Ведьмина деревня

Алёна забрала дочку и ушла домой. Свекровь украдкой дала ей с собой продукты.

– В церковь сходи, – шепнула она на прощанье, – может, и отмолишь грехи.

Глава 11. В церкви.

В церкви Алёна всегда чувствовала себя не очень хорошо. Помнила, как в детстве ходила туда с матерью по выходным, когда та ещё пыталась воспитывать дочь.

Церковь была полуразрушенная и держалась только на энтузиазме местного священника. Топил он её редко, считая, что холод лучше очищает душу. Стоять смирно всю службу девочке было очень холодно.

Чувство окаменения, которое накрывало Алёну в те минуты, преследовало потом всю жизнь, когда она видела церковь. Вот и сейчас, подходя всё ближе, девушка чувствовала, как деревенеют и подкашиваются ноги.

Совет свекрови – покаяться – показался Алёне хорошим. Мать Тимура предложила пройти исповедь и причастие, и девушка восприняла это очень серьёзно. Желая завязать с колдовством, в которое впуталась по незнанию, она решила искать поддержку в церкви.

Священник встретил Алёну настороженно. Она пару минут раздумывала, остаться ей или всё-таки повернуть назад, но в итоге прошла вглубь помещения. Запах ладана и гарь от потухших свечей резко ударили в нос. Холод вокруг напомнил дни детства.

Священник, пожилой мужчина, посмотрел на прихожанку. Алёна не могла понять, знает он, что о ней говорят в деревне или нет. Робея, она подошла ближе и попросила разрешения поговорить.

Прийти сразу на исповедь она не рискнула, боялась, что прогонят её у всех на глазах. Священник кивнул.

Мысли в голове Алёны побежали одна за другой. Она неожиданно начала говорить о своём детстве, о том, что не понимала, почему её никто не любит. Про дружбу с Тимуром, которая была для неё отдушиной, про его защиту и заботу. Когда дошла до пропажи мужа – разрыдалась.

Запах ладана, проникающий в нос, будто обнажал душу, вытаскивая на поверхность глубоко спрятанную боль. Священник внимательно слушал её, не перебивая, лишь кивая головой.

Потом Алёна рассказала про Аню, её лживые сплетни, про сгоревший магазин, и то, что продавец видела, как к ней приставал хозяин.

– Она же сразу меня обвинила, – оправдывалась девушка. – А мне ведь только Тимур нужен… И так всегда: никто не встаёт на мою сторону, все только уличить хотят.

– А ты повода не давай, – ответил священник. – Того, кто по законам Божьим живёт, людская молва не трогает. А ты вон как себя ведёшь: со староверами общаешься, помощь от них принимаешь, к бабке в соседнюю деревню ходишь. Думаешь, не знаю? Всё я вижу, от меня твои проступки не укроются.

– Староверы? – переспросила Алёна, пытаясь вспомнить, кто это.

– Да, у нас в лесу деревня староверов. Они давно уже ушли, когда от церкви нашей отказались. Считают, что их вера правильная! – последнее предложение служитель сказал с усмешкой.

– Так вот что это за люди! – воскликнула Алёна. – Они помогли моей дочке появиться на свет. Не знаю, что бы без них было. Но почему все молчат, будто это тайна какая?

– Потому что недобрые дела там творятся, – ответил священник, – уже давно замечено, кто с лесными поведётся, у того вся жизнь наперекосяк: то погибнет, то в лес уйдёт и не вернётся. Они ведь раньше появлялись у нас в деревне. Местные их не любили, всё поддеть пытались. А те отвечали. Так слово за слово, и разругались окончательно. А одна из их женщин пожелала что-то, и на следующий день в наших дворах вся животина полегла. Ветеринар приезжал – только руками развёл. Мужики наши пошли – сжечь их деревню пытались, но те огонь потушили, а мужики потом один за другим на небеса ушли. С тех пор староверы перестали у нас появляться. А наши – ходить в ту часть леса. А если кто упоминал о них – у того во дворе беда случалась. Так и перестали, чтобы не накликать. А когда ты в лесу потерялась – я сразу понял, что вернётся беда.

