Читать книгу: «Жизнь Фениксов. Сад земной», страница 5

Глава 11

Ратник проводил взглядом товарища и направился к озеру. Култык забежал вперед и встал, преграждая ему путь.

– Сначала убедиться хочу, что по адресу пришел, – Ратник спокойно смотрел на Култыка, в глазах которого плясали злые огоньки. – Ну, что ты вырос передо мной, как пенек? Может, выкорчевать тебя?

Тот, нехотя, отступил. В песчаный берег уткнулась носом маленькая лодочка. Не успел Ратник в нее сесть, как она медленно отчалила. Над озером стояли испарения печали и обреченности, неразличимые обычным человеческим взором. Лодочка медленно скользила, а Ратник вглядывался в лица, белеющие через толщу вод – старые и юные, красивые и уродливые, вернее, вглядывался в души окаянные водами объятые. Наконец, увидев ту, которую искал, он поднял руку. Лодочка остановилась. Из воды невидящим взором смотрела девочка, все еще сжимавшая в руках розовый рюкзачок. Она была хорошо видна через зеленоватую воду. Тонкий волос, обвитый вокруг ног и закрепленный за буек, удерживал ее возле берега.

– Все они сначала на поверхности, даже веснушки на их носах можно рассмотреть, но с каждым днем, если за них никто не молится, они опускаются все ниже и ниже – волос уже не может их удержать. Еще несколько дней, и ты бы ее не увидел.

Лодка снова причалила к берегу.

– Жалко ее. Вдруг наша игра затянется, как знать. Волос оборвется – уже не достанешь., – с притворным участием вздохнул Култык. – Хотя есть все же один способ, правда, не всем он под силу. Вытащи из Жемчужины один из Мечей Славы – им сможешь перерубить волос, удерживающий их, как последняя надежда, другому мечу его не взять.

– Я, значит, меч достану, а тебе за это – повышение по службе? С чего бы это я такие дорогие подарки стал делать? Мы с тобой, вроде, не друзья! Обойдешься, лукавый.

Недалеко в пещере, на дне подземного озера, называемого «Жемчужиной из Ожерелья Голубки», покоились семьдесят два Меча Славы древних воинов. Славу свою каждый из воинов обрел в боях с врагами и с самим собой. Мечи на протяжении столетий служили семидесяти двум родам: на каждом клинке проступили имена всех воинов, когда-либо державших его в руках. Для изготовления Мечей Славы древние мастера использовали сплав из семи металлов: золота, чьим покровителем было Солнце, серебра, чьим покровителем считали Луну; ртути, чьим покровителем слыл Меркурий, меди, которой покровительствовала Венера; железа, которому покровительствовал Марс; олова, чьим покровителем был Юпитер, и свинца – ему покровительствовал Сатурн. Золото считалось божественным металлом: оно должно было удлинять жизнь, давать ясность сознания и помогать ощущать торжество света во всем сущем. Серебро увеличивало силу и выдержку, охраняло от дьявольских козней. Медь была металлом справедливости, здравомыслия и трезвости. Железо, или адамас, было символом силы, упорства и ожесточения. Олово было связано с проявлением закона – если воин честно служил и исполнял свой долг, оно притягивало к нему заслуженные почести и награды. Свинец был связан с духовной твердостью, аскезой и помогал выдерживать тяжелые испытания. Выковать Мечи мог лишь мастер-кузнец, родившийся в определенный день по солнечному календарю. Воины Истины не знали ни одного поражения, ибо Истина побеждает вовеки. Омывшиеся озерной водой исцелялись душой и телом. Пока все семьдесят два меча были вместе, они образовывали защитное поле, и Ратники могли спускаться сюда, чтобы забрать тех, кого еще можно было спасти. Мечи были неподъемными- десяток дюжих молодцев не смог бы удержать даже один. Вытащи Ратник меч из озера, он, конечно, перерубил бы им волос и забрал бы с собой ту, за которой спустился, но тогда защита ослабнет, и его товарищу, да и всем, кто придет сюда после них, вернуться обратно будет гораздо труднее.

Ратник выбрал ровное место на берегу и уселся на траву. Култык расположился напротив.

