Читать книгу: «Жизнь Фениксов. Сад земной», страница 4
– Какая встреча! Да ты у нас теперь красотка! Огненная Линда! Говорят, ты любишь снимать домашнее видео? Держите ее!
Ей нужно было бежать, но бежать как раз было некуда: двери на лестницу левого крыла, те, что были за ее спиной и могли ее спасти, были заколочены – в школе ведь затянулся ремонт. Зато окно четвертого этажа в школьном коридоре было открыто настежь, и Линда вышла в окно.
Глава 10
– Давненько мы здесь не были…! – Ратник огляделся. – Года идут, а здесь все те же на фоне того же скучного пейзажа…
Они стояли посреди пустоши, впереди виднелся лес, и был он, если память ему не изменяла (что само по себе было маловероятным), преимущественно сосновым.
Лес этот первоначально Планом не предусматривался, а возник, что называется, по недосмотру. Хотя здешние смотрители – Серк и Култык, в один голос утверждали, что это один из Ратников, пренебрегая Предписаниями, занес когда-то в здешние странные места семена, но смотрители эти – братия лукавая и веры им нет. Раз живое выросло, никто его, конечно, губить не стал – пускай уже его, глаз, что ни говори, а радует. Однако Серк никак не мог успокоиться, жалобами своими всю Небесную канцелярию завалил , и вытребовал все же для себя право в лесу этом охотиться. Сам, наверное, вражина, и постарался: семенами у пришлых разжился. Что с такого душегуба взять…
– Понаехали…! Еще бы сто лет вас здесь не встречать! – Култык был явно не в духе, хотя, с другой-то стороны, в духе быть он и не должен: не для того сюда поставлен.
– Ты, дяденька Култык, щеки свои не раздувай! Мы сюда по службе!
– Какой я тебе дяденька…! А этому, – он кивнул на одного из Ратников, – не сюда вовсе. Ему в Последний Предел попасть надобно. Через лес, естественно…
Култык довольства своего не скрывал: Ратники были безоружными – все в соответствии с утвержденным протоколом. Поход в лес был делом добровольным. А попав в него, надеяться можно было лишь на собственное мастерство, что тоже показатель, если рассудить. И никого этим лесом напугать у Серка не получилось бы, просто соревноваться в мастерстве время не позволяло – оно было неумолимо для тех, за кем они сюда прибыли.
– А ты, служивый, за мной ступай! Посмотрим, кто из нас дурак!
– Так я тебе, дяденька, и так скажу – от тебя не скрою. Зачем далеко ходить!
– Давай-давай, пошевеливайся, племянничек, – и Ратник с Култыком зашагали к озеру. Не оборачиваясь, уходящий Ратник крикнул товарищу:
– Не забудь, о чем договаривались! Как только – так сразу!
Теперь вокруг не было ни души. Казалось, что до оставшегося стоять Ратника никому и дела нет. «Странное ощущение посещает здесь всегда, – подумал он. – Как будто течение времени остановилось. Этакий вакуум жизни– совсем не чувствуешь ее движения…». Он негромко произнес:
– Шли ребята темным лесом за каким-то интересом. Интерес-интерес, выходи на букву «С»… Ну, давай, Серк. Что…кусты мнешь? Покажись уже!
Он слегка повернул голову – там, где еще мгновение назад никого не было, теперь сидел на пеньке тот, кого он назвал Серком.
– У тебя пенек переносной, что ли? Удобно.
– Зачем ты здесь?
– Пришел забрать то, что еще не твое.
– Сначала найди. Правда, придется для этого через лес идти… А кто в лес зашел, сам знаешь, на того я охочусь. Не хочешь – здесь оставайся, жди, может, она сама к тебе на полянку выбежит, – он захохотал, а лес ответил – застонал, заплакал жалобно. – Я вот все жду, когда же кто-нибудь из ваших мечом решит воспользоваться!
– А ты для верности билетик автобусный съешь, тот, что «удача», – посоветовал ему Ратник. Серк поднялся:
– Ну что, заходишь? – он кивнул головой в сторону леса. – Время-то идет. Здесь вам не вечность, а только лишь переходный этап. Даю тебе полчаса форы, правда не уверен, что смогу столько вытерпеть. Каким предпочитаешь? Каким тебе понравится?
