Эридан. Рассказы

***

Маленькая Алька слушала историю, которую рассказывала тёзка, приоткрыв рот. Она и представить себе не могла, что может быть так страшно. И счастливая встреча посреди войны, как подарок судьбы.

И всё же, как здорово уметь играть на рояле! Интересно, а если она будет стараться, и научится «не расстраивать» пианино, она сможет изобразить горную реку?

– Дедушка Миша, – спросила она, – а вы всегда умели играть? С самых малых лет?

– Нет, конечно же, – засмеялся тот, – я учился в музыкальной школе, а после войны в специальном училище. Но первым наставником был сосед. Мы с ним случайно познакомились, как и с тобой, только я в ту пору был чуть постарше. У дяди Володи поспела яблоня, и мы с пацанами полезли яблоки воровать – а он увидел. Крикнул, и ребята бросились врассыпную, а я замешкался и удрать не успел. Ну, всё, думаю, достанется мне сейчас по первое число, а он… вместо ремня яблоками угостил. Так и подружились. Ему яблок-то не жаль было, просто не любил, когда без спросу… Он преподавал в школе музыку, и меня научил нотной грамоте – а после я уже и сам так увлёкся, что… Не мог уже без неё.

– Ясно, – пробормотала Алька, и начала «подбираться издалека», – а эта нотная грамота, она сложная?

– Нет, тут главное слух и желание, а остальное приложится.

– Я хорошо слышу, – похвасталась девочка.

– Музыкальный слух, – уточнил дедушка, – это другое.

Алька вздохнула. Снова она попала впросак. Как же намекнуть ему, чтоб он показал ей эту «волшебную» грамоту, которая помогает играть на фортепиано?

– Хочешь, я тебя научу? – угадал её мысли Михаил Дмитриевич.

– Да! – выдохнула Алевтина.

***

Теперь Алька старательно постигала азы музыкальной науки. Она учила ноты. Чтобы не запутаться, написала их фломастером прямо на клавишах, и целыми днями перебирала гаммы.

Девочка разбиралась в названиях и формах музыкальных сочинений – у Михаила Дмитриевича было много нотных сборников, которые она с любопытством листала.

– Как это играть? – тыкала она пальчиком в страшные таблицы со множеством непонятных значков. – Неужели это кто-то играет?

– Да тут не сложно, просто требуется практика.

Однажды Алька нашла ноты к той самой новеллетте, и ужаснулась еще больше. Нет, с такой абракадаброй она точно не справится. Она нахмурилась, взяла нотную тетрадь и отправилась во двор искать Михаила Дмитриевича. Тот, как и обычно по утрам, читал в беседке свежий номер газеты. Алевтина подошла, и положила раскрытую тетрадь к нему на колени.

– Это точно для людей?

– В каком смысле? – не понял дедушка, и, тронув мостик очков на переносице, внимательно всмотрелся в ноты.

– Ничего не понятно.

– Это сложные произведения, а ты ещё только разучиваешь гаммы и исполняешь простые песенки. Посмотри, что написано на обложке.

– Для седьмого класса…

– А ты учишь программу первого. Не переживай, лет через пять будешь справляться с самыми запутанными закорючками и значками! – уверенно успокоил девочку Михаил, и та, недоверчиво косясь то на него, то на ноты, хмуро кивнула.

В то лето Алька действительно научилась сносно бренчать на пианино, вот только собачий вальс наотрез отказывалась исполнять. Дурацкий вальс, и название у него дурацкое – кто ж под него танцевать будет, кроме собак? Наверное, когда-то его играли придворные шуты для дрессированных болонок, чтобы те смешно крутились и прыгали на задних лапках на потеху знатной публике.

Потом подошёл черед этюдов, вальсов и менуэтов – до взрослой нотной грамоты было ещё ой как далеко. А через год родители Альку увезли в другой город, не спросив, как это водится, у неё разрешения и не заметив её горьких слёз. Впрочем, она знала, что вернётся и не раз ещё встретится со своими друзьями. С тем и распрощались…

***

– Алевтина, твоя новеллетта другого формата, она не подходит для конкурса. Да ты с ней и не справишься, она слишком сложная для тебя. Разучивай «Лунную сонату»!

