Выжить, чтобы умереть

– Ваши окна смотрят на восток, так что завтра утром вы сможете встретить красивый рассвет.

– Здесь отовсюду открываются прекрасные виды.

– Господин Сансоне решил, что вам понравится эта комната. Она самая тихая.

– Он бывал здесь в последнее время? – поинтересовалась Маура, по-прежнему стоя у окна, не оборачиваясь к Крысу.

– Он приезжал примерно месяц назад. Господин Сансоне всегда присутствует на заседаниях школьного совета «Вечерни».

– И когда же очередное заседание?

– Теперь только в следующем месяце. – Джулиан помолчал немного. – Он ведь нравится вам, верно?

Молчание разоблачало Мауру.

– Он проявлял великодушие, – как ни в чем не бывало ответила она. И повернулась лицом к парнишке. – Мы оба ему очень обязаны.

– Неужели вы можете сказать о нем только это?

– А что же еще?

– Ну вы же спрашивали меня о Брайане. Я подумал, что могу спросить о господине Сансоне.

– Я поняла, – призналась Маура.

Но этот вопрос повис в воздухе, и она не знала, что ответить. «Он ведь нравится вам, верно?»

Маура обернулась и взглянула на украшенную богатой резьбой кровать с пологом на четырех столбиках, на дубовый гардероб. Вероятно, этот антиквариат тоже из дома Сансоне. Пусть этого человека сейчас не было здесь, Маура во всем чувствовала его влияние – от бесценных произведений искусства до библиотечных книг в кожаных переплетах. Уединенность замка, запертые ворота и ведущая к ним частная дорога отражали отношение Сансоне к вопросам безопасности. Над камином висело неприятное напоминание. Портрет маслом, изображавший высокомерного мужчину в охотничьем плаще – на плече у него лежала винтовка, а сапог свой он поставил на убитого оленя.

– Это Сирил Магнус, – пояснил Джулиан.

– Человек, построивший замок?

– Он очень любил охоту. На чердаке полно чучел животных – он свез эти трофеи со всего мира. Раньше они висели в обеденном зале, а потом доктор Уэлливер сказала, что все эти головы портят ей аппетит, и попросила господина Романа снять их. Они долго спорили о том, превозносят ли трофеи насилие. В конце концов директор Баум заставил всех голосовать, даже студентов. И тогда головы сняли.

Маура не знала людей, о которых рассказывал парнишка, – очередное грустное напоминание, что она не имеет отношения к здешнему миру Джулиана, что теперь у него есть своя собственная, независимая жизнь. Она уже чувствовала себя брошенной.

– …и теперь доктор Уэлливер и господин Роман спорят о том, нужно ли учить студентов охотиться. Господин Роман говорит «да», потому что это древнее искусство, но доктор Уэлливер считает это варварством. Тогда господин Роман указал, что доктор Уэлливер ест мясо, а потому сама становится варваром. Черт, как же она рассвирепела!

Пока Маура вытаскивала из чемодана джинсы и сапоги для прогулок, вешала в гардероб блузы и платье, Джулиан болтал о своих одноклассниках и учителях, о катапульте, которую они соорудили на занятиях у госпожи Соул, об экскурсии на природу, когда в их лагерь забрел черный медведь.

– И я готова поклясться, что именно ты прогнал его прочь, – с улыбкой сказала Маура.

– Нет, его напугал господин Роман. Ни один медведь не станет связываться с господином Романом.

– Значит, он и вправду страшный человек.

– Он лесничий. Вы познакомитесь с ним сегодня вечером, за ужином. Если он появится.

– Он может обходиться без еды?

– Он избегает доктора Уэлливер из-за ссоры, о которой я вам рассказывал.

Маура закрыла ящик туалетного столика.

– И кто же такая эта доктор Уэлливер, которая испытывает ненависть к охоте?

– Она наш психолог. Я хожу к ней каждый четверг.

Обернувшись, Маура нахмурилась:

– Зачем?

– Затем, что у меня есть проблемы. Как и у всех здесь.

– О каких проблемах ты говоришь?

Парнишка с удивлением взглянул на Мауру:

– Я думал, вы знаете. Именно поэтому я здесь, именно поэтому все наши студенты попали в «Вечерню». Потому что все мы отличаемся от обычных детей.