Ратник спокойно отвел его руку с ножом от своего горла и, осмотрев остальные клинки, которые гостеприимный хозяин сейчас так навязчиво демонстрировал, заметил:
– Смотри, сам не порежься! Я тебе слезы утирать не буду…
Серк смотрел на него, и леденящий ужас пытался подобраться к Ратнику, лизнуть, словно язык жуткой твари, что обходит тебя кругом, принюхиваясь, в надежде учуять страх.
– Долго еще в «гляделки» играть будем? – Ратник встал, потянулся. – У тебя если память плохая – фотоаппарат себе купи…
Он зашел в лес. Оглянулся, чтобы убедиться, что поляну больше не видно из-за деревьев, и взобрался повыше по стволу одного из деревьев. Потом перепрыгнул на соседнее – нужно было идти «по верхам»: Серку помогал в охоте волк, и если тот возьмет его след, то потеряет возле дерева, с которого Ратник начал свое движение. Правда, долго так уходить от преследователей он не сможет: ладони, ободранные о кору, скоро начнут сильно кровоточить, и тогда волк найдет его по запаху крови. Факт существования волка совсем не означал, что Серк способен испытывать привязанность к живому существу, свидетельством чему был не единожды обрубленный волчий хвост: таким манером злоба смотрителя находила свой выход. Они с товарищем даже как-то задались вопросом: почему волк сносит эти пытки, и пришли к выводу, что тот терпеливо ждет проявления слабости Серка, допущенной им ошибки, чтобы вцепиться тогда ему в горло и отомстить за все свои мучения. А может, все было проще: они были созданы из одной субстанции мрака, на второго Серка ее не хватило, поэтому из оставшегося количества смогли вылепить только волка…
Наконец Ратник спустился на землю и повернулся лицом к огромной сосне, которую заприметил сверху. Поднеся правую руку к груди, он почтительно произнес:
– Прости, что тревожу тебя в твоем великом смирении, Мать леса. Дети твои избрали нелегкую судьбу, мы почитаем их как великих и мудрых воинов: кто сможет принять безропотно то, что не имеет возможности что-либо изменить в своей судьбе, ибо корни ваши удерживают вас на одном месте, и вы лишены способности перемещаться по своему усмотрению? Но вы безропотно принимаете это, не переставая неустанно возносить свою любовь Небу. Позволишь ли мне просить у твоего рода помощи, о мудрая правительница?
Мать леса- матернее дерево, давшее начало всему роду – ответила:
– Я помню тебя. Подойди…
Ратник подошел и обнял ствол. Он почувствовал восходящий поток – могучий и радостный, и каждая клетка его тела начала настраиваться на энергию этого потока, а та, устремляясь ввысь, смешивалась с небесной энергией, и возвращалась обратно, насыщая ею дерево. Ратник почувствовал радость, которая свойственна лишь детям, и которая не нуждается в каких-либо причинах. Чем дольше его собственная природа соединялась с природой дерева, тем все менее плотным становилось его тело, пока, наконец, он не слился с деревом полностью.
– Подумай сейчас о той, из-за которой ты пришел в эти места…Да, она уже покинула пределы леса, но еще не дошла до топи. Голоса топи манят, зовут ее, обещают утешение. Для тебя они не опасны, скорее всего, ты их даже не услышишь – ты воин, и у тебя сильная воля, но девочка становится все слабее.