– Негоже с гостем дорогим прям на земле, как последним босякам, играть. Мы понятия имеем, – он поднял руку. Тут же из зарослей колючего кустарника явились обнаженные девицы – одна краше другой – и принялись расстилать перед ними богато расшитое покрывало. То одна, то другая, наклоняясь над Ратником, касались его, словно невзначай, то обнаженной грудью, то прядями волос.

– Вот скажи мне, Култык: чего ты ожидаешь от этого конкурса красоты? Я ведь на службе не первый год. Ты что, совсем не различаешь, сколько звездочек на погонах? Своим вожделением я тебя не порадую. Отправь их, и пусть это тоже заберут, – он показал на покрывало. – От твоего одеялка в сон клонить станет. Играем на земле. Может, чаю с корицей гостю с дороги предложишь?

– Тьфу ты…! – Култык с отвращением сплюнул .

– Ну нет так нет. Давай, затейник, не затягивай процесс. Учти, я над картами твоими зажженной дубовой веткой круги сначала описывать стану. Если ты на них гнусность какую навел, чернотой напитал, то сам знаешь, что с ними после этого будет. Увидев, как Ратник достает из-за пазухи крест из двух дубовых веточек, перевязанных красной нитью, Култык зажмурился и взвизгнул:

– Хватит! Тяни карту! Играем до седьмой победы!

И они сели играть. Первым выиграл Ратник.

Он посмотрел на противника и широко улыбнулся:

– Култык, тебе нужно будет полить цветы, и всего-то…

…Валентина уже полчаса наблюдала за хмурым мужичонкой, возившемся на участке соседки. Та приболела и уже неделю как не приезжала. «Видно, попросила знакомого помочь», – решила Валентина. – Ишь, в бочку заглядывает, а она давно уже пуста».

– Да вы кран откройте – он в конце огорода, где заросли крапивы, и шланг в бочку бросьте, вода-то и наберется! – крикнула она ему через забор.

Он молча зыркнул на нее – ни тебе «здрасьте», ни тебе «спасибо». Чтоб добраться до крана, ему пришлось выполоть крапиву, потом оказалось, что бочка протекает, и он куда-то ушел, а потом закатил в ограду новую. Валентина еще полюбовалась, как он поливает у соседки цветочки, потом отвлеклась всего-то на несколько минут, а когда вернулась, никого уже не было. Зато за забором с другого края плакала соседка:

– Ну и пусть…! Сдохнет, так сам отмучается и меня перестанет мучить.

Муженек ее, Васька, пил-запивался, и ни уговоры жены, ни ее угрозы ничего с этим сделать не могли. Дошло уже до того, что стал он носить из дома вещи на продажу. Сегодня они с дружком привезли со стройки, на которую их взял работать какой-то не иначе как святой человек, украденные бочки: несколько пустых и одну, огромную, с синей краской. Пустые они уже скатили, и теперь друг-собутыльник прилаживался к последней, когда откуда ни возьмись – незнакомый мужик. Схватил, подлец, бочку и был таков.

– Эй, уважаемый! Ты бы не борзел, слышишь? – Василий попытался было пресечь это форменное безобразие, потому и не заметил, что двухсоткилограммовая точка в его прежнем жизнеописании уже пришла в движение: бочка, полная синей, как небеса, краски сбила его с ног. Позже, глядя на Василия, Валентина не раз думала: »Вот уж и правда, неисповедимы пути Господни!» Выписавшись из больницы, где он какое-то время пребывал между небом и землей, тот совершенно изменился: перестал пить, нашел работу и даже справил жене шубу, первую в ее жизни. »Видать, на том свете ему мозги-то вправили,» – решила она.

Когда Култык, наконец, вернулся, Ратник философски заметил:

–Люди эти – с ними нужно терпение, терпение и еще раз терпение. Вот ведь вроде уже в омуте по самые по они, а потом вдруг раз! – и воспарят.

Нужно было продолжать, и они снова взялись за карты. На этот раз удача выбрала Култыка:

– Отнесешь письмецо, – сказал он и, ухмыльнувшись, протянул Ратнику конверт.

– Горькой правде подобен вкус гриба, что нашел я у ели. Машет над бездной крылами

почтовый голубь…Может, у меня в роду были японцы? – пробормотал себе под нос Ратник, и, срезав ножом грибок с желтой шляпкой, сунул его в рот.