Маура вспомнила занятие, на котором только что побывала, вспомнила два десятка студентов, собравшихся вокруг демонстрационного стола Ядовитого Паски. Они показались ей обычными, среднестатистическими американскими подростками.

– И чем же вы таким отличаетесь? – спросила она.

– Тем, как я потерял маму. По этой же причине все здешние ребята отличаются от других.

– Остальные студенты тоже потеряли родителей?

– Некоторые – да. А другие – братьев или сестер. Доктор Уэлливер помогает нам справляться с яростью. Ночными кошмарами. «Вечерня» учит нас, как защититься.

Маура подумала о том, как погибла мама Джулиана. Подумала о том, как насилие наносит отпечаток на родню, округу, целые поколения. «„Вечерня“ учит нас, как защититься».

– Говоря, что другие ребята потеряли родителей, братьев или сестер, – догадалась Маура, – ты имеешь в виду, что…

– Убийство, – ответил парнишка, – вот что нас объединяет.

8

Сегодня в обеденном зале появилось новое лицо.

Джулиан несколько недель рассказывал об этой гостье, докторе Айлз, и о том, как она работает в бостонском бюро судмедэкспертизы – режет мертвецов. Он ни разу не обмолвился о том, что она еще и красавица. Худая, темноволосая, со спокойным внимательным взглядом, она так походила на Джулиана, что их вполне можно было счесть матерью и сыном. К тому же доктор Айлз и смотрела на Джулиана так, как мама глядела бы на сына, – с очевидной гордостью ловя каждое его слово.

Больше никто и никогда не будет смотреть так на меня, подумала Клэр Уорд.

Сидя, как всегда, подальше от других, в уголке, она наблюдала за доктором Айлз, за тем, как изящно эта женщина орудовала ножом и вилкой, разрезая мясо. С этого стола Клэр было видно все, что происходит в обеденном зале. Одиночество ее не беспокоило – в такой ситуации ей не нужно было вести бессмысленные разговоры и она могла спокойно наблюдать за тем, что делают другие. К тому же в этом углу ей было удобнее всего – девочка сидела спиной к стене и к ней никто не смог бы подкрасться.

Сегодня на ужин давали консоме, молодой зеленый салат, говядину по-веллингтонски с жареной картошкой и спаржей и лимонную тарталетку на десерт. Это означало, что придется жонглировать целой кучей ложек, вилок и других приборов, что страшно смутило Клэр месяц назад, когда она только приехала в «Вечерню». В доме Барбары и Боба Бакли в Итаке ужинали обычно куда проще, пользуясь только ножом, вилкой и парочкой бумажных салфеток.

Там никогда не ели говядину по-веллингтонски.

Клэр тосковала по Бобу и Барбаре куда больше, чем могла себе представить. Скучала по ним почти так же, как по своим родителям, которые умерли два года назад и оставили после себя до боли мутные воспоминания, день за днем все больше ускользавшие от нее. А вот гибель Боба и Барбары до сих пор мучила Клэр: девочке было больно, потому что все это случилось из-за нее. Если бы она не выскользнула из дома тем вечером, если бы Бобу и Барбаре не пришлось искать ее, они остались бы в живых.

«Но теперь они умерли, – подумала Клэр, – а я ем лимонную тарталетку».

Девочка опустила вилку и пристально взглянула вдаль, но не на студентов, которые в большинстве своем не обращали на нее внимания, так же как и она на них. Клэр снова сосредоточила внимание на столе, за которым сидели Джулиан и доктор Айлз. Женщина, разрезающая мертвецов. Обычно Клэр избегала смотреть на взрослых, потому что они заставляли ее нервничать и задавали слишком много вопросов. Особенно доктор Анна Уэлливер, школьный психиатр, с которой Клэр проводила послеобеденные часы каждую среду. Доктор Уэлливер была милой женщиной, полненькой и кудрявой, этакая добрая бабушка, но все время задавала одни и те же вопросы. Есть ли у Клэр проблемы со сном? Что она помнит о своих родителях? Стали ли реже сниться кошмары? Словно разговоры и размышления об этом способны были прогнать жуткие сны.

«У всех здесь есть кошмары», – подумала девочка.

