Семьдесят семь бантиков

Баба Яга, сжав кулаки, отошла от окна. Она покрылась холодным потом, и, повторяла, как заклинание, «Всё хорошо! Всё хорошо!», но боялась даже взглянуть на подоконник. Все-таки обернулась. Так и есть, черный кактус расцвёл. Два черных цветка с острыми лепестками, – вот и третий выскочил, и четвертый. Вскоре кактус весь утонул в черных цветах. Баба Яга знала, что их ровно семьдесят семь. Значит, паук доплел банты. Значит, пришло время их забрать…

Именно в этот момент, в далеком поселке Предуралья девочка Элис тоже поливала цветы. На узком подоконнике их умещалось всего три: алоэ, лимон и кактус.

В центре колючек кактуса Элис заметила мохнатый шарик. Но не успела она до него дотронуться, как шарик с нежным звуком «пух!» распустился красным цветком, очень напоминающий бант.

– Пух! Пух! Пух! – щелкали мохнатые шарики и превращались в разноцветные банты.

Элис испугалась, попятилась.

– Деда! – закричала она, вздрагивая от очередного щелчка.

Шлепая тапками по деревянному полу, дед Петрович подошел к подоконнику и хмуро уставился на внучку.

– Сколько раз говорил – не кричать дома. Я старый, но не глухой.

Элис смотрела на кактус и считала новые цветы.

– Семнадцать, восемнадцать…

Дед засмеялся:

– Считать научилась?

– Смотри, – и внучка указала на кактус.

Дед присмотрелся и вздрогнул от очередного «пух!».

Он надел очки, а Элис продолжила:

– Тридцать один, тридцать два…

– Ты чем его полила? – уставился дед на внучку.

– Ты думаешь, это я?! – вскинулась Элис.

– Кто ж еще? Этому кактусу лет сто, наверное. Он ни разу не цвел. Как ты вообще умудрилась довести его до такого состояния?

– Дед, – чуть не заплакала Элис. – Честное слово, это не я. Вот же алоэ, лимон, всех поливала одинаково, а расцвел только кактус.

– Это странно, – пробормотал дед. – От греха подальше, отнесу его на работу, пусть цветет на стройке в бытовке.

Глава 1
Зверинец

Утром, за пару часов до открытия зверинца, Борис вышел на крыльцо вагончика. Постоял. Огляделся. Тайга, тайга, тайга: черная, мрачная, непроходимая. Скукота беспросветная.

Борис вернулся в вагончик. Брим-Бом обернулся, колченогий табурет под ним подозрительно скрипнул. Брим-Бом вздрогнул, встал. Не хватало еще, чтобы табурет развалился: всe и так рушилось в тар-тара-ры. Звериный бизнес трещал по швам. Современный народ пошeл непонятный. Люди теперь неодобрительно относились к передвижным зверинцам – жалели животных, осуждали хозяев и самое неприятное – не желали платить за просмотр зверей в клетке. Люди все время говорили о такой ерунде как свобода и даже требовали ее для животных зверинца.

Свобода!

Кто сказал, что зверям на свободе будет легче? Да если бы не они с братом, вся эта живность давно бы вымерла.

В желудке заурчало, Борис плеснул себе пустого чаю…

Может, Брим-Бом и прав, для зверинца нужны новые образцы, наверное, жeлтый медведь спас бы их бизнес. Говорят, здесь в тайге такого медведя видели. По слухам, в этих краях много всякого тайного и необыкновенного. Брим-Бом почему-то был уверен, что именно здесь живет перламутровая лиса из его сновидений, а Борис не сомневался, что скоро найдет тот загадочный самородок с обложки глянцевого журнала.

Борис глотнул холодный чай:

– Послушай, – вдруг улыбнулся Брим-Бом, – я уверен, что она здесь.

– Кто? – спросил Борис, хотя и так знал, о ком идет речь.

– Лиса! Я ее поймаю! Схвачу! – Он так тряхнул головой, что сломанные очки поползли вниз, криво повисли на носу. Брим-Бом удержал, попытался вернуть их на место, но очки не желали держаться на одной дужке, вторая давно потерялась. От такой диспропорции в лице охотника появилась перекошенность.

– Надоел со своей лисой.

– Я такую лису поймаю. М-м-м, пальчики оближешь! – продолжал Брим-Бом витать в мечтах.