….Коля Осипов смотрел вниз – туда, где сейчас пересекались маршруты и жизни, и где, ни о чем не подозревая, жил своей жизнью город. Он, Коля, прибыл в конечный пункт своего назначения, хотя… Да, еще оставалось это «хотя». Хотя если она придет, то…Она заметила, что он боится высоты. «Это значит, ты боишься любви. Говорят, что любовь – это «седьмое небо». Полюбить – означает быть на седьмом небе от счастья». Он мог, конечно, возразить ей на это: любому нормальному человеку инстинкт самосохранения подсказывает держаться подальше от края. »Следующий шаг от края ведет в бездну, придерживайся, человече, золотой середины». Он мог, но это все равно ничего бы не изменило: его ответы стали ей больше не интересны. Они поменялись местами. Коля вспомнил вечер, когда они впервые остались наедине. Фраза эта всегда вызывала у него усмешку и какую-то неловкость. Она тогда сказала: »Подожди , я сейчас..», – и вышла из комнаты. Вернулась с книгой в руках. Он с облегчением заметил:» Я боялся, что ты вернешься в чулках и кружевном белье. Это было бы просто нелепо и пошло. Вообще ты заметила, как смешны все эти телодвижения, сопровождающиеся пыхтением, стонами и прочим?» Она принесла тогда Ремарка- ей нравилась какая-то цитата о любви, но он цитату эту не понял. Да, он был немного холоден, отстранен и вызывал этим интерес и желание завладеть его вниманием и его мыслями, как это обычно и бывает в таких случаях. По крайней мере, он так думал. Она же была терпелива, улыбалась: »Я веду дневник наблюдений за ростом фасоли». Фасолью, очевидно, был Коля. Чувствовать одинаково у них не получалось. Еще не так давно она заглядывала ему в глаза и стучала в закрытую дверь, а теперь он наконец-то открыл, но за дверью – уже никого. Нестерпимо больно только. А она стала жестокой: друзья передали ей, что он пьет и ходит потом по коридору распластанный, как морская звезда, но ей все равно. Он не боится высоты. Он сегодня шагнет вниз, если она не придет.

Кто-то приближался. Это не она. Какой-то человек пришел посмотреть на город с высоты птичьего полета. Приблизившись к Коле, незнакомец вдруг согнулся: его рвало.

– Это все суши…с грибами. Экспериментальный, видимо, образец… Простите… Весь ужин стравил…, – его снова вывернуло. – Говорила мне мама: »Твоя тяга к экспериментам приведет когда-нибудь к неожиданным результатам». Мамочка моя…Меня попросили передать вам письмо. Вы ведь Николай? Прошу прощения – на него немного попало. Я сейчас оботру…

– Нет-нет, оставьте уже так. Не надо. Я лучше позвоню ей, наверное… Давайте, помогу Вам добраться до больницы – выглядите, если честно, не очень…

– А письмо?

Коля махнул рукой:

– Бросим его здесь! Идемте, – и они стали спускаться…

…Ратник снова выиграл.

– Никакой больше благотворительности и помощи ближнему! – взвился Култык.

– О чем ты? Все вполне соответствует твоей лютой природе: вырвать у девушки книгу из рук. Если хочешь, можешь и с парой страниц так же поступить – заодно уже…

…Ему пришлось отпроситься с работы: творческий вечер будет проходить в Доме книги, а после пяти начнутся пробки, и до шести добраться туда он не успеет. По-хорошему, нужно было бы прийти заранее, чтобы осмотреться. Плана у него не было – придется действовать по обстоятельствам. Когда родители погибли в аварии, он учился на первом курсе политехнического. Учебу он бросил: Анька была еще маленькой, и помогать им было некому. Он об этом не жалеет – они с сестрой вдвоем на этом свете. Она всегда отвечала на его любовь и заботу: училась хорошо, и институт, в отличие от него, окончила. Можно бы и перестать уже ее опекать, но она, как говорится, не дает ему для этого повода. Взять хотя бы историю с поэтом этим. «Я поэт, зовусь Незнайка…» Нет, поэт он может даже и хороший, но вот что незнайка – это уж точно, потому как о существовании Ани он вряд ли подозревает. А она, дуреха, томится мыслью, что это не так, что он знает о ней, и остается только надеяться, что не вообразит, что еще и думает. Есть, конечно, некоторые совпадения в их с сестрой стихах, но они едва уловимые. Кто знает, может поэт этот поручает какому-нибудь своему ассистенту просматривать страницы поклонниц в поисках свежих образов на случай, если муза заплутает в пути. Им все равно никогда никем не стать, а у него уже получилось. И то, что он, Поэт, выбирает драгоценные крупицы из их шлаков, тоже, хоть и опосредованно, присовокупляет их к сонму обитающих на Парнасе. Кирилл страницы его почитательниц тоже просмотрел: женщины, что с них взять, создания тонкие, чувствительные, даже с обнаженными нервами попадаются, каждая пятая изъясняется стихами. Сестра, конечно, даже не подозревает, что Кириллом «была проведена работа» такого масштаба. Пароль на ее компьютере он подобрал за несколько минут: она ведь его сестра, росла на его глазах. Сидит, улыбается кому-то, кого только одна она и видит, поесть опять забыла, и что-то на листочке очередном выводит:

Сорвалась стая птиц

Со схемы дерева, чернеющей в саду,

А может это уцелевшим листьям

Ветром приговор исполнен.

Разбилось зеркальце –

Мне говорили: »Это на беду!»

А я вновь вижу отражение свое в тебе,

И пусть холодный дождь,

И пусть автобус снова переполнен…

Ты объяснишь,

Что осень – не весна,

А я буду стоять, не веря и не каясь,

Что кончилась любовь, увы, не начинаясь,

И что это по мне звонят колокола…

Спросил ее как-то: «Зачем ты выкладываешь свои стихи таким образом? Может, попробуешь отправить в какой-нибудь журнал?» Сестра смущенно улыбнулась: »Разве такие возьмут? Они ведь…ненастоящие» Он удивился: »Объясни мне, какие тогда настоящие?» Оказывается «настоящие, это когда на тебя снисходи, возникает в тебе из ниоткуда, льется, как поток – поток солнечного света, а ты только успеваешь закреплять его на бумаге, чтоб не исчез. Тебя призвали, чтобы ты это делал». «Объясни мне тогда, почему Пушкин над «Евгением Онегиным» столько лет работал? Что, «лилось» частями?» – попытался воззвать он к ее здравому смыслу. Она улыбнулась: »Тайна сия велика есть!» Все бы ничего, но Анька с ним переписываться стала, с поэтом этим. Все как в кинофильмах: пишу Вам, потому как испытал «солнечный удар», простите, что инкогнито – сами понимаете, почему (а и правда, почему?), ну и прочее бла-бла-бла… А она теперь ходит, будто носит в себе какую-то тайну и от этого светится вся, загадочная. Выложила на своей странице снимок выросшего из обычной косточки лимона: »Ему так хочется стать настоящим деревцем, а когда его трогаешь – испускает аромат, этакое эфирное послание «. Этот Петрарка местного разлива тут как тут: »Мне кажется, что это и про Вас. Если Вас что-то тронуло, что-то коснулось Вашей души в моем стихотворении, Вы «испускаете аромат» – пишете в ответ свое. Это наши послания друг другу…» Вот ведь стервец! Вообще-то на участника подобных переписок он не похож: вполне себе жизнелюб, если судить по информации из интернета. Здесь чувствуется женская рука и некое коварство – весь этот психологизм, оттенки, переливы. История должна достичь своего апогея ( а точнее »апофигея») сегодня, на творческом вечере, куда «приглашены все, кого по-настоящему волнует, «как слово наше отзовется»», вход бесплатный. Конечно же, он пригласил ее лично, конечно же, они смогут, наконец, взглянуть друг другу в глаза, ей только нужно будет дождаться, когда все начнут расходиться… Анька парит в облаках: сыпет соль в чай, а сахар – в суп. Ждет. Поэту этому слово его болью отзовется, если что. Пусть усвоит: »Не обещайте деве юной». Хотя может он ни сном ни духом. Нужно понять, что на самом деле происходит.