– Анна Аркадьевна, я сыграю её без единой ошибки, я выучу всё от начала и до конца! – девочка-подросток умоляюще сложила ладони и коснулась кончиками пальцев побледневших губ. – Честное слово, я буду стараться.

Преподавательница отрицательно покачала головой.

– Мы не можем рисковать. Одна ошибка и ты пролетишь, в то время как у тебя большие шансы на победу. Разве тебе не хочется занять первое место?

– Я не знаю… – Алька тряхнула хвостом на макушке и задумалась. – Мне просто хочется, чтобы все услышали её, а не «Лунную сонату».

Она могла бы добавить, что для неё важна новеллетта, и это не блажь капризной ученицы, а дань светлой памяти, но… привычно промолчала. Как и десять лет назад, Алька не хотела никого расстраивать – ни учительницу, ни фортепиано, ни зрителей. Она ведь обычная девчонка. Не какая-то там сверходарённая пианистка или гениальный виртуоз, лихо демонстрирующий чудеса музыкальной эквилибристики. Нет. Алька просто любила музыку, и исполняла её с душой.

Значит, всё-таки Бетховен? Интересно, какой по счету исполнительницей «Лунной сонаты» она станет? Третьей, пятой, седьмой, или, того хуже, десятой?! Алька фыркнула, представив, как зрители маются со скуки, выслушивая десять раз одно и то же… Главное, чтоб не подряд – но это уже вопрос к устроителям.

– И что тебя так рассмешило? – недовольно поинтересовалась учительница. – Я что-то смешное сказала?

Алька снова промолчала. Не стоит ничего говорить… Лучше она разучит и то и другое. Если перед конкурсом ученица покажет Анне Аркадьевне высший класс, та простит ей своеволие и разрешит выступить с новеллеттой.

…Для неё это действительно важно. Тот год был самым счастливым в её жизни – теперь она это точно знала – она часто и подолгу вспоминала беседы со старичками за круглым столом, уроки музыки, увитую плющом беседку, в которой по утрам отдыхал Михаил Дмитриевич, и самый вкусный в мире хворост, который пекла тёзка, баба Аля… С тех пор Алька их не видела.

Она вернулась назад спустя два года, и сразу же помчалась на Кленовую улицу, со всех ног, не помня себя от радости. Кинулась к калитке и увидела за забором незнакомую женщину, молодую и ярко накрашенную. Алька непонимающе уставилась на неё, а та, видимо, сообразив, что девочка не просто так остановилась, подошла к ней.

– Здравствуй, девочка! Ты что хотела?

– Здравствуйте, – прошептала потерянно Алька, – а где дедушка Миша и бабушка Аля?

Женщина помедлила с ответом, осторожно подбирая слова.

– Они… уехали. А ты откуда их знаешь?

– Это друзья мои, – сообщила девочка, – я их два года не видела. Скучала очень. А вы не знаете адрес, куда они уехали? Я бы письмо написала.

Новая хозяйка с грустью покачала головой.

– Нет, адреса они нам не оставили… Как тебя зовут?

– Аля.

– А меня тётя Таня, – представилась незнакомка, и почему-то добавила: – Мне очень жаль.

Тогда Алька не поняла, что означали её слова, и шла домой, понуро опустив голову, то и дело утирая рукавом жгучие слёзы. Она даже не догадалась спросить, когда они уехали. Быть может, они ждали-ждали Альку, но так и не дождались, и решили, что та их обманула. А она хотела, очень хотела приехать раньше, но она ведь ещё маленькая, и без родителей ни шагу – куда они, туда и Алька.

