Три шершавых языка

– Все, теперь все будет по-моему, – произнес он вслух, и ему действительно стало гораздо легче на душе.

Глава 25

Однажды Марк, как обычно страдая от скуки в своей койке, перешучивался со своими обычными товарищами по несчастью, а в промежутке читал разлохмаченную былыми пациентами книгу. Джон в палате слыл непревзойденным поклонником таращиться в движущиеся картинки и по привычке бесцельно щелкал пультом телевизора, не задерживаясь долго на каком-либо определенном канале. Иногда он комментировал, что видел, особенно если в поле зрения попадала какая-нибудь горячая красотка в бикини.

– Эй, гляньте, какая кисонька, – воскликнул он, – мордашка просто прелесть!

– Да, ангелочек! – кто-то подхватил в конце палаты.

– Я никогда в жизни не видел таких белоснежных баб, – дополнил свои наблюдения Джон.

На этих словах сознание Марка пришло в невероятную доселе концентрацию, словно были считанные доли секунды до того, как в него вмажется автоцистерна. Только он оторвал глаза от книги, только-только его взгляд начал фокусироваться на телепередаче, как Джон в привычной его манере принялся дальше щелкать пультом.

– Сто-о-ой! Обратно! – заорал Марк во все горло, – верни все обратно, верни на нее быстрей! – Он выскочил из постели, забыв про свои раны, но его быстро осадили трубки приборов, торчащих из его живота. – Назад, пожалуйста! – продолжал кричать он.

Телевизор оказался древний, как скелет мамонта, без указателя каналов. Да еще и висел под самым потолком на недосягаемой высоте. Пульт же показал себя самым подлым предметом на этом белом свете. Даже хуже, чем вражеские противопехотные мины, битком забившие больничную палату. Кнопка листания каналов вперед на нем лет пять как приказала долго жить. Потому, чтобы попасть на нужный, следовало их перелистывать в обратном направлении, все тридцать-сорок раз подряд. В общем, тот еще разрушитель судеб и надежд.

Мгновенная удача, резкая как пощечина, была безвозвратно упущена. Как назло, девушку больше не смогли найти ни на одном канале, и Марк, на время завладев пультом, два дня подряд щелкал телевизором в тщетной надежде увидеть ее вновь. Хуже того, ему пришлось несколько раз испытать боль разочарования, когда кто-то на экране напоминал ему искомый образ.

Но все же Марк признал, что дело сдвинулось с мертвой точки. Ведь это была она. Точно она! И сейчас у него еще сильнее выросла уверенность в успехе. Уж теперь-то он обязательно ее найдет!

***

Дела шли на поправку. Марку даже разрешили вставать и ходить по госпиталю между приемами пищи и процедурами. Сам госпиталь находился в отдаленной от города зоне и располагал упомянутым ранее огромным парком с беседками, тропинками со стрижеными кустами и даже небольшим полем для игр в мини-гольф или крикет. Иногда за Марком увязывался его сосед Джон, и тогда приходилось толкать его инвалидную коляску, делая восьмерки по длинным асфальтированным дорожкам. Марк иногда косился на обожженную кожу с криворастущими волосами головы Джона, на его жалкие обрубыши, а про себя думал, что не все так уж и плохо в его не самой худшей жизни.

– Эй, Марк, – воскликнул Джон, – вон видишь те самые кусты?

– Ну.

– Давай тащи мою задницу туда.

– Может, доедем до нормального туалета, – возмутился Марк.

– Молчи и делай, что я говорю. Долго насиловать тебя я не буду.

– А ты сможешь, жалкий коротышка? Я думал, тебе скоро арии Шуберта придется петь.

– Не беспокойся! Там где надо у меня все на месте. Я еще успею и тебя в декрет отправить, – отозвался Джон.

Там, за стеною кустов, из кармана больничной пижамы он вытащил пакет марихуаны, бумагу для самокруток и зажигалку.

– Друзья меня навестили, поблагодарили, так сказать, – пояснил он. – Ты как?

– Не, я не буду! – скривился Марк. – Я этой дрянью в Афгане вдоволь наелся. Тем более, нам сегодня на процедуры.

– А мне уже точно нечего бояться. Ни полицаев, ни папы римского, ни бога, ни сатаны. Что они теперь мне смогут сделать, руки оттяпать? Да пусть забирают все, вместе с моей чертовой задницей, мне не жалко.

