла, когда умерла мать-старуха, прибежал к Хазию с просьбой: «Помоги проводить в последний путь мою мать, Хази абзый!». Не откажешь в таком вопросе. Проводили. Вот тебе и коммунист! Чего ж мать не хоронит по-советски – в ящике, раз не верит в Бога? Когда суру «Ясин» читали, Шайхулла ладони перед лицом держал, как мусульманин, и губы что-то шептали. Молился, что ли? Что это было? Как не испугался, что доложат? Или в те мгновенья ему было всё равно? Ведь уж кого-кого, а его могут наказать за это дело очень строго, строже, чем других.

Иногда советские начальники вели себя непонятно. Хурматулла, ещё до того, как его забрали, как-то разоткровенничался с Хазием и признался ему, что председатель колхоза, перед тем как отправить дочь в ЗАГС, втихаря пригласил Хурматуллу почитать никах. Вот тебе раз! Какой никах, он же коммунист и ярый атеист! Запутались они, бедные коммунисты, вынуждены лицемерить и перед Богом, и перед Советской властью! Не позавидуешь им!

Но, тем не менее, народ постепенно отдалялся от Бога. Это Хази видел очень отчётливо. Пока в двух случаях люди никак не могли обойтись без муллы: когда женились и когда умирали. Иногда просили благословения Бога, давая имя новорожденному. Но всё делалось в тайне, украдкой. Кроме похорон, конечно.

Когда забрали Хурматуллу, деревенский люд стал во всех делах, где нужен посредник между Богом и людьми, то есть мулла, обращаться к Хазию. Это было опасно. Но отказывать было нельзя. Хази считал, что он обязан помогать односельчанам. Тем более, подросшее безбожное поколение не знало, как быть в тех случаях, когда умирал родитель – мусульманин. Сердце у Хазия щемило, когда такие горе-комсомольцы растерянно шевелили губами, стоя с ним рядом, с молящимся, возле своего умершего родителя, держа ладони перед лицом, подражая Хазию. Что они шептали? К кому обращались? Что с ними-то будет, когда состарятся?

Хази сам встал на намаз в возрасте 8 лет. К этому времени он уже знал наизусть многие суры из Корана. Его отец был не только кожевенных дел мастером, но и муллой, очень уважаемым человеком во всей округе. Семья у отца была большая, многодетная. Не жили богато, но и не бедствовали. Отец мечтал кого-либо из сыновей отправить в хадж. Каждый мусульманин, если только у него есть возможность, должен совершить хадж – посетить Мекку. «У самого не получилось, так хоть бы одного сына отправить!» – мечтал отец. И такое счастье выпало его сыну Хазию – он совершил хадж.

Весной 1905 года двадцатидвухлетнего Хазия семья стала готовить в путь. Нужны были деньги. Отец отдал все свои сбережения, которые он копил для этого случая всю жизнь. Но денег всё равно было мало, потому что предстоял очень длинный и трудный путь, полный опасностей. Продали удел земли и лошадь, кое-что по мелочи. Решили, что этого достаточно: если Бог посчитает нужным, сын совершит хадж и вернётся. Если сгинет, значит, на то Божья воля. Вместе с двумя мусульманами из соседних деревень Хази ранним летом отправился в Мекку.

Много всего пришлось пережить Хазию во время этого путешествия, много чего он увидел, узнал. Отправившись с двумя земляками, через год вернулся один. Те двое погибли в пути. Обросший, исхудавший до неузнаваемости, в отрепьях вместо одежды, он из последних сил добрался до родного дома.

Его возвращению в родной дом радоваться было некому. Отправив младшего сына в хадж, отец и мать тихо и быстро умерли, как будто это было их последним желанием в этом мире. Некому было радоваться тому, что Хази стал хаджием! Ведь тот, кто совершил хадж, получает почётное звание «хаджи»!

Как только вернулся Хази, старший брат Абдулла со своей семьёй стал готовиться отделиться. По древнему обычаю, дом принадлежал младшему брату – Хазию.

Оставшись один в доме, Хази женился на девушке с соседнего переулка, на которую глаз положил ещё до отправления в хадж.

Как бы это было не рискованно, хаджи Хази не мог отказать в просьбах односельчан совершить какой-либо мусульманский обряд. Каждый раз, перед тем, как отправиться по вызову, Хази садился на стульчик и молился. Он просил Бога о том, чтобы Бог поступил так, как посчитает нужным.