Вот и «совершестилетие» наступило, о котором говорил Толик-Анатолик, только радости почему-то не принесло… Да и сам товарищ исчез, словно его никогда и не было. Ставни соседского дома заколочены, на воротах висит амбарный замок, а двор порос сорняками.

***

Возвращаясь памятью к событиям тех лет, Алевтина грустно усмехалась. Сейчас она, взрослая, понимает всё, что не поняла тогда: и почему так смутилась новая жиличка, и в какие неведомые края «уехали», не оставив адреса, старички.

Играть новеллетту для себя, просто так, у неё рука не поднималась. Ей казалось, что в квартире или в тесном кабинете музыкальной школы для такого сочинения слишком мало места. Так вольную птицу сажают в узкую клетку, а та мечется внутри, ломая себе крылья. Конкурс случился как нельзя кстати – Алька подумала, что в большом зале филармонии новеллетта зазвучит так, как и должна!

Она разбирала два произведения – день за днём, старательно – отдавая себя каждому из них. Алька не привыкла халтурить: если уж выкладываться, так по полной. В конце концов, Бетховен и его соната не виноваты в том, что Анна Аркадьевна не хочет прислушаться к Алькиным доводам. Но когда Алька бралась за новеллетту, у неё перехватывало дыхание и от волнения сжималось горло: так, будто что-то распирает её изнутри, и не находит выхода. Быть может, с бурным потоком реки оно вырвется на свободу? Только бы удалось убедить Анну Аркадьевну!

***

Алька приходила из школы и садилась за фортепиано. Такт за тактом отрабатывала движения пальцев, доводя их до автоматизма. Освоив технику, Алька начала погружаться в музыку, представляя, что сливается с ней, становится одним целым. Музыка, словно электрический ток, текла через неё и выходила сквозь кончики пальцев… Напряжение было так велико, что она не выдержала.

Алька заигралась. Это случилось в субботу. Она проснулась, позавтракала, села за инструмент, и… не смогла сыграть ни одного такта. Руки не слушались её. Алька попробовала пробежаться по клавиатуре хотя бы простейшей гаммой, но безуспешно. Пальцы и здесь наотрез отказались подчиняться. Инструмент гадко захохотал – как в детстве.

Сообразив, что нужно позвонить учительнице, испуганная Алька бросилась в прихожую. До конкурса осталось две недели, пусть срочно ищут ей замену. Она нашла в справочнике номер Анны Аркадьевны и набрала его, путаясь в цифрах.

Услышав страшную новость, та ничуть не испугалась, и это приободрило Алевтину.

– Ты, что, круглосуточно готовишься?

– Ну, не круглосуточно, конечно, но… довольно интенсивно, – созналась ученица.

– Вот и заигралась. Не переживай, это переутомление. Отдохни пару дней, и всё восстановится. Такое случается.

– Правда? – всхлипнула с облегчением Алька.

– Правда-правда, не волнуйся. Я даю тебе выходной.

Так и вышло. В понедельник она отправилась в парк вместо занятий по специальности, и долго-долго бродила по безлюдным тропам, вдыхая свежий воздух и прислушиваясь к щебету птиц. Она разрешила себе ни о чём не думать, не беспокоиться, и вернулась домой умиротворённой. Памятуя о наказе Анны Аркадьевны, Алька два дня не трогала инструмент. Во вторник, сев с опаской за фортепиано, она поняла, что руки снова слушаются её. Ну и ну! Вот это она устроила себе сюрприз! Пожалуй, впредь надо избегать нездорового фанатизма.

***

За неделю до конкурса Алька, отыграв на уроке «Лунную сонату», попросила учительницу:

– Анна Аркадьевна, можно я вам кое-что покажу?

– Хорошо, – спокойно согласилась та.

Алька закрыла глаза, чтобы не видеть выражения её лица, и тронула клавиши.

Сначала несмело, а потом всё уверенней и уверенней; кажется, в этот раз бурная река новеллетты началась с ручейка, в соответствии с законами природы, – но, увы, вопреки задумке автора.