– А почему вы не боитесь о них говорить? – спросила Алёна.

– Я крепкой верой защищён, меня их наговоры стороной обходят, – был ответ.

Алёна внимательно слушала священника. Наконец хоть кто-то рассказал ей, что происходит. Но в её голове никак не укладывалось то, что люди, которые дважды спасли её, могут быть плохими.

«Почему они помогают мне, раз с деревенскими не дружат?» – подумала девушка и только открыла рот, чтобы спросить это, но собеседник опередил её.

– Я вижу, ты их символ носишь? – спросил он, указывая на браслет.

Алёна вдруг вспомнила, что хотела спрятать его за рукавом кофты, но не получилось.

– Я не знаю, откуда он взялся, – объяснила она. – Я когда из леса вернулась, он уже на моей руке был, и не снять его.

– Снять всё можно, было бы желание, – ответил служитель и отошёл.

Вернулся он, держа в руках ножницы, большую свечу и молитвенник.

– Давай руку, – сказал он Алёне.

Она протянула вперёд руку с браслетом. Сердце тревожно забилось. В голове давно был туман от царящих вокруг запахов, а от слов священника он только усилился. Во рту пересохло. Алёна даже перестала замечать холод, чувствовала только тошноту, подкатывающую к горлу.

Кожа под браслетом неистово горела, девушке хотелось одёрнуть руку и убежать. Но она робела перед церковным служителем и стояла смирно. Детский страх непослушания в церкви сковал её.

Служитель взял руку Алёны и ножницами срезал браслет с её кисти. Красные нити упали на пол, как полоска крови. Алёне вдруг стало совсем нехорошо.

«Не снимай браслет, – всплыли в голове слова свекрови, – может, это твоя единственная защита».

А священник тем временем что-то читал, девушка разобрала только последние слова:

– Снимаю с тебя путы тёмные, во имя Отца, и Сына, и святого Духа.

Алёна пошатнулась и чуть не упала.

– Ничего, ничего, – проговорил священник, – скоро легче станет. Крепко они тебя держали.

Девушка смотрела на нити, лежащие под её ногами, и ей хотелось схватить и вновь связать их. Но она не могла пошевелиться.

– Сорок дней будешь ходить на службы, – продолжал священник, – ни дня не пропусти. Грехи тебе надо замаливать да веру истинную вспоминать.

Алёна не помнила, как добралась до дома. Ноги подкашивались, а нежданно начавшийся снег застилал глаза, холодный ветер забирался под одежду, унося последние крупицы тепла. Ноги, замёрзшие от долгого стояния, совсем окоченели и не слушались.

Девушка еле дошла до дома свекрови, у которой оставила дочь, и без сил опустилась на скамью в сенях. Прислонившись спиной к стене, Алёна вдруг заплакала. Сама не понимая, что щемит её сердце. А перед глазами стояли красные ниточки браслета, лежащие на холодном полу церкви.

– Я сам их сожгу, – сказал священник, когда Алёна хотела подобрать остатки браслета.

Так и остались они там, будто частички её самой…

Свекровь внимательно посмотрела на девушку. Заметила, что на побелевшем от холода запястье нет больше красной ниточки. Только отметина яркая, как полоска от острого лезвия.

Женщина помогла Алёне раздеться, напоила горячим чаем, дала сухую одежду взамен насквозь промокшей и посадила рядом с печкой. Но даже так девушка ещё долго не могла согреться. Накинутое сверху покрывало не помогало.

Дрожь била её изнутри так, будто тело трясли несколько человек.

– Ма…ма, – протянула на своём детском малопонятном языке Танюша, подходя к закутавшейся в тёплые вещи матери.

Алёна обняла детскую головку, заглянула в ясные глазки.

«Ради тебя это делаю, – подумала она, – пусть хоть девочку мою обойдёт то, что меня мучает».

Свекровь увела Танюшку и уложила спать вместе с другими детьми. Мужу сказала, что невестка пока останется у них.

