Ингвар и Ольха

В толпе древлян затаили дыхание. До них доходили слухи о страшных воинах, их зовут оберукими, но это было в кощунах!

Глаза Ясеня заблестели.

– Ты не уйдешь от смерти, проклятый!

– Мы все не уйдем, – ответил Ингвар.

– Не беги, прими бой!

– Кто сказал, что я бегу?

Ясень бросился на него с криком:

– Умри, убийца! Умри, кровавый пес!

– Сколько воплей, – поморщился Ингвар. – А где же дело?

Меч Ясеня упал с такой силой, что должен был рассечь киевского воеводу пополам. Все ожидали, что воевода уклонится, отступит, но тот лишь вскинул мечи, поймал падающий двуручный меч в перекрестье своих мечей.

Все-таки удар был так страшен, что лезвие остановилось на два пальца от голой головы воеводы. Все еще держа мечи, он сказал громко, могучим голосом, полным ярости:

– Клянусь, и эта клятва нерушима! Если этот увалень побьет меня в поединке, то все русы уйдут. Древлянам останутся их вольности!

Ольха задержала дыхание. Крепость уже в руках киевлян, воевода чересчур уверен в себе. Явно какая-то хитрость, успеть бы ее понять и обезвредить. Не станет же в самом деле так рисковать?.. Ясень, несмотря на молодость, заслужил славу сильнейшего бойца. Он свирепеет в битве, бьется люто, но головы не теряет, его страшатся и избегают даже опытные бойцы.

Круг был широк, древляне перемешались с русами. Все жадно смотрели на бой. Сошлись сильнейшие, это знали все, а теперь и видели.

Ингвар хладнокровно отражал страшные удары древлянского богатыря, ни на шаг не отступал. Двор наполнился лязгом, грохотом.

Древляне кричали, подбадривали Ясеня. Русы молчали, но следили возбужденно, изредка вскрикивали, толкали друг друга. Ингвар все еще парировал удары противника, попеременно подставлял то один меч, то другой, и все видели, что одинаково владеет обеими руками.

Сердце Ольхи наполнило нехорошее предчувствие. На лице Ингвара были хищный оскал, откровенная ненависть. Он не просто старается убить, внезапно поняла она со страхом. Он стремится искалечить молодого парня. Или ранить так, чтобы тот умирал долго и в муках!

Внезапно Ингвар сделал выпад. Ясень защититься не успел, двигался киевский воевода, как скользкая молния. Острие чужого меча блеснуло возле горла древлянина, а руку его отшвырнуло с такой силой, что едва не вывернуло из плеча. Ясень остановившимися глазами проводил свой тяжелый меч. Тот трижды перевернулся в воздухе, с лязгом ударился оземь.

Подпрыгнуть он не успел. Сапог киевского воеводы прижал к земле. Острие меча все еще смотрело в грудь древлянина. Мгновение Ингвар смотрел в побледневшее лицо противника, отступил на шаг:

– Да, сопливый, тут скользко. Ладно, это не в счет.

Ясень, еще не веря, медленно нагнулся, протянул руку к мечу. В толпе стояла мертвая тишина. Ольха быстро бросила взгляд на киевских дружинников. На их лицах были жестокие усмешки. Ждут, что их воевода сейчас обрушит удар второго меча и голова древлянина покатится в пыли?

Ингвар отступил еще, выждал, пока Ясень подберет меч. Древлянин смотрел исподлобья, дышал тяжело. Его руки начали опускаться, словно он терял силы, внезапно с диким криком, от которого стыла кровь, прыгнул вперед.

Киевлянин не сдвинулся с места. Два меча заблистали, словно их было две дюжины. Ясеня встретил град ударов. В толпу полетели щепки от изрубленного щита. Через мгновение Ясень сжимал лишь ремень, на котором висел обломок доски с медной полоской.