Окидывая взглядом обеденный зал и всех своих однокашников, Клэр замечала то, что обычный наблюдатель, вероятно, упустил бы. Девочка видела, как Лестер Гримметт поглядывает на дверь, чтобы убедиться – путь к отступлению свободен. Замечала, что предплечья Артура Тумза покрывают уродливые шрамы от ожогов. Что Бруно Чинн с бешеной скоростью засовывает еду в рот, опасаясь воображаемого похитителя, который может отнять ее у него. «Все мы меченые, – подумала она, – но некоторые наши шрамы заметнее прочих».

Клэр коснулась своей метки. Она была спрятана под длинными светлыми волосами – рубец на том самом месте, где хирурги рассекли кожу ее головы и распилили череп, чтобы удалить кровь и осколки пуль. Этот шрам не был виден окружающим, но девочка никогда не забывала, что он там.

Лежа без сна прошлой ночью, Клэр потерла рубец и задумалась: а как выглядит мозг, находящийся под ним? Неужели на мозгах тоже бывают шрамы, напоминающие этот узловатый участок кожи головы? Один из врачей – девочка не помнила его имя, в той лондонской больнице их было полным-полно, – говорил, что детский мозг заживает лучше взрослого, мол, ей повезло, что в нее стреляли, когда ей было всего одиннадцать лет. Этот глупый врач на самом деле употребил слово «повезло». В общем и целом он был прав насчет выздоровления. Клэр могла ходить и говорить, как все остальные. Но учеба теперь доставала, потому что она была не в состоянии сосредоточить внимание на чем-либо дольше чем на десять минут и слишком быстро теряла самообладание, да так, что пугалась и стыдилась собственных приступов гнева. Пусть она выглядела невредимой, но Клэр знала, что это не так. Девочка знала, что именно из-за этой травмы лежит сейчас без сна среди ночи. Как обычно.

Не было смысла терять время в кровати.

Клэр встала и включила свет. Три ее соседки уехали домой на лето, поэтому сейчас комната принадлежала ей одной и Клэр могла уходить и приходить так, что этого никто не замечал. Через несколько секунд девочка оделась и выскользнула в коридор.

Именно в этот момент Клэр заметила отвратительную записку, приклеенную ей на дверь: «Трозг мавмирован!»

Опять эта сучка Брайана, решила девочка. Та самая Брайана, которая шептала «тормоз» каждый раз, когда Клэр проходила мимо, та, что истерически хохотала в классе, когда Клэр спотыкалась о чью-нибудь оперативно подставленную ногу. В ответ Клэр подложила ей в кровать пригоршню склизких земляных червей. Вопли Брайаны стоили ее усилий!

Клэр оторвала записку, вернулась в свою комнату за ручкой и быстро приписала: «Погляди-ка лучше на свое постельное белье». Клэр на ходу прилепила записку на дверь Брайаны и продолжила путь мимо спален других студентов. Ее тень порхала по стене лестничного колодца так, словно это какой-то дух, ее двойник, спускался по ступеням рядом с ней. Клэр переступила порог главного входа и вышла на лунный свет.

Ночь оказалась до странности теплой, а ветер нес аромат сухой травы, словно дул он откуда-то издалека, где пахнет прериями, пустыней и теми краями, куда она никогда не попадет. Клэр сделала глубокий вдох и впервые за весь день почувствовала себя по-настоящему свободной. Свободной от занятий, учителей, которые наблюдали за ней, от Брайаны с ее издевками.

Клэр спустилась вниз по каменным ступеням – в ярком лунном свете она хорошо видела, куда ступает. Впереди раскинулось озеро, и рябь на его воде, словно усыпанной стразами, звала и манила девочку. Она уже начала было снимать футболку, стремясь погрузиться в шелковистые воды.

– Ты снова вышла, – проговорил чей-то голос.

Обернувшись, Клэр увидела отделившуюся от дерева фигуру. По коренастому силуэту девочка тут же узнала, кто это. Уилл Яблонски вышел на лунный свет, и Клэр увидела его щекастое лицо. Ей стало любопытно: а знает ли мальчик, что за его спиной Брайана шепчет «большая белая булка»? «Это у меня с Уиллом точно общее, – подумала она. – Мы не крутые».