Борис был готов задушить брательника за глупость.

– Что ты за человек! Алмазы надо искать. Здесь шахт видимо-невидимо!

Тему алмазов Брим-Бом не переваривал и старательно ее избегал.

– Лиса. Перламутровая! – словно не услышав брата, бубнил Брим-Бом. Он стянул с веревки куртку. Она оказалась мокрой. Так и не высохла за ночь. Огляделся в поисках сухой одежды и, может быть, даже чистой. Но, увы, чуда не случилось. Как всегда, надеть нечего. Закутался в грязное покрывало.

– Поесть бы? – Брим-Бом заглянул в кастрюлю, сморщился от отвращения. На дне колыхнулся островок плесени с чeрными головками спорышей. – Чего там в кассе?

– Ничего, – соврал Борис. – Ни копейки. Народу даже рубль жалко для исполнения сокровенных желаний! Я бы тыщу отдал, чтобы найти мой самородок. Вот ты чего расселся. Пора уже открываться.

Брим-Бом снял с вешалки ярко оранжевый костюм клоуна и стал переодеваться. Затем нарисовал алые щеки, нацепил на нос красный шарик на резинке, обулся в большие синии ботинки с плоскими широкими язычками. Борис в это время выкладывал на лотке батоны, бананы, банты.

– Люди! – с грустью выдавил из себя Брим-Бом. – Покупайте, не стесняйтесь! Не дайте помереть с голоду.

– Побереги силы, – резко оборвал брата Борис.

– Поесть бы, – скосился Брим-Бом на хлеб и бананы.

– Заработаешь, поешь, – пообещал Борис и вновь вышел на крыльцо.

На мгновение ему стало жаль, что его золотые годы прокисают при хозяйстве этого зверинца. А ведь когда-то он был очень даже перспективным мальчиком. Играл на пианино. Играл хорошо, талантливо. Пальцы невольно пробежались по перилам, словно дали пару аккордов. Когда-то Борис мечтал написать великую оперу, чтобы гастроли по всему миру. Сочинил целую страницу, показал учительнице. Она похвалила и предупредила, что надо еще много учиться и работать. Борис бежал домой, и ему казалось, что все вокруг уже аплодируют, кричат: «Браво! Браво!». Ярким светом софитов горел светофор, а он стоял на перекрёстке и сдержанно кланялся. Потом на светофоре остановилась зеленая старенькая машина, дверь распахнулась, отец позвал покататься. Но, пап? Откуда машина? Купил? Здорово! Катались до вечера, на дачу, в магазин. Счастье!

Вечером выяснилось, что на машину не хватало денег и поэтому пианино продали. Его старое пианино, с расстроенной клавишей «до», западавшей левой педалью. Сейчас на его месте появился пустой угол, выцветший кусок обоев, хлопья пыли в паутине. Борис плакал, а старший брат Брим-Бом смеялся. Хохотал так, что оттопыренные уши были малиновыми, словно созрели для того, чтобы их безжалостно оборвали…

Шумно хлопая крыльями, пролетела сова. Борис поднял брови, взглянул на птицу.

– Чего встал? – Борис подтолкнул Брим-Бома с лестницы. – Шевелись.

Братья все время ссорились, так же как и их родители. Ни в чем у них не было согласия, даже в имени старшего сына. Мать требовала имя Брим, отец – Бом. В итоге на свет появился мальчик Брим-Бом с сутулой спиной, чeрными солнцезащитными очками и безмерной любовью к животным.

Хотя у Бориса и Брим-Бома были одинаковые родители, и на вид вроде похожи: по одной голове, две руки, две ноги. Но Брим-Бом – высокий, худой, вечно машущий руками. Борис низкорослый пузанчик, высшее образование биолога-зоолога, триста долларов, припрятанных в ножке стола.

На крыше вагончика зверинца ухнула сова.

«Та же самая?», – задумался Борис, глянул на часы. Пора открывать.

Со всех сторон на площадь уже тянулись жиденькие струйки нарядного народа: деды с внуками, матери с детьми. «Не богато!» – оценив народ в рублях, усмехнулся Борис.

Вновь ухнула сова. Ее тень, как черное покрывало, скользнуло по зверинцу, голове Бориса.

Неожиданно под рeбрами закопошилась тревога, злобная, высасывающая душу. Отчего его сегодня так клинит? Может, магнитная буря?

