Сломленная в первой половине дня токсикозом, она оживает к вечеру. Добра и любит всех подряд. Даже Томочка хихикает над её пацанскими рассказами. Сегодня в программе что-то новенькое – Вита начинает петь под радио, даже приплясывает

Неожиданно вся палата поддерживает неуместную весёлость. Поём хором, сначала любимые Виткины песни, потом все подряд. Даже девочка, пришедшая от «психа», улыбается и подтягивает красиво и правильно песню из мультфильма.

Странная смесь, странное единение. Только что все сидели, замотавшись в одеяла, как в коконы собственных переживаний. И вдруг – поём. Даже стук в дверь и комментарии из соседних палат не могут перешибить внезапного веселья и беззаботности на этом островке страха и тревожного ожидания.

Тома, оттаяв, делится ягодами с девочкой у входа. «Спасибо!» – это больше, чем благодарность, девочка смотрит на Тому украдкой. Она уже знает её историю, диагноз и подробности семейной жизни. Конечно же, не от Томы. Девочке стыдно, муторно на душе, как Витке по утрам. Сейчас даже больше, чем когда все осуждающе на неё смотрели. Она уже не спрашивает, зачем её поместили сюда. К восторженным самкам с хрупкой надеждой на материнство. Которые очень мечтают о том, что ей далось так легко. И от чего приходится избавляться. Зачем-то она попала сюда, и это для неё важнее, чем разговоры с психологом.

Охрипшие, насмеявшиеся, все вместе пьём чай, доедая домашние вкусности. Ничего, завтра родственники ещё принесут. Всем, кроме Виты. К ней никто не ходит, ничего не носит. Поэтому разнообразное питание для себя и ребёнка она добирает по палатам. Завтра ей будет сюрприз, я попросила, чтобы мне принесли огромную палку любимой Виткиной колбасы. Пусть ест. Я случайно заметила её взгляд, когда она смотрела на моего мужа.

«Какой он у тебя классный! – Вита не рисовалась, детдомовская тень наморщила ей лоб, – в пиджаке. Надо же, мужчина в пиджаке! И заботливый, и красивый». Я встала поближе к окну, чувствуя внезапную ревность. Пристально вгляделась в удалявшегося «мужчину в пиджаке».

Красивый? Как же мы привыкаем к чудесным вещам и обстоятельствам. Виткиным заброшенным взглядом я смотрела вслед тому, к кому привыкла и не замечала. Он уходил, и мне стало страшно, что я его больше не увижу. Я оставалась в этих убогих стенах, как будто время хотело разлучить нас – меня бросило в безнадёжном прошлом, а его отпустило в прекрасное будущее. Без меня? Стало страшно и муторно. И, как девочке у двери, стыдно смотреть на Виту.

– На! – Вместо утреннего приветствия Витка задирает халат у моей кровати, – намажь, говорю. От уколов не задница, а сплошной синяк.

Баночку с йодом я беру и только потом понимаю, что Витка выпячивает мне навстречу голый зад. И, правда, в сине-жёлтых пятнах от уколов. Я нарисовала «сеточку», но Витка не спешит одёрнуть халатик.

– Что, хорошенькая? – снова за своё. Я согласно киваю, чтобы не обидеть. Как-то не верится, что «куча» мужчин в один голос зовут «сладкой» вот эту плоскую широкую, переходящую прямо из спины без всякого намёка на талию, часть тела.

Вита не дожидается комментариев. Ей сегодня хуже, чем обычно. Она вползает обратно в расправленную кровать. Баба Лена принесёт ей кашу. И чай. И даже будет уговаривать, хоть ложечку «для маленького», хоть яблочко. И тут же выудит из кармана огромное зелёное яблоко. Витка только мычит. Баба Лена позовёт врача. Померяют давление, поругают, покачают головами. Очередная капельница, только без обычных шуток и поддразниваний.

Тома ушла на процедуры под ручку с мужем. Витка тихонько стонет, закатывая глаза. Можно не притворяться.

– Что-то хочешь? – девочка Маша первая откликается на Витин стон, собирая сумку

– Как мне всё надоело – из-за капельницы Вита не может уткнуться в подушку или отвернуться к стене. – Всё равно рожу, всё равно, – как клятву твердит.

Девочка Маша мнётся у двери с сумкой:

– Ну, я пошла…

Маша приняла решение. Мне хочется подойти, как-то поддержать, похвалить, что ли? Или это глупо – кто я, чтобы одобрять или ругать чужого человека.

– Сходи, почистись, – Витка не знает о решении, ей не до «политесов».

– Нет, я… совсем пошла – Маша не успевает договорить, как на пороге вырастает огромная тётка:

– В чём дело? Что ты придумала? Я уже обо всём договорилась! – кричит, увеличивая громкость.

– Кто это? Новая врачиха? – Вита с трудом приоткрывает глаз.

– Это моя мама, – шепчет Маша, кивает нам и закрывает дверь. На весь коридор грозная мама отчитывает дочь, а Маша что-то отвечает тихим голосом, упорно продвигаясь к раздевалке. Не менее грозная баба Лена вклинивается в разговор. И мы слышим, как отчитывают уже маму. За шум во время операций.

Эх, жалко, смена не бабы Наты, маме бы досталось не только за проникновение на стерильную территорию, но и за неправильное воспитание молодёжи, за истребление генофонда и другие преступления против человечества.

– Ты знаешь, ребёнка надо обязательно кормить йодом, чтобы развивались память и внимание. Чтобы он был умным, прикинь! – Вита ожила, перелистывает Олину книжку, вслушиваясь в перебранку, – Тебе, наверное, йода хватало, а Томку вообще перекормили, – она усмехается. – Вот если бы меня кормили йодом, я бы пошла учиться дальше. – И добавляет, как будто снова клянётся, – я своего буду кормить, обязательно.

– Так иди, учись, можно ведь заочно, – я приношу Вите чай и неуклюже пытаюсь поддержать беседу.

– Не, я глупая, как мне учиться, буду работать. Ничё, выращу. Если не бухать, – её голос дрогнул, она делает вид, что прихлёбывает чай, – то можно прожить. Я на нормальном заводе устроилась. Мне, вон, и декретные заплатят, и ещё, когда рожу, денег дадут, хватит коляску купить. С рук. И кровать. И вообще всё куплю!

Вернулась Тамара, машинально разглаживает складки на идеально заправленной кровати: – А где все? – У Томочки во всём должен быть порядок и контроль.

– Машка ушла, Олька со своим дембелем на улице ревут, у неё ребёнок замер. – Вита знает всё, хотя не выходила из палаты. Тома, пытаясь осознать неправильно поданную информацию, только качает головой, не успев обрадоваться за Машиного спасённого малыша.

– Как так? – спрашивает она почему-то меня. Как так? Одна душа спасена, а другая – добровольно отказалась от жизни?

Ну и вечер, в палате тихо, не до песен. Оля размазывает бесконечные слёзы:

– Как так? Тётя Катя? Почему?

На смену заступила тётя Катя, у неё яркие волосы, ногти и губы, она всегда улыбается добрыми глазами, а карман на халате застёгнут на пуговицу. Какая-то современная модель халата. Тётя Катя подсаживается к Оле на кровать:

– Вот так бывает, девочки, никто не знает почему. Ещё говорят, что детишки в первый триместр себе родителей подбирают. Присматриваются.

– А я – что, не подошла? – с обидой всхлипывает Оля.

– Не знаю, никто не знает. Только как есть, значит, так и нужно. Может, что-то у ребёночка не так пошло, природа…– тётя Катя осторожно гладит Олю по голове.

Я молчу, не могу выдавить из себя утешений. Страшно подумать, что такое бывает. Мало забеременеть, оказывается. Ждать, рассматривать книжку, представлять, как он подрастает. И вдруг – всё? Он – раз, и не выбрал тебя. Как так?

Одна Витка активно причёсывается и прихорашивается. А Тамара всё не хочет соглашаться:

– Катерина Ивановна, может, вы в чём-то и правы, но ведь у нас есть медицина, технологии. Надо же выяснить, в чём дело! – Томе тоже страшно от такого природного произвола.

– Есть и медицина, и технологии есть, – тётя Катя понимающе смотрит на Тамару, – Только все женские болезни от нелюбви. Как были, так и остаются. – Певучий голос никак не вяжется с рыжими волосами и умелым макияжем. Тамара нервно протирает салфеткой кружку:

– Так что теперь, и лечиться не обязательно, полюбил – и всё?

Тётя Катя пожимает плечами, извиняя Тамаре резкий тон.

– А-а, я люблю-ууу, – подвывает Оля.

– Ну и хорошо, – тётя Катя смущается, что наговорила лишнего, – люби, милая, люби. – Она берёт Олину безвольную ладошку в свои ухоженные руки, – ты сейчас подумай о здоровье, тихо-спокойно долечись. А потом всё хорошо будет. И ребёночка потом родишь, самого лучшего, когда время придёт.

Оля заворожено смотрит на яркий маникюр, безоговорочно ему доверяя.

Вита, пропустив мимо ушей откровения, вытаскивает из тумбочки шоколадку и выходит вслед за Катериной. Конечно же, только застёгнутая пуговка помешала спуску подарка по привычной трассе.

– Ну, всё, пока! Схожу домой, помоюсь хоть по-нормальному, а то у вас тоскливо! – Витка всё-таки заколола кудри и даже накрасила ресницы и губы. Катерина Ивановна усердно заполняет книгу регистраций и не смотрит, как Витка проскальзывает в дверь, ведущую на волю. С улицы слышим громкие указания, когда открыть окошко, чтобы запустить её обратно.

Девочки завидуще вздыхают. Строители социализма и этой больницы были уверены, что советским женщинам необязательно мыться. Даже Тамаре не делают поблажек и не отпускают домой. И она, неинтеллигентно чертыхаясь, поливается из чайника.

Солнце летнего вечера не смогло развеять грусть в палате. Оля отвернулась к стенке, как вчерашняя девочка Маша. Не выходит к растерянному жениху, который напрасно стучит в окошко. Завтра ей будут делать операцию. Обида мучает: почему она одна должна отдуваться? Почему вдруг таинственная Природа, по словам тёти Кати, передумала? Оле страшно, просто страшно, она всё ещё шепчет: «Как так?»

Оставаться в палате тяжело, но и за дверью подстерегает всё тот же вопрос. Он висит в воздухе, зарёванный поколениями женщин. Он ползёт по коридорам, наваливается в процедурных кабинетах. Почему кто-то «залетает» в лёгкую, а кто-то – никак. Почему кто-то рожает, как блины печёт, а кто-то сохраняет, да сохранить не может. Почему кто-то на аборты ходит, как на работу. А кто-то и не хочет, а приходится? Как так?

Стук в окно отрывает от дел. Да какие там дела. Мы просто молчим, стараясь не искать ответов. Тамара читает книгу, я пью чай. Уже час в нашей палате тихо. Как гусеницы, пережёвываем и пережёвываем обрывки чужих разговоров, свои и чужие страдания. Новые сомнения наматываются на старые переживания, нет сил и желания вылезать из этого кокона.

Снова стук.

«Пусть он валит отсюда», – совсем не по-влюблённому шепчет Олечка, накрываясь одеялом с головой. Мы с Тамарой встаём, хоть какое-то дело. В окно стучит мужская рука. Но это не к нам, и не к Оле. Незнакомый мужчина, высокий, улыбается и машет, жестами показывая куда-то в сторону. Как будто зовёт? Куда можно звать дам из нашего заведения и зачем? Этот вопрос даже Олю поднимает с кровати. Настойчивый кивок в сторону ничего не дает любопытству. «Откройте окно!» Мне, как самой мобильной пациентке, приходится лезть на подоконник и открывать форточку. «Нет! – смеётся мужчина, отводя взгляд от моих коленок, – Виточке окно откройте».