– Правительница, я здесь не один: мой товарищ будет ждать от меня знака…
– Мы отправим ему белое перо, – сказала Мать леса. – Белых птиц здесь отродясь не водилось. Было, правда, несколько серых, да и тех Серк извел – не мог даже их вида переносить. Когда он подбил последнюю, у бедняжки выпало крохотное белое перышко – вот ведь и правда, чего только не бывает! Муравьи хранят его в своих подземных ходах. Не тревожься, Ратник, мы принесем твоему товарищу радостную весть! А теперь ты должен молчать – сюда идет Серк…
Первым из-за деревьев показался крупный волк. Он остановился возле Ратника, потянул носом воздух и … двинулся дальше. Следом появился Серк. Прислонился к Ратнику спиной и крикнул:
– Мать леса! Я знаю, он где-то здесь! Отдай его! В противном случае ты дорого заплатишь за свое упрямство, которое любой, в ком есть хоть толика здравого смысла назовет глупостью! Что твои сородичи видели от человека, кроме огня, беспощадности топора и дождей, несущих с собой яд? Зачем нужно быть мудрой с тем, в ком нет мудрости? Ты все еще чтишь ту досадную ошибку, из-за которой он был создан «по образу и подобию»? Да ведь он сам об этом уже не помнит! Спроси у человека, есть ли у тебя душа, можешь ли ты чувствовать, и он заберет жизнь у еще одного из твоих детей, чтоб сделать себе новую табуретку! Человек лицемерен и равнодушен: вот один из них сочиняет вирши, воспевает в них сень деревьев, под которой можно укрыться, найти прохладу и отдых в знойный полдень, и другие ему рукоплещут, но они же молчат и отворачиваются, когда бездумно уничтожается твой род. Лучше бы ты позаботилась о своих детях. Ратник! Слышишь меня? Если захочешь найти меня сам – я облегчу тебе эту задачу! Я буду оставлять для тебя знаки: пойдешь по ним – с пути не собьешься! Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…, – Серк воткнул нож в ствол и вырезал первую букву. Он переходил от дерева к дереву, оставляя на них метки. Когда Серк скрылся в чаще, Ратник отделился от дерева и обнял его:
– Прости, из-за меня вам причинили боль.
– Иди, не медли. Теперь волк не сможет учуять твой запах – наша природа будет оставаться в тебе, но с каждым часом связь станет ослабевать, и в тебе снова начнет преобладать человеческое естество. Тогда попроси помощи у одного из моих детей. И еще одно, ты заметишь у корней деревьев маленькие желтые цветочки, если втереть их пыльцу в мочки ушей, то можно слышать и понимать язык муравьев. Это поможет тебе избежать встречи с Серком, просто спроси у них, как далеко он сейчас от тебя.
Пока он добирался до границы леса, его несколько раз укрывали лесные братья, а уши стали ярко-желтого цвета, распухли и чесались от пыльцы цветов. Зато теперь он знал: чтобы лучше слышать разговоры муравьев, нужно улечься на землю. Помощь их, все же, была неоценима: несколько раз он избежал встречи с волком. Лес заканчивался, а с ним заканчивалась и помощь его обитателей. Нужно было как можно быстрее найти способ преодолеть открытое пространство, не привлекая внимания. Ратник опустился на колени: среди старой хвои и обломков веток лежало несколько небольших камешков, и теперь он их рассматривал. Было бы невероятным везением, если хотя бы один из них оказался кремнем, но …увы и ах! Парочку он все же подобрал: самый крупный мог сгодиться. Он обратился к его духу -хранителю:
– Приветствую тебя, о дух-хранитель этого прекрасного камня! Позволь мне узнать о его свойствах и о том, чему я могу от него научиться! Позволишь ли ты стать с ним единым целым хотя бы на несколько мгновений?
Дух ответил, и теперь нужно было дождаться решимости самого окатыша.
– Здесь нет твоего камня, Ратник, нет даже хотя бы отдаленно напоминающего его своими свойствами, а значит слиться своим сознанием с любым из тех, что попадутся тебе под ноги, ты сможешь лишь на минуту…
– Знаешь ведь, что этого мало!
– Мало…
– Мне показалось, или существует некое «но»?
– Но если ты заберешь меня отсюда и оправишь потом в золото, чтоб носить, как носят драгоценные камни, да подаришь зазнобе своей золотную жуковину, в которой я красоваться не устану, тогда да – успеешь.
– Договорились. Правда, кому подарю – там видно будет. Смотри, я свое слово держу, не измени и ты своему!
– Сейчас возьми меня с собой, а сам иди по следам вепря, что обрываются у дальних кустов…Там он вырыл себе яму…
– Ты никак покуражиться надо мной вздумал? Может, мне в нее и улечься сразу? – встречу с двухсоткилограммовым секачом, случись она, при всем желании нельзя было назвать счастливой.