Секунд через тридцать девушка открыла глаза и искоса взглянула на преподавательницу. Та слушала внимательно, но… без интереса. Так, словно из любви к ученице делает ей одолжение. Анна Аркадьевна видела, что Алька старается, что она мастерски владеет техникой, и исполняет новеллетту уверенно и без ошибок, разве что робкий ручеек в первые секунды «подкачал».

Но самой новеллетты учительница не замечала. Бурная река плескалась мощным и стремительным звуком в узком колодце музыкального класса, от стенки к стенке – да, ей действительно было тесно здесь! – а Анна Аркадьевна сидела на стуле и безучастно смотрела, как Алька играет.

Алька допустила ошибку, взяв не ту ноту, а после ещё одну, и ещё – учительница с укоризной покачала головой.

Наконец девушка закончила.

– Ты же и сама видишь, что оно сложное. Ты два раза взяла не ту ноту, и кое-где не попала в такт. Не упрямься… Если она тебе так нравится, музицируй для себя, – вынесла вердикт учительница музыки.

Алька вздохнула. Ничего у неё не вышло… Был один шанс, но она снова всё испортила. Не справилась. Что ж…

– Тем не менее, «Лунная соната» у тебя идеальна – лучше и не сыграть. Что ж ты расстраиваешься?

Девушка кивнула. Ей не хотелось отвечать.

– Так держать! – приободрила Анна Аркадьевна. – У тебя всё получится, не волнуйся.

– Хорошо, – тихо согласилась Алька.

***

Зал филармонии полнился людьми. Повсюду сновали учителя и родители конкурсантов, студенты музыкального колледжа и любители классической музыки, готовые слушать её даже в исполнении юных талантов. Алька выступала последней – согласно жеребьевке и благодаря случаю. Узнав об этом, Анна Аркадьевна довольно улыбнулась:

– Эффектное произведение, завершающее программу, впечатляет куда больше остальных. Пожалуй, это увеличивает твои шансы на успех.

– Пожалуй, так, – согласилась Алька и выглянула в зал из-за кулисы, тяжёлой и бархатной.

Конкурсантов было двадцать. Ведущий протараторил вступительную речь, и на сцену вышел мальчик. Слушая, как он играет, Алька размышляла о том, что задача, поставленная перед членами жюри, невыносимо сложна. Возможно, в ней даже присутствует изначальная несправедливость…

Все дети были разными. Кто-то садился за рояль твёрдо и решительно, кто-то с удовольствием, кто-то робко и трепетно. Разве можно кому-то из этих талантливых ребятишек присудить первое, второе, третье и, что самое ужасное, последнее место? Каждый старался, как мог, и отдавал себя во власть рояля, – а тот отвечал взаимностью, рождая на свет живую музыку. И «Лунная соната» – а их действительно оказалось в программе несколько – звучала у всех по-разному. Кому же присудить победу, если её достоин любой из присутствующих здесь?

Когда подошёл черед Алькиного выступления, ведущий в первый раз объявил её имя, и в шестой – «Лунную сонату».

Девушка отбросила мысли прочь и выпорхнула на сцену так легко, словно делала это ежедневно.

Она посмотрела в зал и прижала руку к груди, слегка наклонив голову – всё, как полагается – и обернулась. Позади стоял рояль. Внушительный и изящный, на изогнутых кокетливых ножках с отблесками глянца на иссиня-чёрной глади массивного корпуса.

Алька смотрела на инструмент так, словно видела его впервые, а он приглашал её к себе, притягивал магнитом доселе неведомого чувства.

И она шагнула – медленно и неуверенно, точно забыла о цели своего выхода на сцену.

Села на банкетку, выпрямилась, запрокинула голову и закрыла глаза.

Руки сами опустились на клавиатуру, а рояль, почувствовав их, моментально ухватил за пальцы и слился с Алькой в едином порыве, выплёскивая в пространство зрительного зала стремительное аллегро неукротимой горной реки.