Борис снял с ворот замок, пролез в будку-кассу.

Первые билеты купил Петрович: один взрослый, один детский – для внучки Элис. Ровные кусочки порванного тетрадного листа, от руки написана цена. Петрович держал билеты и не знал, кому их предъявить. Откуда ни возьмись, появился клоун, очень схожий с бегемотом, предложил хлеб, бананы. Петрович отказался: с утра хорошо позавтракали, да и запах зверинца совершенно не вызывал аппетита. Клоун напомнил о животных – вдруг у «очаровательной» девочки Элис возникнет желание их покормить, неужели дедушка лишит «изумительную малышку» такой радости:

– Во всех зоопарках – низ-зя… – задорно кричал клоун, – а в этом – можно. Не возбраняется, – от нетерпения клоун шлeпал огромными ботинками по влажной земле. – Ещe можно предложить купить шeлковые бантики. Если завязать их на рогах ихнего волшебного оленя, то он, можно, обязательно исполнит желаний, один на каждый бантик.

Дед купил два батона, три банана и три ленточки: два Элис и один себе.

Петрович спрятал кошелeк. Его синий бантик трепыхался на ветру:

– Загадаю…

– Дедуля, квартиру, – подсказала Элис.

– Само собой, – согласился тот. – Пошли искать оленя?..

Вскоре в окошко перестали совать рубли и, в будку проник свет. Борис выглянул из кассы. Что-то его насторожило. Он пристально огляделся – может, под вагончиками полезли, есть такие любители халявы. Он даже не понял сначала, что именно его так насторожило, но потом увидел: девчонка в сером берете дeргала дверцу клетки с оленем.

Борис прикрикнул на неe. Маленькая растрeпа отошла. Но Борис не сомневался, что эта не успокоится. Глазки-то, глазки… сверкают, как новогодние огоньки. Нет! Лучше сравнить эти безумные глаза с алмазами. О, Боже! От этого сравнения Борис даже застонал. Как сильно он мечтал об этих камнях, больших, прожигающих насквозь жаром желания.

Завизжали мартышки. Перед их клеткой стоял малыш, слушал бабушку и, что самое опасное, спокойно ел банан. Одна из обезьян умудрилась-таки вырвать банан из его рук, запихнуть в рот целиком. В клетке началась драка. Малыш, вдруг осознав потерею, заголосил. Посетители забеспокоились.

Борис не на шутку испугался, вдруг потребуют вернуть деньги. Ну что за брательник! Исчез – будто в колодец засосало!

Ему стало значительно легче, когда из-под вагончика появился перепачканный Брим-Бом.

– Зачем столько грязи? – Борис брезгливо вытянул руку, словно очертил границу. Что с Брим-Бомом случилось, вроде только что торговал хлебом и бананами и вдруг исчез.

– Очки потерял, – буркнул тот.

– Ты зачем туда лазил?

Уже ступив на лестницу вагончика Брим-Бом в сердцах обернулся.

– Там желтый медведь. Я его видел, – сказал он и хлопнул дверью.

Борис молча кивнул. Он никак не мог понять, как реагировать: верить или не верить?

В дальнем углу зверинца вновь завизжали мартышки, закричал ребeнок, заговорила женщина. ««Готов поспорить, – мрачно подумал Борис, – что мартышки снова ухватили трофей. Сейчас начнутся разборки – шапочки, кепочки, бананчики, укушенные пальчики. Читать надо! Написано же: «К вольерам не подходить». А что делать? Мартышкам кушать охота. Ослушался?! Подошeл?! Получи неприятность от дикой природы»».

Около женщины стали собираться сочувствующие люди.

Борис направился к толпе, но тут запнулся о пустое ведро. Оно загремело, закатилось под вагончик. Борис потянулся за ним и носом столкнулся с чем-то мохнатым, пушистым и глазастым.

Оба испугались, оба охнули, оба стали отползать друг от друга в противоположные стороны.

Когда женщина с ребенком вернулась к кассе, там никого не было. Она тщетно дергала дверь и требовала вернуть деньги.

Из вагончика появился Брим-Бом, с винтовой в руках.

Женщина схватилась за щеки и запричитала:

– Не надо денег. Денег не надо.

Брим-Бом безмятежно ей улыбнулся, а Борис задом выполз из-под вагончика и продолжал так двигаться, пока не уперся в бак с водой. Борис не мог избавиться от неясного ощущения, что произошло нечто важное, о чем он должен обязательно кому-то сообщить.