– Да ты дослушай сначала! Пойдешь по его следам – они приведут тебя к его семейству. Недавно одного из поросят ухватил за бок волк Серка, и рана от волчьих зубов никак не затягивается. Все просто: ты поможешь им – они тоже в долгу не останутся…
Малышу могла помочь сосновая живица – она легко справилась бы с гноящейся раной, да и в лесу сейчас недостатка в живице не было, ведь нож Серка работал без устали: из оставленных им «знаков» сочилась смоляная кровь. Успевшие затвердеть капли срезать Ратнику было нечем – оружия при нем не было, пришлось отстегнуть серебряную фибулу в виде орла – подарок друга – которую он всегда носил, приколотой к изнанке одежды. Наскоблив достаточно смолы, он двинулся по следам, оставленным мощными копытами. Долго идти не пришлось: Ратник почувствовал опасность. Вепри никогда не отличались хорошим зрением, зато обладали прекрасным слухом, да и нюхом обделены не были, поэтому мешкать не стоило, и Ратник полез на дерево. Вскоре он уже разглядывал две задранные вверх свирепые морды с огромными загнутыми клыками. У одной из них клыков было больше – по всем признакам, это и был предводитель семейства. На всякий случай Ратник залез еще выше:
– Уважаемые родители, попрошу минуточку внимания! Я не замышляю ничего дурного. Напротив, я могу помочь! – он достал живицу и стал ждать, когда ее запах достигнет двух черных пятаков внизу.
– Ладно. Слезай, – сдался наконец секач.
Ратник спустился. Они дошли до гнезда из сухой травы и веток: в нем лежало пять полосатых поросят, шестой же был чуть поодаль от своих братьев, его-то Ратник и взял на руки:
– Давай посмотрим, что у нас здесь… Оказывается, у маленьких свинок и бурундуков есть кое-что схожее – это кремовые полоски на спинке. Если бы их было три, можно было бы назвать тебя Адидасом…
– Адидас…Красивое имя, – вздохнула мать семейства.
–Не нужны нам эти новомодные веяния. В нашем роду всех кабанов звали Хряк, и дети мои тоже будут носить это славное имя!
– Ага, все шесть…Поразительное разнообразие…
– Слушай, не рассуждай о том, чего не разумеешь. Все. Я пойду: вкусные корешки сами себя не выроют. Если этот лекарь учинит что- сразу зови! – и секач полез в кусты.
– Давай, дружок, будем разбираться с дырочкой в твоем боку, -Ратник стал осторожно втирать живицу в рану. – А то быть тебе не бурундуком даже, а ежиком резиновым, который шел и посвистывал…
Он использовал всю живицу – через несколько дней от раны не останется и следа. Вскоре вернулся довольный вепрь: сегодня ему попалось несколько приятных на вкус ящериц. Оглядев семейство, спросил у Ратника:
– Ты хочешь попасть в Последний Предел? Как только будешь готов, мои сыновья помогут тебе добраться до его границы. Заходи еще, крапивой угостим…
Теперь нужно было слиться сознанием с камнем, лежащим на его ладони, и Ратник стал самой тишиной. Через несколько минут стадо полосатых поросят нашло для себя новую веселую игру: они перебрасывали друг другу небольшой камешек, ловко поддевая его своими пятачками, и все больше и больше перемещаясь в сторону границы с Последним Пределом. Трудно было предположить в этом чей-то умысел, ведь детям так свойственно заиграться и позабыть обо всем. Дело двигалось. Наконец один из черных пятачков поддел камень в последний раз, и тот благополучно пересек границу Последнего Предела, а отпрыски грозного Хряка со всех своих поросячьих ножек бросились обратно к кустам на окраине леса, где их мать рыла сейчас яму, намереваясь проваляться в ней до вечера. Как только камень перестал катиться, Ратник отделился и, как и обещал, сунул его в карман. Здесь Серк не в праве был ему помешать. Осталось отыскать девочку.
