В краю поющих барханов

© Татьяна Бадакова, текст, 2024

© Издательство «Четыре», 2024

Свидания

Мой Пушкин

Пушкин – наше всё.

Аполлон Григорьев

Пушкин… Он такой необъятный, всенародный, всеми любимый… Он – навсегда!

Это поэзия, в которой «есть воплощение простоты, благородства, свободы, здоровья, ума, такта, меры, вкуса», – такое воспитывающее значение творчество Пушкина имело для русского писателя Ивана Бунина.

Как и все дети, маленькой девочкой я любила сказки. Едва научившись читать, погружалась в удивительные приключения князя Гвидона, меня увлекал за собой Золотой петушок, завораживали и Кот учёный, и ступа с Бабою-ягой. Я не задумывалась об авторе и не знала тогда, что он – наш великий поэт. Эти книги были моими друзьями.

Пушкин приходит в жизнь человека с раннего детства, вернее, не приходит, он находится в нашей жизни, как родной и близкий человек, например, бабушка. Ведь ребёнок ещё не осознаёт, кто такая бабушка, откуда. Просто знает, что она всегда рядом.

Взрослея, человек на каждом этапе жизни встречается с Пушкиным, и это действительно так.

Ведь только настоящий друг может глубоко понять душевные переживания влюблённой девушки.

 
…Я к Вам пишу – чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
 

А какой женщине и поныне не хочется слышать сердечные признания?

 
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты…
 

Сокровенные для меня обращения «любезная калмычка» и «друг степей калмык» – это национальная гордость нашего народа и взаимная любовь к Александру Сергеевичу. Народ в целом, каждая семья и отдельный человек в Калмыкии горячо любят Пушкина. В нашей республике трудно найти поэта, который не откликнулся бы собственными стихами на пушкинские «калмыцкие нежности».

Думая о Пушкине, непременно хочется признаться ему в любви и поблагодарить.

 
Зазвучат наши степи ковыльные, вторя
красоте твоих рифм, достигших небес.
Табуны лошадей в гривах вольную волю
принесут, столь желанную, Гений, тебе.
От любезной калмычки – улыбку нежную,
взор сегодня её уже вовсе не дик.
Благо дарят потомки, душой безбрежною,
на века воспетые – «друг степей калмык»^[1].
 

Говорят, что у каждого человека и у каждого поколения свой Пушкин.

Вот как писал русский писатель Иван Бунин о гении Александра Сергеевича, который был для него кумиром, ориентиром в творчестве и символом России:

«“Каково было вообще его воздействие на вас?” Да как же это учесть, как рассказать? Когда он вошёл в меня, когда я узнал и полюбил его? Но когда вошла в меня Россия? Когда я узнал и полюбил её небо, воздух, солнце, родных, близких? Ведь он со мной – и так особенно – с самого начала моей жизни. Имя его я слышал с младенчества, узнал его не от учителя, не в школе: в той среде, из которой я вышел, тогда говорили о нём, повторяли его стихи постоянно. Говорили и у нас, – отец, мать, братья. И вот одно из самых ранних моих воспоминаний: медлительное, по-старинному несколько манерное, томное и ласковое чтение матушки: “У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…”, “Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной…”. В необыкновенном обожании Пушкина прошла вся её молодость, – её и её сверстниц. Они тайком переписывали в свои заветные тетрадки “Руслана и Людмилу”, и она читала мне наизусть целые страницы оттуда, а её самоё звали Людмилой (Людмилой Александровной), и я смешивал её, молодую, – то есть воображаемую молодую, – с Людмилой из Пушкина. Ничего для моих детских, отроческих мечтаний не могло быть прекрасней, поэтичней её молодости и того мира, где росла она, где в усадьбах было столько чудесных альбомов с пушкинскими стихами, и как же было не обожать и мне Пушкина и обожать не просто, как поэта, а как бы ещё и своего, нашего?»

И дальше: «А потом – первые блаженные дни юношества, первые любовные и поэтические мечты, первые сознательные восторги от чтения тех очаровательных томиков, которые я брал ведь не из “публичной библиотеки”, а из дедовских шкапов и среди которых надо всем царили – “Сочинения А. Пушкина”. И вся моя молодость прошла с ним».

А мне не даёт покоя вопрос: «Где же он, мой Пушкин? Где его душевные откровения, такие близкие и родные, мои?»