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовалась Клэр.

– Я смотрел в телескоп. Но теперь взошла луна, так что я уже упаковал его на ночь. – Мальчик указал на озеро. – Вон там, у воды, очень хорошее место. Удобно изучать небосвод.

– А что ты там ищешь?

– Комету.

– Ты уже видел ее?

– Нет, я имею в виду новую комету. О которой еще нигде не сообщалось. Астрономы-любители постоянно обнаруживают такие кометы. Например, есть парень по имени Дон Махольц, он обнаружил целых одиннадцать штук, а ведь он такой же любитель, как я. Если я смогу обнаружить комету, мне нужно будет назвать ее. Например, комета Когоутека, или комета Галлея, или комета Шумейкеров – Леви.

– И как же ты назовешь свою?

– Комета Нила Яблонски.

Клэр рассмеялась:

– Да уж, звучное имечко!

– Я не считаю его таким уж плохим, – тихо возразил мальчик. – Это в память о моем папе.

Услышав печаль в голосе парнишки, Клэр пожалела, что рассмеялась.

– Ну да, думаю это очень даже неплохо. Назвать комету именем твоего папы, – проговорила она. Даже несмотря на то, что «комета Нила Яблонски» и правда звучит глупо.

– Я видел тебя здесь несколько дней назад, – сказал мальчик. – А что ты делаешь на улице?

– Я не могу заснуть. – Клэр повернулась к воде и представила, что переплывает озера, океаны. Темные воды не пугали ее, а, наоборот, бодрили, словно она была русалкой, возвращающейся домой. – Я почти не сплю. С того самого момента…

– А кошмары тебе снятся? – осведомился Уилл.

– Я просто не могу спать. Потому что у меня поврежден мозг.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня есть шрам на голове, вот здесь, где врачи распиливали мой череп. Они вытаскивали осколки от пуль, и там все повредилось. Я не могу спать.

– Люди должны спать, иначе они умирают. Как ты без этого обходишься?

– Я просто-напросто не сплю столько, сколько остальные. Несколько часов, не больше. – Клэр вдохнула пахнущий летом воздух. – И все равно я люблю ночь. Люблю тишину. Мне нравится, что кругом звери, которых не увидишь днем, – например, совы и скунсы. Иногда я иду гулять в лес и вижу, как светятся их глаза.

– Ты помнишь меня, Клэр?

Вопрос, который мальчик задал так тихо, заставил ее удивленно обернуться.

– Я ведь вижу тебя каждый день на занятиях, Уилл.

– Нет, я имею в виду – ты помнишь, что видела меня еще где-то? До того, как мы оказались в «Вечерне»?

– Я тебя раньше не знала.

– Ты уверена?

Клэр пристально взглянула на Уилла в лунном свете. И увидела большую голову с круглым лицом. В этом была особенность Уилла – он казался очень большим, от головы до громадных ступней. Большой и мягкий, как зефирка.

– О чем это ты?

– Когда я только приехал сюда и увидел тебя в обеденном зале, у меня появилось это странное чувство. Как будто бы я встречался с тобой раньше.

– Я жила в Итаке. А ты где?

– В Нью-Гемпшире. С тетей и дядей.

– Я ни разу не была в Нью-Гемпшире.

Уилл придвинулся к девочке так близко, что его большая голова закрыла восходящую луну.

– А раньше я жил в Мэриленде, два года назад, когда мама и папа были еще живы. Это говорит тебе о чем-нибудь?

Клэр покачала головой:

– Я бы не запомнила. Я своих-то маму и папу с трудом вспоминаю. Какие у них были голоса. Как они смеялись и чем пахли.

– Это ужасно грустно. Грустно, что ты не помнишь их.

– У меня есть альбомы с фотографиями. Но я редко их смотрю. Будто бы разглядываешь изображения чужих людей.

От прикосновения Уилла девочка вздрогнула и отшатнулась. Ей не нравилось, когда к ней прикасались. Не нравилось с тех пор, как она пришла с себя в той лондонской больнице; там прикосновение означало очередной укол иглы, то, что кто-то еще, пусть даже с хорошими намерениями, снова причинит боль.

– «Вечерня» должна теперь стать нашей семьей, – пояснил он.