***

В конце концов, Джона понесло выговориться, да так горько, что Марку стало не по себе слышать его слова от него, из уст самого Джона. Хотя, лежа в палате, он неустанно излучал волны оптимизма, но, как обнаружилось, делать и поступать так требовала его сильная сторона личности. В голове же засели мысли совсем иного толка. Такое часто встречается в мужском мире, когда вроде видишь человека, грудью бросающегося на амбразуры и смело размахивающего палицей, не жалея живота своего, а на изнанку оказывается все гораздо прозаичней. Там и глупые страхи, и трусливые мысли, и трясущиеся поджилки жалкого неудачника.

Наконец, под действием зелья, Джон дал волю своим настоящим чувствам и теперь ревел словно вдовец, потерявший жену и детей, работу и дом, причем все одновременно. Хотя если поразмышлять, то так оно и было. Жена его не посещала, по крайней мере, Марк ее никогда не видел. Не замечал также, как он общается со своей семьей по телефону. Неизвестно, то ли он отдалился от них, то ли они бросили его. Но впереди его ждало одиночество, холодное как пиво из морозилки.

Оно будет неумолимо грызть его и грызть, час за часом, день за днем, а он в свою очередь спасаться, приложившись к бутылке, марихуане или вообще к чему-нибудь потяжелее. Может, прежде стоит лечить людей от этой напасти, а с пороками они сами справятся, подумал Марк. Чего греха таить, он и сам испытал на себе всю палитру этого «удовольствия».

– Где я найду теперь работу, жалкий кусок недочеловека? – причитал сквозь слезы Джон. – Какая женщина теперь посмотрит на меня? Кому я, жалкий мясной ошметок, буду нужен?

Это случай стал страшным уроком, или ударом, или, возможно, мощнейшим лекарством для души самого Марка. По ощущениям, один черт, все одинаково, все болезненно. Самое забавное в этом замечательном мире то, что, когда ты начинаешь лечить свою жалкую душонку, когда все постыдные поступки, совершенные прежде, снова пропускаешь через нее, внутри поселяется нечто, что только счастливо намотать на вилы всю твою требуху. Оно мучает тебя. Костлявой рукой сжимает твое сердце как поганую клизму. Беснуется и грызет тебя заживо, несмотря на мольбы.

Лечи свою душу, и она заболит, да так, что завоешь от боли, сукин ты сын. Будешь кататься по полу, и не будет ни места, ни лекарств, чтобы спастись от этой муки. Если вновь не начать одурманивать своего внутреннего пожирателя.

В солдатской форме, под муштру подготовки ты полностью теряешь свое «Я». Нет «Я», но есть отделение, взвод, рота. Ты не думаешь, за тебя думают и отдают приказы. Все кристально ясно и легко для понимания, четко, до полного автоматизма. Сказали, жать гашетку, и ты жмешь ее и жмешь. А если воспротивишься однажды, то о тебе позаботятся как следует, чтобы в следующий раз ты действовал в русле самых глупых приказов.

Но чуть позже, когда ты находишь себя вдали от того мира, где стрельба, взрывы, убийства – дело повседневное, приходит осознание содеянного и новые мысли, которые никак не ожидал встретить. Оправдания, что ты выполнял чей-то приказ или исполнял свой долг, почему-то уходят на второй план. Образы командиров, сержантов, офицеров растворяются, а вместо них оказываешься один, лицом к лицу со своими демонами прошлого.

– Мать твою! – прервал Марк свои рассуждения. – Вот это я вляпался так вляпался!

Часть V. Судьба

Глава 26

Штаты всегда были, есть и будут страной широких пространств и больших возможностей. Настолько широких, что каждый здравомыслящий человек при сиюминутной задумке найти кого-нибудь здесь по фотографии, сразу же начнет отбрехиваться от этой идеи и сплюнет ее остатки на землю. Но только не наш герой. Марк, как никогда прежде, был уверен в своем успехе, хотя и потерял сон, ломая голову над вопросом, а как все-таки найти давно потерянного человека.