И – о, чудо! – среди бесчисленных завораживающих строк я нашла:

 
Мороз и солнце – день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный?
Пора, красавица, проснись,
Открой сомкнуты негой взоры,
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
 

Только сейчас становится понятно, почему часто приходят мне на ум эти строки. Они – мои.

Я люблю просыпаться в радостном настроении, приветствуя солнце. Оно даёт надежду, что новый день будет чудесным.

«Пора, красавица, проснись…» – так всегда говорила мне мама по утрам, входя в мою спальню и открывая шторы. Тогда солнце, словно спортсмен на старте, томившееся в ожидании своего часа, врывалось в маленькую комнату ярким светом, и «…вся комната янтарным блеском озарена…».

А я, потягиваясь, открывала «сомкнуты негой взоры» и видела улыбающуюся маму у окна в солнечном сиянии.

На всём белом свете ни один шедевр мира не может сравниться с волшебной картиной моего утра! До сих пор от воспоминаний по телу разливается тот добрый свет от мамы и солнца.

«Пора, красавица, проснись…» – наперебой, разливаясь весёлой трелью, пели в раскрытое окно студенческого общежития воробьи и синички. В ответ им – моя улыбка и радость начала дня.

«Пора, красавица, проснись…» – по утрам говорит мне мой друг-супруг вот уже сорок пять (сапфировых) лет. И пусть иногда с укором, чаще с юмором, но всё равно с теплом.

Я понимаю, что мой день не может быть испорчен ничем, если он начинается с таких прекрасных пушкинских слов. И находятся у меня силы и стремления «навстречу… Авроры» явиться всегда «звездою». Воистину гений-пророк!

«Пора, красавица, проснись…» – сегодня говорю я своей любимой внучке и знаю, что её день будет непременно солнечным.

Магия

Памяти Анны Ахматовой

Как только я вышла из подъезда, меня охватила непонятная истома, словно предчувствие чего-то удивительного.

Тихий осенний вечер.

Не совсем стемнело, но ещё чуть-чуть – и ночная мгла завладеет всем вокруг. Пока властвует красавица осень, но вот-вот и лёгкий морозец зазвенит в воздухе.

Это волнующее переходное состояние природы, пространства и времени передалось и мне.

Ненавязчиво накрапывал тёплый, в мелкий горошек дождь, а вокруг – полнейшая тишина, столь непривычная для большого города.

Прогуляться я всё-таки решила, потому что люблю такую погоду – настоящую подругу раздумий и воспоминаний. Поразмышлять всегда есть о чём: от простой обыденности может унести далеко и высоко.

Старые клёны резными, особенно притягательными осенью, яркими листьями «пели» свою лебединую песню, но и радовали глаз.

Под зонтом, слегка наклонив голову, иду тишайшим шагом всё равно куда. По маршруту, начертанному самой аллеей, а возможно, и кем-то ещё.

Так и есть – предчувствие не обмануло…

Детским почерком белым школьным мелом на чёрном от дождя асфальте:

 
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
 

Разве это не удивительно?

Дождь. Глубокая осень вовсе не весна. И любовная лирика Ахматовой…

Чудный ребёнок, аккуратно выводивший мелом эти изумительные строки!

О чём он думал? О ком? Конечно, он влюблён! А какова его душа, богатая и нежная!

Я стояла не шелохнувшись, боялась спугнуть снизошедшее из глубины веков откровение великого поэта.

Ах, Анна, как же это прекрасно! Отозвались твои чувства в сердце совсем юном, современном, века электроники и скоростей.

И неважно, как сложится его жизнь. Я уверена, он будет благословен, ведь им прочувствована высокая поэзия!

А скольких людей этот человечек сегодня сделал счастливыми!

Серебряные струи дождя тонко и нежно превратились в волшебные нити, которые связали меня в этот миг с веком Серебряным.

Такова магия сегодняшнего вечера.

Магия поэзии…

Свидания с поэтом

Мой настоящий читатель – в России…

Марина Цветаева

ДЕВЯНОСТЫЕ ГОДЫ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ

Самую первую встречу помню, берегу, обращаюсь к ней вновь и вновь.

Это – книга.