Он был здесь уже не в первый раз и много чего повидал. Сейчас ему вспомнились слова одной девушки, услышанные здесь когда-то:»…Мне стали сниться сны… Сначала лишь время от времени, а потом я стала видеть их часто, и в каждом из них я была в больнице. Нет, я не видела, что чем-то больна, просто я и другие – мы там …жили? Я и много других людей. Я видела больничные стены, больничные кровати, и лица, лица, лица…И все словно чего-то ожидали. Я пыталась найти выход, чтобы уйти – мне так хотелось поскорее вернуться домой…! Но я не могла его отыскать. В некоторых снах кто-нибудь говорил мне:» Собирай вещи, мы уходим!» Я заталкивала вещи в сумку, но на этом все и заканчивалось. Мне кажется, что наш мир – это огромная больница. Мы больны и нас отправили сюда для исцеления, но похоже, что пациенты или безнадежны, или болезнь перешла в хроническую форму. Мы не можем уйти домой. Теперь я смотрю вокруг и думаю: «Либо болен ты, либо больны все остальные, либо ты врач!» Но я знаю, что кто-кто, а врач уж точно не я. А в больницу я возвращаться не хочу…» Никто не имеет права забрать отсюда человека против его воли. И Ратник должен это принять. Что ж, сейчас ему нужно идти по направлению к топи. Все они, кто больше, кто меньше, стремятся именно туда…
Ратник увидел каким-то чудом уцелевшую стену, а в ней то, что осталось от прекрасного витража: когда-то он украшал остов собора разными красками, расцвечивая льющийся с небес свет, и люди замирали, забывая о земном. Теперь же от него остался лишь фрагмент с острыми краями. На стене появлялись все новые и новые изображения чудовищ – юный художник трудился, не покладая рук: головы львов на человеческих торсах с когтями хищных птиц, гаргульи и мантикоры, разверзнутые пасти драконов и левиафан… Футболка на нем была явно на несколько размеров больше, чем нужно, и на ней можно было разобрать надпись цвета крови: «Аттила». Ратник вспомнил: одежда, словно с чужого плеча, должна была служит для чужаков знаком, что в доме есть еще мужчины: отец, дяди, старшие братья. Это значит, что за него есть кому заступиться, есть кому за него постоять. Страх перед неизвестностью, перед неотвратимостью судьбы необходимо было заглушить, и он рисовал на стене фантастических чудовищ, свирепых, как на носах дракаров викингов. Он рисовал изображения зверя, потому что изображение человека было попрано и обесславлено, ибо человек уступил. Он видел это вокруг: лишь сильные могли проложить себе дорогу, пробиться, взять свое, и делали они это не силой мысли, а силой – варварской, мощной, беспощадной, разрушающей любые стены, подобно тарану. Что вы там проповедуете своими слабыми голосами? «Лежачего не бьют»? Да оглянитесь же вокруг: лежачего бьют, даже не давая себе времени на передышку. Уж лучше тогда «лежачего нужно бить, чтоб научился вставать», или «кто смел, тот и съел»! Отец окончил свой институт с красным дипломом, а работает на чувака, который школу с грехом пополам одолел. Какое тогда право он, отец, имеет лезть со своими замечаниями и нравоучениями, он – ноль, жалкое зрелище. Мир нуждается в обновлении, в свежей крови для его одряхлевшего тела, во взрывной энергии, в ударе кулаком по столу, в звуке хрустящих под тяжелыми ботинками обломков старых стен и осколков витражей… Он закричал и ударил ногой в стену, оставив на ней след от ботинка. Осколок витража сорвался и угодил ему в голову. Все закончилось.
Для всех, кто находился в Последнем Пределе, рука судьи еще не опустила с грохотом, подобным удару грома, свой молоток. Ах, если бы нашей жизни был специальный человек, может даже одетый в ярко-красную курточку – чтоб сразу заметили, который в нужный момент подбегал бы к нам и рисовал прямо перед нашими ногами черту ярко-красной краской, прямо под цвет своей курточки, этакую стоп-линию, и мы бы сразу понимали: все, дальше нельзя, а если дальше, то возврата уже не будет. Но такие нужные люди, увы, не предусмотрены…Ратник увидел девочку, возможно, того же возраста, что и разыскиваемая им сейчас. Девочка играла с огнем. Она зажигала спичку, а когда пламя почти лизало ей пальцы, задувала его, но, конечно, не раньше. В коробке оставалось еще много спичек, а ей уже наскучило: огонек ведь был таким крохотным, а она чувствовала в себе силы, чувствовала, что способна на многое. Свечи были хороши только для того, чтобы переждать темноту, когда отключали электричество. Говорят, они могли сгодиться и для чего-то другого, но от него ей, конечно, не было бы так весело, как от костра. Его пламя должно лизать само небо, оно – как земное солнце и к тому же гораздо ближе. Она уже все знает об огне и пожарах, она может ими повелевать – есть в ней что-то такое. Она накормит огонь как следует: старые платья, старые книги, старые письма, старая жизнь, а потом сплетет венок. Да, веночек у нее получился на славу, хоть ей и говорили вслед: не срывай их, эти цветы , еще не время – на них еще обитают души предков, что находятся на земле. Вот пламя костра устремилось вверх, и она летала над ним , дразнила – пусть попробует до нее дотронуться. Если и был когда-то в ней спасительный страх, то теперь о нем было совершенно забыто – ею владела лишь мания огня. Она пела-хохотала:
Лапти старые уйдут,
А к нам новые придут.