Алька ни разу не открыла глаз. Это не она исполняла новеллетту, – это новеллетта вырвалась на свободу, преодолев запреты и барьеры строгих учителей, а они с роялем стали её проводниками, единым инструментом вольной музыкальной стихии.

Когда стихли последние ноты, девушка поднялась и робко шагнула вперед.

В зале грянули аплодисменты.

Алька смутилась. Надо сказать что-то… Извиниться… Объявить новеллетту «задним числом». Ждали ведь другого.

Она испуганно посмотрела в зал. Никто не свистит, не швыряется в неё тухлыми помидорами, ещё и аплодируют все, – а кто-то даже и поднявшись.

У сцены, метрах в двух от комиссии, стоит парнишка чуть старше её. Странный какой – смотрит неотрывно на девушку, да ещё так, словно они давно знакомы, в то время как Алька видит его впервые.

Алька быстро пересекла сцену и спустилась вниз. Подошла к нему.

– Привет! Я – Алевтина, – после чего обернулась в сторону жюри и громко добавила, обращаясь сразу ко всем: – Это был Шуман. Вторая новелетта, до мажор.

– Толик, – просто представился парнишка, и, подумав, уточнил: – Анатолий Дмитриевич.

– Толик! – радостно ахнула Алька, и к своему собственному изумлению предложила. – Пойдём отсюда? Я закончила.

– Пойдём, – согласился парень, и, взяв её за руку, повёл прочь из зрительского зала.

Они вышли в холл.

– А тебя результаты не интересуют? – удивился Толик.

– Нет, – тряхнула головой Алька и прижала холодные ладони к щекам – те горели огнём. – Ругают меня сейчас, наверное. Как думаешь, я плохо поступила?

– Думаю, что ты поступила правильно, если от души.

Ответ друга успокоил девушку. Это же действительно так! Правда, музыкалку подвела, и Анну Аркадьевну, и вообще всех… Теперь ей, наверное, и закончить не дадут спокойно, будут песочить на каждом уроке. Но оно того стоило. Стоило памяти дедушки Михаила и бабушки Али.

– Погуляем? – предложил парень, и Алька кивнула.

– Вот они где! Какое «гулять»?! – возмущённый вопль Анны Аркадьевны едва не оглушил их, заставив обоих подпрыгнуть от неожиданности. – Ну-ка марш обратно! Там, Алевтина, ждут тебя все.

Глаза суровой дамы, тем не менее, радостно сияли. Она подтолкнула обоих в спину, и они втроём вернулись в зал – в момент, когда на сцену поднялся председатель комиссии. Ребята сели на свободные места, и уставились на мужчину в сером костюме, который неторопливо оглашал список победителей.

Первое место единогласным решением жюри присудили строптивой Альке.

***

Алька отнесла грамоту в школу. Девушка доучилась, получила диплом и положила его в нижний ящик письменного стола – пианисткой Алька не стала. В день выступления она поняла, что в новеллетту вложила всю душу целиком, вместе с душой рояля – так, что не осталось ни капли для другой музыки – и больше никогда не поднимется на сцену.

***

Алевтина Николаевна вышла на крыльцо с полной тарелкой пышущего жаром хвороста.

– Анатолий, ты в беседке?

– Да где ж мне ещё быть? – ответил по-доброму ворчливо муж.

– На, хворосту поешь, ворчун престарелый, – и Алька, поправив седую прядь, выбившуюся из-под синего платка, сунула тарелку ему под нос.

Рядом послышался тоненький смех. Алевтина Николаевна выглянула из беседки – на калитке висел мальчик, ловко забравшийся на самый верх, точно обезьянка. Он разглядывал пожилую пару так, словно был чем-то сильно обескуражен.

– А разве хворост можно есть? Это же ветки! – с непосредственностью ребёнка заявил он. – Вы что, питаетесь деревьями?!

Алька по-девичьи фыркнула и отодвинула щеколду, приглашая мальчишку внутрь.