Чудным образом купленная, с трепетом читаная-перечитаная и аккуратно хранимая. Небольшой по размеру, но довольно объёмный томик в стильной чёрной обложке с уже выцветшими от времени страницами – Ирма Кудрова «Вёрсты, дали… Марина Цветаева: 1922–1939».

В студенческие годы необъяснимым образом я, даже не зная стихов Марины Ивановны, прониклась её судьбой. Тогда, в семидесятые, редко можно было встретить в печати публикации о Марине Цветаевой или её стихотворения. Интуитивно душа откликалась на её стих.

Как пишет Ирма Кудрова: «Задолго до осознания того, что именно привнесла Марина Цветаева в нашу духовную жизнь, мы подпали под её обаяние, а говоря её словами – под её чару. Может быть, просто ощутили масштаб и яркую необычность личности, вдруг вступившей с нами в общение…»

Мне же и внешне хотелось быть похожей на Марину: короткая стрижка, прямая чёлка, необычные браслеты и серебряные перстни… Я полюбила уединение, чтение, Пушкина, пыталась писать.

Прошло немало лет.

А ставшая любимой книга Ирмы Кудровой продолжает вести меня навстречу Марине.

2017 год, 29 мая. Москва.

О погоде в столице в тот день вещали и предупреждали все телевизионные каналы: ливень, гроза, ураганный ветер. Они не ошиблись, всё так и случилось.

И в этот же день у меня экскурсия в Доме-музее Марины Цветаевой.

Как замечено не единожды – перед очень долгожданными волнительными событиями природа, как будто бы испытывая, совершенно неожиданно преподносит свои сюрпризы.

А я шла и разговаривала с Мариной: «Я понимаю, ты не любишь глазеющую, скучающую публику, тебе комфортнее твоё одиночество. Но, пожалуйста, впусти меня в свой мир, хотя бы ненадолго…»

По маршруту, начертанному, возможно, свыше, но предложенному всезнающим Googlом, пробиваясь сквозь проливной дождь, не замечая ветра, огромных луж под ногами, грома, молний и того, что промокла до ниточки, я всё-таки нашла дом № 6 в Борисоглебском переулке.

То утро было сродни характеру Цветаевой – своенравному, дерзкому, непубличному.

Мистика начала дня не покидала меня и в доме Марины. Я постоянно ощущала её безмолвное присутствие. Всё-таки хранят добрые духи этого дома долгую память о поэте.

Удивительная архитектура квартиры Цветаевой, которая ей очень нравилась, также говорит о необычности и неповторимости натуры Марины. Крутая винтовая лестница, сводчатые потолки, гостиная с камином и вышитой скатертью на круглом столе, большая светлая детская с милой резной кроваткой, куклами-принцессами и лошадкой-каталкой.

Кабинет Марины Ивановны. На стене – портрет её кумира в детстве Наполеона, на полу – шкура волка, огромный глобус. Лампа с зелёным абажуром и добротный дубовый стол создают рабочее настроение.

Свет падает в окно с очень широким подоконником, на котором Марина любила просто сидеть, наверное, раздумывая о чём-то неземном, разглядывая звёзды.

 
Вот опять окно,
где опять не спят.
Может – пьют вино,
может – так сидят.
Или просто – рук
не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
есть окно такое.
 

Поразили меня стеклянные потолки – придумка самой Цветаевой. Ей в любое время хотелось видеть небо.

Старинное зеркало – таинственный предмет, многие годы хранящий в своём зазеркалье образ хозяйки. Глядя в него, невольно ощущаешь встречный взгляд серо-зелёных глаз Марины.

 
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать – куда Вам путь
И где пристанище.
 

Комната Сергея Эфрона. Очень удивили – на стене огромное чучело орла и окно. Оно чудесным образом выходит на крышу дома, и можно легко выйти и прогуляться по московским крышам. «Прикольно!» – оценила бы современная молодёжь.

Прикоснувшись так ощутимо к образу Марины Цветаевой, побывав у неё сегодня в гостях, я поняла, что несмотря ни на какие обстоятельства тех лет она была счастлива в этом доме.

Уходила я со светлой душой и мыслью встретиться вновь.

 
Ветра дикие пляски на крышах,
ливень майский. Вселенский потоп.
Я к Тебе пробиваюсь, слышишь?
Через водный и людей поток.
 
 
Сердце сжалось, но вдруг пружиной
может вырваться. Ох, как боюсь!
На свиданье к Тебе, Любимой,
будто молния в небе, стремлюсь.
 