– Ты же хотел, чтобы она стала такая, как все, – сказала женщина тихо, – вот девка и старается. Помочь надо, поддержать. Может, и закончится на ней всё это.

Мужчина покачал головой, но выгонять не стал. Одно дело – здоровую отправить жить отдельно, другое – больную выгнать.

– Пусть поправляется, – ответил отец Тимура, глядя в блуждающие глаза невестки, и ушёл в свою комнату.

Ночью у Алёны разыгрался жар, и она перестала разбирать, где явь, а где сон. Ей мерещились красные змеи, ползущие к ней, священник, читающий молитвы над её головой. Эти картины сменялись видами леса и незнакомых людей, которые сидели вокруг костра и пели на непонятном Алёне наречии.

Иногда она открывала глаза и видела себя сидящей рядом с тёплой печкой. Перед ней стояли чашка с чаем и тарелочка с малиновым вареньем, чуть поодаль лежал молитвенник, который перед сном оставила здесь свекровь. Девушка протянула руку, чтобы взять его и почитать молитвы, как наказывал священник, но рука безвольно повисла.

Не хотелось Алёне брать молитвослов, хотелось сбежать в лес к тем людям, что сидели у костра. Запястье, на котором столько времени был надет браслет, оставалось ледяным. Девушке казалось, что её рука разделяется надвое – до кисти и сама кисть, перехода она не чувствовала.

Она пробовала растирать руку, но не ощущала прикосновений и опять проваливалась то ли в сон, то ли в видения.

К утру стало лучше, жар спал, остались сильная слабость в теле и туман в голове. Свекровь отправила Алёну спать в дальнюю комнату, а сама занялась детьми.

В середине дня женщина сходила к священнику и сказала ему, что девушка слаба и не может пока ходить на службы.

– Глубоко в неё темнота зашла, – был ответ, – но с Божьей помощью избавится.

– Вы же знаете, что Алёну моя мать перед смертью к себе призвала, – ответила женщина, – как она от этого избавится?

– Но ты же избежала колдовского наследия? – спросил священник, пристально глядя на прихожанку. – Обрядов не творишь, заговоры не читаешь, травки не сушишь… верно говорю, или обманываешь меня?

– Верно, – испуганно подтвердила женщина, – но меня мать своей преемницей не назначала, говорила – внучку ждёт. А я дочерей к ней не пускала, строго-настрого запретила им у бабушки появляться. А Алёна с Тимуром часто к моей матери ходили, помогали они ей. Та Алёне свой дар перед смертью и передала. Алёна хоть и не по родству, но по крови ей подошла, у неё ведь отец из лесных.

– Нельзя было так поступать! – строго проговорил священник. – Алёна девушка добрая, хорошая. Мать её в юности ошибку совершила, так уже расплатилась сполна, и дочь от этого хлебнула. А к ведьме её пускать было никак нельзя. У Алёны родная кровь взыграла, лесные ведь все друг другу родственники. Недаром они наших девушек одурманивают, чтоб род разбавить.

– Я хотела как лучше, – оправдывалась мать Тимура, – думала, что раз Алёна не родная внучка, не сможет моя мать ей свой дар передать.

– Теперь о другом надо думать, – услышала она в ответ, – пусть Алёна поправляется и приходит ко мне, сорок дней свой отсчёт начали. Если мы за этот период сможем её из лап бесовских вытащить – то всё хорошо будет. Пусть дома читает молитвы, я скажу, какие. А как выздоровеет – жду её.

Свекровь всё передала Алёне, кроме разговора о своей матери. Девушка взяла из её рук старинный молитвослов, что передал священник. Книга была старинная, но не такая, по которой Алёна училась травничеству.

От прикосновения к сборнику молитв девушку обдало волной. И захотелось отбросить книгу. Алёна вся задрожала. Но мужественно открыла страницу, где священник оставил закладку, и начала читать. Сначала не шли слова, путались буквы перед глазами, слабели руки.

Текст молитвы девушке был непонятен. Как и то, что надо было называть себя рабой Божьей. Не складывалось в голове Алёны, почему для любящего отца небесного она – раба.

Но раз сказано было священником читать молитвы утром и вечером, то делала девушка это исправно, старалась искренне произносить всё написанное и скоро привыкла.

Молилась по часу утром и вечером, потом шла помогать свекрови. Вроде хорошо себя чувствовала, но сил почему-то не было. И радости не было: ни белый снег, ни день рождения дочери не наполняли сердце теплом. Лишь обнимая Танюшку по ночам, вспоминала Алёна, что такое тепло в груди, но это чувство быстро исчезало.

Начала она в церковь на службы да причастия ходить. Сначала коченела вся, без движения стоя. Потом привыкла, начала к песнопению прислушиваться, иконостас старенький изучать.

Смотрели на неё прихожане с удивлением, опять сплетни по деревне поползли, что отмаливает Алёна свои прегрешения, но девушка не обращала внимания.

После службы священник подолгу разговаривал с ней о вере, о бесах, что пытаются сбить с пути истинного. Жители, видя их беседы, стали лучше относиться к девушке.

А Алёна будто потеряла половину себя, чувствовать перестала. И чем больше молитвы читала, тем меньше себя понимала. Раньше она на расстоянии ощущать могла, настроение других улавливать, даже сказать, о чём человек думает. А сейчас как отрезало, стала Алёна нечувствительной.

И что удивительно, только она себя потеряла, как стали к ней люди лучше относиться, будто она теперь такая же, как они.

Алёне всё чаще казалось, будто это не она живёт, растит дочь, ходит на службы в церковь чаще, чем кто-либо из деревни, а какая-то незнакомая ей девушка. Даже Танюшу она воспринимала отдельно от себя, хотя раньше чувствовала неразрывную связь с дочерью.

На службах у Алёны кружилась голова, она теряла нить происходящего и улетала мыслями далеко от холодных стен и заунывного песнопения. Зачем она продолжает ходить – девушка и сама не знала. Священник обещал, что исцелит её душу, если она будет следовать его указаниям. Вот она и приходила изо дня в день.

«Откуда он знает, что надо моей душе? – порой думала Алёна. – Если я сама этого не знаю».

Но не противилась. Внутри неё поселилось равнодушие к происходящему в жизни. Раньше ей были свойственны страсть, желание чего-то достичь, но сейчас это улетучилось.

С каждой прослушанной службой в её сердце прибывало смирение. И оно было не вдохновляющим, а давало ощущение невозможности что-то изменить.

Раньше Алёна мечтала о возвращении Тимура, о том, что они будут счастливы, проживут долгую жизнь вместе, а временная разлука покажется сном. А теперь все надежды казались призрачными, пелена рухнула с её глаз, открыв правду текущего положения.

Во время служб у девушки было много времени, чтобы подумать, и она поняла, что уже ничего не изменить. Разлука с мужем – это её судьба, над которой она не властна, на всё воля Божья. И она должна принять это со смирением.

Алёна вдруг очень чётко поняла, что прошло уже почти два года, как её муж пропал на чужой земле, участвуя в чужой войне. И это навсегда.

«Оттуда не возвращаются», – звучали в её голове слова хозяина магазина.

Алёне даже казалось, что надо было принять его предложение. И магазин бы тогда не сгорел, и у них с Танюшей был свой, хороший дом. А что муж старый да нелюбимый, а где она любовь видела?

Их отношения с Тимуром казались ей сказкой, которую она сама себе придумала. А дочь, с её детским, открытым чувством, обнимающая её своими ма́лёнькими ручками, иногда раздражала. Её нежность будила в Алёне ту часть, что была выдернута с корнем, когда ей пришлось отказаться от себя, снять браслет и пытаться быть, как все.

Не имея возможности и дальше вариться в этом котле, Алёна упросила свекровь отпустить её в райцентр, где они учились с Тимуром. Она хотела восстановиться в училище, начать подрабатывать по вечерам и потом забрать к себе дочь. Девушка хотела начать новую жизнь и забыть обо всех горестях, что пришлось пережить в деревне.

Свекровь выслушала о её планах с недоверием. Но препятствовать не стала. Обещала последить за внучкой столько, сколько Алёне понадобится для обустройства в райцентре. Она видела, как мается невестка в деревне, и уже жалела, что способствовала быстрой свадьбе сына. Так бы уехала Алёна поступать в город и не была бы сейчас молодой вдовой с ребёнком на руках.

Глава 11. Новые надежды

Девушка уехала, надеясь на новую полосу в жизни. Но оказалось, что вернуться на учёбу она могла лишь с будущего сентября, снимать комнату дорого, а устроить Танюшу в сад, не относясь к какому-то предприятию, было непросто.

Тогда Алёна нашла работу сутками, уезжала рано утром и возвращалась на следующий день жутко уставшей, засыпала до вечера. Один свободный день помогала свекрови и занималась с Танюшкой, которая стала капризной и не хотела отпускать мать.

Но Алёна часто брала себе дополнительные смены и вообще не приезжала домой. Поспит в подсобке часок-другой и вновь заступает. Пока молодая, сил много, да и деньги неплохие платят.

Всё заработанное Алёна откладывала: по её расчётам, отработав так до осени, она сможет снять комнату в райцентре и перевестись на ночные смены: днём учиться, ночью работать.

Как в этом случае видеться с дочерью, девушка не знала. И предпочитала об этом не думать. Как и о Тимуре. Думы о двух самых любимых людях бередили душу непонятными ей теперь чувствами. Ранили эти воспоминания хуже стрел. И Алёна старалась поменьше общаться с Танюшкой, чтобы не будила она в ней тоску по прошлой жизни.

Уже давно минуло сорок дней, что ей полагалось ходить в церковь, и она с радостью освободилась от этой повинности. Священник сказал, что не видит больше в девушке бесовства, что излечили Алёну молитвы да святые причастия. Очистили её душу от наговоров тёмных.

Алёна слушала об этом безучастно. И вообще не понимала, что её раньше мучило. Был браслетик на руке – чем он мешал? Травки она сушила – кому от этого плохо? А что магазин сгорел – так это не она его подожгла. Не понимала девушка, что так тяготило её душу, что позволила она чужим вмешаться и изменить её.

Так незаметно пришла весна. Когда зимняя одежда стала слишком тёплой, пришлось Алёне идти в свой дом на краю деревни, чтобы взять свои лёгкие вещи.

Всё время, что она работала в райцентре, она продолжала жить у свекрови, ведь дома почти не появлялась и никому не мешала.

В редкие свободные дни девушка вглядывалась в дочь, и Танюша с каждым днём казалась ей всё более непонятной. Девочка с интересом изучала природу: могла долго рассматривать снег или первый подснежник, смотреть на парящих в небе птиц…

Алёна с удивлением вспоминала, что раньше тоже так могла, а теперь её раздражали медлительность дочери и её интерес к окружающему миру. Саму девушку в последнее время интересовала только работа и скопленные деньги, на них она мечтала начать новую жизнь.

И вот теперь, идя по деревне в направлении своего старого дома, Алёна чувствовала тревогу. Она изо всех сил старалась заглушить это чувство, не понимая, что её беспокоит.

Дойдя до дома, где они жили с Тимуром, девушка остановилась. Ноги не несли её дальше. Алёне казалось, что если она зайдёт внутрь, то всё начнётся сначала. Всё то, что она заглушала в себе почти полгода. И ведь смогла почти забыть томление и предчувствие, тонкое восприятие мира и любовь к природе. Свои травы и ночные видения. Отрешиться от них, вычеркнуть из памяти и заклеймить греховными.

Она вдруг вспомнила, как счастлива была прошлым летом, когда, взяв дочь на руки, шла с ней по залитому солнцем полю и собирала луговые цветы…

Воспоминание мелькнуло и пропало, сменившись видом красных нитей её браслета, лежавших на ледяном полу.

Уняв накатившую дрожь, Алёна смело шагнула за ворота. Её встретили мягкая весенняя земля и промёрзший за зиму дом, и неожиданно она ощутила себя живой. Впервые за долгое время её захотелось глубоко вдохнуть.

Втянув в себя воздух, она сильно закашлялась. Будто внутри за это время скопился пепел, который мешал дышать и жить.

Стоя посреди старого дома, Алёна не замечала холода. Последние полгода такие неудобства как холод, усталость или болезнь не воспринимались ею. Своему телу она сказала работать и не жаловаться.

Но вот сдержать неожиданно возникший кашель Алёна не смогла. Сначала ей показалось, что это от спёртого воздуха дома и царящей вокруг сырости, но даже выйдя на улицу, девушка не могла остановиться.

Когда у неё уже не было сил сотрясать грудную клетку, и стало не хватать воздуха, она глубоко вдохнула и заметила, как спазм начал спадать, и до самых кончиков пальцев разлилось тепло весенних дней.

И так хорошо стало, Алёна даже услышала перекличку птиц, доносившуюся из леса. А подняв глаза, удивилась голубизне апрельского неба. С удовольствием вновь втянула в себя свежий воздух, будто давно не дышала им.

Решительно войдя в дом, она подошла к промёрзшей за зиму печке и прикоснулась к своим мешочкам с травами. Они были сырыми и холодными на ощупь, но внутри них ощущалось тепло. Тепло её души, которая была вложена в эти сборы.

И наконец она начала чувствовать холод озябшего дома. Мурашки волной прокатились по её телу, забрались под тёплое пальто и в рукавицы. Алёна удивлялась своим ощущениям. С тех пор как она попала в метель, возвращаясь из церкви, она долго не могла отогреться и не чувствовала пальцев рук и ног – и так привыкла, что вообще перестала замечать холод.

И теперь, вновь обретая своё тело, Алёна не понимала, что это всё – она. Руки и ноги немели, будто она отлежала их. Она встряхивала ими, сжимала пальцы. Чтобы немного отогреться, решила растопить печь, а уже потом собирать свои вещи.

Печь не разгоралась.

«Вроде на чердаке были старые газеты», – вспомнилось Алёне.

Она поднялась наверх по знакомой лестнице. Свет из небольшого окна заливал разбросанные под ногами вещи. Алёна вспомнила, как осенью быстро спускалась отсюда и бежала в сторону горящего магазина. И почему-то винила себя в происходящем.

Найдя стопку газет, она уже думала спуститься, но взгляд упал на два сундука, что стояли в самом дальнем углу. Аккуратно ступая, чтобы не провалиться между подгнивших досок, Алёна подошла к сундукам. С внутренней дрожью дотронулась до их запылённой поверхности.

Пыль полетела в стороны, и Алёна вновь закашлялась. Потом попыталась поднять крышку сундука, но получилось это не с первого раза. Наконец она поднялась и отвалилась назад с сильным стуком, подняв ещё ворох пыли.

Заглянув внутрь, девушка увидела какие-то палочки, камешки, небольшие отрезы ткани, напоминающие скатерти с вышитыми на них символами. Также там были мешочки с травами, порошки, глиняные фигурки.

На самом дне лежало несколько книг. Они были похожи на те, что Алёна читала раньше, только почерк был другим: более размашистым и неаккуратным. И язык записей был обычным: не было старинных букв и символов, что встречались прежде.

Быстро пролистав найденные книги, Алёна поняла, что это записи бабушки Тимура, так как между описаниями обрядов встречались её мысли о дочке, внуках и даже самой Алёне.

«Внучок мой, Тимур, – писала ушедшая, – продолжает общаться с девчонкой из лесных. Она о том не ведает, но я чувствую внутри неё силу. Не такая эта девка, как все. Может, ей передать? Девочек-то родных ко мне не пускают. Кого мне в преемницы брать? Не будет мне покоя, пока не передам дар».

В другой раз было написано следующее:

«Всё-таки нельзя Алёне передавать – будет её в разные стороны тянуть, сгинет девка».

Алёна несколько раз перечитала открывшиеся ей строки.

«Из лесных… силу внутри её чувствую… не такая, как все…будет её в разные стороны тянуть…»

И тут же в голове возник образ священника, качающего головой.

«Очистил я тебя от бесовства, а ты вновь идёшь»,– будто говорил он ей и чадил ладаном прямо перед носом.

При воспоминании приторного запаха, идущего из кадильницы, у Алёны закружилась голова.

Продолжая листать записи старухи, она нашла несколько интересных строк, написанных уже слабой рукой под конец тетради.

«Ходят мимо моего дома, и хоть бы кто зашёл. Будто не их я. Выгнали и забыли. А Алёну стерегут, к себе забрать хотят. Но я не отдам».

Девушка поняла, что писала бабушка Тимура о лесных жителях, значит, появлялись они в деревне чаще, чем она думала.

«Алёну стерегут…» – звучали в голове слова.

Вспомнила она, как пришла к ней незнакомая женщина в больницу, отвары целебные принесла. И как потом помогла ребёночка родить.

Не верилось девушки, что плохие это люди.

«Плохие добро не делают, – думала она. – А они мне всегда на помощь приходили, как в беду попадала. Сначала из леса вывели, когда в темноте заблудилась, потом в болезнях помогли. За что же их деревенские не любят?»

В то время, пока Алёна ходила на службы, она несколько раз пыталась узнать у священника о лесных жителях. Но он больше ничего не рассказывал. И про отца Алёны молчал, говорил, что не его это дело – про других людей разговоры водить. Так и не узнала девушка, что случилось с отцом, жив ли он, как они с матерью познакомились и почему расстались.

А книга жгла руки. Как солнышко, заглядывающее в окно, прогревало небольшой чердак, так наполнялись теплом руки Алёны от найденных записей. Будто оживало в ней что-то, к добру или нет, она не знала.

Но книгу взяла, потом второй сундук открыла. Среди ветоши, нашла там мешочек с парой серебряных монет. Смотрела она на них во все глаза и вспоминала, как хотела мужа возвращать, да не знала, где монетки взять.

Не понимая, что поднимается в её душе в связи со всеми этими находками, Алёна быстро захлопнула сундук и спустилась вниз. Сердце отчаянно стучало. В тишине промёрзшего дома каждый удар будто отражался от стен.

Девушка со страхом прислушивалась. Она давно не слышала своего сердца. А сейчас оно будто говорило ей: «Ты есть, ты живая».

Алёна собрала свои вещи и могла уже уйти, но дом будто не отпускал её. Растопленная печь начала по чуть-чуть отдавать тепло, а каждая вещь вокруг рождала в душе девушки воспоминания.

Она смотрела вокруг себя и видела их краткую жизнь с Тимуром, его смех и улыбку. Переводя взгляд на стол, вспоминала ночные посиделки у свечи и тени на стенах, что беспокоили после ухода мужа. Но сейчас ей было совсем не страшно.

Наоборот, стены казались родными и оберегающими, хотя раньше были неприветливыми. Алёна автоматически потянулась к запястью, на котором когда-то был браслет, и с горечью почувствовала, что на нём ничего нет.

«Не сходить ли мне к лесным жителям? – подумала она. – Там ведь люди живут, а не звери, уж не навредят мне. Может, подскажут ответы на вопросы, что не дают покоя».

И только подумала об этом, как разлетались за окном птицы, заголосили. Посчитала Алёна это дурным знаком и отбросила пришедшие мысли.

А потом решила, что надо им с Танюшкой вернуться в этот дом. Нечего в чужой семье жить, глаза людям мозолить. Приютили, когда плохо ей было, и хватит.

«Здесь мне Тимура ждать надо» – подумала Алёна.

Впервые за много дней надежда на его возвращение ожила в её сердце.

Простившись наконец с домом, девушка медленно пошла по деревне, прислушиваясь к себе. Радостно и одновременно тревожно было на душе.

Вдали послышался колокольный звон, зовущий на службу. Алёна вздрогнула. Вспомнила долгие часы простаивания в холодной церкви. Помотала головой, поняв, что зря ходила туда, не её это место.

Придя домой, первым делом нашла Танюшку. Долго обнимала дочку, щекотала, целовала, гладила подросшие волосы. Девочка, отвыкнув от такой ласки матери, радостно смеялась и тянулась к Алёне, обнимала её. Потом залезла на колени и со всей своей детской силой сжала в объятьях.

Так весь вечер и провели вместе. Свекровь поглядывала, но молчала. Женщина видела, что опять меняется Алёна.

Рано утром ей вновь надо было ехать на сутки. Танюша в этот раз проснулась и горько плакала перед разлукой. Алёна обещала дочери привезти завтра утром вкусных конфет, но девочка будто не слышала о своём любимом лакомстве и цеплялась за мать. Ещё долго Алёне слышался плач малышки, пока она ехала на автобусе в райцентр. Сердце щемило, и девушка удивлялась, как раньше уезжала и не тосковала о дочке.

На следующий день, отоспавшись после смены, Алёны вновь пошла в свой дом. Теперь уже вместе с Танюшкой. Та быстро перебирала ножками вслед за мамой и радостно улыбалась. Пока дом протапливался, девочка играла на улице, пуская ручейки из талой воды.

Алёна вновь почувствовала прилив сил. Ей хотелось скорее навести порядок и переехать сюда. Здесь было свободнее, легче. Будто оживало что-то в её душе среди стен старого дома.

На заработанные деньги девушка решила подремонтировать дом. Первым делом поменяла проводку. После пожара в магазине она стала бояться огня. В те дни, пока шла замена проводов, они с Танюшкой вечерами вынужденно сидели при свечах. Смотрела девушка, как стекает воск со свечи, образуя причудливые узоры.

И узоры эти казались Алёне особенными. Она внимательно рассматривала их, будто видя части скульптур. Девушка никак не могла отогнать мысль, что она на самом деле видит формы в стекающем воске. Так повторялось не один раз, даже когда электрический свет был налажен.

Однажды девушке показалось, что она видит в застывшем воске лицо Тимура, она вглядывалась в него до тех пор, пока сверху не натёк ещё воск и сходство пропало.

Понимая, что именно в этом доме у неё самая сильная связь с пропавшим мужем, Алёна решила, что найдёт способ вернуть его. Дом придавал ей сил.

Весна в этом году была ранняя, тепло пришло быстро, и стены прогрелись, отдали всю сырость налетевшим ветрам и с радостью приняли двух хозяек: молодую и совсем ма́лёнькую.

Больше ничто здесь не пугало Алёну. Она перестала брать дополнительные смены на работе и, отработав сутки, неслась домой. Немного поспав, забирала дочь у свекрови и всё время до следующей смены проводила с Танюшкой.

Вечерами девушке всё больше нравилось зажигать свечи и искать в них ответы на свои вопросы. Свечи Алёна делала сама, съездив к пасечнику за воском и найдя в записях бабушки Тимура описание их изготовления. Старуха описывала, как сделать свечи с хвоей и травами. Пусть не с первого раза, но у Алёны получилось. При возгорании они давали дивный аромат, наполняя дом чем-то необычным.

Изнутри шло желание попробовать свои силы, посмотреть, на что способна и способна ли вообще. Но девушка не знала, с чего начать, и её останавливал страх сделать что-то не так. Ей хотелось с кем-то посоветоваться, спросить совета. Но в деревне таких людей не было. Пару раз Алёна доходила она до развилки, ведущей в лесную деревню, но пойти туда так и не решилась.

Зато нашла много интересного в записях бабушки Тимура. Та писала о том, как видит людей. Кто с темнотой на груди ходит, кто за пазухой зло носит, у кого за плечом бес сидит (в это Алёна совсем не верила, но написано было так уверенно, что ей становилось страшно читать).

Про саму Алёну старуха писала, что струится свет с её пальцев, что к травам она имеет стремление. И эти слова отзывались в душе Алёны. Она и сама так думала.

«Почему бабушка никогда мне об этом не говорила?» – думала она, рассматривая руки и не находя в них света.

Алёна очень хотела узнать что-то про лесных жителей и своего отца, но ничего не нашла в об этом в записях. Зато на потемневших страницах бабушка часто жалела о том, что не может вернуться в лесное поселение после своего поступка.