Беда старая уйдет,
А к нам новая придет!
Возможно, кто-то скажет, что песня эта была совсем не подходящей, но ей она нравилась. Да и часто ли мы задумываемся над словами, которые произносим? Слышим ли мы сами, кого призываем? Кругом было слишком жарко: травы и цветы, из которых был сплетен венок, высохли и стали обычной соломой, а она, как известно, сгорает в одно мгновение. Никто не может приручить огонь: та, что прыгала через него так безрассудно, была для огня не важнее сухой травы…
…Ратник продолжал идти. Он увидел выход из тоннеля, чем-то напоминающий Симплонский. На самом его верху, прямо над аркой, сидел, свесив ноги и обхватив себя руками, человек. Возможно, его донимал окружающий мир, а может, причина была совсем в другом – как бы там ни было, на голову он накинул капюшон серой куртки. Сначала Ратнику показалось, что человек этот очень бледен. Он не мог разглядеть ни одной черты его лица и решил, что это потому, что тот находится слишком далеко, но потом понял – их просто нет: перед ним был безликий человек, чья суть и неповторимость были потеряны. Что-то взяло над ним верх, и Образ стал неразличим. »И еже по образу себе окалях…» Как бы там ни было – уже слишком поздно. Вдалеке раздался один длинный гудок – к тоннелю приближался поезд. Вскоре показался головной состав, замелькали вагоны, и можно было даже различить стук колес. Потом все стихло. Стены тоннеля сделались вдруг прозрачными, настолько, что стали видны человеческие скелеты – останки тех, для кого тоннель стал бессрочной тюрьмой. Снова прозвучал гудок. Человек поднялся и шагнул вниз. Поезд вырвался из тоннеля.
…Ратник не останавливался: топь манила, она звала их, и ему нужно было торопиться. На пути ему встречались все новые и новые задержавшиеся здесь. Некоторые из них все еще оставались в Последнем Пределе, другие же прямо у него на глазах исчезали, таяли подобно дымке. Наконец, он ее увидел: девочка сидела на пригорке, обхватив колени руками. Когда Ратник опустился рядом, она не повернула головы, не пошевелилась. Вокруг росла трава, а в нескольких метрах от них лежал снег: там был маленький островок с автономной погодой и девушкой, совсем еще юной, почти ребенком. Она лежала неподвижно, и ее уже занесло снегом, непокрытыми остались только бескровное лицо с глазами, устремленными в небо, и круглый, выступающий из снега, как остров из воды, живот, обтянутый платьем. Небо над островком было серым, тяжелым, предрекающим снежную бурю.
– Там снег, потому что ей холодно. Им холодно – его она тоже не может согреть. Как странно – они вместе, они даже друг в друге, но совсем не вместе. Она все равно одна, хоть и с ребеночком.
– С ребеночком? Она ведь даже никогда не узнает, рыжий он или светловолосый, может, он не выговаривает букву «р» и терпеть не может пенку на молоке, зато любит собак и победит на городской олимпиаде по физике. Она даже не узнает, девочка это или мальчик, никогда не увидит его лицо.
– Она не хочет. Не хочет видеть его лицо – ее изнасиловали. Ей не просто его принять.
– Да. не просто, – согласился Ратник. – Но для этого рядом должны быть взрослые люди , чтобы помочь.
– Нет. Никого не было.
– У тебя здесь совсем не холодно: никакого снега, кругом трава, деревья. Ты любишь все живое, я ведь прав?
–Здесь хорошо.
–Почему?
–Я думала, что заглядывать в человека – это интересно…
– Больше так не думаешь?