– Что случилось? – уставился Брим-Бом на Бориса.

– Там, – указал Борис под клетку с птицами, – желтый медведь. Я его видел собственными глазами.

Это звучало так неубедительно, что Борис не поверил сам себе. Чтобы поверить самому себе, он хотел еще слазить под вагончик, но тут зарычал лев. Это куда серьезнее, чем повизгивание мартышек.

Борис поднялся и поспешил ко льву.

– Понятно…

Оказывается, лев переживал не за себя, а за оленя, клетка которого находилась напротив его.

Около оленя стоял старик и пытался поговорить с животным. Олень слушал, шевелил ушами, но голову не поднимал. Да и не мог он этого сделать, потому что рога, проросшие сквозь прутья на улицу, застопорили голову в очень неудобном положении.

Петрович усердно тянул за цветные, от бантиков, рога вверх.

– Вы зачем сюда пришли? – голос прозвучал очень резко.

Старичок вздрогнул, оглянулся. Толстяк стоял рядом и пытался пузом оттеснить Петровича от священного животного.

– Дак это… жалко скотину.

– И поэтому вы решили оторвать ему голову?

– Это ж морока какая, всю жизнь видеть звезды только в лужах.

Толстяк оглянулся, ему очень не понравилось стариковское сердоболие.

– Дед, ты организовал очередь. У каждого человека есть сокровенное желание, а ты мешаешь. Нехорошо.

Дед оглянулся – рядом никого не было. Элис топталась у клетки с волком. Дед хотел поспорить с толстяком, но решил не тратить сил и времени, и вместо этого сказал совсем другое.

– Вы кто?

Борис издал какой-то странный звук, похожий на жужжание пчелы, и шагнул вперед.

– Я требую, чтобы ты покинул зверинец.

– Не очень-то вежливо.

– Дед! Если есть желание – загадывай, если нет – уходи.

– Есть! – Петрович вытянул из кармана синюю ленточку. – Я о квартире мечтаю. Это ж надо горемыке в такую историю вляпаться.

– Его история лучше твоей. Вот у него жильe есть, а у тебя – нет.

– Нет, – согласился Петрович.

– Во! Так кто из вас счастливее?

Дед завязал бант, призадумался:

– Ещe есть банты в продаже?

– Рубль! – Борис вытащил из кармана клубок мятых лент.

Петрович поменял денежку на красную змейку, завязал бант на рогах оленя. Поглаживая мягкую шeрстку на лбу, грустно добавил:

– За твою свободу. М-да, у каждого своя история.

Историю оленя никто не знал, даже он сам. С детства он помнил только обрывки беспокойного сна, повторяющегося каждый день. Самый удивительный фрагмент – тeплое молоко матери, оно скапливается в уголках его губ, скатывается по щеке, а мамин шершавый язык ловит струйку, еe мягкие губы касаются лба, целуют нежно, долго, тепло. А потом время разорвало жизнь по линии горизонта; мать ушла туда, а он остался здесь. После этого завыла утомительная песнь одиночества. В одну кучу свалились сотни молчаливых дней, тяжeлых ночей. Постепенно разрастались рога, искривлялась спина, глаза косили в поисках звeзд, живших в капельках росы. А кругом – ни врагов, ни друзей, только жуткий скрип колeс, пыль бесконечных дорог, сотни миллионов разных ног: в сандалиях, тапках, сапогах…

На противоположной стороне свирепо зарычал лев. Он коротко бил лапой по доскам пола, когтями снимал стружку и мотал головой.

Дождавшись, когда толстяк отойдет ко льву, Элис присела на корточки перед оленем. Потом встала на колени. Так и есть: грустные голубые глаза.

– Здравствуйте, – сказала девочка, и попыталась снять с ресниц животного налипший шарик чертополоха.

Олень моргнул. О ржавые металлические прутья, зашуршали рога. Они мешали увидеть человека в белых туфельках. Олень медленно пошевелил губами.

– Вы меня слышите?

Олень прислушался к шороху слов.

– Вы выполните мое желание? – не унималась девочка.

«Выполню!» – подумал олень.

Освобождая место для своих бантиков, девочка затормошила чужие узелки. Красный, синий, зелeный.