– Такой, как я пеку, можно. Давай, заходи, попробуешь моего печенья… Откуда ты взялся?

– Мы переехали сюда недавно – вон в тот дом, – и мальчик показал пальцем куда-то вдаль, – а я ещё никого тут не знаю.

– Тогда давай знакомиться! Я – Алевтина Николаевна, для тебя бабушка Аля, а это Анатолий Дмитриевич, или дед Толик. Именно так – «дед». Для дедушки он чересчур ворчлив.

– А я – Матвей. Мне уже исполнилось пять лет.

– Ну, пойдем, Матюша, в дом.

Алька открыла дверь, впуская юного соседа, а тот остановился на пороге гостиной и воскликнул:

– Ой, а это у вас рояль?!

– Да, рояль, – подтвердила Алька, и что-то полузабытое кольнуло в сердце смутным воспоминанием.

– А кто играет на нём?

– Я играю, то есть играла раньше… Сейчас, увы, редко…

– Я тоже хочу… – порывисто вздохнул мальчик и попросил. – Научите меня. Пожалуйста!

(октябрь 2016)

Отвёртка

Просторное помещение казалось окутанным полупрозрачной дымкой, лёгкой и воздушной, словно паутина. Солнечные лучи, проникавшие сквозь стёкла панорамных окон, рассеивались по периметру и высоко, под самым потолком, танцевали белыми всполохами, отражаясь от чьих-то наручных часов.

Скоро полдень. Уинстон покрутил головой и остановил свой взор на непрерывном потоке света, спускающимся к полу статичной геометрической фигурой из-под оконного козырька: в нём, словно видимые глазу атомы, порхали мельчайшие частички пыли. Он поморщился, представив, сколько грязи прибавилось с приходом весны, и вытер руки влажной салфеткой. Немного подумав, достал ещё одну и промокнул лицо. Так-то лучше!

Девушка приветливо улыбнулась ему. Она сидела напротив Уинстона, и ему приходилось то и дело смотреть на неё. Обычная широкоскулая блондинка с голубыми глазами – образчик современной женской привлекательности – в чём-то обтягивающем ниже плеч. «Как они это называют? – попытался вспомнить он. – Кофта? Джемпер? Свитер?» Мужчина заставил себя отвести взгляд и уставился в окно, словно его там что-то заинтересовало вдруг.

Кажется, начинается … Уинстон заёрзал на стуле, ещё надеясь как-то унять это. Он провёл рукой по поверхности стола, стараясь ощутить её шероховатость. Но сознание уже отказывалось подчиняться и стягивалось в тугой узел из внезапно одеревеневших нейронов. Так деревенеет ночью нога, охваченная мышечной судорогой – так же, как сейчас меняется сознание Уинстона.

Струйки электрических импульсов потекли из-под приплюснутой макушки вниз: по вспотевшей шее на вздрагивающую спину, и далее – мурашками – к крестцу. Колени Уинстона подогнулись; если б мужчина не сидел сейчас на стуле, то едва ли смог бы устоять на ногах. Он понял, что задыхается и принялся втягивать в себя воздух, заглатывая его, точно рыба, однако, это не помогло. Уинстон в страхе подумал о том, как выглядит со стороны, и вновь содрогнулся – теперь уже от стыда и неловкости.

Девушка испуганно, почти умоляюще посмотрела на него. Выражение её лица изменилось, стало глупым и каким-то драматически-пошлым, подобающим героям второсортных сериалов. Жалость. Девушка смотрела на Уинстона с жалостью, и, казалось, была готова, поднявшись, шагнуть навстречу ему. Да что она знает о нём?! Как она смеет сочувствовать ему, она, тупорылое ничтожество с бессмысленными фарфоровыми глазами?! Ещё и в цветастой кофте…

Уинстон сунул руку в карман и нащупал отвёртку. Свою любимую отвёртку, крупную, с удобной резиновой ручкой и острым кончиком – неделю назад он два часа провёл в гараже, обрабатывая её электрическим точилом. Тогда, в гараже, наблюдая, как металлическая пыль покрывает его ладони, он представлял себе блондинку, широкоскулую и туповатую, точь-в-точь такую, как эта.