– Ага. – Клэр фыркнула. – Доктор Уэлливер постоянно об этом толкует. Что мы большая счастливая семья.

– Приятно в это верить, верно? Что все мы заботимся друг о друге.

– Конечно. А еще я верю в зубную фею. Люди не заботятся друг о друге. Они только о себе заботятся.

Между деревьями мелькнул луч света. Клэр развернулась, заметила подъезжавшую машину и вдруг помчалась к ближайшим зарослям кустарника. Уилл последовал за ней, шумно, словно лось, передвигая своими огромными ногами. Он плюхнулся рядом с Клэр.

– Кто это приехал в такое время? – прошептал он.

Во дворе остановился темный седан, из него вышел мужчина, высокий и стройный, как пантера. Незнакомец не задержался возле автомобиля, а в ночь он вглядывался так, словно во тьме мог обнаружить нечто невидимое для всех остальных. На один безумный момент Клэр даже подумала, что он смотрит прямо на нее, и опустилась чуть ниже, чтобы спрятаться от всевидящего взора под кустом.

Парадная дверь школы распахнулась, выпустив во двор свет, и на пороге возник директор Готфрид Баум.

– Энтони! – крикнул он. – Спасибо, что приехал так быстро!

– Тревожные обстоятельства.

– Судя по всему. Заходи, заходи. Твоя комната готова, и тебя ждет ужин.

– Я поел в самолете. Нам нужно перейти прямо к делу.

– Разумеется. Доктор Уэлливер отслеживала бостонские события. Она может посодействовать, если это необходимо.

Парадная дверь захлопнулась. Клэр поднялась на ноги – ей стало любопытно, кто же такой этот странный гость. И почему директор Баум казался таким встревоженным.

– Сейчас я осмотрю эту машину, – сказала девочка.

– Не надо, Клэр, – запротестовал Уилл.

Но она уже приближалась к седану. Капот был еще теплым с дороги, вощеная поверхность поблескивала в лунном свете. Девочка прошлась вокруг автомобиля, поглаживая его рукой. По эмблеме на капоте она поняла, что это «мерседес». Черный, гладкий, дорогой. Машина богача.

И конечно же, автомобиль был заперт.

– Кто он? – поинтересовался Уилл.

Мальчик наконец-то нашел в себе смелость выйти из-за куста и теперь остановился возле Клэр.

Она взглянула на западное крыло, где в освещенном окне на мгновение мелькнул силуэт. Затем вдруг занавески задернулись, и больше ничего видно не было.

– Мы знаем, что его зовут Энтони.

9

Той ночью Мауре не удалось крепко заснуть.

Вероятно, дело было в незнакомой постели, а может, всему виной здешняя тишь, такая глубокая, что, казалось, сама ночь, ожидая чего-то, затаила дыхание. Когда она проснулась в третий раз, уже взошла луна; она светила прямо в ее окно. Маура не стала задергивать шторы, чтобы впустить свежий воздух, и теперь ей пришлось выбраться из кровати, чтобы с помощью штор отгородиться от света. Задержавшись у окна, она взглянула на раскинувшийся внизу сад. Он тонул в лунном сиянии; каменные статуи светились, словно призраки.

«Неужели одна из них только что пошевелилась?» – не поверила своим глазам Маура.

Она стояла, вцепившись в занавески, и пристально глядела на статуи, которые напоминали шахматные фигуры в окружении стриженых кустов. На фоне этого призрачного пейзажа двигалась тонкая фигурка с длинными серебристыми волосами и изящными, как у нимфы, конечностями. По саду прогуливалась девочка.

По коридору мимо ее двери заскрипели шаги. До Мауры донеслись мужские голоса.

– …мы пока не уверены, реальна ли угроза, однако доктор Уэлливер, похоже, убеждена в этом.

– Судя по всему, полиция контролирует ситуацию. Нам остается только наблюдать и ждать.

«Я знаю этот голос», – подумала Маура. Она натянула халат и открыла дверь.

– Энтони! – позвала доктор Айлз.

Энтони Сансоне повернулся к ней лицом. Весь в черном, он стоял рядом с Готфридом Баумом, который был куда ниже его; в слабоосвещенном коридоре Сансоне казался жутковатой, почти зловещей фигурой. Маура обратила внимание на его помятую одежду, усталые глаза и поняла: путешествие было долгим.