Задача и вправду не из простых. Я и сам, бывало, встречал вдали от родного города тех, кого и в голову не придет вспомнить или пожелать видеть. Черт возьми, часто даже на другом конце света – тех, кого ты раньше знал, с кем общался или работал. Ну и что тогда? Выражаешь восхищение, часто отмечаешь, как стал тесен мир, и потом прощаешься навсегда. Но и напротив, за всю жизнь может не представиться и малейшей возможности пересечься с человеком, с кем жаждешь встретиться. Которого ты обидел или пренебрег им по своей глупости. Просто твоей смелости сейчас не хватает дойти до него пару кварталов и извиниться. И как итог, проклятая гордыня перевешивает все надежды на его величество случай.

Но Ангела была особой девушкой, которая вряд ли бы канула в безвестность, выйдя замуж, обзаведясь детьми и главной своей заботой воздвигнув домашний уют. Каким-то особым наитием это и предчувствовал Марк. Будто одержимый, он зубами держался за свою веру, и попробуй возрази. Они рождены друг для друга, и ничто не сможет этому помешать.

***

Пару недель спустя увольнения из рядов армии Марк остановился в мотеле и часом позже поглощал набор для микроволновой печи. В тот момент в телевизор он поглядывал лишь краем глаза, поскольку уже битую минуту тянулись глупые рекламные ролики. Вдруг на экране мелькнуло что-то такое знакомое, притягивающее внимание, похожее на вспышку, на разгадку давно мучавшего вопроса. Будто какая-то его часть разума, несмотря на отвлеченность посторонними делами, жила сама по себе, своими собственными интересами.

Это была новостная экспресс-лента событий текущего дня, и главной изюминкой на этот раз предстал фестиваль классической музыки. Сам фестиваль принял ежегодный характер, поскольку совпадал с календарным днем рождения довольно известного композитора. В ролике промелькнули обрывки концертов различных коллективов с наложенной на них мелодией Баха и голосом диктора, анонсировавшего последние выступления перед окончанием сезона и… Это она? Вроде она? Да точно она! Черт меня побери, обрадовался Марк. Мысли закрутились, живот напрягся, сердце билось так, что каждый удар отдавался в ушах. Руки вообще пришли в какое-то безумие. Кулаки то сжимались, то разжимались, пытаясь подчинить взбесившиеся пальцы. Но, как оказалось, самую важную часть информации Марк пропустил мимо ушей.

– Теперь спокойно, – уговаривал он сам себя, – теперь нужно дождаться повтора выпуска новостей.

Ждать пришлось довольно долго, поскольку телеканал не был ориентирован на освещение событий, а ввел их в программу эфира разве что разнообразить репертуар. И вот долгожданные новости. Закрутилась обзорная лента и зазвучала музыка Баха и… Да, ее ни с кем не спутать, это была действительно Ангела. В жалком обрывке ролика она с серьезным сосредоточенным лицом склонилась над фортепиано и качалась в такт исполняемого произведения, отличного от фоновой мелодии. Проходят доли секунды, и картинка меняется вновь. Но на этот раз Марк сумел узнать достаточно, даже больше чем достаточно. Будто огромный валун свалился с плеч, а слова сами вырвались из глубин души:

– Да, черт возьми, это она! Я ее нашел, я победил весь этот чертов мир! – кричал он, нисколько не стесняясь своих соседей за стенами.

***

В соответствии с новостной лентой, всю текущую неделю в Нью-Йоркской филармонии проходили юбилейные концерты классической музыки, и их окончание ожидалось спустя два дня. А следовательно, Марк успевал попасть хотя бы на последний из них. Бросить все и добраться до места Марка нисколько не затруднило. Уже через два часа он прижимал зад в аэропорту Сан-Диего, ожидая ночной рейс до Нью-Йорка. Какие только мысли ни кружились в его голове, и не позавидуешь. Что я скажу, черт возьми, когда увижу ее? Вот же глупец, было столько времени подумать об этом, а я как всегда. А если я не успею, если она уедет на свои концерты, и я снова останусь ни с чем? Хотя нет, вряд ли. У меня уже будет ее новая фамилия и, возможно, телефон.

И почему в таких ситуациях разум всегда сужает все шансы до призрачного нуля? И даже если реальная возможность успеха в действительности довольно велика, то песчинка неудачи является серьезным препятствием на жизненном пути, словно она сделана из какого-то особенно твердого материала.