«Тварь. Мерзкая паршивая тварь, смотри на меня. Иди сюда, и раскрой пошире свой вонючий рот, я засуну тебе в пасть отвёртку…»

Он с удовлетворением отметил, как удобно заточка легла в ладонь. Уинстон закрыл глаза и представил, как инструмент протыкает розовое хрипящее горло, а руки обволакиваются тёплой густой кровью… Тёплой, как у свиньи, – свиньи с фарфоровыми голубыми глазами.

«Удар, еще удар – вместо боксёрской груши, – слова колотились в голове быстро, отрывисто, в такт популярной композиции, проникающей с улицы через оконное стекло. – Потом снова отвёрткой, мягко войдет. Тварь… Ты не успеешь даже пикнуть… Мерзкая свинья».

Эрекции, к счастью, не было – и на том спасибо строптивому организму. Уинстон сжал плотнее бёдра, чтобы сдержать позыв к мочеиспусканию. Ещё чуть-чуть, и жидкость потечёт по ногам, проявится мокрым пятном на брюках на потеху и сочувствие окружающим. Нет-нет! Только не это… Он зажмурился.

Сейчас кто-нибудь ткнёт пальцем и крикнет: «Смотрите», а после – захохочет! Уинстон откроет глаза и увидит вокруг себя десятки человечьих рыл, искажённых злобной насмешкой, и будет вынужден отступить. Рвануть прочь сквозь какофонию омерзительного гогота…

Кто-то неуверенно хихикнул. Блондинка, вскочив с места, подбежала и схватила мужчину под локоть:

– Что с Вами, мистер Доусон? Я могу чем-то помочь?

Преподавателя тут же окружили студенты, догадавшись, что с ним творится что-то неладное.

– Врача! Вызовите врача! Скорей! Воды! Принесите кто-нибудь воды!

Кто-то обмахивал его импровизированным веером из контрольных работ, кто-то протягивал пластиковую бутыль с минералкой, кто-то щёлкал кнопками мобильника, набирая номер неотложки…

Уинстон поднял голову, улыбнулся и благодарно пожал блондинке руку.

– Спасибо, мисс, вы очень добры. Ничего страшного, приступ астмы. Мне уже легче.

***

«Спасибо, мисс, вы очень добры. Ничего страшного, приступ астмы. Мне уже легче», – Элис довольно улыбнулась и поставила точку.

Преподаватель сегодня вёл скучнейшую лекцию, и она, ничуть не заинтересовавшись темой, утопала в своих фантазиях и сочиняла очередную историю на страницах толстой тетради.

Билли Смит, сидевший позади, заглянул через её плечо в надежде переписать пропущенное предложение, и тут же с интересом перегнулся – практически перелез через парту, уткнувшись подбородком в шею Элис.

– Что ты там такое пишешь?! Вот это да! – воскликнул парень, и девушка с негодованием отпрянула от его изумлённого лица, восстанавливая нарушенные границы.

– Билли, ничего! Не подсматривай! – и она тотчас же сунула тетрадь в стол. – Это личное, Билли!

Студент ухмыльнулся и вернулся на своё место, а Элис нехотя раскрыла конспект.

Когда прозвучал сигнал об окончании академического часа, девушка побросала вещи в спортивный рюкзак и, слившись с толпой однокурсников, покинула аудиторию.

***

Уже полдень. Уинстон покрутил головой и остановил свой взор на непрерывном потоке света, спускающимся к полу статичной геометрической фигурой из-под оконного козырька: в нём, словно видимые глазу атомы, порхали мельчайшие частички пыли. Мужчина поморщился, представив, сколько грязи прибавилось с приходом весны, и вытер руки влажной салфеткой. Немного подумав, он достал ещё одну и промокнул лицо. Так-то лучше!