 
Понимаю, не ждёшь, не рада —
одиночество вдруг нарушу.
Нипочём ураган-торнадо,
поспешу открыть Тебе душу.
 
 
Распахнёшь заветные покои:
своды, лестницы, окна, крыши.
Знаю, тайн мне не откроешь,
но мы стали чуточку ближе.
 
 
Я была здесь, Тобой дышала,
исстрадалась до исступления.
Каждый день я Твой проживала,
каждой клеточкой чувствуя время.
 
 
Уходила… На небе солнце
в споре с радугой заиграло,
душу высветило до донца.
Я сегодня другою стала^[2].
 

2019 год, октябрь. Я в Париже. Впервые.

«Я сегодня увидела Тебя! Ты всё так же красив, молод, ярок, нежен и любвеобилен. Говорят, Тебе две тысячи лет… А и пусть говорят! Они не видели Тебя… Бесспорно, первая Твоя мадам – La Tour Eiffel. Она в течение многих и многих лет сохраняет свой шарм и красоту, вероятно, потому что каждую ночь, когда всё вокруг погружается в сон, успевает пробежаться по Елисейским полям и выбрать себе супермодные сапожки и очаровательную шляпку в их бутиках…»^[3]

 
Я хочу затеряться в Париже.
Удиви, очаруй, забери!
Пусть меня листопадом двустиший
осень кружит в садах Тюильри^[4].
 

И много ещё что восхищало дочь калмыцких степей в Париже.

Месяц, когда «красною кистью рябина зажглась», месяц Марины Цветаевой, привёл меня на свидание именно к ней.

Произошло это нестерпимо ожидаемо, молниеносно и с тихим ликованием. Я написала столько восторженных слов, пытаясь описать своё состояние в тот день!

Ванв. Улица Жан-Батист Потен, 65.

Последнее предместье Парижа для Марины Цветаевой.

Тихая улица, каштан перед окнами, куст бузины, воспетый в её стихах.

Как всё это удалось сохранить, а вернее воссоздать, Флорану Дельпорт^[5]?

Как всё это пережить мне?

С 1934 го по 1938 й год семья Марины Цветаевой живёт в Ванве.

Милый компактный городок, весь в зелени и цветах, ныне пригород Парижа. Древняя католическая церковь с приятным звоном колокола, очаровательные, большей частью двухэтажные, домики, каждый из которых не похож на соседа.

Марине понравился этот старый дом «на чудной каштановой улице»: «У меня чу-удная большая комната с двумя окнами, и в одном из них, огромным каштаном, сейчас жёлтым, как вечное солнце. Это моя радость».

Как же ей хотелось жить и радоваться!

«Но на ванвских улицах всё это время соседи провожали её косыми взглядами, а бывшие одноклассники Мура в лицо выкрикивали оскорбления. Предвидеть всё это было нетрудно…

Враждебность ванвских соседей постоянно подогревалась прессой… Имя Эфрона постоянно фигурировало в этих публикациях…

Когда подходило время очередного “терма“, ежеквартальной квартирной платы, денег в семье не оказывалось.

В редакции “Последних новостей“ Марину Ивановну любили те, от кого не зависела судьба её рукописей. Почти всегда приходилось ждать по нескольку месяцев публикаций не только стихов, но даже прозы. Неудачи с публикациями поэтических произведений заставили осознать, что главному её призванию, поэзии, отныне придётся потесниться».

Теперь она чаще пишет воспоминания, делает переводы.

Создаёт прозаические шедевры: «Живое о живом», «Дом у старого Пимена», «Пленный дух» и другие; прозу об отце и его музее, о матери и музыке, о детстве.

Как писал Владислав Ходасевич: «Тема, по существу, мемуарная… Оставаясь в пределах действительности, Цветаева придаёт своим рассказам о людях, с которыми ей приходилось встречаться, силу и выпуклость художественного произведения».

А в стихах этих лет слышны ноты глубочайшего трагизма и отчаяния:

 
За этот ад,
За этот бред
Пошли мне сад
На старость лет.
На старость лет,
На старость бед,
Рабочих – лет,
Горбатых лет.
 

«Вера моя разрушилась, надежды исчезли, силы иссякли», – с горечью признаётся Марина Цветаева.