Кирилл зашел в зал одним из последних. Народу-то, народу…Тянутся люди к прекрасному. Сестра пришла, села в середине. Ни одного знакомого лица. Началось: стихи – аплодисменты, стихи – аплодисменты, и снова, и опять. Он оглянулся – кто-то как ни спешил, но все же опоздал. Элла, подруга Ани. Села на последнем ряду, поближе к выходу. Никогда не знаешь, чему в твоей жизни может позавидовать человек, который лучше других должен знать, что завидовать в ней вроде бы и нечему. Дальше все получилось странно. Вечер закончился, и зрители стали покидать зал. Только сестра стояла в проходе с книгой в руках и смотрела, не отрываясь, на поэта, ну а он на нее не смотрел вовсе. Какой-то мужичонка подскочил к ней и дернул книгу из ее рук, а потом, вырвав несколько страниц, бросил их вослед уходящей публике, очевидно, как благословление. Кирилл кинулся ему наперерез, но упустил. Потом он увидел, что поэт покидает зал: проходя мимо Анны, он не повернул »головы кочан». Чему тут было удивляться – он даже не подозревал о ее существовании …

…Игра продолжилась.

– Я выиграл, а это уже четвертая игра , – Култык смотрел на Ратника с хитрецой.

– Дак четвертая –она ведь не седьмая!

– И то верно. А ты докажи-ка мне четырежды четыре раза, что в цифре этой таинство есть!

– Ну и задал же ты мне задачку! Что ж, слушай и счет веди. Есть четыре стороны света: север, юг, восток и запад. Четыре времени года: зима, весна, лето и осень. В месяце, как известно, четыре недели. У луны, опять же, четыре фазы. Имя Бога Тетраграмматон – это слово из четырех букв, и в имени того, кого он создал первым, тоже четыре – Адам. Регулярность течения времени: утро-день-вечер-ночь. Периоды человеческой жизни: детство-юность-зрелость-старость. Четыре модуса Божественного творения: безжизненные (они же неодушевленные) вещи, растения, звери и люди. Цифру эту встречаем и в клятве пифагорейцев: «Этим высоким Именем из четырех чистых букв, вечным источником и фонтаном природы, Творцом всех душ живых, клянусь тебе, и клятвы нет честней». Еще число четыре служит для разделения: »Из Эдема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки. Имя одной Фисон: она обтекает всю землю Хавила, ту, где золото; и золото той земли хорошее; там бдолах и камень оникс. Имя второй реки Гихон Геон: она обтекает всю землю Куш. Имя третьей реки Хиддекель Тигр: она протекает пред Ассириею. Четвертая река Евфрат». И символизируют они дух, или огонь, дыхание, или воздух, тело, или землю и кровь, или воду. Цифра четыре обозначает Божественную справедливость, для которой все равны, как равны четыре стороны квадрата. Четыре таинственных животных явились Иезекиилю, и каждое из них имело четыре лица – человека, льва, тельца и орла, и четыре крыла. У креста четыре конца. Четырехлепестковый клевер, который по преданию был унесен Евой при изгнании из райского сада. Нимврод намеревался подняться в небо в ящике на четырех орлах после того, как не удалось построить Вавилонскую башню. А еще четыре вестника поочередно сообщали Иову о бедах, его постигших: »И вот, приходит вестник к Иову и говорит: волы орали , и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе. Еще он говорил, как приходит другой и сказывает: огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе…»

– Хватит! Надоело мне тебя слушать. Играем дальше! – Култык был раздосадован.

– Заметь, за последние несколько часов ты только и делаешь, что просишь привести тебе отрывки из Священной Книги. Может, тебе работу поменять? Заняться, наконец, тем, что нравится?

Нужно было продолжать игру. Култык снова выигра , и Ратник почувствовал, что того охватило радостное предвкушение .

– Сходи за водой, – опустив глаза, сказал Култык.

– Так просто – за водой?

– Да, просто за водой. Из озера Толигор…

…Путь к вершине горы лежал через поселение амфибий, что само по себе не рассматривалось бы Ратником как какое бы то ни было препятствие, если бы обязательным условием его пребывания здесь не был запрет на использование в качестве весомого аргумента любого оружия, и не присутствие где-то в зарослях огромного варана Баду, напоминающего своими пильчатыми зубами и огромными размерами комодского. Этот милый малютка мог с легкостью вырвать кусок руки или бедра. Ратнику по пути встретилось немало останков животных: варан подрезал своей добыче сухожилия на ногах, лишая тем самым возможности спастись бегством, а затем разрывал им брюхо. Баду вырастил лично правитель амфибий Манула, и тот повиновался ему, как верный пес. Чтобы избежать встречи с вараном, Ратнику нужно было получить разрешение Манулы беспрепятственно следовать дальше. Сейчас Ратник предстал перед лицом последнего:

– Приветствую тебя, Манула, венец совершенства и надежда своего народа!