– Нет. Здесь хорошо, потому что трава – это трава, деревья – это деревья, а цветы- это цветы, хотя здесь нет цветов, почему-то. Даже если ты съешь какую-нибудь травинку и отравишься, то это не потому, что она тебе лгала о себе, а только из-за твоего собственного неведения. И всему этому не важно, какая я – оно принимает меня, ничего не требуя – соответствовать, например. Не критикует. Природа – это хорошо: никаких страшных тайн, мерзких подробностей, неверных решений, не то что внутри взрослых. Они говорят: «Живем, как можем!», но могут они совсем по-другому. Значит, они или лгут, или слабые. Я не слабая, я не буду жить по их правилам.
– Слабые – нуждаются, а сильные – дают сами. Ты хочешь, заглянув в человека, увидеть уже готовое – правильное и чистое. Такие люди рождаются, но их обычно знают потом как святых. Заглядывая во всех остальных, ты видишь путь, и вполне вероятно, что он так и станется кривой дорожкой, или закольцуется, и тогда, сама понимаешь, выхода из этого тоже нет. Видеть человека таким, какой он есть и не отвернуться – это тоже для сильных. Это не значит потворствовать, это значит попытаться. Все в жизни, если ты присмотришься и задумаешься, обучает нас приятию. Погода, например. Тебе ведь и в голову не придет яростно доказывать начавшемуся неожиданно дождю, что это сейчас непозволительно – ты ведь в красивом платье и новых туфельках, и вообще у тебя планы – он все равно никогда не слушает прогноз погоды. Ты, наверное, обращала внимание, что люди зачастую намечают одно, а происходит с ними совсем другое. Заглядывая внутрь человека, ты пока что готова увидеть только то, что сама запланировала. Ты отвергаешь и саму себя, хотя смотришь не внутрь, а всего лишь на свое отражение в зеркале, а ведь в этом случае ты как раз играешь по чужим правилам. Но если кто-то хочет пить, умирает от жажды, то какая разница, из какой кружки дать ему напиться? Думаешь, он отведет руку, которая держит спасительную воду, только из-за того, что ее налили в простую глиняную? Тебе это трудно принять, тебе хочется крикнуть: »Легко вам говорить..!» Красота – это замечательно, и тебе сейчас кажется, что с ней гораздо легче, но ведь нельзя только и делать, что любоваться на свое отражение в зеркале: ты можешь не найти из-за этого времени, чтоб взглянуть на другого человека, даже того, кто совсем рядом. Не жди любви от других – дай напиться сама, и это все изменит.
Все то время, что они говорили, над островком валил снег, такой густой, что невозможно было хоть что-нибудь разглядеть, а когда он перестал, они увидели, что поляна пуста.
– Было мало, – сказала девочка.
– Было мало?
– Ей было больно, и боли было много: если бы она смогла ее выкричать, ну, закричала бы, и боль бы вышла, ушла бы, как уходят из дома. Но у нее не получилось, она не знала – как. Боли было много, а всего остального было мало. Это, например, когда вы гуляете зимой с папой, о он потом тащит на закорках тебя вместе с санками на пятый этаж и кряхтит при этом смешно. Ну, нарочно, конечно… Или мама водит по твоей ладошке пальцем и приговаривает:» Сорока-ворона кашу варила, деток кормила…» Или ты в первый раз что-то приготовила, и жутко насолила, а папа ест и уверяет, что ему такое как раз нравится, »а то приготовят без соли – есть невозможно, совсем как трава». Или щенок лижет тебе лицо, когда ты спишь. А еще букет тюльпанов, бордовых с белым, похожих на пучок маленьких редисок. Или вечер и гроза за окном, а все дома: и мама, и папа, и дома уютно, а вы смотрите старые фотографии. Или Новый год, и мама наряжает елку, она одна так красиво умеет наряжать: сначала длинные стеклянные сосульки на концах веток, потом ее любимый красный шар…Это может быть разным – у каждого свое. И этого было мало. Это как две армии. У нее некому было сражаться.
– Может, если бы она встретила тебя, а ты взяла бы ее ладонь в свою и согрела, она поняла бы, что теперь не одна и оставила бы свою ладонь в твоей. Тогда здесь не случилось бы этой зимы.
– Но что я могу?
– Ты о чем? »Что я могу, мне бы самой кто помог…», или» что я могу для тебя сделать?» Ты можешь еще выбрать сейчас!
Она замерла, словно прислушиваясь к чему-то, а потом вложила в его ладонь свою: он понял – они возвращаются.
