Отзвенели хрустальные бокалы, непрерывно наполняемые легкими винами, гости разъехались по домам, самые близкие – Федотов, Лев и брат Крисницкого Юрий – остались в огромном доме Михаила. Вступив в него уже в качестве очаровательной жены занятого и донельзя обаятельного Крисницкого, Тоня чувствовала себя замученной бесконечными поздравлениями, пересудами и взглядами. Ни на минуту она не ощутила счастья.

Впервые оказавшись в Петербурге, Антонина не уставала восхищаться его мощью, величием и невыразимой красотой, созданной десятками гениев. Первое время она только и делала, что рассматривала окружающее, не замечая никаких недостатков – разбитых мостовых, нищих, ползущих по людным улицам, зловоние от помоев, выливающихся порой в совершенно неожиданных местах.

Дом Крисницкого, расположенный, как и многие здания Северной Венеции, на берегу, ошеломлял. Огромный, роскошно убранный, выдержанный в вычурном затейливом стиле особняк гостеприимно и слегка надменно принял в себя новую жительницу. Стены, отделанные деревянными панелями высшего качества, щедрая позолота, расписные печи и камины, украшения высшего качества – от китайских ваз до гобеленов. Все убранство наталкивало на мысль, что Крисницкий, пусть и вызывая одобрение отменным чувством меры, хвастается. Хотя, быть может, он всего лишь любил красоту и не представлял жизни в других условиях. Не все ли приверженцы высшего общества живут в подобной роскоши?

Планировка здания показалась Тоне совсем не такой, как в деревне. В приземистом строении Федотова комнатки были сплошь маленькие, проходные, теплые от тлеющих повсеместно печей. Здесь же поражали размах, мощь. Входя в помещение, Тоня ощущала прилив благоговения и страха. И даже теперь, в августе, здесь царила прохлада. Толстые каменные стены не пропускали живительный солнечный свет. Тоня мерзла, постоянно кутаясь в пледы и меха.

Больше всего во время длинного пиршества с приглашенными на него артистами, цыганами, плясунами она ждала тишины и покоя, поскольку не понимала, что происходит вокруг. Все, что случилось с ней, казалось насмешкой. Смены нарядов, пестрота звенящих в ушах мотивов и мнений относительно неизвестно откуда взявшейся Антонины, темная история с ее происхождением и воспитанием в доме старого чудака Федотова утомили ее настолько, что она могла показаться совсем неучтивой. Все эти люди, ей незнакомые и ненужные, пришли позлословить и показаться в лучших своих нарядах. Они напоминали ей, отнюдь не злоязычной, но способной разобраться в мотивах человеческого поведения, свору прекрасных, но диких зверей, готовых накинуться на первый же брошенный им кусок мяса. Хотя зачастую Тоня отличить не могла лукавство от шутки, поскольку не имела практики, теперь почти подсознательно не смела заставить себя полюбить окружающие ее лица. Сменялись в калейдоскопе жизни, которая теперь ей предстояла, кружева на ладных плечах, трубки, наполненные табаком, длинные фраки господ, которые они небрежными отточенными движениями запрокидывали наверх, чтобы усесться в вольтеровские кресла и вдоволь посмеяться над шуткой местного остряка. А Тоня, долженствующая больше всех смеяться и плясать, чувствовала дурноту. И все ждала, когда праздник закончится.

Михаил, со всеми обходительный, а с кем-то чересчур нежный, удивлялся постному личику невесты, но благоразумно предположил, что она обыкновенно утомлена присутствием всего этого высшего сброда. Михаил не сомневался в назначении людей, с ухмылками, будто приросшими к холеным лицам и ненавязчивой целью казаться учтивее, чем Крисницкий того заслуживал, передвигающимися от одного пышно убранного стола к другому. Поэтому он не испытывал внутренней борьбы и был сбит с толку, отчего Тоня так близко принимает к сердцу их поведение.

Но необходимость помнить о состоянии Крисницкого существенно ослабевала первоначальный пыл аристократов, поэтому серьезных размолвок между хозяином дома и особняком, но близко к нему стоящей знатью не происходило. Правда, когда он добился Марианны, чуть было не вышел скандал, ведь княгиня Юрьевская всерьез вздумала добиться его расположения и начала распространять пикантные подробности интимной жизни актрисы и промышленника. Притом, разумеется, что сама знать толком ничего не могла. Но, рассудив, что мало у кого встретишь отменные закуски и музыкантов (и откуда у разночинца взялся великолепный вкус?), успокоилась и обратила неуемный взор на другой предмет, вращавшийся опаляющее близко. Чему удивляться, петербургский бомонд знал всех своих представителей в лицо. Так что молодому гусару не удалось избежать объятий зрелой княгини и утомительных преферансов с ее слабоумным супругом. Размолвки не произошло, но взрывоопасный дуэт с того момента предпочитал не столь явно давать поводы для пересудов.

Ни мук совести, ни обиды из-за подобного отношения к дорогим гостям новоявленной супруги Крисницкий не ощущал, а лишь спокойно продолжал попивать вино из слишком дорогих фужеров и поглядывать на актрису Подянину, ближайшую подругу Марианны. Сама она, ясное дело, на торжество не явилась.

– Чтобы окончательно дать ему возможность вдоволь посмеяться и насладиться моим унижением? – гневно констатировала Марианна, сжимая в руке принесенное швейцаром приглашение. – Нет, каков!

Никогда больше Варвара Подянина не видела подругу в подобной ярости. Та, открыв расписной конверт, перестала даже причесываться и так, неубранная, злоязычная, ходила по гримерной до начала спектакля.

В комнате, должной теперь стать спальней, Тоня еще не освоилась. Она медленно прошла к широкой постели, вздрогнула и, присев на краешек, застеленный по всем правилам, начала раздеваться. Находясь в каком-то забытье, она не думала о предстоящем. Только, нагибаясь, чтобы поднять выпавшую из прически шпильку, больно ударилась о стоящий радом с постелью столик. Чувствуя нарастающее раздражения из-за собственного бессилия, она стиснула зубы и ждала, пока боль уступит место облегчению.

Она решительно не знала, что предпринять теперь, когда, наконец, осталась одна. Надо ли ждать мужа или он придет тогда, когда сам пожелает? Или должно позвать его самой? Нет, только не это! Сегодня она не увидела в нем ни намека на былую ласку или хотя бы почтительность. Все болтал с какой-то актрисой и замыкался в себе, а в глазах сквозила грусть, какую она никогда раньше в нем не замечала, хотя Михаил, даже улыбаясь, не казался радостным. Быть может, он пьян, поэтому так странно ведет себя?

Бесшумно отворилась огромная дубовая дверь и, прежде чем оказаться в ночной рубашке, Тоня заметила на пороге мужа. Облокотившись плечом о дверной проем и держа опустошенный фужер, он недоуменно смотрел на девушку, зачем-то севшую на его постель.

Не будь Тоня так разбита и напугана, непременно оценила бы изящество его позы. Из нагрудного кармана бархатистого на ощупь жилета высовывались серебряные часы на цепочке. Цепочка больно врезалась в корсаж. Тоня ощутила это в полной мере, когда танцевала первый вальс новобрачных. Тогда он ухитрился наступить ей на пышное подвенечное платье, щедро украшенное розами и кружевами, и чуть не оторвал подол. Наряд был заказан у известной модистки по последней заграничной моде. За ним долго гонялась Надежда Алексеевна и ликовала, увидев на своей дорогой воспитаннице этот шедевр из материи и ниток, но невесте запомнилась только его удивительная тяжесть. Понятно, в полном обмундировании ходить вовсе не сладко, но бесконечные слои шелка на кринолине – это уж слишком!

Рубашка на Крисницком оказалась слегка помята и расстегнута сверху, чего Тоня никогда не видела ни у одного дворянина. Ах, да, ведь они поженились… Нелепая, приводящая в замешательство мысль. Теперь все будет по-иному. И неизвестно еще, лучше или хуже. Только об этом думать не сладко, да и нет желания.

– Вы замерзли? – спокойно спросил Михаил, небрежно подходя к кровати и опуская на туалетный столик пуговицу, отлетевшую от сюртука, брошенного между этажами.

– Нет-нет, – поспешно ответила Тоня, как бы опасаясь, что он спросит о чем-то еще.

Он наклонился к ней и поцеловал. Ей показался горьким вкус этого поцелуя, пропитанного вином и непониманием. Неуклюже подавшись к нему, она позволила его руке обхватить себя за талию. Она ведь совсем ничего не умеет, хоть бы он подсказал! Но он молчал. Какие-то мысли, догадки и крохи, почерпнутые из книг, не могли в полной мере образовать ее. Какая жалость, что Палаша еще не вышла замуж! Нет-нет, нужно просто покориться, так говорили все…

Почувствовав ее дрожь, которая часто случалась у него самого на промозглом ветру, Крисницкий остановился и посмотрел на Тоню. Что-то в выражении ее ставших огромными глаз отпугнуло его. Как будто на него смотрит жертва, молящая о пощаде. До чего проще водиться с женщинами, смыслящими в подобном много больше него самого! До смешного жаль эту напуганную девочку. Весь хмель и оглушенность от разрыва с Марианной улетучились из сознания. Крисницкий не предполагал, что, потеряв любовницу, будет испытывать подобное. Все ярче по мере того, как он углублялся в себя, вспыхивал саднящий огонек. Как хорошо, как спокойно было, когда он не смел и не желал открывать даже себе уголки собственной души!

Крисницкий вздохнул и встал с постели. Что проку тревожить Тоню теперь? Лучше подождать, пусть не чувствует она себя такой одинокой и ненужной здесь.

– Доброй ночи, Тоня, – обронил он, выходя из комнаты.

Услышав то ли бессильный ответ, то ли сдавленный протест, он усмехнулся и зажег свечу. Всех слуг услал почивать, так что раздеваться придется самому. Да не беда, не в том дело…

Почти впервые в жизни Крисницкий чувствовал, как ему нехорошо в одиночестве. Хорошая идея была жениться. Опережая ход его мыслей, она привела к выводу, что без семьи человек гроша не стоит. Умрет он, и что останется? Несколько заводов, капитал… И что, кому он оставит их, кого осчастливит? Детей братьев, этих желторотиков? Крисницкий против воли засмеялся зло и безнадежно, совсем не так, как Лев. Марианна, Марианна… За что она так жестоко, зачем он такой дурак? На кого он променял ее холодноватое сдержанное совершенство? И надеялся еще, что она поймет, все останется, как было… Да сама мысль об этом уже оскорбление для ее натуры. Безумец, разве можно так обращаться с женщиной? Видно, он так и не научился галантности, хоть и преуспел в искусстве соблазнения.

В хозяйскую спальню Тоня так же, как Крисницкий в гостевую, где вынужден был устроиться, долго не могла впустить Орфея. Отойдя от недавнего штурма, она согрелась под толстым слоем наваленных друг на друга одеял и, щедро оросив слезами подушку, заснула, улыбаясь. Какой благородный поступок! Вот и верь после этого россказням о жестокосердных мужьях…

11

Антонина Николаевна Крисницкая, тщательно убранная и торжественно одетая, спускалась по огромной лестнице в сиянии молодости и зажженной множеством свечей люстры. Крисницкий, благодушно настроенный, предвкушал удовольствие от выезда. Он величественно стоял в холле и натягивал ослепляющие белизной перчатки, отдавая последние распоряжения дворецкому Игнату. Подняв голову и улыбнувшись Тоне (он нисколько не переживал из-за того, что решил не форсировать события), он засмотрелся на жену, любуясь ее ненавязчивой грацией, юностью и незащищенностью. На короткий миг ему захотелось всегда присутствовать рядом. В какой-то степени он относился к ней как к ребенку, настолько она казалась наивной, свежей на фоне поживших дам света и на его собственном фоне. И в то же время он понимал, что чувства к Марианне в чем-то сходны с этим проявлением заботы. Как ни крути, к женщине, да еще к такой хорошенькой, невозможно испытывать лишь покровительственную нежность и отцовское снисхождение. Да и к чему? Она ведь его законная жена перед… Крисницкий поморщился. Решил же не впускать больше церковное лицемерие в свою налаженную жизнь! Встряхнув головой, Михаил нахмурился. Он не любил выводов о собственных вкусах и мотивах, предпочитая жить, как живется.

На Тоне было надето светло – серебряное платье с очень пышным кринолином, отчего даже передвижение по комнате выходило не совсем удобным. Но она мужественно переносила и это, и множество других мелких неприятностей, омрачающих существование, и только понуро улыбалась, если слишком туго зашнурованные туфельки впивались в пальцы. По моде открытые плечи, буйство кружев и нежности, создаваемой касанием атласа с незаезженной, не потухшей еще в соприкосновении с истинной стороной бытия красоты, пусть и не яркой, и не безоговорочной, но все же не созданной всецело нарядом и украшениями, а лишь дополненной ими.

Морща носик и томно – застенчиво улыбаясь самой себе, Тоня чувствовала запах собственных духов. Кажется, она по рассеянности предавалась бессовестному самолюбованию. Бесспорно, приятно, выйдя замуж, да еще за богача, иметь полное право доставать положенное любящими родителями в шкатулки приданное и, выполняя перед зеркалом древний женский ритуал, украшать себя. Крупный поблескивающий в любом освещении жемчуг, браслеты и серьги из чистого золота, с вкрапленными в металлическую оправу самоцветами, камеи, броши… Красота! Как весело и приятно, подкрепляя обзор своих сокровищ, предаваться благополучным мыслям, с чем сочетать изумрудные серьги, которым позавидует любая столичная модница, весь смысл жизни которой заключается в демонстрации добра, поскольку ничего без этих побрякушек она не представляет. Хотя, нельзя не признать, созерцать подобное – истинное наслаждение!

Михаила растопляла трогательная застенчивость Антонины из-за новой роли замужней женщины, в которой она пыталась выступать достойно, но допускала промахи, отчего сокрушалась. Все это забавляло, и, оглядывая хозяйку своего дома, Крисницкий размышлял, как хороша она с оголенной шеей, с этими коричневыми завитками там, где заканчивается линия волос и белой, почти просвечивающейся кожей. Хотя, нельзя не признать, не будь она его женой, он едва ли вообще стал смотреть на нее.

Тоня скромно улыбнулась мужу и охотно подала руку, испытав легкое разочарование оттого, что он не обнял ее за талию. Но главным чувством в ее душе было тихое ликование, что не оказалась, подобно многим своим сверстницам, поставлена перед окаменевшей, необратимой необходимостью терпеть рядом «посланного богом». В общем-то, зря она маялась перед свадьбой. Она любила выдумывать разные нелепые истории, но удивилась бы, увидев, как они сбываются. Все это фарс и нервозность, распыляемая в себе за неимением иных забот! Ничего не изменилось, ей весело и приятно, ее окружают заботой, вывозят в свет… Перед Тоней вставали уже радужные перспективы будущего, наполненного пониманием и взаимностью. Правда, иногда покой ее дней нарушали воспоминания о Льве, но она старалась не обращать на них внимания, не превращая всю жизнь в одну сплошную любовную агонию.

В театре она слегка оторопела от обилия красок и шума. Муж беспрестанно, завидев кого-нибудь из знакомых, представлял ее, испытывая плохо скрываемую гордость. Знакомые же испытывали плохо скрываемое недоумение, каким образом разночинец (или вовсе купец?) Крисницкий умудрился сочетаться узами с девушкой старинного дворянского рода. Она, понятное дело, опутана этим скандалом, связанным с недостойным поведением ее матушки, да и дядюшка, чего греха таить, хорош, хоть и защищал честь семьи… Но ведь не бесприданница, и лицом вышла. Не понять им никогда этого Крисницкого! Умеет опутывать людей, с этим не поспоришь. Впрочем, никто и не собирался. Вечер был слишком хорош, чтобы не наслаждаться им, отдавшись в парализующую волю власть роскоши, сознания собственной значимости и хорошей музыки. Разве не за этим они пожаловали на этот праздник жизни?

Тоня не была тщеславна, но сейчас находилась в опьянении происходящим. В жизни появилось приятное разнообразие, только и всего. Поразительно, что предчувствие события всегда оказывалось ужаснее и сильнее, чем впечатления от реальности.

Крисницкие медленно продвигались к своим местам, давая щедрую возможность всем, кто еще не удосужился взглянуть на них у входа, как следует рассмотреть молодоженов и сделать соответствующие выводы. Вежливо засмеявшись шутке какой-то грузной графини, Крисницкий поднял напомаженную голову с гладко зачесанными назад еще не начинающими редеть волосами и приметил Марианну, неприкаянно стоящую на балконе. Несколько мгновений он стоял в нерешительности, понимая, что не приветствовать хорошую знакомую будет грубо. Лоб его прорезала не по годам глубокая морщина. Тоня вмиг из безобидной девочки превратилась в угрозу. Или Марианна стала опасной? А, впрочем, обе все равно узнают обо всем до мелочей, насплетничают ведь добрые люди! Нет, не стоит сегодня. Слишком мало времени прошло с момента объяснения. Крисницкий сглотнул. Не в силах он назвать это, как должно, «разрывом»! Верит, что ничего не решено.

Декольте Марианны было вырезано слишком низко. Всем своим совершенством она отрешенно и изящно вперилась локтями в перила. Крисницкий не мог отогнать эту картину от мысленного взора.

– Душа моя, надобно нам пожелать доброго здравия еще нескольким людям, – прошептал он, наклонившись к жене и ощущая тонкий и отчего-то знакомый аромат, поднимающийся от ее нагретой кожи. Удивительно, она без шали и с такими открытыми плечами, а не мерзнет!

– Прошу вас, давайте дождемся антракта, я уже утомилась, – умоляюще взглянув на него, в тон ответила Тоня, поеживаясь.

«Нет, все-таки мерзнет, – расстроился Крисницкий. – Убить мало Игната!»

Согласившись, он усадил супругу и приготовился слушать крайне скучное, по его не одинокому мнению, зрелище, и всеми силами пытаться не задремать. Впрочем, иногда певцы поднимают такой рев, что это практически невозможно… И понять бы еще, что они пытаются выразить. Хотя этот вечер соприкосновения с прекрасным, по-видимому, не будет столь же удручающ, как все прочие, поскольку прекрасное сидело в мягком кресле рядом и наивно хлопало темными ресницами, вертясь в разные стороны и сминая поднимающееся пузырем вокруг ножек платье.

Углубившись в сиденье и подперев кулаком подбородок, Крисницкий предался безрадостным мыслям о том, что будет, если рабочие взбунтуются, заболеют или решат вернуться в деревню, к истокам, коли отменят-таки крепостное право. Это сейчас большинство из них – беглые, а если и власть станет на их сторону? Несправедливо потерять все, что годами создавал таким трудом, отказываясь от семьи и дружбы… Впрочем, к чему обманывать себя?

Не к дружбе и семье он беспощадно карабкался эти годы. И вдруг ему стало мучительно дышать, а в желудке, словно тошнота, поднялась волна. Ведь он умрет раньше этой девчонки. Умрет, и что отдаст вечности? Следующие поколения и думать забудут, кто был Крисницкий, самодовольно взирающий на них с мастерски написанного портрета, если им повезет попасть в его особняк. А жена, беззубая старуха, ответит им: «Этот дурак гнался за богатством, а достигнув его, захирел, поскольку не знал, что предпринять дальше и какой смысл во всем его существовании». До сего момента его поддерживала Марианна, но, кто знает, быть может, все в прошлом. Кто был тот представительного вида хлыщ, снующий возле нее на балконе? Он, кажется, принес ей программку?

Крисницкого кольнула ревность. Он нетерпеливо покосился на сцену и фыркнул. Тоня с удивлением и немым укором глянула на него, но рассудила, что узнать причуды и темные стороны мужа времени у нее будет предостаточно, а вот выяснить, мальчик ли исполняет партию Вани (голос так тонок!) иной возможности не представится. Неприятно будет вспоминать этот промах и досадовать на то, что Мишель (в мыслях она звала мужа именно так, а в непосредственном обращении предпочитала вовсе уходить от имени, считая «Мишеля» неподобающим его возрасту и положению, а «Михаила Семеновича» высокомерным) не вовремя начал вести себя глупо. От отца она наслышана была о его странностях и мудро решила не афишировать свою осведомленность, пока не станет невмоготу.

Эта девочка несмотря на свою угловатость во взглядах и полное отсутствие опыта предугадывала последствия того или иного шага и, подозревая, как рассмешила бы собравшихся, чувствовала себя умудренной и всесильной, всерьез полагая, что мужа тревожить по пустякам не стоит. Впрочем, быть может, как раз она, а не все собравшиеся, считающие себя столпами, только и умела жить, получая от каждого дня искреннее удовольствие и без страха, а даже с каким-то сладостным трепетом ожидая от будущего больших свершений. Быть может, кому-то показалось забавным, с каким спокойствием юная девушка (ведь все убеждены, что опыт и мудрость могут прийти только с возрастом, а в молодости вести себя осмысленно неестественно и смешно), держала себя рядом с человеком почти вдвое старше ее. Но, кто знает, не лучше ли на заре жизни проявить благоразумие и, пусть это нелепо при желании открыть мир заново, учиться мудрости, не повторяя ошибок других, чем потом собирать осколки и в немой тоске гадать, где треснуло счастье?

В перерыве Крисницкий, терзаясь не слишком приятными думами, прихватил Тоню за локоть и бросился искать Марианну.

Она, словно статуя в современной интерпретации, стояла у окна и зачарованно смотрела на черную улицу. Временами по пустым мостовым прокатывалась, грохоча, карета, изредка пробегал посыльный мальчишка с поручением. Марианна замедленно размышляла, с какой странностью переплетаются человеческие судьбы и как красочно разгораются огоньки под ловкой рукой фонарщика. В голове ее проносились сумбурные не связанные обрывки мыслей, чувств и фраз, лишая ощущения времени и принося странное, спокойное облегчение натруженным думам. Она не была несчастна, не завидовала, зная, что Он здесь с молодой женой, а та поистине хороша в светлом платье, пусть и выглядит напуганной. Нет, Марианна испытывала недоумение и легкую жалость, граничащую с тоской, потому что нигде не чувствовала себя в кругу любящих друзей. Возможно, она сама препятствовала этому какой-то своей внутренней преградой перед живыми существами, ведь везде и всегда, даже в амплуа нарушающей приличия актрисы возможно отыскать таких же, как сама, вольнодумцев. Но она была слишком пассивна для того, чтобы ревностно звать там, где их, возможно, и не было, и не будет. Не всем везло с окружением… Коллеги по театру считали Веденину заносчивой и медлительной, немало завидуя ее успехам, сама она считала их кричащими, хоть и признавала, что кое-кто из них, наиболее самовлюбленные, талантливы и многое могут сказать языком жеста и мимики. Но… Все не то! Она рвется к идеалу и понимает при этом, что никто никогда не сможет даже приблизиться к нему. Те, кто растворяется в служении людям, теряют личность и становятся безликими орудиями чужих или своих идей. Куда ее занесли раздумья? Марианна невесело усмехнулась и повернулась к лениво бредущему потоку зрителей, обсуждающих творение Глинки и удачно обходя все, что хоть отдаленно походило на анализ или порицание.

Жизнь никогда не казалась Марианне бесконечной чредой меланхолии или безудержной радости. Даже счастье, которое она урывками получала, оказывалось быстротечным. Веденина соглашалась с Пушкиным в том, что это только несколько мгновений, которые придают жизни смысл. Если человек не счастлив ни на йоту, ни на миг, его существование ничем не оправдано. После нескольких дней, проведенных вместе в разъездах или в ограждающих стенах, Марианна, расставаясь с Крисницким, чувствовала едва ли не облегчение. Она не понимала, откуда это возникало и куда в результате уходило, ведь все равно скучала и ликовала, когда Михаил вновь оказывался рядом. Он отравлял ее существование благополучием, безудержностью, легкостью к тому, что так пугало ее – мнению окружающих, хоть она и старалась обуздать это или замаскировать за свободой взглядов, делал ее личный мир неуютным.

Обычно, в лучшие времена, когда не предполагала, что настолько завязнет в чувствах, Марианна смеялась, беспечно приподнимая голову, спорила с мужчинами о назначении женщин в искусстве и жизни, коллекционировала подарки поклонников, никого не обнадеживая, и жила, творила… Что же теперь, неужели она, как и все человечество, заразилась болезнью? Для нее навсегда осталось загадкой, как Крисницкий сумел так глубоко впасть в душу и склонить к тому, что считалось вопиющим в законах знати. И она совсем не могла сказать, что ей это нравилась. С самого начала, как теперь казалось, она знала, что у них нет будущего, почему же еще тогда не распутала узел? Да, ей было отрадно с ним – лучше, чем с любым другим человеком, но разве этого достаточно для того, чтобы испытывать потом всю эту боль?

Она вовремя встряхнула оцепенение, поскольку заметила Сергея Лиговского, неуклюже направляющегося в ее сторону. Марианна была расположена к этому широкому большому человеку, поскольку чувствовала в нем что-то родное, стихийное. Обнаженную искренность, которую он даже не имел лукавства скрывать. Многие, впрочем, путали ее с удальством и едва ли не распутством, но Марианна понимала, насколько опасно мыслить так, как это делает большинство, поддаваясь предубеждению. Зачастую в детстве, наслушавшись мнений матери о господах, посещавших их дом, она недоумевала, отчего все так и почему эти чудесные обходительные люди кажутся матери недостойными. Повзрослев, Веденина поняла, из чего мать составляла свое видение и начала разделять его, ведь ей открылись многие закрытые по молодости двери. Но до сих пор она опасалась судить строго, испытывая при позывах к подобным мнениям почти отвращение. Поэтому никогда не была своей среди тех, чье основное занятие состояло в становлении себя выше окружающих путем завуалированного обсуждения всех, кто по каким-то параметрам не дотягивал до того, чтобы называться равным.

И с Лиговским ее познакомил Крисницкий… Марианна дернулась, пытаясь отогнать неприятную мысль. В последнее время она словно лишена самостоятельности и пространства для поисков себя. Она заточена в прошлом, вспоминая, что любил Михаил, как реагировал на то-то, почему не терпел того-то. А еще говорят, что роман способен принести вдохновение. Вздор! Все, все воспоминания за тот год, что длятся их отношения, связаны с ним. И даже знакомством с этим замечательным человеком она обязана любовнику!

– Марианна Анатольевна, вы божественны! – произнес Лиговской сиплым голосом, засмотревшись на безупречные изгибы ее скул. Без налета изящества и самоуверенности, что всегда веселило Марианну и позволяло в какой-то мере испытывать к Сергею частую у женщин снисходительную привязанность и желание оберегать безнадежного ребенка.

Растерянной и мечущейся она казалась патриархальной натуре Лиговского даже притягательнее, чем во времена былой славы самой очаровательной, пусть и ускользающей актрисы. В воображении Лиговского вообще не уживался факт, что она – актерка. Это, по его мнению, были ущербные создания с непременными ужимками, которые переносили со сцены (какая безвкусица – так кричать и жеманничать, разве в обычной жизни люди ведут себя подобным образом?) грязь и распространяли по земле, как чуму. Но эта женщина стала обнадеживающим исключением, и он восхищался ей, ее пластикой и речами безмерно.

– Сергей Васильевич, поверьте мне, вы первый человек, в устах которого эта фраза не звучит заученно, – с пряной улыбкой ответила Марианна, сдержанно поводя плечами.

Ее всегда удивляло, почему мужчины охотятся на нее, ведь она не кокетничает и не ищет покровителей. Наверное, виной всему репутация актрисы, ведь их считают доступными. А разве не так? Марианна снова подняла плечи для вздоха.

Лиговской заметил печаль, с которой она ответила, и опустил голову. Его щеки с изрядным румянцем, который бывает у молодых людей, когда они только-только входят с холода, сокрушенно опустились.

– Вам нехорошо здесь? – участливо спросил он.

– Мне везде нехорошо… – ответила Марианна, без всякого умысла посмотрев на собеседника жалобно и в то же время независимо, словно прося о помощи, но давая понять, что не допустит унижения.

Почему вдруг разоткровенничалась с ним, что побудило ее, Марианна не понимала. Ее ведь даже не удивило то, что он угадал ее думы. Ей показалось только, что он без снисходительного злорадства, презрения или морализаторства смотрит прямо в глаза, едва заметно кивая в такт ее словам. «Хороший человек, – подумала она, опуская веки, как перед желанным сном. – И почему Миша считает его опасным?» Почему-то она, почти не изучая характер и повадки Лиговского, поняла, что может рассказать ему то, что камнем тянет, и не получит в ответ осуждение и насмешку. Бывает, есть люди, держащие на расстоянии, любезные, но холодные. С ними приятно потолковать об отвлеченном, но души выворачивать и в голову не придет. Бывает же, как сейчас, неуловимая интуитивная тяга.

Лиговскому эта красавица, которую многие золотовладельцы жаждали видеть украшением своих салонов и спален, прежде цветущая и неуловимая, показалась изнуренной. Он догадывался о причине столь резкой перемены, но тактично молчал.

– Марианна Анатольевна, – прервал их знакомый голос, правда, на этот раз без самодовольства, – позвольте представить вам мою жену.

Марианна быстро повернулась и лицом к лицу столкнулась с Антониной.