На земле уже лежала горка выгоревших желаний, а Элис всe дeргала и дeргала. Олень терпеливо ждал, и вдруг ему показалось, что стало легче. Да! Да! Гораздо легче. Словно с каждым движением детской руки он освобождался от чужих требований и собственных обязательств. Куда уходили желания?! Наверное, в небо, туда, куда олень не мог смотреть.

Элис затянула два банта – по одному узелку на желание, отломила от батона добрую половину, сунула оленю в рот. Он медленно жевал, сухим языком собирал крохи с губ, подбородка. Доел, моргнул, прогнал комара с ресницы. Комар покружил перед носом оленя, сел на край поилки. Олень потянулся следом, стал шумно пить.

Голова затряслась – кто-то грубо привязывал очередное ожидание счастья. До чего глупый народ. Если бы олень мог выполнять желания, он давно бы исполнил своe.

Вот и новое угощение, влажное, сладковатое. Олень чуть приподнял голову, коснулся краешками губ – м-м-м, вкуснейшая шкурка от банана. Веки дрогнули, хотелось посмотреть щедрого посетителя: ничего нового – вновь увидел только стоптанные кроссовки, бахрому джинсов. Руки с банановым ароматом, вязали новые узелки, Олень покорно кивал, словно обещая: «Ваше желание будет исполнено».

Чей-то коготок царапнул губы, олень поспешно их сжал. Поздно. Мартышка оказалась проворнее. И как только у неe получается из соседней клетки вытянуться в струнку, просунуть длинную лапу меж прутьев и прямо изо рта оленя выдернуть ленту банановой шкурки? Воровка отскочила в дальний угол клетки, отвернулась ко всем задом. На нее виноградной лозой налипли другие соплеменники. Они визжали, кричали и пытались отобрать у «счастливицы» добычу.

Петрович обошeл лужу, остановился перед клеткой со странными птицами, очень похожими на пингвинов: чeрная спинка, белая грудь, красные лапки в цвет треугольного клюва.

«Тупики», – прочитал старик. Птица настолько тревожно и жалобно смотрела, что у старика заболело в груди. В соседней клетке крылья расправила сова. Змея, распахнув пасть, ударилась о мутное стекло. Рядом заволновались попугаи, вспорхнуло пушистое зеленое перышко, пролетело сквозь сетку и опустилось на нос желтого медведя.

Дед с Внучкой вздрогнули одновременно, потому что желтый медведь был не в клетке, а прятался за ней.

«Тихо! Тихо!» – медведь прикрыл рот лапой.

Глава 2
Элис

Весна пришла без приключений и неожиданностей. Всe было как обычно: недовольный скрип тающего снега, жалобы земли, разбухшей от избытка воды. Май почувствовался сразу, стоило только Элис высунуть нос из дома. Природа будто разбогатела и расстелила зелeные ковры с пятнами мать-и-мачехи.

В школу Элис пошла в красном плаще и высоких сапогах. Вернулась домой перепачканная глиной, уставшая, но веселая Венок из мать-и-мачехи сполз на глаза. Горьковатый запах щипал нос. Апчхи! В портфеле подпрыгнул дневник с первой четверкой за полугодие. В школе начались годовые контрольные. С математикой Элис справилась сегодня неплохо. Могла бы написать лучше, если бы на уроках еe тетрадка не гуляла по классу. Все списывали. А вот сама она получила незаслуженно низкую оценку – в воспитательных целях.

Стряхнув с капюшона капли дождя, Элис поднялась по лестнице, открыла дверь. Хотя запирать такую гнилушку не имело смысла. Этот дом состарился лет шестьдесят тому назад. Всe разваливалось, рассыпалось. От сырости дом зарос мхом, плесенью и паутиной, которую Петрович старался не трогать. Говорил, что паутина скрепляет углы.

В прошлом году в комнате Элис провалился пол. Хорошо, что соседей не оказалось дома. Пришла комиссия, долго что-то писала, осторожно ступала, ни до чего не дотрагивалась. Потом сделали ремонт: посередине комнаты соседей установили подпорку. В комнате Элис аварийную зону обнесли красивыми лентами, а торчащие деревянные ребра перекрытий застелили половиком. Комиссия клятвенно пообещала, что ускорит строительство нового дома, которое непонятно почему затянулось на двадцать четыре года.

Холодильник задребезжал. Элис дернула дверцу морозилки и вынула пельмени. На плите в кастрюле уже булькала вода, и пельмени сварились быстро. Выловила шумовкой, выложила в тарелку, полила сметаной, решила поперчить. Потрясла грибок с приправой, но перец не посыпался. Так и есть, отверстия забились. Вилкой ковырнула дырку, раздался хруст. Крышка треснула пополам и раскололась.

Что дед будет ее ругать, сомнений не было, – он не любил убытки. Что делать с обломками? Элис повертела перечницу в руках. Надо бы «похоронить» ее в лесу, подальше. Может, дед и не заметит пропажи. Она быстро доела пельмени и вышла из барака.

На улице все так же моросил дождь. Элис накинула на голову капюшон и побрела к сараям. В загоне из сетки копошились цыплята. Самый крупный, заметив Элис, стал шустро бегать взад-вперед. Остальные последовали его примеру.

Элис налила в тарелку воды, насыпала смесь пшеницы с вареными яйцами и в другой угол загона положила свежей травы и цветов мать-мачехи и абсолютно случайно уловила тихий писк.

– …цветочки!

Элис замерла.

– …молодец, что догадалась…

У Элис перехватило дыхание. Она оглянулась, надеясь увидеть хозяев слов, но кругом было пусто, если конечно не считать цыплят. Цыплята бесцеремонно копошились вокруг кормушки, отталкивали друг друга и норовили ухватит кусок побольше. Клевали они быстро, словно играли вперегонки и все время пищали.

–…вкусно… мало… отойди… не лезь…

Опустошив кормушку, выхлебав воду, они полезли на траву и цветы.

–… что это? …мое… уйди…

Элис поспешно закрыла сарай и хотела позвонить деду. Она уже вытащила телефон и тут же передумала. Что она скажет деду? Что она понимает, что говорят цыплята.

Из серой тучи сыпался еле заметный дождик. Вдруг Элис показалось, что из-за дерева выглянул черный заяц! В шляпе! А под кустом прячется лиса в перламутровой шубе! В ветвях старой березы захлопотал ветер. Элис вздрогнула. Желтый медведь тащил на плечах огромное дерево. Тот самый медведь, из зверинца! Он остановился, вздохнул, переложил дерево на другое плечо.

– Тяжело? – спросило дерево, это была Тополиха.

– Есть немного.

– Может, я сама пробегусь?

«Это была бы большая глупость, – подумал Медведь – их уже заметила девчонка, которая спряталась за прокопчeнным сажей двухэтажным бараком.»

– Давай, Желми, – заиграла корнями Тополиха.

– Тихо! – медведь перекинул поклажу на другое плечо. – Уходить надо.

Он свернул в лес и стал продираться сквозь кусты акации. Раздался резкий свист, словно пролетела пуля. Свист повторился. И еще раз. Тополиха веткой почесала спину и пожаловалась медведю:

– Меня укусила уже четвeртая оса.

– Откуда здесь осы? Я понимаю – оводы.

– Хорошо, пусть будут оводы. Ай! Вот же, прямо сюда! Желми, меня кусают куда ни попадя.

– Терпи, – приказал медведь и почувствовал, как что-то острое вонзилось в поясницу, а потом в лапу.

Когда он скрылся в тайге, от барака отлепилась фигура. Человек с винтовкой осторожно двинулся вслед за медведем. Это был Брим-Бом, который уже выпустил в желтого медведя несколько снотворных пуль, но не попал. «Фьють, фьють» – умчались они в тайгу. Не достигнув цели, ушли в сторону, напугали белку и вонзились в ель.

Вот и сам охотник бежит. Недолго думая, ель шлепнула его веткой. Охотник споткнулся, не удержался и клюнул носом сырой мох.

– Совсем обнаглели! – взвизгнула ель. – Подумать только, стреляют, портят кору. Я хочу посмотреть ему в глаза…

Ель сердито схватила охотника за шкирку, но тяжeлая дрeма вдруг навалилась на нее. Охотник, повиснув в воздухе, задeргался. Болотные сапоги – друг за другом – свалились вниз. А потом свалился и сам Брим-Бом.

– Скоро начнет темнеть, – пробормотал он, поглядев на часы. – В запасе часа три, пока снотворное будет действовать. Главное, успеть перекантовать его в зверинец.

Он не сомневался, что попал в желтого медведя…

Элис влетела на свой этаж, стала дергать дверь. Пока она соображала, где ключи, внизу, под тяжёлыми шагами, заскрипели деревянные ступени. По спине побежали мурашки. Где же ключи? Шаря по карманам, она умирала от ужаса. Элис была обычной девочкой, а не супер-героем.

Шаги приближались…

Элис осторожно выглянула…

– Дедушка! Дед, дедушка, дедуля! – завопила Элис.

Он запрокинул голову. Седые волосы промокли, прилипли к голове.

– Деда… – заныла Алина.

– Ты чего? – удивился дед.

– Ты… меня… напугал.

Брови Петровича скакнули вверх.

– Я думала, что это желтый медведь с тополем.

– Не понял.

– Там еще охотник в него стрелял! И потом побежал за ними!

– Ну-ну.

Только дома Элис немного успокоилась. Петрович приготовил ужин. Поискал перечницу, но не нашел и махнул рукой.

Элис легла спать пораньше. Ей снились синие мухоморы с жeлтыми пятнышками на ножках. Они бегали за Элис и пытались уговорить еe насыпать в них перец. Она просыпалась, долго ворочалась, потом снова проваливалась в забытье, и мухоморы становились ядовито-зелeными с чeрными шипами.

Петрович помешивал ложкой сахар в кружке. Чай давно остыл, а он все мешал и мешал. Он очень устал. На дворе уже ночь, в комнате полумрак. Он любил это время, никто не мешает размышлять. Сегодня он думал о лете: надо к лету обязательно закончить строительство пятиэтажного дома, которое ему поручили.

Ситцевая занавеска с красными маками делила комнату на две неравные части. Большую часть занимали шкаф, кровать, тумба с телевизором, старый сундук, рядом с которым лежала мышеловка. Иногда ночью она клацала и пугала мышей. Иван Петрович специально соорудил такие неубийственные мышеловки, которые как бы предупреждали – «сюда нельзя».

С другой стороны занавески располагалось что-то вроде кухни: стол с посудой, навесной шкаф с продуктами, в углу горбатая вешалка.

«Клацк!» – сработала мышеловка под кроватью.

«Клацк!» – сработала мышеловка под окном.

И разбудили Элис.

– Дедуля? – позвала она. – А ты веришь в желтых медведей?

– Нет.

– Но мы же с тобой видели его, помнишь, в зверинце?

Дед отмахнулся:

– Может, на него банка с желтой краской упала.

Такая версия разочаровала Элис.

– Я думала, это волшебный медведь из сказки.

– Спи.

Элис укуталась в одеяло, отвернулась.

Иван Петрович всю жизнь проработал на стройке. Там и женился на своей Алиночке, девчушке-хохотушке. Здесь же, на стройке, работали два его сына и дочь, пока не уехали в столицу. Петрович был не против. Теперь его радостью стала внучка, которая, наконец-то, уснула, свесив с кровати голую пятку.

«Клацк!» – раздался звук под батареей.

Петрович покачал головой, укрыл Элис. Над ее кроватью качнулась ветка сирени. В комнате сирень распускалась раньше, чем на улице. Оно и понятно: здесь топят, тепло. Пять лет назад Петрович пожалел ветку, которая упeрлась в стену барака, и просверлил в бревне дыру. Потом и рябина постучалась, и ель. Всего трудней пришлось с черемухой – она в окно заглянула. Летом ничего – то форточку для нее откроешь, то ставни. А зимой холодно. Пришлось и в окне дырку сверлить. Ох, и намучился, два стекла расколотил. Зато теперь красота в доме: от домашнего тепла и зимой и летом цветeт и благоухает.

Из часов выскочила кукушка. Дед приложил палец к губам.

– Ку-ку-ку! – прокуковала она назло деду, еще громче, чем обычно.

– Щас поверну к стене, будешь долбиться, как дятел, – предупредил дед.

– Между прочим, я на работе, – кукушка посмотрела на деда одним глазом. Ей казалось, так будет презрительнее.

Петрович взгляд оценил.

– Ты пойми, ночь, люди отдыхают.

Он и сам удивился разговору с железной Кукушкой. Похоже, он очень устал. Пора отдыхать.

Кукушка ударила хвостом по ветке черемухи и скрылась за резной дверцей.

Петрович выключил свет, и цветы на шторах растворились в темноте.