Прямо с самолета Марк добрался до филармонии на такси и, выбравшись из автомобиля, перед зданием наконец осознанно сделал глубокий вдох. Его легкие будто снова заработали, с тех пор как они замерли еще там, перед телевизором в мотеле.

Оглянувшись, Марк обнаружил себя одиноко стоящим на пустой площади, с походным рюкзаком на плече. Притом в довольно прохладной одежде для столь позднего времени суток. А ветерок с моря пронизывал до костей. Пришлось нервно вышагивать из стороны в сторону, борясь с холодком, и каждые пять минут поглядывать на наручные часы, а затем на часы, что висели на здании. Те, что были в разы больше наручных, показывали ровно четыре утра, чем и вызывали глубочайшее раздражение.

Каким же мучительным все-таки бывает время, размышлял Марк, стараясь забыть о том, что замерз. Кто бы мог подумать, что оно способно выступать настоящим тираном и деспотом. Что, как не время, делает пытки дольше, ожидания мучительнее, а мечты превращает в фарс? Что, кроме него, столь умело переламывает города в руины, а из самых честолюбивых и амбициозных людей делает пустую оболочку. Жалкий шматок мяса, медленно влачащийся на работу и своим великим освобождением считающий свою собственную смерть? Как мне самому удалось превратиться в то, что я больше всего ненавижу? Подумать только, из всего огромного мира, из всего многообразия необъятной мерзости объектом пламенной злобы я выбрал именно себя.

Затем Марк опять бросил взгляд на часы, а после пришли и новые мысли. А если она не будет выступать? А если я ее не поймаю, куда мне податься дальше?

***

В половине десятого утра открылась билетная касса, и Марк впопыхах ринулся к билетерам. Переполошив их своим разлохмаченным видом и вопросами, он вышел оттуда с видом победителя. Долго выпытывать сведения ему не пришлось. Ангела, как выяснилось, довольно известна в местных кругах, и ему сразу предложили приобрести билет на довольно дорогом месте в партере, поскольку остальная часть билетов была уже распродана.

Весь остаток дня Марк все также простоял на площади в надежде встретить ее до начала концерта. Лишь на короткое время он все-таки отважился сделать перерыв на утоление голода. Словно помиравший перед этим голодной смертью, он огромными кусками проглатывал хот-доги и в три глотка осушил стакан колы, на этот раз не чувствуя какого-то особого послевкусия. После чего он, как честный постовой, вновь оказался на своем прежнем месте перед заветным зданием. Но, прождав до шести часов вечера, он так ее и не встретил. И зачем я столько времени потратил на еду, мысленно рвал на себе волосы Марк.

Но зато подошел момент начала концерта, и теперь следовало идти в зал. Первое, что ему бросилось в глаза в здании, это то, как элегантно были одеты остальные люди по сравнению с его туалетом. Женщины, как правило, в деловых костюмах либо в вечерних платьях, со множеством украшений и уложенными волосами. Мужчины уж точно не в клетчатой рубахе, джинсах и подобии армейских ботинок, в коих сейчас и предстал Марк. Служащие концертного зала какое-то время косились на него, но все же пропустили внутрь. Марка же нисколько не смущало ни их, ни чье-либо еще предвзятое отношение. В голове даже и мысли не было обратить на это хоть какое-то внимание, ведь оно оказалось полностью поглощенным предстоящей встречей.

Заняв свое место, он замер в ожидании вожделенного человека, напрягая при этом каждый из органов чувств. В зале смягчился свет, и люди перестали щебетать между собой. Вышел конферансье и долго рассказывал о тех событиях и людях прошлого, плодом которых и стал настоящий концерт. Марк же все пропустил мимо ушей и даже злился про себя на скучного болтуна, по его мнению, отнявшего столько драгоценного времени.

Конферансье исчез, и вместо него появился виолончелист. Под аплодисменты он простоял несколько секунд, поклонился залу и занял свое место на подготовленном стуле. Затишье, ожидание, и затем из-за бокового занавеса показалась она, Ангела.

– Черт возьми, это Ангела! – кричала каждая клеточка на теле Марка. – Это моя Ангела! Это она!

В черном вечернем платье под аплодисменты зрителей она проплыла до рояля, встала лицом к залу, поклонилась, затем села за инструмент. Секунда, вторая, она поправила платье, проверила партитуру и встретилась взглядом с виолончелистом. Взаимный кивок, и понеслось. Это была соната Баха №3 соль минор для виолончели и фортепиано, ставшая впоследствии для Марка самым любимым его произведением. Боже, как у нее так хорошо получается, думал Марк, неужели спустя пару часов я, наконец, смогу встретиться с ней?

После виолончелиста Ангела аккомпанировала скрипачам, а за ними пересела на клавесин, и аккомпанировать ей пришлось камерному оркестру и солистам.

Классическая музыка совсем не привлекала Марка, но открыть Ангелу с этой неожиданной стороны как талантливого артиста было для него крупной неожиданностью. А если признаться честно, то нелегко было на душе у Марка, наблюдавшего всеобщее восхищение ее талантом. Скорее потому, что уже на данном этапе ему мерещилась пропасть между ними. Она просто волшебница, нежная фея, но кто такой он? Уже искренне хотелось, чтобы концерт, наконец, закончился, прекратилась эта демонстрация ее величия, и он мог расставить все точки над «i». Боже, как она меня встретит, бешено крутилась мысль.

Но музыкальный ряд продолжался невероятно долго, и все, что оставалось Марку, это с жадностью рассматривать ее на расстоянии, стараясь запечатлеть каждую мелкую деталь, каждое ее движение и, в ключе музыки, перемену ее настроений. Она была тоненькая и хрупкая, в вечернем платье с легким намеком на Средневековье. Белоснежные волосы уложены назад в затейливый рельеф, также на манер эпохи великих композиторов. Ее отточенные манеры, то, как она держит платье, когда садится за рояль, как делает реверанс и поклоны, никого не могли оставить равнодушными. Но как она играла, стоит рассказать отдельно.

Она сидела, немного ссутулившись над клавишами, ее движения, то мягкие, ожидательные, чтобы выдать самый чистый, самый выдержанный звук, то жесткие и хлесткие, подвластные эмоциям музыкальной темы. Иногда казалось, она вот-вот бросится в атаку, на напряженных местах, и вдруг, словно по щелчку, превращалась в воздушную нимфу и ударяла по клавишам нежно-нежно, словно потерявшими вес пальчиками, рождая самые быстрые, самые мягкие трели.

Концерт наконец-то завершился. Сил ждать и терпеть у Марка совсем уже не оставалось, но все же он сдерживал себя и повторял действия за более опытными зрителями. Но когда толпа с цветами потянулась к исполнителям, он едва ли не по головам, направо и налево рассыпаясь извинениями, стал пробираться к сцене.

Боже, какая она красивая, отметил про себя Марк, рассматривая ее все ближе. Его взгляд просто замкнулся на ней, а разум скакал в какой-то бредовой пляске. Однозначно, ее любили все, и сейчас она просто утопала в цветах. Ее платье и волосы теперь блестели микроскопическими блесками и, вместе с тем, крупными гранями изысканной бижутерии. На лице великолепно наложенный макияж, а ее мягкая улыбка, ее нежный взгляд, окончательно разбросали остатки мужественности Марка.

Он почувствовал себя деревенским дурачком, потерявшим не только дар речи и хладнокровие, но и способность хоть как-то спокойно двигаться, держать себя. Самооценка стала падать все ниже и ниже. Узнает ли она меня, захочет ли она со мной общаться? Что вообще, черт возьми, произойдет, как она заметит меня? Привет – привет, как дела, да нормально, пока, до свидания. Да кто я теперь для нее? Глупец, хотя бы цветы купил! Черт меня разорви, каким же все-таки невеждой я бываю.

Чем ближе подбирался Марк, тем большая толпа собиралась вокруг нее. Люди уже окружили ее плотным кольцом, ожидая, пока она возьмет их букет, еще чуть-чуть – и оно сомкнется. Они что-то восхищенно говорили ей, рассыпались в благодарностях и комплиментах, а она живо отвечала, как могла улыбалась и пыталась раздать свое внимание всем, пожелавшим сказать ей теплые слова. Марк успел протиснулся к ней, и через плечо очередной ее горячей поклонницы, протянул свернутую записку на листке блокнота. Но она с минуту будто не замечала его. Минуту, что хуже ожидания самой смерти. Этого времени с лихвой хватило Марку, чтобы растоптать надежду на благополучный исход его многолетних поисков.