– И я тебя, Ратник. Куда ты направлялся по этой опасной и полной неожиданных встреч тропе?

– Правитель, мой путь лежит к Орлам: мне нужно увидеть Гарудиса – царя Орлов, чтобы попросить его о помощи.

– Чем тебе может помочь этот высокомерный носитель перьев, называющий себя царем? Все, что тебе нужно, ты можешь найти и здесь. Возьми тростниковую палочку, обмакни ее в сок ягод и напиши свою просьбу на одном из наших флагов. Потом дождись ветра: он будет развевать флаги, и просьбы, написанные на них, попадут на Небо, разлетятся по всему свету на крыльях ветра. Считай, дело сделано!

– Прости, Манула, правитель избранного народа, не хочу тебе лгать, ведь ты мудр и проницателен…

– О, разум его проникает во все тайны Созданного, опускается до сокрытого в подземных мирах и воспаряет к божественным высям…! О, Манула…! – с готовностью подхватила славословие свита.

– …не хочу тебе лгать, но мои молитвы попадают на небо другим образом, – закончил Ратник.

– Ты просто немудр и непроницателен, – с удовлетворением заметил Манула. – Если бы мы не были знакомы, я бы сказал, что ты просто глуп!

– Как скажешь, правитель, тебе виднее.

– Конечно, виднее! Знаешь, ты все-таки не так безнадежен, как может показаться на первый взгляд. Многие свысока относятся к моему народу, забывая, что мы хтонические существа, и что из первоначального ила – части хаоса – возник мир. Брезгливо морщатся, считают олицетворением безобразности, мол, если притронешься к жабе, покроешься бородавками, давят сапогами, да мало ли …

–Поверь, у меня и в мыслях не было творить подобные бесчинства – я к вам со всем уважением!

– Про бородавки – это гнусная ложь! Не стоит хвататься лишь за заушные железы… Вот потрогай меня! – Да разве я смею…! А вот послушай, что мне только что в голову пришло – это наверняка от того, что я общаюсь с тобой, таким умудренным и сведущим в тайнах и законах бытия… Так вот, возвращаясь, так сказать, к вышесказанному: давай я водружу флаг твоего народа на самой вершине горы? Ведь там, на вершине, самые сильные и отчаянные ветра из всех, что долетают до этих земель. Ваш флаг оживет под натиском одного из них: он будет трепетать и биться, подобно храброму сердцу или крыльям птицы, а ветер доставит просьбы твоего народа во все концы света!

Манула надулся и закрыл глаза. Ратник решил было, что тот пригрелся на солнышке и задремал ненароком, когда правитель торжественно провозгласил:

– Манула Изумрудный Светоч Своего Народа оказывает тебе, путник, свое высокое доверие и поручает почетную миссию – водрузить наш флаг на вершине этой великой горы! Не благодари! Возьми и иди!

Тропа забиралась все выше, и вокруг становилось все холоднее. Там, где облака нанизывались на вершину горы, было Царство Орлов. Внезапно потемнело, словно все накрыла чья-то огромная тень, и Ратник понял, что он уже у цели своего восхождения.

– Приветствую тебя, Гарудис Царь Орлов! Взмах твоих крыльев вызывает бурю, способную сотрясать земную твердь, а твой острый клюв и могучие когти по праву сравнимы разве что с несокрушимым железом пришельцев-метеоритов! Род твой – злейший враг змеиного рода. Хоть птицы и змеи рождаются дважды, вылупляясь из яйца, но судьба Орлов – любовь неба, которое носит вас на своей ладони, и род твой познал всю свободу его, а судьба змей – смотреть на вас с земли, вечно пресмыкаясь! Гарудис Царь Орлов! Ты изрыгаешь на землю яд, и он становится для других противоядием!

Я пришел сюда безоружным, но не могу уйти побежденным – от этого зависит жизнь другого человека. Помоги мне, Царь, в память о тех временах, когда Фениксы и Орлы сражались плечом к плечу с общим врагом!

Раздался шум могучих крыльев, и Гарудис дал свой ответ:

– Обещаю, что не оставлю тебя без помощи! Когда наступит подходящий момент – позови, и я тут же пошлю на помощь одного из своих сыновей, быстрого и смертоносного, как удар молнии!