– Простите, если я разбудил вас, Маура, – извинился он.

– А я и не знала, что вы собираетесь приехать в школу.

– Мне необходимо решить несколько вопросов.

Сансоне улыбнулся, но усталая улыбка не коснулась его глаз. В коридоре чувствовалось напряжение, которое настораживало Мауру. Его можно было заметить по лицу Готфрида Баума и по холодной отстраненности, с которой Сансоне обратился к доктору Айлз. Он никогда не был открытым, приветливым человеком, и Маура порой даже задумывалась: а вдруг он ее терпеть не может? Сегодня скрытность Сансоне казалась совершенно непробиваемой.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказала она. – Насчет Джулиана.

– Разумеется. Может быть, утром? Я пробуду здесь до вечера.

– Вы приехали так ненадолго?

Он пожал плечами, словно извиняясь:

– Я бы с радостью пробыл здесь дольше. Но свои опасения вы всегда можете обсудить с Готфридом.

– У вас есть какие-то опасения, доктор Айлз? – удивился Готфрид.

– Да, есть. Они касаются того, почему Джулиан оказался здесь. Ведь «Вечерня» не просто интернат и не просто пансион, верно?

Маура заметила, что мужчины переглянулись.

– Эту тему лучше оставить до завтра, – решил Сансоне.

– Мне очень нужно обсудить ее. Пока вы снова не исчезли.

– Мы обсудим ее, обещаю. – Он отрывисто кивнул. – Доброй ночи, Маура.

Озадаченная его отстраненностью, Маура закрыла дверь. В последний раз они беседовали всего два месяца назад, когда он привез Джулиана к ней домой на каникулы. Они немного постояли на веранде, улыбнулись друг другу, и, казалось, Сансоне не хотел уезжать. «А может, мне просто померещилось? – засомневалась Маура. – Разве я когда-нибудь разбиралась в мужчинах?»

Список ее свершений на этом поприще выглядел печально. Последние два года она никак не могла выпутаться из отношений с недоступным для нее человеком; Маура знала, что эта история плохо кончится, но, словно наркоманка, была не в силах устоять. К этому, собственно, и сводится влюбленность – к тому, что мозг подвергается воздействию наркотиков. Адреналина и дофамина, окситоцина и серотонина. Гормональное бешенство, воспетое поэтами.

«Клянусь, на этот раз я буду умнее», – заключила Маура.

Она вернулась к окну, чтобы задвинуть занавески и отрезать лунный свет, еще один известный источник безумия, прославляемый теми же самыми безмозглыми поэтами. Только потянувшись к занавескам, она вспомнила о фигуре, которую приметила раньше. Бросив пристальный взгляд в сад, Маура увидела статуи на фоне серебристого пейзажа, состоявшего из теней и лунного света. Никакого движения там не было.

Девочка исчезла.

«А была ли она там?» – задумалась Маура следующим утром, выглянув в то же самое окно и увидев садовника; он сидел на корточках, сжимая в руке садовые ножницы. Громко и с удовольствием закукарекал петух, провозглашая свои полномочия. Утро казалось совершенно обычным – светило солнце, снова и снова кричал петух. А вчера ночью под лунным светом все казалось совершенно неземным.

Кто-то постучал в дверь. Это была Лили Соул, которая весело приветствовала ее словами:

– Доброе утро! Мы собираемся в антикварном зале. Присоединяйтесь, если хотите.

– А что это за собрание?

– Оно касается ваших тревог по поводу «Вечерни». Энтони сказал, что у вас есть вопросы, и мы готовы ответить на них. – Лили указала в сторону лестничного колодца. – Это внизу, прямо напротив библиотеки. Там нас ожидает кофе.

Зайдя в антикварный зал, Маура поняла, что ее ожидает нечто большее, чем кофе. Вдоль стен были расставлены стеклянные шкафы, наполненные артефактами – резными фигурками и каменными орудиями труда, наконечниками стрел и костями животных. Пожелтевшие таблички говорили о том, что это старинная коллекция; возможно, она принадлежала еще Сирилу Магнусу. В любое другое время она наверняка постояла бы возле этих сокровищ, но сейчас за массивным дубовым столом уже сидели пять человек, требовавших ее внимания.

