Эридан. Рассказы

Чудес не бывает

Мари заглянула ко мне, как обычно, ближе к полуночи. Прошла бочком, неловко извиняясь в десятитысячный раз за поздний визит, сунула пакетик с каким-то очередным лекарственным сбором – «Сама в лес ходила, своими ручками лепестки снимала, строго на закате, ты только попробуй!» – уселась на краешек табуретки и застыла в немом ожидании. Когда у подруги такой вид, я догадываюсь, что…

– Что-то случилось? – я уже уселась на табурет, готовая внимательно слушать, и придвинула поближе вазочку с конфетами.

– Встретила сегодня Надежду. Она сказала, что мои отвары не действуют. Не действуют, представляешь?

– Кто такая Надежда, и в чем суть её проблемы? – деловито уточнила я и потянулась за конфеткой в предвкушении очередной новости об очередной озабоченной приятельнице Мари.

Озабоченной похуданием, вечной молодостью, личными проблемами или чем-то другим, столь же «важным» и по-женски волнующим. Травами подруга увлеклась пару лет назад, и с тех пор утверждает, что магия целебных сил природы творит настоящие чудеса. Я с ней не спорю. Я вообще не люблю спорить: если человек так верит, его не переубедить, да и стоит ли? Я наблюдаю, с каким энтузиазмом Мари каждый раз мчится за город: на рассвете, на закате, в день летнего солнцестояния или в другие «правильные» дни. Из поездок она привозит не только охапки трав, но и свежие впечатления, занятные истории и массу положительных эмоций.

Но сегодня неизвестная личность по имени Надежда, вопреки своему имени, кажется, пошатнула её душевное равновесие, и я внимательно изучаю выражение лица подруги.

– Женское счастье, – вздохнула Мари, – и депрессия из-за его отсутствия.

– Ясно, – я озабоченно кивнула, имитируя сочувствие, точь-в-точь, как ведущий популярного ток-шоу. – Бывает. А отвар-то здесь при чём?

– Как же при чём, – Мари достала записную книжку и принялась судорожно листать. – Вот. Чабрец, собранный в полнолуние, ромашка аптечная с пустыря и череда трёхраздельная с северной окраины леса, высушенные, перемолотые и отваренные трёхкратно, помогают привлечь понравившегося мужчину.

– Как интересно… – с долей недоверия в голосе отозвалась я. – И что с этим отваром делать?

– Напоить понравившегося субъекта.

– Ещё интереснее. Так и представляю, как идёт по улице симпатичный парень, а ты к нему подбегаешь с термосом: «Молодой человек, чайку не желаете?»

– Ну, не так, конечно, – Мари шутливо погрозила пальцем, – а при удобном случае. Например, позвать ухажёра в гости и устроить романтический ужин.

– А что Надежда рассказывает?

– У неё всё сложно. Надя работает секретарём, а директор холост и, по её мнению, очень нуждается в супруге – такой, как она. Каждый день Надежда добавляет ему в кофе мой отвар, но, увы, безрезультатно. Говорит, даже премии в этом месяце лишил.

Я негромко засмеялась, представив себе разочарование незадачливой охотницы – жертвы нетривиального подхода к поимке жениха. А Мари, кажется, слишком серьёзно воспринимает свою роль в этой ситуации. Неужели сама не догадывается, что дело не в травах?

– Мари, ты только не обижайся, но, по-моему, это всё ерунда. Сама посуди: отвар работает, если мужчину пригласить в гости! Но, когда мужчина приходит к женщине, это ли не есть свидетельство его интереса? Дама и так ему симпатична, Мари! Твой отвар здесь ни при чём! Чудес не бывает!

– Почему ты так категорична? – возразила Мари. – Средство может усилить интерес.

– Да брось ты, – махнула я рукой, – у девушки глаза светятся, вид увлечённый, серёжки в ушах, причёска на голове – вот что интерес усиливает. Твой отвар разве может гарантировать, что мужик не окажется проходимцем? Если б мог, тогда я бы ещё рассматривала вариант с чудом, а так – нет уж, извини.

– Нет, не может, – нехотя согласилась подруга, но тут же кое-что вспомнила, – а Игорь Михайлович?! Он благодаря волшебному сбору нашел работу и должность, о которой мечтал.

Игоря Михайловича я знала. Умный дядька и добрейшей души человек, но очень и очень скромный. Из тех, кто совершенно не умеет себя преподнести, а окружающие лишь удивляются, как такая светлая голова до сих пор не получила нобелевскую премию.

– Игорь Михайлович трудился в своем НИИ и боялся даже подумать о перемене места. Он и не рассматривал предложения от других компаний, переживал, что обманут. А твой отвар подействовал, как плацебо: добавил нашему учёному уверенности, и тут же нарисовался достойный вариант с лучшими условиями. Неужели ты думаешь, что без чабреца человек с такими мозгами и опытом не нашел бы себе места? Нет, Мари, снова мимо.

– И это ТЫ мне говоришь, что чудес не бывает? Ты? Ты же сама… – изумленная Мари запнулась и развела руками, так и не сумев произнести это вслух, но я её поняла и честно ответила:

– Да, и, поверь, я бы с удовольствием сказала обратное, но не могу…

– Хорошо, а как же Ирка? Она благодаря сбору похудела на 20 килограммов.

– Ещё бы, – воскликнула я, – ты туда столько сенны положила, бедная девочка с унитаза не слезала. Кроме того, ты вспомни, какими порциями она ела раньше, а с твоим отваром она продуктов стала бояться – не дай бог туалета рядом не окажется. Так любой похудеет – и никаких чудес!

Мари поджала губы и потянулась к фарфоровой вазочке. Развернула конфетку, кинула в рот, а фантик аккуратно расправила ногтями. «Сегодня вы станете свидетелем чуда!» – обещала надпись на обороте серебристой фольги.

– Видишь? Даже конфета со мной соглашается, – подруга помахала фантиком перед моими глазами и сунула мне его в руку. – На, читай внимательно.

Я загадочно улыбнулась. Кое-что у меня на сегодня было запланировано, но я думала обойтись без свидетелей. Что ж, если «конфета соглашается»…

– Еще Галина Алексеевна, вот ей-то точно отвар помог! У неё дома сплошные проблемы были: дети не слушались, с мужем постоянно воевала, а мои травы мигом всё уладили!

– Ну конечно! – я охотно согласилась. – Галина уверовала в то, что её домочадцы изменятся, и сама перестала кричать на детей и придираться к мужу. Взглянула на них иначе, с доверием и любовью, и сразу в семье воцарился мир. Вот и «волшебство», безо всяких чудес.

– А Наташа устроила дебютную выставку своих картин, – напомнила подруга.

– Но ведь она талантливая художница, и её работы давно ждали своего часа!

Мари вконец огорчилась:

– Так ты считаешь, что мои отвары никому не нужны?

Поняв, что расстроила подругу, невольно обесценив дело, простое и бескорыстное, как сама Мари, я запротестовала:

– Что ты! Вовсе нет, напротив, я считаю, что они нужны, очень нужны! Людям не хватает веры. Они не понимают, как легко на самом деле могут шагнуть навстречу своим мечтам! Люди многое могут, но так редко пытаются… Они ищут проверенные средства, требуют гарантий и собирают рецепты удачи, но не понимают, что всё это уже есть внутри, вот здесь, – и я постучала пальцем по виску. – А потому иногда бывает кстати маленькая иллюзия большого чуда.

Мы обе замолчали, не глядя друг на друга, а я посмотрела на часы. Короткая стрелка миновала высшую точку циферблата и слегка наклонилась вправо.

– Мне нужно отлучиться на полчаса, ты не спешишь? – спросила я у гостьи.

– Важное дело? – заинтересовалась Мари.

– Очень.

Хлопнув дверцей шкафа, я достала большую коробку с изображением игрушечного паровоза, сунула в рюкзак, распахнула окно, шагнула за карниз, и привычно взмыла вверх, расправляя прозрачные крылья.

Я не помню, как зовут будущего владельца игрушки, да это и неважно, – важно то, что у него сегодня пятый день рождения и до его дома всего десять минут лёту. Он уже спит, как и положено детям, а завтра его ждёт праздник. Родители пригласили гостей, купили подарки и заказали торт, вот только никто из них так и не вспомнил, что малыш мечтал о детской железной дороге. А мальчик ждёт чуда, и, укладываясь спать, загадал шёпотом «самое тайное желание».

Ему не очень-то и нужна, по мнению взрослых, железная дорога, и они, быть может, по-своему правы – миллионы детей прекрасно обходятся без неё, но… Если сегодня утром его желание исполнится, мальчик поверит в то, что мечты осуществимы. Поверит – так, как никто другой. Как не верил ни один из нас, разумных и расчётливых взрослых, разучившихся загадывать свои желания и слышать чужие. Я хочу, чтобы этому мальчику в будущем никогда не потребовались отвары Мари – ведь, если в детстве случилось маленькое чудо, можно стать главным волшебником в своей жизни.

(03.03.2016)

Кузнечик

Низко склонив голову – так, что подбородок почти упирался в грудь – Игорь пересекал парадный вестибюль Городского дома культуры. Двигаясь резкой угловатой походкой, он напоминал кузнечика – отчасти ещё и тем, что одно из сложенных крыльев топорщилось скрипичным футляром из-под острого плеча. Если б футляра было два, то можно было бы вообразить, что юноша сейчас подпрыгнет, растопырив локти в стороны, выпустит полупрозрачные крылья и перелетит сразу на третий этаж, минуя широкую лестницу с мраморными ступенями.

Увы, крыло-скрипка в единственном экземпляре, и потому летать не помогает. Хотя парить – да, но только на сцене провинциального зала, чуть-чуть не дотянувшего до тысячи зрительских мест. Впрочем, Игоря Данилова знают и за пределами нашего города. И, хотя его слава не гремит по всей России, нет, она, скорей, неторопливо течёт от периферии к центру, в направлении столицы – скрипач охотно наслаждается ею, вбирая в себя без остатка признание толпы местечкового масштаба.

Я слышала о нём. На улицах N. то и дело появлялись афиши с худым смуглым лицом, украшенным нарочитой улыбкой, – не озарённым, а именно украшенным, по требованию фотографа. «Гениальный виртуоз, победитель XX Всероссийского конкурса молодых скрипачей, призёр фестиваля «Таланты нашей Родины», член ассоциации…» – как обычно, треть афиши занимали перечисления званий и регалий, которые для меня, четырнадцатилетнего подростка, мало что значили. Я даже не понимала, зачем музыкантам какое-то членство в ассоциации… Что они там ассоциируют, скажите на милость?

Пригласительный билет на концерт мне сунула тётя: «Ты же любишь музыку, вот и сходи». В тот день в холле я увидела Игоря впервые – угловатым силуэтом со сложенным чёрным крылом. А спустя полчаса поняла, что скрипичное соло может быть волшебным, как песнь птицы Сирин. Других сравнений и эпитетов не нашлось. Я чувствовала, что во мне вибрирует душа, и любое высокопарное слово звучало бы пусто на фоне невероятного смятения, резонирующего с песней скрипки.

Концерт закончился, а я осталась в нём. Оглушённая, – или, быть может, побеждённая? – оделась и в задумчивости вышла на улицу. Жаль, не догадалась купить цветов…

Старое крылечко с торца Дома культуры, побитое дождём и каблуками, окружили поклонницы: дамы театрально-восторженного вида, молчаливые субтильные девицы с туманной поволокой в глазах, и не по возрасту стройные пожилые леди. Все смотрели на дверь: вероятно, оттуда вот-вот должен был появиться Игорь. Я встала неподалеку.

***

Эйфория… Игорь упивается ею. После каждого концерта – сладкая нега изнеможения. Она приходит вслед за извержением эмоций, которыми он, как художник, наполняет пространство зрительного зала, рисуя смычком картины-образы, обретающие здесь собственную жизнь, – и здесь же уходящие в небытие. А потом наступает тишина. Он бледнеет, опускает скрипку, склоняясь в почтительном поклоне, и чувствует, как тело пронизывает колкая дрожь. Играть «на бис» он не может – в этот миг пальцы отказываются ему подчиняться. По этой же причине Игорь не раздает и автографов.

***

Вот и сейчас, преодолевая живой барьер, он с извиняющимся видом крутил головой: «Простите, я спешу». Избегая встречаться с кем-нибудь взглядом, музыкант прошмыгнул мимо женской стайки, чувствуя, как чужие руки трогают плечи и просительно касаются локтей. Борясь с желанием отряхнуться, точно собака, он сбежал с крыльца, вырываясь на свободу, и увидел девчонку. Та стояла поодаль и смотрела на него с любопытством. Рассматривала так, словно тот был ровесником, парнишкой из соседнего двора. Никакого восхищения в глазах.

Игорю сделалось неловко, будто он не человек, а кузнечик, спрыгнувший с ветки на землю под пристальным взглядом юного натуралиста. Он опустил глаза чуть ниже, но сачка в её руках не увидел, и почему-то с облегчением вздохнул. Смешная девица. Разукрасилась так, как могут разукрашивать себя только подростки, ещё и кудри накрутила в несколько слоев. Вместо шапки, наверное. Кукла с серьёзным лицом.

«Ох, дети-дети…» – мысленно вздохнув по-стариковски, Игорь двинул плечом, прижал плотнее к телу футляр-крыло, и устремился к своему автомобилю – видавшему виды «Фокусу» грязно-серого цвета.

***

Их было много. И они всегда говорили с придыханием. Каково это: в двадцать три знать восхищение публики, ажиотаж ликующей толпы и восторженный трепет в голосах женщин? Их было слишком много на одного Игоря. Но он нуждался в них, – пожалуй, не меньше, чем нуждался в своей скрипке. Не факт, что больше, но… Репетируя в одиночестве, он никогда не переживал опустошения, но, увы, не ощущал и головокружительного подъёма. Репетиция оставляла его с музыкой один на один. Растворяясь в ней, он переставал быть собой, и это пугало его.

Игорь охотно выступал в филармониях и домах культуры, не задумываясь о суммах гонораров, чем радовал местную администрацию: им «затыкали дыры», «разбавляли» программы и «аккомпанировали» праздничные вечера.

Его звали и в столицу, но он не стремился туда. На больших площадках собиралась рафинированная публика, избалованная настолько, что во взглядах, выхватываемых им из темноты зрительского зала, подчас читалось даже снисхождение. Снисхождение столичной богемы к провинциальному музыканту. «Однако мальчишка недурен…» – только и всего. Игорь не желал видеть высокомерные лица, и потому притормаживал себя на пути к большой славе. Успеется.

***

Неделю назад его одолевала расспросами о планах на будущее местная репортёрша. Игорю она сразу не понравилась: неухоженные руки, вытравленные краской волосы с отросшими корнями и замызганный пуховик. Могли бы и кого-то получше прислать для интервью, а не затрапезную девицу, специализирующуюся на сюжетах про жизнь городских окраин. Если бы у Игоря во дворе перестали убирать снег или снесли детскую горку, он походя бросил бы несколько слов такой «красотке», опрашивающей жителей микрорайона, причём не представляясь и вполоборота. Но говорить о творчестве?! Они бы ещё буфетчицу для интервью прислали! Какое неуважение…

Однако он прикусил язык. Демонстрировать превосходство явный моветон, и, преисполнившись в пику своему отвращению искусственной приторной ласковости, легко позволил увлечь себя в беседу.

Но репортёрша не оценила его доброты. Вместо того, чтобы смущаться и путаться от волнения в репликах, она достала блокнот – ещё и не потрудилась подготовиться как следует! – и наглым противным голосом начала производить допрос.

– Игорь, вы, будучи известным лауреатом всероссийских конкурсов, наверняка получаете серьёзные предложения, в том числе из-за рубежа?

– Да, – ответил тот с вежливой улыбкой, – так и есть.

– Отчего же ни разу не воспользовались?

– Не заинтересовало, – пожал плечами музыкант, – условия не устроили.

– Вот как? – недоверчиво прищурилась репортёрша. – Условия в зарубежных и столичных мюзик-холлах уступают нашей N-ской филармонии?! Какое непростительное жлобство с их стороны!

– Можно без жаргонизмов? – попросил Игорь, болезненно скривившись. – Иначе я вынужден буду завершить наше интервью.

Его охватило раздражение. Почему он должен терпеть эту беспардонность? Он, представитель творческой интеллигенции, тратит впустую своё время, борясь с огромным желанием послать вчерашнюю колхозницу, и выдерживает более-менее нейтральный тон – который, тем не менее, уже звенит от напряжения – а она с чего-то вдруг решила, что может говорить с ним на равных.

Отвернувшись в сторону, чтобы не видеть её неприятного лица, Игорь нервно забарабанил пальцами по кухонному столу.

«Хочу, чтобы она исчезла, – промелькнуло в голове, – вернуться бы назад на несколько дней и отменить эту бессмысленную встречу».

Однако репортёрша не желала исчезать. Ехидно, как ему показалось, улыбнувшись, она кивнула с понимающим видом.

– Простите, – извинилась она, – вырвалось само, от обиды и возмущения за ваш бесспорный талант. Ваша гениальность достойна лучших концертных залов, а высочайший класс исполнения ставит вас в один ряд с такими мастерами, как….

Тут она запнулась, пытаясь, видимо, вспомнить какую-нибудь фамилию, и через небольшую паузу завершила мысль:

– Паганини.

– Паганини?!

– Именно, – воскликнула с жаром она. – И не менее. Только он.

Игорь улыбнулся. Девочка не так уж плоха, хотя музыковед из неё никакой. Сравнивает его с Паганини.  Что ж, других она не знает… Ему больше пришлось бы по душе сравнение с Фрицем Крейслером, но откуда затрапезной журналистке знать такие имена? Иронии в её голосе он не заметил, а может, втайне от себя отмахнулся, предпочитая расценивать её спорный комплимент как искренний восторг.

Девушка, кажется, догадалась, что нужно соблюдать негласные правила общения со звездой, и, начиная с этой минуты, деловито сыпала восторженными эпитетами в превосходной степени. Она, капитулировав перед его Гением, не иначе, округлила глаза и приняла подобострастный вид, осознав, наконец-то, своё истинное положение в этой беседе: несколькими лестничными пролётами ниже великодушного Маэстро.

Расстались они почти что друзьями: стараясь не смотреть на пережжённые волосы и неопрятные корни, Игорь мило улыбался, провожая к выходу съемочную бригаду. Он с облегчением закрыл дверь и восстановил в памяти детали прошедшей беседы: кажется, он держался идеально, и не сказал ни одного лишнего слова.

***

– Жесть какая… – спустившись вниз на этаж, вполголоса пожаловалась журналистка и взяла оператора под руку. – Я растерялась… Не знала, что говорить. Он смотрел на меня так, будто я куча дерьма… Мне показалось, или это и вправду было?

Тот молча кивнул, и девушка задумчиво покачала головой и продолжила:

– У меня возникло такое ощущение, что я к нему не за интервью, а за подаянием пришла… Ужасное ощущение.

– Поработай ещё с годик и перестанешь обращать на них внимание. Сплошь и рядом. Привыкай. Сама-то зачем полезла на рожон? Злить зачем стала «звезду»?

– Не знаю… Мой косяк, да. Первое серьёзное интервью и чуть не запорола… Но у него в глазах такая брезгливость была по отношению к нам, и это было так явно, что я не стерпела… Ведь он такой же человек, как и мы! Он не Паганини, а даже если бы и был им, то разве бы имел право так себя вести?

– Не все люди это понимают, – с философским спокойствием умудрённого опытом человека ответил пожилой оператор. – Забей. Не обращай внимания впредь. Просто делай свою работу.

– Да вроде я всё сделала, вот только от фальшивой лести противно так, аж скулы сводит.

– Забей, – повторил коллега, и девушка расстроенно кивнула.

***

Я помнила о нём. Данилов тогда переживал пик своей популярности, и билеты раскупались быстро. Мне довелось побывать на его концертах несколько раз, а затем, получив аттестат, я уехала в соседний город за высшим образованием. Память почти истерла тонкую нить воспоминаний, хотя и не оборвала её насовсем…

На афишах появились другие имена, и их с каждым годом становилось всё больше и больше. Они сменяли друг друга, как перелётные птицы, мигрирующие в поисках комфортной среды обитания, – и комфорт, увы, обнаруживал себя всякий раз за пределами страны или в столице. Иногда на стендах у здания филармонии мелькало смуглое лицо, но гораздо реже, словно он тоже нашёл иное пристанище для себя и своей скрипки где-то далеко за пределами N.

В последний раз я видела его курсе на третьем. В один из майских праздников, прогуливаясь в родном городе, я наткнулась на анонс выступления, которое должно было состояться в тот день. Не рассчитывая на удачу и свободные места, сунулась в кассу, и, к своему удивлению, купила недорогой билет в партер, да ещё и в середине четвёртого ряда.

«Повезло, – порадовалась я, – наверное, кто-то сдал накануне».

Рядом с филармонией обнаружился цветочный павильон, а в нём – свежие герберы, единственные приличные цветы, помимо гвоздик, которые, по моему мнению, можно дарить мужчинам. В том, что Игорь Данилов является Мужчиной, я не сомневалась.

Зал был полон – или же пуст? – лишь наполовину. Как здесь переменилось всё… Разве что рукоплескания по-прежнему звучат восторженно, хотя и поредели в разы. Меньше ладоней – тише их звук. Впрочем, изменилось не только это. Что-то поменялось в самом Игоре. Казалось, музыкант утратил внутреннее ликование и то и дело всматривался в темноту зрительного зала, пытаясь найти в ней что-то. Или кого-то?

Я сидела в середине партера, и пару раз случайно встретилась с ним взглядом. Мне показалось, что в его глазах промелькнул интерес… Феноменально… Человек бросает взгляд в толпу и… узнает тебя. Его глаза теплеют, озаряясь искренней улыбкой, в то время как губы остаются неподвижными.

«Неужели он смотрит на меня? Оттуда, со сцены?» – рассудок непременно бы тронулся, если бы я не опомнилась. Это не интерес, а случайность. Неважно! Я ведь не глазки пришла сюда строить… В моих руках были герберы, и я поблагодарила ими скрипача за чудесную музыку по окончании выступления.

***

«Мне кажется, что время утекло… И утекло оно вместе со зрителями». Зал наполовину пуст, или наполовину полон? Для Игоря – пуст. Говорят, что теперь билеты плохо расходятся, потому что классика непрошеной волной популярности хлынула в массы. И тут же на свет выпорхнуло множество звёздочек-мотыльков. Взлетят на сцену или экран, продемонстрируют свои способности, получат свои порции аплодисментов, и – вперед, к новым вершинам!

«Какие ненасытные, – думал он, – жадные до пиара. Им нужны только деньги… Превратили скрипку, рояль, виолончель и даже свой голос в банальный инструмент для добычи злата. Штампованная серая масса, чьи имена мелькают и тут же забываются».

С ними не было бы никаких проблем, если бы они не забирали у Игоря самое главное. Его Зрителя. Поросль юных виртуозов быстро набила оскомину, и публика устала. Популяризируйте самую прекрасную музыку, швырните гениальность в толпу пригоршней искрящихся самоцветов, – от неё останутся лишь звуки, истрёпанные, как лохмотья любимого когда-то наряда. Привычные до равнодушия цветные лоскуты. Да, одарённые однодневки-мотыльки всё испортили.

Радует одно: его зритель не превратился в ветреного мотылька… Знакомые лица на каждом концерте. Публика выбирает Игоря – его, и только его. Это помогает ему парить, хотя уже и не так высоко, как пять лет назад. Что дальше? Игорь не знает. Если раньше он разрешал себе не тревожиться о перспективах, откладывая их на неопределенный срок, то теперь он категорически отказывается даже думать о них, не желая маршировать в строю с второсортными однодневками.

Что бы он делал без поддержки? Игорь попытался вспомнить, чем жил до появления Зрителя, и не смог. Вероятно, тогда он не знал, в чём заключается истинный восторг, оттого по-детски наивно считал себя счастливым. То, что скрипач познал на волне популярности, было соткано из разных эмоций – радость, упоение, страх, трепет, желание, страсть, благодать, ярость и безразличие – квинтэссенция чувств, неведомым эйфорическим элементом наполнявшая каждую клетку его организма во время сценического священнодействия.

Теперь он боялся утраты. Чувство слабело: то ли из-за того, что становилось привычным; то ли из-за того, что редело облако зрительского почитания, которое поднимало его ввысь и удерживало в невесомости. Игорь ощущал провалы, и каждое свободное место в зале увеличивало диаметр ямы забвения, в которую он рисковал угодить в тот злополучный час, когда интерес толпы себя исчерпает. И что потом?

***

– Что дальше? – вопрошала школьная учительница сольфеджио.

Разговор состоялся в закулисье после концерта, куда та зашла поздороваться с бывшим учеником.

– Не знаю, Ольга Петровна, пока не решил… – пожимал плечами он, борясь с раздражением. – Меня всё устраивает на сегодняшний день.

– Твоё дарование достойно большего. Игорь, ты не развиваешь себя. Безусловно, ты отличный музыкант, но я – твой преподаватель – знаю, на что ты способен. Уж не аплодисменты ли тормозят тебя, мой друг? Не увяз ли ты в толпе?

– Как они могут тормозить? – недовольно скривился тот. – Они вдохновляют… С ними хочется царить на сцене, выкладываясь по полной для благодарного слушателя.

Ольга Петровна промолчала. Да и что она ответит? Много ли она понимает в этом – сама ведь ничего и не видела, кроме задрипанных кабинетов музыкальной школы и стопки учебников по музлитературе. Чужой гений разбирать по косточкам особого таланта не надо – а ты попробуй сама выйди на сцену… Вот тогда и говори, что тормозит, а что помогает.

Игорь отвернулся. Он не желал озвучивать свои мысли, чтобы не обидеть пожилую учительницу, – но оправдываться перед ней неизвестно за что тоже не желал.

– До свидания, Ольга Петровна, – суховато-вежливо попрощался он, обрывая беседу. – Пора ехать, меня ждут. Я к вам заскочу как-нибудь, хорошо? Рад был повидаться.

***

В тот вечер я отдала Игорю алые герберы и молча попрощалась с ним, спускаясь со сцены – я не могла даже предположить, что встречусь с ним спустя несколько лет совсем в другом месте.

***

Окончив медуниверситет, я поступила в ординатуру. Знакомиться с работой врачевателя душ меня отправили в психиатрическую больницу города N. В первый день пациенты устроили мне «смотрины». Выстроившись шеренгой вдоль стены, они по очереди приветствовали меня. Каждый смотрел в глаза и многозначительно – или мне со страху так показалось? – здоровался вполголоса. «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!» – слова шелестели эхом, отталкиваясь от тусклых обшарпанных стен, и я, точно сомнамбула, вторила им, стараясь не отводить взгляда, но и не задерживаться на ком-то дольше положенного. Один парень понимающе усмехнулся и весело подмигнул. На фоне остальных он выглядел адекватным. Я улыбнулась ему в ответ, едва заметно, только краешками губ. Напряжение потихоньку стало спадать.

…Но оно вернулось, когда я шагнула в кабинет завотделением: мимика Олега Михайловича мало отличалась от болезненных масок его подопечных. Встреть я его где-нибудь без белого халата, не догадалась бы о том, что мы коллеги…

«Всякий психиатр чуть-чуть сумасшедший, – подумалось невзначай, –  лет через пять и на меня будут посматривать удивлённо».

Близилось время обхода, и Олег Михайлович любезно взял меня с собой. Он неспешно шёл по коридору, покачиваясь на манер водоплавающей птицы (в точности так же, как и треть его пациентов), и вдруг перед одной из дверей остановился и со словами «Наша местная знаменитость» дёрнул её на себя.

Мы шагнули в тесное помещение двухместной палаты.

Кровать справа пустовала, а на левой сидел завёрнутый в кокон из шерстяного одеяла Игорь. Он смотрел сквозь нас и блаженно улыбался.

– Дани-и-и-лов… – медленно произнес знакомую фамилию врач. – Третий месяц здесь. В шестой раз за последние два года.

– Нет! – ахнула я. – Нет, только не он! Этого не может быть…

– Увы, – Олег Михайлович развёл руками и вполголоса пояснил: – Привезли позапрошлой весной прямо с концерта. Устроил дебош, крушил всё и вся – вызвали сначала полицию, а после бригаду скорой помощи.  Сейчас он тихий – с того раза больше не буйствовал – разве что иногда в столовой рассаживает больных рядами и… поёт им песни.

– Песни? – изумилась я. – Почему песни? Он же скрипач.

– Не знаю… Самая любимая: «В лунном сияньи». Он поёт, зрители аплодируют, Игорь кланяется, а после санитары его уводят.

– А что он сам говорит?

– Он не разговаривает. Точнее, мы его держим здесь до тех пор, пока он не заговорит – это у него совпадает с началом ремиссии. Он становится адекватным, понимает своё состояние, сокрушается и идёт на выписку.

– Он выступает ещё?

– Нет. Что-то случилось в тот день, когда он устроил дебош. Он ведь и скрипку свою разломал. Сказал, что дал себе слово больше не выходить на сцену.

– А он слышит нас? – мне стало неловко, что мы так беспардонно обсуждаем музыканта в его присутствии.

– Он сейчас слышит только себя и свои голоса. Он даже не понимает, что не один. Он нас не видит.

– Голоса… – я внимательно посмотрела на умиротворённое лицо Игоря. – Кажется, ему хорошо с ними.

– Не всегда. Сейчас они его хвалят, и он наслаждается. Иногда ругают, упрекают в ничтожестве – и тогда он спорит с ними или плачет.

– Он не опасен для себя? – уточнила я. – Не склонен к суициду?

– Нет. По крайней мере, до сих пор за ним такого не замечалось.

***

В тот вечер домой не хотелось. Автобус привёз меня на кольцо, и я безропотно вышла. Встала посреди улицы и, не узнавая привычного пейзажа, растерянно заозиралась по сторонам. Откуда взялась эта тоска? Что со мной? Резкий порыв ветра сдернул охапку листьев с измученного непогодой клёна и больно меня хлестнул по щеке прядью моих же волос. Листья упали под ноги и вскинулись вверх маленькой воронкой осеннего вихря. Ведьмины всполохи… Не знаю, почему, но я всегда так называла их…

Мужчина, торопливо обогнувший меня, обернулся и окинул заинтересованным взглядом. Я поморщилась и вздрогнула – у него было лицо Игоря.

«Never mind, I'll find someone like you», – зазвучало у меня в наушниках. Наверное, задела кнопку плеера и случайно включила радио. Адель… «Я найду такого, как ты». Слёзы выступили на глазах – наверное, это от ветра? Исписанные хулиганами афиши жалкими лохмотьями свисали с уличного ограждения. Обрывки бумаги судорожно колотились о деревянный каркас – а над ними парил он. В десятках цветных копий! Лицо Игоря на всех афишах! Но откуда?! Я испуганно попятилась, заморгала – и наваждение исчезло.

Прерывисто вздохнув, я шагнула, – шаг, ещё один, второй, третий. Впереди был мост, – и был там всегда, но я словно видела его впервые. Он манил меня. Я боюсь высоты, но сегодня всё было иначе – мне хотелось стоять у чугунных перил. Я подошла к ним и облокотилась, свесив голову – серая вода притягивала к себе, в глубину. Внезапно я представила себя рыбой – или русалкой? – и вообразила, как вильнув серебристым хвостом, ухожу в воду, несколькими толчками мощных плавников преодолевая метры, отделяющие мутную гладь от илистого дна. Здесь хорошо, можно спрятаться… зарыться в мягкий ил до самой весны, до тех пор, пока не выглянет солнышко.

«Что со мной? Почему я стою здесь, почему думаю об Игоре, почему мне так тоскливо?!» – я затрясла головой, чтобы избавиться от наваждения, с силой отняла руки от перил и, содрогнувшись от страха, быстро пошла прочь – ко мне вернулась боязнь высоты.