Древлянин в ярости и растерянности смотрел на то, что осталось от щита. В толпе сочувствующе и растерянно кричали, подавали советы. Он резко отшвырнул щит, схватил меч обеими руками и пошел наносить страшные удары. Двигался он быстро, несмотря на свой рост и огромные мышцы, но киевский воевода всякий раз парировал удар или пропускал мимо себя.

Звякнуло, и снова меч вырвало из рук древлянина. Упал на землю между поединщиками. Снова на лице Ингвара играла злая усмешка, но голос был полон сочувствия:

– Да, когда в соплях путаешься, драться трудно. И этот раз не в счет!

Ясень тяжело дышал, по лицу бежали крупные градины пота. Он прохрипел, глядя налитыми кровью глазами:

– Я… не пощажу…

– Спасибо, что предупредил, – откликнулся Ингвар. Он чуть раскраснелся, но оставался сухим. – Я тоже. У вас, славян, прощают до трех раз? Тогда это – третий, последний.

Его быстрые глаза поймали отчаянный взгляд Ольхи. По-волчьи улыбнулся, показав острые белые зубы, подмигнул. Тут же подставил мечи, напрягся, выдерживая натиск. Ясень, чувствуя себя опозоренным, все же наступал расчетливее, бил сильно, но старался угадать следующее движение противника. В глазах древлянина горела жажда убийства.

В толпе кричали, орали, свистели. Внезапно Ингвар словно взорвался. Его мечи слились в нескончаемые сверкающие полосы. Ясень зашатался под градом ударов. Шлем слетел со звоном, светлые волосы заблистали под солнцем. От железных пластин на плечах, на груди летели искры.

Улыбка Ингвара стала шире. Ясень шатнулся, булатная пластина на его плече звякнула, рассыпая искры, меч Ингвара отлетел со звоном. Крупные капли крови брызнули на плечо, пробежали цепочкой по выпуклой груди.

– А-а-ах! – раздалось в толпе.

На землю упало ухо, покатилось, за ним осталась цепочка красных капель.

Ингвар предложил:

– Закончим? Будешь взрослым, сойдемся еще раз.

Ясень растерянно потрогал голову, поднес к лицу окровавленную ладонь. Медленно лизнул, прислушался к вкусу собственной крови. Поднял глаза на Ингвара. Во взгляде появилось и разрослось бешенство берсерка.

Он затрясся, изо рта пошла пена. С жутким воплем ринулся на смертельного врага. Ингвар впервые попятился, отступал, горбился под страшными ударами. Ясень бил с такой яростью и так быстро, что теперь уже его меч казался сплошной полосой блистающего булата.

Ингвар отступал, пока не почувствовал, как спина уперлась в толпу, что не успела податься в стороны. Он ускользнул в сторону, вывернулся из-за спины и ударил сзади коротко и сильно.

Ольха вскрикнула. Ясень рухнул во весь рост, земля дрогнула от удара. Ингвар дышал тяжело, вытер лоб.

– Давно такого бугая не встречал… Уже недели две, а то и три. Эй вы, лапотники! Уберите дурня да заприте. Когда проспится да повзрослеет, авось толк из него и выйдет. Хотя не понимаю, что хорошего, когда останется одна бестолочь?

Только теперь Ольха поняла, что Ясень жив. Воевода русов ударил его мечом по затылку плашмя. Древляне молчали, но в их лицах Ольха читала смятение. Отвага и воинское умение ценится везде, но Ингвар сумел удержаться от убийства даже в честном поединке. Обезоружив смертельного врага, он оставляет его за спиной. Дурость, безрассудство или что-то другое?

Ингвар бросил мечи дружинникам. Его глаза блистали торжеством. К Ольхе подошел, выпячивая грудь и раздвигая и без того широкие плечи:

– Если выступим сейчас, к вечеру достигнем кривичей. Поторопись, княгиня! А если что-то задумала, взгляни по сторонам.

На стенах закованные в булат русы приготовили стрелы с паклей. Несколько человек стояли с факелами. На крыльцо терема дружинники вытащили старого Корчака, лицо его было залито кровью, а следом – у нее оборвалось сердце – Мстислава и Твердика. Оба тщетно пытались вырваться. Твердята кусался и бил ногами. Дружинники вытащили ножи.

Ольха жалобно вскрикнула, когда детей грубо ухватили сзади за волосы. Одной рукой русы умело запрокидывали детские личики к небу, другой приставляли острые лезвия к нежным горлышкам.

– Нет! – закричала Ольха. – Хоть их не трогайте!

– Что?

– Не трогайте детей!

– Это не то, что я хочу услышать, – сказал Ингвар холодно.

Она бросила отчаянный взгляд на Ясеня. Тот лежал рядом с крыльцом, над ним хлопотали двое, дули в ноздри, в уши, трясли. Ольха обреченно отвела взор. Ее губы прошептали раздавленно:

– Я еду с тобой пленницей.

Ингвар холодно усмехнулся:

– Гостьей. Только гостьей великого князя киевского. Братья твои едут тоже.

– Они тоже… заложники?

– Гости, – повторил Ингвар с угрюмым торжеством. Он кивнул обоим дружинникам: – Проводите княгиню в ее комнату. Пусть соберет вещи. Но не больше узла! Кони не славяне, их жалеть надобно.

Глава 6

Чувствуя себя богом, Ингвар неспешно сел на коня. Сердце бухало часто, он чувствовал щенячью радость. Грозный воевода, но хотелось завизжать от счастья либо выкинуть что-то еще глупее: кувыркнуться, как славянский скоморох, а то и просто заорать: какой он замечательный и как все у него удачно!

Во дворе гремели уверенные голоса русов, наглый смех. Особенно громкий и вызывающий после того унижения, когда без оружия провели вечер и ночь в чужом граде. И теперь ходили, с надеждой поводя по сторонам налитыми злобой глазами. Только бы взглянул кто недобро, только бы пикнул, только бы…

Однако древляне забились по щелям. Корчак знал, какому страшному разгрому подвергают русы захваченные селения, потому загнал самых смелых в оружейную, кузню, подвалы, где и запер, а несмелые попрятались сами.

Взгляд Ингвара упал на капище. Не только залитый кровью деревянный столбик был темно-зеленым от обсевших навозных мух. Даже на заборчике темнели загустевшие потеки крови. Только теперь он рассмотрел неумело вырезанные на деревяшках вытаращенные, как у лягушек, глаза, широкие рты. Все было старательно вымазано кровью. Пахло гадостно, кровь разложилась, а между камнями копошились белесые трупные черви. Ингвар ощутил тошноту.

– Сжечь!

Павка зябко повел плечами:

– Надо ли? С богами ссориться не с руки. Они нас не трогают, мы их.

– Этого божка нет среди богов русов и полян. Мы строим единую державу. Там уже достаточно богов. Ты хоть знаешь, что это за урод?

Павка распахнул невинные глаза:

– Это их главный… или почти главный бог!

– Не может быть, – не поверил Ингвар. – Главных я запомнил.

– Клянусь Ингой!

– Кто это?

– Ярило. Бог ярой мужской силы. Ему по весне праздники учиняют. Через костры в лесу скачут, а потом кто кого сгреб, тот того и… Только у полян его лик режут на больших столбах, у кривичей – на досках, а здесь вытесали в том виде, в каком им нужен для их ритуалов.

Ингвар смотрел недоверчиво:

– Откуда ты все вызнал?

Павка скромно опустил глаза:

– Да я ж помню, что я – лазутчик. Всегда на работе, всегда на службе ратной. Если поглядеть, то это тоже ратная… Вы отсыпались, а я все в работе, в тяжком труде! Словом, слазил к одной. Она рассказала всякое. И про это капище. Здесь и она рассталась с невинностью. Я еще проверил на всякий случай, еще к одной слазутничал. Та тоже перед замужеством принесла этому Яриле свое девичество. Я решил перепроверить, ты ж сам настаиваешь на перепроверках, на обратном пути забрел к сенным девкам, малость их потешил… ну, и сам чтоб не сильно остаться внакладе… они подтвердили, что до меня их поимел этот Ярило в облике этого самого, на что ты как на гадюку смотришь. Он у них у всех был первым!

Челюсть Ингвара отвисла.

– Ты не тронулся?

– Я ж говорю, проверил и перепроверил. Ты мне должен доплатить за старания. Я ж ночь не спал, а вы все дрыхли. Понимаешь, перед замужеством каждую приводят туда. Они раскорячиваются, садятся на этот кол, а волхвы следят! Их собирается как муравьев на дохлого жука… Следят, чтобы и кровь была, и девка наплакалась. Мол, право первой брачной ночи принадлежит только богу!

Ингвар, оскалив зубы, выхватил меч, пустил коня шагом. Примерился, опустил руку, нагнетая кровь для удара. Павка покачал головой:

– Надо ли? Одним богом больше, одним меньше. Правда, меня тоже завидки берут.

Ингвар коротко взмахнул мечом. Послышался сухой треск. На месте кола остался пенек высотой в два пальца. Мухи, блистая зелеными крыльями, взвились злобно гудящей тучей. Павка отшатнулся, замахал руками. Рожа была хитрая. Уже придумал, как преподнести веселую историю дружинникам на привале. Как воззавидовавший воевода воевал с самим богом! А там и сказители подхватят, кощуну сложат. И будут петь о герое-богоборце.

– Что струсили? – гаркнул Ингвар злобно. – Что это за бог? Разве мы не беремся сделать его работу? Да еще с охоткой?

Дружинники неуверенно посмеивались. Ингвар властно протянул руку, Влад сбегал за факелом, протянул воеводе. Все в молчании смотрели, как воевода поджигает деревянную оградку капища. Огонь не разгорался долго, наконец робкие язычки пламени пошли лизать сухие колья. Ингвар швырнул факел вовнутрь, прямо на обрубок Ярилиной мощи.

И все-таки древляне сквозь щели в ставнях видели, что русы подавленно затихли. Похоже, Ингвар так раньше не делал. Говорят же, что в захваченном русами Киеве капища полян остались нетронутыми. Более того, захватчики добавляют в храмы и новых богов, когда примучивают то или иное племя.

Пламя наконец взметнулось жаркое, слепящее. Все попятились, закрываясь руками от жара. Высохшие на солнце березовые колья полыхали, как гигантская корона на голове великана.

Ингвар с каменным лицом смотрел, как пламя выгрызает колышки из земли, спарывает коричневую корку, оставляя чадный дым, игривыми огоньками прыгает по жертвенному камню. Он чувствовал, что переборщил, совершил святотатство, не стоило так жестоко, но иначе взорвался бы от злости, как надуваемая через соломинку жаба. Да, он победил. Полно и сокрушающе! Но эта сероглазая змея не обливается слезами, как случилось бы с любой женщиной, не молит о пощаде, не падает на колени. А чего стоит любая победа, если ее не признает женщина?

В последний раз взметнулись жаркие жалящие искры. Багровые угольки с треском лопались, раздуваемые ветром. По двору полетели хлопья серого пепла.

Внезапно страшный крик как ножом распорол пространство двора. Отпихнув доброжелателей, Ясень поднялся, бледный, мокрый, с залитым кровью лицом. Вытаращенные глаза смотрели с ужасом, будто зрел неведомое, лежащее за пределами привычного мира. Затем его лицо исказилось в свирепой гримасе.

– Ярило! Ты удостоил меня зреть… Да, теперь я вижу твою мощь!

Его подхватывали под руки, он должен шататься от слабости, но Ясень стоял нерушимо, словно врос в землю. Горящие глаза пробежали по толпе, остановились на Ингваре. Свирепая гримаса перешла в гримасу лютой радости.

– Ты!.. Думал унизить бога? Я зрел грядущее!

Ингвар ощутил холодок по всему телу. Ясень словно стал выше ростом, в нем чувствовалось присутствие силы большей, чем человеческая. И раны будто затянулись, он выглядит сильным, ярым и просветленным, будто из его черепа сквозь блестящие восторгом глаза смотрит сам славянский бог. Даже голос стал нечеловечески мощным, громадным.

– И что же ты узрел?

Ингвар старался держать голос насмешливым, но тот все равно дрогнул. Хуже того, его замешательство заметили дружинники.

Ясень выкрикнул так, что его услышали даже за городскими воротами:

– Ты… Широкая поляна… два высоких дерева с разных сторон пригнуты вершинками к земле… Тебя за ноги, а веревки крепкие… И-и-и-и-ых!!!

Лицо исказилось судорогой восторга. Кулаки сжались, он дергался, рубил веревки, пригибающие вершинки деревьев к земле, задирал голову, видел, как взметываются, унося ввысь привязанного за ноги человека, одну ногу в одной вершинке, другую – в другой. Дернулся, подпрыгнул, высунув язык, ловил падающие сверху струи крови.

– Я буду жить, – сказал он вдруг ясным голосом. – Мне стоит жить.

Он повернулся и пошел в терем, переступая через павших. В дверном проеме повернулся. Глаза его полыхали, как две утренние звезды.

– Потому что я зрел того, кто привяжет тебя! – И в страшном молчании добавил: – Это был я.

Совершенно раздавленная, она поднималась в свою светлицу. На лестнице и в коридоре были брызги крови, следы схватки, перевернутая и порубленная мебель, но больше всего крови осталось внизу, где Ясень встретил напавших.

У дверей своей комнаты она повернулась к дружинникам:

– Мне надо переодеться.

Воины переглянулись. Один пожал плечами:

– Воевода велел только взять узел.

– Но я… в этом платье меня везти труднее, – сказала она с трудом. – Вам же придется возвращаться дольше.

Они опять переглянулись. Старший сдался:

– Только быстро.

Он хотел было зайти следом, Ольха вздрогнула, сказала умоляюще:

– Надо ли меня так позорить? Я переоденусь и сразу выйду.

– Пусть, – сказал другой воин. Ольха помнила, что воевода называл его Бояном. – Куда она денется!

– А вдруг?

– Окунь, ты в самом деле веришь, что здешние бабы могут перекидываться кошками? Брехня это. Они не могут.

Окунь с сомнением посмотрел на плененную княгиню, она выглядела жалкой и запуганной, губы трясутся, глаз поднять не может, от страха вот-вот пустит лужу.

– Только недолго, – предупредил он. – И не бери ничего лишнего. Мы обозов за собой не таскаем.

– Только один узел, – повторила она слабым голосом. – Я помню.

Она закрыла дверь, отошла, громко топая, вернулась на цыпочках и бесшумно вложила толстый засов в петли. Она княгиня, должна заранее просчитывать разные случаи, даже такие. Рано оставшись без родителей, вынужденно занималась совсем не детскими делами. И сейчас быстро, словно не первый раз убегала от врагов, сменила княжескую одежду на простой наряд своей челядницы, сдернула со стены веревку, завязала конец за ножку ложа, а весь моток выбросила в окно.

Спустилась легко, хотя последний раз так лазила тайком от родителей лет пять тому. Ветер развевал ее юбку, на миг коснулась стыдливая мысль, что, ежели увидят мужчины, застыдят, но тут же холодящий страх высоты стер все лишние мысли.

Руки застонали от напряжения, она спускалась и спускалась по бревенчатой стене, наконец ноги коснулись земли. Она была за глухой стеной терема, окна только на третьем поверхе. До крепостной стены оставалось саженей десять, но здесь скакали всадники с обнаженным оружием, бегали голосящие бабы. Похоже, кого-то все же грабили или насильничали, как в любом захваченном городе.

Опустив голову и сгорбившись, она пошла, слегка подволакивая ногу, к воротам. Створки не закрывались, убитых уже оттащили на обочину. Конники русов стояли в проеме, придирчиво осматривали выходящих. Бегству, как она поняла, не препятствовали.

Ольха, надвинув платок, бочком пошла к воротам. Сердце едва не выпрыгивало, сил едва хватало держать лицо тупым, с глупо раскрытым ртом.

– Эй, девка! – крикнул один. – Куда собралась?

Она буркнула хриплым злым голосом:

– А коров ты мне загонишь?

Второй бросил с неудовольствием:

– Что ты трогаешь убогую? Грех обижать тех, кого обидели боги. Иди, девка. Как же ты, хроменькая, гоняешь-то скот?

– Больше некому, – буркнула она и прошла мимо.

Второй крикнул вдогонку:

– Я могу поправить ногу… ха-ха!.. и спину выпрямить!

Ольха отсчитывала шаги, чувствуя их взгляды. Спину старалась держать такой же согнутой, правое плечо выше левого, а ногу подволакивала. Скорее всего, о ней забыли раньше, чем миновала ворота, но она все шла и шла, загребая придорожную пыль.

Лишь смешавшись с растерянной толпой, – немало народу на всякий случай убежало через ворота, теперь не знали, куда идти дальше, – она ускорила шаг. Деревянная стена тянулась и тянулась, но вот спасительный угол, два шага вправо, теперь от ворот ее не видно.

Впереди темнела далекая стена деревьев. Родных, надежных, где знакома каждая тропка. Оглянувшись, Ольха со всех ног побежала к лесу.

Ингвар дважды слезал с седла, вскакивал, ерзал, потел, наконец заорал в бешенстве:

– Да где же эти дурни, что с дуба рухнули? Сколько можно собираться?

Влад бросил весело:

– Бабьи сборы – гусиный век.

– Я велел быстро!

Влад засмеялся:

– Как такое можно велеть? Разве что самому собрать.

– Это мысль, – бросил Ингвар свирепо.

Он спрыгнул, бегом кинулся через двор в терем. Когда несся вверх, перепрыгивая по три ступеньки, навстречу уже грохотал сапогами растерянный Боян:

– Воевода! Она заперлась!

Ингвар рявкнул с веселой злостью:

– Прекрасно! Выбить дверь. Да так, чтобы вместе с косяком и притолокой. Можно и стену завалить к чертям собачьим.

Он заспешил наверх, а Боян кричал в спину:

– Окунь уже ломает!

Когда Ингвар взлетел как птица на поверх, Окунь тупо бросался на дверь, отступал и снова кидался. Массивная дверь трещала, выгибалась. Окунь глухо взревывал, дышал как загнанный зверь. Вдвоем с Ингваром ударились о дверь, как брошенный катапультой обломок скалы. Боль стегнула в плечо Ингвара, но в следующее мгновение оба влетели в светлицу вместе с сорванной с петель дверью, притолокой и дверным косяком.

Окунь еще лежал, распластавшись, как толстая жаба, а Ингвар, перекувыркнувшись через голову, в два прыжка оказался у окна.

– Убежала!

В вопле было столько ярости, что Окунь поспешно втянул голову в плечи. Никогда еще не видел Ингвара таким взбешенным и пристыженным. Словно в бою обвели вокруг пальца, разбили дружину, а его самого повели с веревкой на шее на потеху победителю.

– Куда?.. Где?

– Вставай, лодырь, – рявкнул Ингвар. – Разлежался!

Он высунул голову из окна, быстро осмотрелся. Если древлянка не последняя дура, а она вовсе не показалась дурой, то сейчас как раз добегает до леса. А там деревья укроют… По крайней мере, так она надеется.

Подобно камнепаду с горы, он сбежал по лестнице. Его люди уже ждали в седлах. Мальчишек тоже посадили на коней. Их сторожил цепкий и все примечающий Влад. Ему Ингвар доверял больше, чем олухам, упустившим Ольху.

– Прапор вперед! – велел он. – Выступаем немедля. По двое… пошли!

Влад сказал полуутвердительно:

– В Киев, как и собирались?

Ингвар оскалил зубы в злой усмешке:

– Пока нет, пока нет. Сперва должны решить одно дело. Ты знаешь эти леса. Здешняя княгиня провела нас как последних деревенских дурачков. Сбежала! Не думаю, что уйдет далеко. Где-то прячется в оврагах. Ждет, пока уйдем.

Влад смотрел внимательно. Когда после паузы заговорил, Ингвар почуял странную нотку, то ли сочувствие, то ли скрытую насмешку:

– Искать будет трудновато. Не проще ли плюнуть да идти сразу в Киев? Ведь мы сделали все, что велел князь Олег. Почти все. Покорили дрябичей, побили типичей, добром присоединили сосновичей. А эта сбежала… Ну и боги с нею. Велика беда!

– Велика, – отрезал Ингвар. – Это одно из сильнейших племен. К тому же закрывает нам реку. Оставить такое за спиной? Сбежала, рассчитывая, что махнем рукой и уйдем, а мы… отыщем, чего бы это ни стоило!

– Все пойдем?

– Нет. Ты остаешься за меня. Бери все войско, веди в Киев. И этих двух змеенышей доставь великому князю. А я с дюжиной воинов пойду по следу.

Влад долго молчал. Ингвар видел, как в душе молодого воина борется и тщеславие – доверено вести огромное войско, к тому же первым сообщит Олегу и всем русам в Киеве о новых победах, – и трезвый расчет, столь редкий в таком нематером возрасте.

– Не мало будет? – сказал Влад наконец с сильнейшим сомнением в голосе. – Конечно, я благодарю за честь, но тебе опасно с дюжиной воинов идти в чужой лес. К тому же, не обессудь, но мне все это кажется глупо… У нас в кулаке ее младшие братья. Разве это не залог? Тебе лучше махнуть на нее рукой, сесть на своего Ракшана и, с развернутым прапором, вести войско к Киеву!

Ингвар птицей взлетел в седло. За ним уже выстроились, горяча коней для бешеной скачки, Павка, виноватые Боян и Окунь, вся его отборная дюжина самых умелых и преданных.

– Я догоню ее в этом же лесу!

В его голосе было столько бешенства, что Влад только удивленно покосился на воеводу, но смолчал. Таким воеводу еще никто не видел. Он бывал в ярости, но не из-за женщин.

Ингвар и сам не понимал, почему ее бегство вызвало такую бурю в его мохнатой волчьей душе. Влад конечно же был прав, тысячу раз прав. Умнее всего было бы оставить ее, вернуться в Киев. Он выполнил почти все, что велел князь Олег. Даже больше. Он покорил еще три племени, уж очень удачный случай подвернулся. А Ингвар умел пользоваться удобным случаем. А когда не оказывалось, умел создавать. Племя древлян просуществует само по себе на год-другой дольше. Только и всего.

Олег ему не раз говорил, а Ингвар теперь и сам видел, что время мелких племен прошло. Если не сольются в одно, вольно или невольно, то их сожрут взматеревшие соседи. А тогда уж точно уцелевшим после резни придется кланяться чужим богам и говорить на чужом языке.

Он даже не стал дожидаться, когда Влад и дружина покинут Искоростень. Влад бесчинств не допустит, его уважают как русы, так и славяне, которых в его дружине уже немало.

Вломившись в лес, он сразу пустил свой маленький отряд широкой цепью. Павка с Бояном искали следы, каждый дружинник двигался сам по себе. Сам Ингвар взял с собой самых быстрых, бросился в чащу первым. Он выбрал не самый трудный и не самый легкий путь, но так, как ему казалось, должна пойти она. Это своим подвойским сказал, что беглянка прячется где-то в лесу, в оврагах, на самом же деле, если ее как-то понимал, она в одиночку бросится к ближайшим древлянам.

Маленькая, но злая, подумал люто. Это ж два-три дня пробираться через лес, полный диких зверей! И наверняка не успела взять еды. Мужчиной бы родиться, лучше не было бы воина. Неукротимый дух в женском теле. Что ж, жеребец под ним тоже был зверем, к которому боялись подойти. Тем достойнее сломить и заставить выполнять волю хозяина!

Кони галопом миновали широкую поляну, целое племя можно разместить, снова ворвались в лес, сперва редкий, вырубленный, с широкими полянами, потом деревья сдвинулись, пошли валежины, завалы.

Окунь ехал поблизости, посматривал искоса. С расспросами не приставал, но Ингвар чувствовал, что это не беспечный Павка или лихой Боян. Окуню, самому вдумчивому из старшей дружины, придется как-то объяснить свое странное решение.

Они ехали по ее следам целый день, а когда наступил вечер, все были уверены, что поиск закончился. След был утерян, к тому же за ночь можно и уйти далеко, и следы замести. Но после ночевки Ингвар сам пошел со следопытами, отыскал следы беглянки, и снова маленький отряд ринулся в погоню.

Однажды даже увидели ее светлое платье, мелькнуло и пропало. Ингвар пришпорил коня, все радостно заверещали. Однако сразу же пошли такие завалы, валежины, что даже неунывающий Павка возопил:

– Ингвар! Либо коней придется бросать… лешим на потеху, либо вертаться!

– Мы пройдем, – рявкнул Ингвар.

– Коней на руках понесем?

– На шее.

– Я ж не ты и не Манфред. Мне и свой зад носить тяжело.

Когда пробились, где растаскивая завалы, где объезжая по широкой дуге, беглянка исчезла. Даже след ее нашли только к полудню, когда даже Ингвар собирался поворачивать коней.

Окунь подъехал, зыркнул сердито:

– Дальше земли дулебов.

– Ну и что? Они платят нам дань.

– Да, но… за данью являемся зимой. На полюдье. Как бы не осерчали.

Ингвар зло огрызнулся:

– Наши данники?

Но сам понимал, что Окунь прав. На полюдье ходят только зимой. Не потому, что легче вывозить дань, а затем, что летом любой данник возьмет да и уйдет от прибывших русов. Даже беззащитная девка может схорониться в кустах, питайся себе птичьими яйцами, рыбой из ручья, малиной да ягодами, спи хоть под кустом, хоть на дерево залезь, а вот зимой в снегу долго не усидит никто. А русы приезжают надолго, с неделю гостят, бесчинствуют, девок портят, замужних жен бесчестят, и никуда от них не спрячешься.

Затем, собрав дань, натешившись силой и властью, уезжают, забрав молодых парней на разные работы. А война если, то и в передние ряды войска.

Только раз в год наезжают русы, а остальное время разгромленные веси зализывают раны, с ужасом и безнадежностью ждут нового приезда. А явиться на полгода раньше, так можно даже мирную мерю довести до того, что схватятся за топоры.

– Дулебы, – напомнил Окунь предостерегающе. – Те самые дулебы.

– Знаю, – огрызнулся Ингвар.

Окунь был прав, это злило. Как внятно объяснить, почему так важно захватить беглянку? И при этом сохранить ее живой. Ибо пока она жива, древляне остаются без княгини. Если же погибнет, то тут же выберут другую… или другого. Посадят того же Мстиславика и от его имени учинят кровавую распрю. Если уж уничтожать княжеский род, то до последнего человека, до дальних родственников, вырезать троюродных племянников и четвероюродных дядей!

С дулебами битва за примучивание была особенно жестокой и кровавой. Но они живут слишком близко от Киева, Олег просто должен был подчинить их в числе первых. Однако дулебы были совсем не те, которых когда-то истязали обры, а на их женщинах ездили друг к другу в гости. Перебив жестоко обров, дулебы возгордились силой и не давали спуску тем, кто осмеливался ступить на их землю. Да, Олег их подчинил, но дани почти не получал. А на второй поход у него, честно говоря, нет ни времени, ни сил!