Поднявшись со своего стула, Сансоне сказал:

– Доброе утро, Маура. Вы уже знакомы с нашим директором, Готфридом Баумом. Рядом с ним госпожа Дюплесси, преподаватель литературы. Наш профессор ботаники, Дэвид Паскантонио. А это доктор Анна Уэлливер, психолог нашей школы. – Жестом он указал на улыбающуюся ширококостную женщину, сидевшую справа от него.

Доктор Уэлливер, на вид шестидесяти с небольшим лет, с непослушной гривой седых кудряшек, в старомодном платье с воротничком-стоечкой, походила на стареющую хиппи.

– Прошу вас, доктор Айлз, – проговорил Баум, указывая на кофейник и блюдо с круассанами и джемами, – угощайтесь.

Когда Маура заняла место рядом с директором Баумом, Лили поставила перед ней дымящуюся чашку кофе. Маслянистые круассаны выглядели очень соблазнительно, однако Маура, глотнув кофе, сосредоточила внимание на Сансоне, который глядел на нее с противоположного конца стола.

– У вас есть вопросы по поводу нашей школы и студентов, – начал он. – Вот люди, которые могут на них ответить. – Кивком он указал на сидевших за столом компаньонов. – Пожалуйста, Маура, скажите, что вас волнует.

Официоз, не характерный для Энтони, а также вся обстановка – шкафы с диковинками и малознакомые люди – нервировали ее.

– Я полагаю, «Вечерня» не подходит для Джулиана, – так же торжественно произнесла Маура.

Директор Баум удивленно приподнял брови:

– Разве он сказал вам, что ему здесь плохо, доктор Айлз?

– Нет.

– Вы считаете, что ему плохо?

Она немного помолчала.

– Нет.

– Тогда что же вызывает ваши опасения?

– Джулиан рассказывал мне о своих соучениках. Сообщил, что очень у многих родственники умерли насильственной смертью. Верно ли это?

Баум кивнул:

– Верно, у многих.

– У многих? Или у большинства?

Он примирительно пожал плечами:

– У большинства.

– Значит, это школа для пострадавших.

– Бог мой, не для пострадавших, – возразила доктор Уэлливер. – Нам больше нравится считать их уцелевшими. У них особые потребности. И мы прекрасно знаем, как им помочь.

– Вы здесь именно поэтому, доктор Уэлливер? Чтобы заниматься их особыми эмоциональными потребностями?

Доктор Уэлливер наградила ее снисходительной улыбкой.

– Во многих школах есть психологи-консультанты.

– Но они не берут специалистов в штат.

– Верно. – Психолог обвела взглядом своих коллег. – Мы с гордостью можем сказать, что в этом смысле мы уникальны.

– Уникальны потому, что специализируетесь на травмированных детях. – Маура оглядела стол. – Точнее, вы их набираете.

– Маура, – заговорил Сансоне, – организации, занимающиеся защитой детей по всей стране, отправляют детей к нам, поскольку мы можем предложить то, на что не способны другие школы. Чувство защищенности. Осознание порядка.

– И осознание призвания? На самом деле вы ведь это пытаетесь им внушить? – Маура бросила взгляд на лица всех шестерых, сидевших за столом. – Вы члены Общества Мефисто. Верно?

– Может быть, не станем менять тему? – предложила доктор Уэлливер. – И сосредоточимся на том, что мы делаем здесь, в «Вечерне»?

– Я как раз и говорю о «Вечерне». Ведь вы используете ее, чтобы завербовать солдат для параноидальной миссии вашей организации.

– Параноидальной? – Доктор Уэлливер изумленно усмехнулась. – Такой диагноз я вряд ли поставила бы кому-нибудь из сидящих в этом зале.

– Общество Мефисто считает, будто зло реально. Вы полагаете, что человечество под ударом и ваша задача защитить его.