И вот я стою перед этим домом с каштаном у окна в Ванве.

Светлый, с мансардой, трёхэтажный особняк, весь обвитый красным плющом. Видна небольшая табличка, указывающая, что с июля 1934 го по июль 1938 года на втором этаже этого дома жила русская поэтесса Марина Цветаева. Ниже цитата из стихотворения «Дом», написанного здесь, в Ванве, в 1935 году:

 
Из-под нахмуренных бровей
Дом – будто юности моей.
День, будто молодость моя.
Меня встречает: – Здравствуй, я!
 

Мой настрой, мои ожидания от новой встречи с любимым поэтом поглощают всю меня.

Поднимаюсь по винтовой лестнице (снова – винтовая, как в московском доме!) в её комнаты, казавшиеся для Марины Цветаевой тогда почти раем.

Небольшие, уютные, они тепло берегут память о поэте. Стеллажи с книгами, круглый матерчатый абажур под невысоким потолком, вязаные половички. Сохранён даже уголок пола с почти полностью стёршейся краской на старых скрипучих половицах, по которым ходила Марина!

В этом доме бережно хранится прижизненный сборник стихов Марины Цветаевой «После России», изданный в Париже в 1928 году.

Вызвал непомерный восторг и трепет большой, удлинённой формы пуф, обитый зелёным, в некоторых местах потёртым плюшем. Настоящий, Маринин!

Все непременно пожелали на нём посидеть. А я почему-то не решилась. Стояла смотрела на этот старый милый пуф и видела Марину, слегка присевшую отдохнуть и побеседовать с любимым каштаном, который с любопытством заглядывал ей в окно. В то время очень уставшую от жизненных передряг, с потухшим взглядом, бледную, с заметной проседью в волосах.

Захотелось подойти к ней и обнять. По-доброму, безо всякого сочувствия или жалости, которую бы она вмиг ощутила и не приняла.

В группе нас было человек пятнадцать. А я будто бы осталась в квартире наедине с Мариной.

Молчать и даже не дышать, а слушать и слышать тишину дома. Прочувствовать атмосферу её любимого раннего рабочего утра. Оградить её от всех посторонних людей, сложных взаимоотношений, трагических обстоятельств жизни.

Только бы она писала!

Но…

 
Но на бегу меня тяжкой дланью
Схватила за волосы судьба…
 

Прощание с домом Марины было трогательным.

В дар поэту и как великое признание звучали строки: «Бог, не суди, ты не был женщиной на Земле…», «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…», «Моим стихам, написанным так рано…», «Если душа родилась крылатой…» и много ещё.

Флоран сыграл на рояле и спел свои песни на слова Марины Цветаевой. Удивительный человек, однажды прочитав стихи Марины, полюбил их всем сердцем, выучил русский язык, чтобы читать Цветаеву на её родном языке. Его любовью и живёт Музей-квартира Марины Цветаевой в Ванве.

Спасибо, Флоран, за тёплый уголок вдали от Родины, за добрую память о русском поэте.

А я увозила с собой в Россию часть парижских душевных переживаний Марины Цветаевой.

И на долгую память в сумочке – каштаны Ванва.

НЫНЕШНИЕ ДНИ

Ещё одна удивительная «встреча» с поэтом Мариной Цветаевой произошла у меня, когда я готовила презентацию о творчестве известного всем в Калмыкии поэта и переводчика Семёна Липкина. Тогда пришлось прочитать, просмотреть много материала о его жизни и деятельности.

И вот в одном из воспоминаний Липкина о его товарищах по перу я прочла о встречах двух поэтов.

Особенно интересным для меня оказалось то, что Марина Цветаева, как и Семён Липкин, соприкоснулась с переводами калмыцкого эпоса «Джангар». Ей предложили редактировать французский перевод эпоса, сделанный с русского перевода Липкина.

На одной из встреч разговор Марины зашёл именно об этом. Цветаеву интересовали некоторые калмыцкие слова, термины, а также и обычаи, и дух нашего народа.

Воспоминания Семёна Липкина «Вечер и день с Цветаевой» опубликованы в 1997 году в книге «Квадрига».

Его встреча с Мариной Ивановной произошла у Веры Звягинцевой в Хоромном тупике у Красных Ворот. Цветаева читала на встрече «Попытку комнаты», Звягинцева и Липкин тоже читали свои стихи.