В аудитории было душно. Дверь хлопнула, выпуская последнюю партию студентов – теперь помещение можно и проветрить; Уинстон сошёл с преподавательской кафедры и неторопливо двинулся вдоль парт к дальнему окну. Он распахнул расшатанные временем ставни, впустил в аудиторию порыв весеннего ветерка, и глубоко вдохнул воздух, чувствуя, как лёгкие наполняются кислородом.

Краешек раскрытой тетрадки, клетчатым уголком выглядывающий из стола, привлёк его внимание.

«Кто-то потерял конспект, а потом будет искать», – мистер Доусон укоризненно покачал головой, вытягивая из-под столешницы нежданный трофей. Он намеревался сразу же захлопнуть тетрадь, но случайно увидел своё имя, выведенное аккуратным женским почерком, и заинтересовался её содержимым.

Уинстон вернулся на место и с любопытством прочитал рассказ, то и дело промокая лоб влажной салфеткой, – а, окончив чтение, замер неподвижно, думая, как ему поступить в этой ситуации. Вычислить автора не составит труда, ведь студентка точно описала свою внешность и её цветастая кофточка – «А действительно, как они это называют? Кофта? Джемпер? Свитер?» – маячила ярким пятном перед глазами сегодня, по-весеннему путая время от времени мысли.

***

Дверь в аудиторию распахнулась и на пороге возникла – кто бы мог подумать?! – та самая блондинка.

– Простите, мистер Доусон, я тут кое-что забыла… – самоуверенно пропела она и тут же осеклась, увидев свою тетрадь в руках у преподавателя.

– Вот это? – Уинстон насмешливо хмыкнул. – Вы, однако, весьма забывчивы, мисс… Простите, как ваше имя?

– Элис Макалистер… – упавшим голосом прошептала девушка. – Мистер Доусон… Пожалуйста, извините меня, это… Это недоразумение…

Элис не знала, что ей делать и что говорить, и лишь умоляюще смотрела на преподавателя. Девушка понимала, что пощады теперь не будет – даже если она выучит назубок все лекции, прочитает все учебники, и выполнит все практические задания, предмет ей не сдать. И это в лучшем случае! В худшем – опус дойдет до ректора, а что потом – даже и думать страшно.

Мистер Доусон ободряюще улыбнулся:

– Элис, вы очень прозорливая девушка…

«Значит, к ректору, и будут отчислять…» – подумала Элис, в страхе не осознавая границ между мыслями и словами.

– Как вы догадались, что я ношу в кармане отвёртку? – ласково поинтересовался Уинстон и медленно шагнул ей навстречу.

«Что?! Как?! – шокированная Элис не могла двинуться с места. – Этого не может быть…»

Профессор сунул руку в карман брюк и достал крупную отвертку с резиновой ручкой.

– Ну что, Элис, приступим? Поработаем отвёрткой? – вежливо предложил он.

Осознав истинный смысл его слов, девушка мигом очнулась. Выпучив глаза, она истошно завопила и отпрыгнула назад, к двери. Промахнувшись, врезалась в стену, и тут же бросилась к выходу, едва не выронив из рук спортивный рюкзак.

***

Уинстон слушал её топот, доносящийся из коридора, и стихающие вдалеке крики.

Надо же, какое совпадение! Сегодня утром он вынул из ящичка с инструментами первую попавшуюся отвертку и положил в карман. Он давно просил техперсонал починить разболтавшиеся оконные петли, но рабочие бездействовали, и он решил, что проще сделать это самому. Работы ведь – всего на пять минут!

Профессор засучил рукава, вынул из портфеля пакетик с саморезами, и ловко исправил недочёты. Он подергал ставни и улыбнулся: «Теперь можно не бояться сквозняков!».

Подумав, сунул тетрадь Элис Макалистер во внутренний карман пиджака: «Оставлю, пожалуй, себе на память…».

(05.04.2016)