– Неужели вы думаете, что мы здесь занимаемся этим? Готовим охотников на дьявола? – Уэлливер потрясенно покачала головой. – Поверьте, нашу роль вряд ли можно счесть метафизической. Мы помогаем детям оправиться от насилия и трагедии. Мы организуем их жизненный уклад, даем безопасность и великолепное образование. Мы готовим их к университету или к тому, чего они сами хотят достичь. Вчера вы были на занятии у профессора Паскантонио. И видели, как заинтересованы были студенты даже таким предметом, как ботаника.

– Профессор показывал им ядовитые растения.

– Именно поэтому они и проявляли любопытство, – заметил Паскантонио.

– Потому что подтекст – убийство? Какими растениями можно умертвить.

– Это ваше толкование. Другие посчитали бы это занятие уроком безопасности. Как узнать то, что может принести вред, и избежать этого.

– Что еще вы здесь преподаете? Баллистику? Криминалистику?

Паскантонио пожал плечами:

– На уроке физики все это вполне уместно. Почему это вызывает у вас возражения?

– Я возражаю, потому как вы используете детей, чтобы удовлетворить собственные интересы.

– В борьбе против насилия? Против зла, которое человек причиняет человеку? – Паскантонио фыркнул. – Вы говорите так, будто мы насильно даем им наркотики и готовим бандитов.

– Мы помогаем им оправиться, доктор Айлз, – проговорила Лили. – Мы знаем, что такое пострадать от преступления. Мы помогаем им найти смысл в боли. Такой же, какой находим сами.

«Мы знаем, что это такое», – сказала она. Да, Лили Соул действительно знает: всех ее родных убили. И Сансоне тоже потерял отца в результате убийства.

Глядя на лица всех шестерых собравшихся здесь людей, Маура ощутила холодную волну догадки.

– Каждый из вас потерял кого-то, – поняла она.

Готфрид печально кивнул.

– Жену, – пояснил он. – Вооруженное ограбление в Берлине.

– Сестру, – подхватила госпожа Дюплесси. – Ее изнасиловали и задушили в Детройте.

– Мужа, – склонив голову, тихо произнесла доктор Уэлливер. – Его похитили и убили в Буэнос-Айресе.

Маура повернулась к Паскантонио, но тот молча смотрел в стол. Он не ответил на вопрос, но в этом не было необходимости. Ответ был написан у него на лице. Внезапно Маура вспомнила о своей сестре-близняшке, убитой всего несколько лет назад. И вдруг поняла: «Я ведь тоже принадлежу к их кругу. Оплакиваю родственницу, погибшую насильственной смертью».

– Мы понимаем этих детей, – продолжила доктор Уэлливер. – Именно поэтому «Вечерня» – лучшее место для них. А может быть, единственное. Все мы похожи. Мы одна семья.

– Пострадавших.

– Не пострадавших. Мы смогли выжить.

– Пусть ваши студенты сумели выжить, – ответила Маура. – Однако прежде всего – они просто дети. И не способны сделать самостоятельный выбор. Не способны возразить.

– Возразить – против чего? – удивилась доктор Уэлливер.

– Против вступления в вашу армию. Вы ведь так о себе думаете – как об армии праведников. Собираете травмированных и превращаете их в воинов.

– Мы воспитываем детей. Учим, как отвести от себя беды.

– Нет, вы держите их там, где они никогда не смогут забыть о своих бедах. Окружая их другими пострадавшими, вы отбираете у них возможность увидеть мир таким, каким его видят обычные дети. Вместо света они видят тьму. Они видят зло.

– Потому что оно существует. Зло, – прошептал Паскантонио. Он сидел на своем стуле, сгорбившись и по-прежнему не поднимая головы. – Доказательства они получают из собственного опыта. Они просто видят то, что, как им уже известно, существует. – Медленно подняв голову, профессор посмотрел на Мауру очень светлыми влажными глазами. – Точно так же, как и вы.

– Нет, – возразила она. – То, что я вижу по работе, – результат насилия. А то, что вы называете злом, – всего-навсего философский термин.

– Называйте как хотите. Эти дети знают правду. Она прожгла след в их памяти.

– Мы обеспечиваем их знаниями и навыками, с помощью которых можно изменить этот мир, – разумно проговорил Готфрид. – Мы вдохновляем их на действия точно так же, как другие частные школы. В военных академиях обучают дисциплине. В религиозных школах – набожности. В колледжах делают упор на науку.