К великой неожиданности, ее левая рука схватила Марка за вытянутую кисть. Расталкивая остальных, она потянула в его сторону, извиняясь перед всеми, кто все еще жаждал поговорить с ней. Пробившись, она подтолкнула Марка на пару шагов в сторону.

– Подожди меня перед залом, я очень скоро освобожусь, – сказала она ему полушепотом, подхватив свободной рукой за локоть и немного потянув его вниз, чтобы оказаться ближе к уху Марка. – Только обязательно дождись.

– Хорошо, я буду ждать, сколько бы ни понадобилось, – обещал он.

– Я скоро! – ответила она.

***

Марк простоял под дверьми примерно тридцать минут, и за это время его несколько раз сверлил взглядами персонал филармонии, сновавший взад и вперед со стульями и какой-то утварью музыкального мира. Там же на этаже слышалась чья-то восторженная болтовня, в ходе которой с хлопком выстрелила пробка из-под шампанского. Наконец, в глубине коридора отворилась дверь, и затем засеменили частые каблучки.

– Какой же ты все-таки молодец, я знала, что ты меня обязательно найдешь! – пролепетала сияющая Ангела и, подскочив ближе, с ходу обняла Марка поверх его рук, а голову положила ему на грудь. Ему только и оставалось, что смотреть на нее сверху, вдыхать запах ее волос вперемежку с тонким парфюмом и ждать, когда объятия однажды разомкнутся. Хотя лучше бы они еще долго-долго не размыкались.

Наконец нежные оковы спали и теперь его руки поймали ее. Она снова посмотрела сияющим взглядом на него. Редкой удачей было увидеть такое свечение ее глаз, даже тогда, в далеком детстве. И вместе с тем странное выражение присутствовало в них. Помесь игривого восхищения и любопытства. Такой взгляд, наверно, видишь у кошек, когда их зрачки расширяются, во время игры с ними.

Все те же белые волосы, белые брови и словно заснеженные, все те же белые ресницы, густые и длинные. На щеках легкий макияж, придававший живость белоснежной коже, и ярко выделенные алой помадой губы, так притягивавшие взгляды своим резким контрастом.

Марк отметил, что она так и осталась на голову ниже его, сохранились и ее худоба, и манера говорить то быстрой скороговоркой, то беззвучной мимикой. Он и раньше знал, что у нее альбинизм. Впрочем, она и сама об этом рассказывала ему. Но он понятия не имел, на какие лишения эта особенность обрекает людей, угодивших в ее лапы.

Ее поиски он начал именно со штата Миссисипи, о котором вспомнила старушка-учительница. Но на самом деле Ангела в том самом поворотном письме упоминала реку, что брала свое начало в Миннесоте. Там же она и проживала со своими приемными родителями. В южные штаты, кроме зимних месяцев, Ангела и носа не совала ввиду страха перед беспощадным для альбиносов солнцем.

– Ты сильно изменился, дружок, – продолжила она, не отпуская его руку. Твое лицо стало таким мужественным, серьезным! Столько шрамов! Откуда? И сам такой крепкий, как скала! Боже, я оторваться от тебя не могу!

– И не нужно, моя милая лисичка, – ответил Марк. – Я только сейчас понял, как я счастлив, что нашел тебя. Только с этой минуты я могу наконец отдышаться полной грудью. А мне позволишь тебя немножко рассмотреть? Ты так хорошо пахнешь, а от меня, похоже, несет. Ты уж прости.

***

В первые минуты Марк немного был удивлен ее поведением. Она не чувствовала ни смятения, ни неловкости, словно всю жизнь его знала и ни на один день не разрывала с ним общение. А если посмотреть со стороны, то невольно подумаешь, будто он был ее любимым братиком, только что вернувшимся из армии.

Хотя Марк переживал перед встречей, не зная, с чего начать разговор и чем продолжить, ей удавалось заполнить каждую свободную секунду своими умилительными трелями. У него же роль собеседника получалась немного хуже, кое-где раз за разом проглядывались эти проклятые полянки, когда он не знал, что добавить, и даже пугался, что они становились все чаще и дольше. Но все же Ангела со всей старательностью показала себя человеком, нуждающимся в его дружбе, утопающим в удовольствии быть рядом. Марк же выказал совершенно искреннее стремление не уступать ей в этом, что в конце концов вернуло их доверие друг к другу до уровня давно забытых времен и даже приумножило его.

– Тебе понравился концерт, дружочек, я тебя практически сразу заметила в зале и играла так, как никогда в своей жизни! Только потому, что ты пришел послушать, – разлилась она в улыбке.

– Я был просто поражен, увидев тебя сегодня на сцене, – с трудом подбирая слова, ответил ей Марк, притом не смея оторвать взгляда от ее лица.

– Я во многом решила стать музыкантом, чтобы ты гордился мной.

– В любом случае я бы гордился тобой, мой ангелочек. Кстати, я нашел тебя почти случайно, по телевидению, в момент, когда ты играла на фортепиано.

– Ой! А разве ты не получал мои письма? – вдруг нахмурилась она. – Я так много писала тебе, а ты…

– Прости меня, мое белое перышко, – опустил глаза Марк. – Я не получил ни одного с тех пор, как ты уехала со своими новыми родителями.

– Странно, – задумалась она. – Я посылала их долгих два года, каждую неделю, с тех пор как покинула заведение. Но ни одного ответа. Представляешь, что я чувствовала все это время? Мне казалось, ты накопил смертельную обиду на меня за украденную возможность попрощаться, как положено добрым друзьям. Но все равно, я не теряла надежду увидеть тебя вновь. Года три назад даже несколько раз переписывалась со своими любимыми преподавателями, просила помочь найти тебя, но и они ничем не выручили.

– Я уже знаю, моя пушинка, – тепло ответил ей Марк. – Я встретился с одной из них, и именно потому оказался здесь. Я не знал ни адреса, ни то, где тебя можно встретить. В приюте вообще отказались дать хоть какую-либо информацию о тебе – проклятая бюрократия. Все, что у меня было, это память, как тебя забрали американцы. Я прошел через многое, чтобы найти тебя, выучил язык, даже вступил в армию только ради гражданства. И если бы мне понадобилось, я продолжил бы свои поиски до конца своих дней.

– Извини меня, Марк! Я даже представить себе не могу, через что тебе пришлось пройти. К чему упрямиться, я сама могла что-то предпринять. Просто не понимаю, почему я этого не сделала. Я собиралась, правда…

– Я знаю, – прервал ее Марк, – ты хотела приехать в Берлин. Теперь все хорошо, не кори себя.

– Мне только сейчас в голову пришло, что это мои приемные родители могли постараться с письмами. Возможно, они очень боялись, вдруг объявятся мои дальние родственники и заберут меня обратно. Думаю, именно поэтому они весьма настороженно относились к моим знакомствам из прошлой жизни. К тому времени, как они меня удочерили, они уже вырастили своего собственного сына и отправили его в военный пансион, а образовавшийся вакуум решили заполнить детьми, оставшимися без родителей. И вот я оказалась тут.

Но, пожалуйста, не думай о них плохо. Они очень добрые и человечные люди. Я ни дня не могу прожить без того, чтобы не пообщаться с ними по телефону. Иногда доброта бывает довольно груба и вероломна, что тут сказать. Ну а ты-то как, что с тобой еще было без меня? – спросила она горячо.

– Да со мной все в порядке, – ответил Марк. – Окончил университет, вполне успешно. Правда, работать по специальности еще не довелось. Зато я разбираюсь в машинах, да и пороху понюхал хорошенько, в общем, есть о чем рассказать.

– Ты все еще с Куртом?

– Да, мы сдружились после приюта, к тому же многое с ним пережили. Особенно за последние несколько лет. Но сейчас немного раздосадованы друг другом.

– Я и тогда не очень хорошо относилась к твоей дружбе с ним. Но в любом случае я всегда тебя поддержу.

– Спасибо, мой ангел, я и сам для себя решил быть поосторожнее с ним.

– Значит, что-то все-таки случилось с его помощью?

– И да, и нет. Нет, я не знаю, – нахмурился Марк. – В любом случае мои ошибки только мои, и перевешивать их на кого-либо еще я не сторонник.

– Ладно, забудем про него пока, – отрезала она. – Ты подождешь меня еще несколько минут? Мне нужно переодеться, и мы сможем сходить куда-нибудь поужинать. Как тебе?

– Конечно… конечно! – засиял Марк. – Я с удовольствием подожду.

– Я опять скоро!

– Ага!