Спускался Ратник, минуя Манулу и его гостеприимство, по едва заметной глазом тропе, которую показали ему Орлы. Наконец его взору открылась гладь Талигора.

Озеро лежало в воронке ледниковых моренных отложений, и вода в нем поражала своим ярким бирюзовым цветом. Крутые берега заросли сочной травой и кустарником. В западной его части, возле самой кромки воды, виднелось нагромождение валунов, словно какому-то нерадивому великану надоело тащить их, и он решил избавиться от своей ноши здесь. Возле камней белели человеческие кости и десятка два черепов. У восточного берега плавали горные гуси. Птицы вдруг насторожились: поворачивали головы набок, высматривая что-то в толще воды, а потом взметнулись ввысь. С тоскливым криком описывали они круги над поверхностью озера, которая покрылась рябью. Потом в глубине началось движение извивающегося тела, и от этого на поверхности образовывались гребни столь рельефные, что о них разбивались небольшие, поднятые подувшим ветром волны. Наконец из воды показалось голова змеи. Ратник остановился возле колючего кустарника – подальше от берега.

– Такое живописное место – просто глаз радуется, такая целительная свежесть разлита в воздухе. И тут на тебе: совершеннейшим образом возмутительная картина! Кости, чуть ли не разлагающиеся останки… Бардак, одним словом!

– Вот и муж мой так говорил, – змея вздохнула. – Где, говорит, порядок? Почему, говорит, такой бардак?

– Нет у тебя никакого мужа, окстись. Змея ты, и этим все сказано.

– Ну да, – нехотя согласилась змея. – Нет. Это я от одной женщины слышала. Вон ее браслет на дальнем камне остался… Из Адамова камня, чтоб ты знал, сделан. Люди рассказывают друг другу, что Адам все же поперхнулся тем злополучным яблоком и выплюнул потом кусок змеевика. А его любят носить люди коварные, так что ты о той женщине не думай – я вот совсем не думаю. Хотя знаешь, есть сведения, что змеевик помогает избежать опасностей. Возьмешь браслетик?

– Нет, спасибо. Цацки не ношу.

– Жаль. Далеко ты все-таки стоишь… Мне плохо тебя слышно, подойди поближе.

– Давай лучше ты, а то я устал с дороги – даже шевелиться не хочется. Но все же смотри – держись от меня подальше.

– Не переживай, я же все понимаю.., – Змея окончательно выбралась из воды и стала стелиться шелковой лентой по прибрежному песку. – Так как тебя, говоришь, зовут?

– Гарудис! – что есть мочи крикнул Ратник.

– Да не кричи ты так. Ну и имечко…, – договорить она не успела. Смертоносные когти орла вонзились в нее, еще мгновение – и он взмыл со своей добычей в небо. Ратник проводил их взглядом и достал походную флягу – теперь самое время было набрать воды. Над горными вершинами повисли снеговые тучи и припудрили их снегом, в долине же пошел холодный дождь. Над озером потянулись белые фигуры, словно кто-то дал знак озерным призракам: вода в озере была теплее воздуха, и оно парило. Ратник опустился на колени у кромки воды и наклонился над ее прозрачной поверхностью. Удивительное спокойствие, почти оцепенение охватило его вдруг, и ни одна мысль не могла через него пробиться. Он выпрямился: среди клочьев тумана на белом камне, возвышающемся посреди озера, сидел Нагараджа и смотрел на него. Обнаженный человеческий торс заканчивался телом змеи, а голова была увенчана короной. Ратник разглядел на ней украшения из желтых змей – они шевелились и переплетались при каждом его слове, в ушах были серьги из красных, а руки и запястья украшали браслеты из белых змей, на шее же извивалось ожерелье из маленьких и злых черно-синих.

– И благодарные потомки прочтут в его дневнике: «Сегодня был в серпентарии. Не понравилось», – пробормотал он.

Ратник прикинул расстояние от камня до того места, где сейчас стоял, и почтительно произнес:

– Приветствую тебя, Нагараджа–Хранитель. Ни в коем случае и никоим образом не хотел бы я нарушить безмятежность этого места, – он покосился на груду человеческих костей возле берега. От Нагараджи это не укрылось: