Своими сильными крылами
Турпаны воздух рассекали,
А темногрудые фазаны
По снегу след свой оставляли.
Кольчуги ледяной оковы
Земля, промерзшая, весной
С себя снимала. А природа
Полна своею красотой:
Луга, поляны обнажала
И шумом быстрых ручейков
В путь дальний зиму провожала,
Все пробудив от неги снов.

И тишину вдруг оборвали
Крик ранних в ту пору гусей,
Да перелетных стаи уток,
И вереницы лебедей.
Река пока еще не вскрылась,
Но забереги у реки
Уже полным-полны народу,
Охотников шаги легки.
Старик седой уж снасти тащит,
На солнце девица сидит,
Наряд весенний ловко ладит,
Прищурившись, кругом глядит.

О! Дивность северной природы!
Когда вчера была зима
Да сумрачной была погода,
И в ночь явилась вдруг весна!
Она рассыпала по лужам
Сто тысяч зайчиков цветных,
Она запуталась в деревьях
И в черных волосах твоих.
И речку словно разбудила…
А та, ломая глыбы льда,
Гремит, из плена вырываясь,
Клокочет вешняя вода.

И лед пошел! В селенье праздник,
На берег высыпал народ.
О сколько шума, разговоров,
Веселья, дум невпроворот.
Весны приход всех будоражит;
Из ружей, если есть, палят
И в небо жадными глазами
На перелетных птиц глядят.
Старушка, мир благословляя,
Шепча молитвы и кидая
Остатки рыбы, лоскутки,
Удачи молит у реки:

«…Ты не топи брега крутые
И скал седых не подмывай,
Ты дай улова побогаче
И птицу гневом не пугай.
И будь все лето полноводна,
Пусть чаще зверь к тебе спешит,
О не оставь нас без надежды,
Об этом лишь душа болит.
Ведь если дети будут сыты,
То нет тоски у них в глазах,
И если все тордохи^[1] крыты,
То нет и холода в сердцах…»

И, друг о друга ударяясь,
Все крушатся громады льда,
Фонтаном брызги рассыпая,
Струится из-под них вода,
Их заливает. Те под воду
Ныряют быстро, чтоб потом,
Опять на волю вырываясь,
Перевернувшись кверху дном,
В водовороте вод теряясь,
И вновь колоться, как дрова,
Вниз по течению несутся
Большие льдины-острова.

На них уселась стая савок
Передохнуть. Но, знать, беда
Над ними крылья распластала
В оскале смертном, и, когда,
Как будто в салочки играя,
Вот льдина льдину догнала,
Всей мощной грудью наплывая,
Под воду пузом вниз сползла,
Их окунув всех. Вверх взмывая,
Не ведая, в чем их вина,
Те голосят, но поглощает
Тех, кто слабее всех, – волна!

Часть 1
Даайыс

Река Ясачная сердита:
Она быстра и глубока.
В долину Нижнего Улуса^[2]
Она бежит издалека.
На побережье, где, как песня,
Лишь только белой чайки крик,
Среди тордохов, шкурой крытых,
Мерцал один так скудно лик.
И из тордоха свет печальный
Сквозь щели робко пробивался:
Здесь жирник медленно коптился,
Огонь от ветра колыхался.

В жилище мрачно и пустынно:
Здесь приютилась темнота,
Как по норе, хозяйкой ходит,
Повсюду рыщет нищета.
Под пологом^[3] лежит больная;
В бреду своем все смерть зовет,
Потом надолго умолкает,
Очнувшись, горько слезы льет.
Глазами водит по тордоху,
Как будто ищет там кого,
А взгляд пустой и отрешенный, —
Она не видит ничего.

Аана девочка-подросток,
Всего четырнадцати лет,
Холодный пот с нее стирает
И слез соленых влажный след.
И брат, шести годов мальчишка,
Сидит в углу: и только страх
Застыл как будто на ресницах
Слезою на его глазах.
И, кутаясь в свои тряпицы,
Не сводит черных глаз с сестры:
Но сном подернулись ресницы…
Покой. До утренней поры.

*****************************

Болезнь под утро отступила;
Больной намного легче стало,
И голову подняв с орона^[4],
Мать еле слышно прошептала:
«Ах, дочь моя, прости, родная,
И духов лучше не гневи,
Сядь в лодку, с острова скорее
Ко мне шамана позови».
И, проводив дитя глазами,
Она, не двигаясь, лежала.
Казалось, слушала печально,
Как вдалеке вода журчала.

А воды талый снег уносят,
Уносят грусть они, печали.
И улыбнулась вдруг больная:
Забыть про это все? Едва ли!
Ну разве может быть забыта
Та радость самой первой встречи,
Когда глаза с глазами рядом,
Когда скромны, не громки речи.
Все это было той порою,
Когда в весенней чехарде,
Даайыс! встретился с тобою
И стал судьбою Петердэ.

Не раз подумала Даайыс —
Не зря якуты говорят:
«Ты выйди замуж за того лишь,
Глаза чьи, как огни, горят.
Пусть будет он в руках с клюкою,
И пусть, с сумою на плечах,
Пусть будет он бедняк собою,
Но ласков будет пусть в речах.
И коль в тордохе будет счастье,
Тогда в достатке будет пищи,
Тогда сэпсэ^[5] для всех открыта,
Здесь рады будут даже нищим…»

Был Петердэ хитрей лисицы,
И глаз орлиный его зорок,
На ноги был он очень скорым
И на охоте смел и ловок.
С копьем ходил он на медведя,
Ведь нет у Петердэ ружья,
И быт в селенье очень беден,
Но не страдала тем семья.
Багрил он рыбу, снасти ладил,
И в доме был налим и чир.
Здесь потрохами вкусно пахло,
С юкол^[6] висевших капал жир.

Счастливых дней не сосчитаешь.
Как долгожданны были дети!
Казалось даже, в целом мире
Семьи счастливей нет на свете.
Цветов охапки приносил он
Весной, в их бурное цветенье,
И собирал он вечерами
Для дочки милой ожерелье…
Все это было… Но однажды
Пришла холодная весна.
И в жизни всех все изменила:
Но чья же в этом всем вина?!

Что осень щедростью своею
Земли в тот год не одарила,
И малость ту, что людям в радость,
Холодными дождями смыла:
Голодный зверь в низовья речек
Бежит, он всюду ищет пищи,
И уж не манит берегами
Река летящей мимо дичи…
В четвертую луну^[7] в селенье
Что делать?! Люди голодали.
И в дальние края мужчины
Багры, оружие собрали.

Ушел и Петердэ. В путь дальний
Его, как все, ты проводила,
И вдруг тоска тебя сковала,
И сердце, словно зверь, завыло.
И холодней казались ночи,
Нет в небе ни одной звезды…
И вдаль смотрела ты сквозь слезы,
Но не найти его следы…
И не найти теперь дороги,
Где счастьем были дни полны,
Где слез горючих и печали,
Разлуки были не видны.

**************************

Мужчины с промысла весною
В селенье возвращаться стали,
Делили дичь они дворами
И зверя дружно тушевали.
Глаза людей светились счастьем,
И всюду – лишь улыбки, смех.
Селенье вспомнило про время
Былых забот, былых утех.
Вот все давно уже вернулись,
Лишь только он не возвратился;
Все говорили, что работать
К купцу Потонче подрядился.

Весна вторая миновала,
И на исходе снова лето;
Желтей трава уже полями,
И осень очень близко где-то.
А на душе опять унынье,
Да сердце бедное изнылось,
И год от года сединою
Уж голова засеребрилась.
Но день за днем спешит, торопит,
И осень быстро пролетает.
Погожий день, лишь оглянуться,
Уже как будто в дымке тает.

В такой из дней, гонима ветром,
Зашла ты как-то в дальний лес:
Сквозь ветки сосен лучик солнца,
Играя светом, вдруг пролез.
Скользнул он по поляне плавно,
Забрался он в ладонь к тебе,
Заворожил своим теплом он
И дальше побежал себе…
А ты, как будто снова в детстве,
Присев, прислушалась к тиши;
Вокруг себя ты оглянулась,
Замри. Подняться не спеши…

И словно в сон тебя склонило…
Смотри: из чащи не спеша
К тебе идет краса-девица.
Ах, погляди, как хороша!
У ней на тонкой нежной шее
Из ягод бусы-жемчуга,
В глазах ее прозрачных, дивных,
Шумит зеленая тайга.
В косе рябины спелой грозди,
В ушах ее орех звенит.
На платье, золотом обшитом,
Брусничный куст огнем горит.

И руки тонкие, как ветки,
У ней в малиновых перстнях,
И стелится туман пред нею
Периной белою в ногах.
Она подходит ближе, ближе;
И голос звонок, как ручей,
Журчит, и всюду птичье пение
Как будто эхом вторит ей.
«Даайыс! Здравствуй! Встрече рада.
Скажи, о чем опять грустишь,
Зачем глаза твои тоскливы,
Зачем навстречу не спешишь?

По свету белому с восхода
Ходила нынче не спеша,
И у ручья сегодня, знаешь,
Видала я тут малыша.
Я с ним резвилась, умывала
Его водою ключевой,
Поила я его с ладошки
Своей живительной водой.
И силу ног я у оленя
С поклоном нынче попросила,
И хитрость лис, и мудрость волка,
И зоркость птиц ему дарила.

В отвар твоих горючих слез я
Всю нежность тайно уронила,
И в сердце юное мальчишки
Я дух земли, поверь, вселила.
Ты называешь сына Птицей^[8],
Так над землей он пусть летает,
И, по земле ногой ступая,
Он только радость рассыпает.
Прощай! С тобою не увижусь,
Мне нужно нынче поспешить,
И место мне пора настала
Зиме скорей освободить…»

Она рукой своей взмахнула,
Как кипень белый, встал олень.
Забрал он на спину девицу,
Умчался вдаль он, словно тень.
И все опять вокруг померкло:
Где солнца луч?! Кругом туман.
И словно дымом где пахнуло,
А в голове лишь звон, дурман…
Вот теребят тебя за плечи,
Нет даже сил открыть глаза.
И по щеке, огнем пылая,
Ты знаешь, катится слеза.

«Ах, мама, мама, что с тобою?
Открой скорей глаза свои,
Тебя мы столько долго ищем,
На небо лучше посмотри,
Уж звезды над землею водят,
Танцуют звездный хоровод…»
Вот над тобою дочь склонилась,
Вокруг, толпясь, стоял народ.
Ты только прошептала тихо:
«Ах, дочь, как долго я спала…» —
И вдруг в забвенье снова впала,
Подняться так и не смогла.

Очнулась дома утром ранним,
Но снова впала в забытье;
Так два десятка дней ты кряду
Все проводила в дивном сне.
Уж снег сугробами повсюду,
Не плачут больше глухари,
На ветках снова красногрудые
Расселись важно снегири.
Мороз теперь ночами темными
Крепчает с каждым днем: зима
Ступила, видно, твердой поступью,
Взяла она свои права.

****************************

Зима! Зима! Какое чудо!
Белым-бело уже кругом,
И речку зябко потянуло
Прозрачным, тонким, синим льдом.
Толпа ребят, как вихрь, беспечных
Катает в комья липкий снег,
И всюду эхом отдается
Их громкий и звенящий смех.
И, приморозив сильно ногу,
Сайрэ бежит, спешит домой:
В тамбаке^[9] сразу кучу снега
Принес он нынче за собой.

Глаза печальные сестрицы
На это даже не сердятся:
Отряхивает, обметает
Аана маленького братца.
И в шутку шлепает мальчишку,
И кипятит скорее чай,
Усердно кутает под шкуру,
Чтоб тот вдруг было невзначай
Не заболел. Сама садится,
И по головке его гладит,
И с мягким волосом сегодня
Как будто бы никак не сладит…

А ты лежишь опять в постели,
То спишь опять, то просыпаешься,
С болезнью сонною какой-то
Сама никак не можешь справиться.
Зашли к вам женщины-соседки,
Медведя шкуру принесли.
Всплакнув у пуора^[10] тихонько,
Вздохнули, к делу перешли.
Кто варит травы и настои,
Кто шкуру греет над костром,
Лежанку кто переставляет,
Теплее было чтоб потом.

Вот в косу волосы связали
И кровь тебе уже пустили,
Раздев, на улицу скорее
На землю сразу опустили.
По снегу, голую, недолго
Они, как снежный ком, катали, —
Потом бегом в тепло и тут же
В медвежью шкуру замотали.
Поили чаем и отваром,
Над головой меха трясли,
И только к вечеру, уставши,
С тордоха медленно ушли.

Болезнь твоя на миг какой-то,
Всем показалось, отпустила.
Злодейка-хворь, она, что ведьма,
Наверно, снова пошутила.
Открыть глаза она давала,
Но встать, увы, не позволяла,
Как будто с глиняною куклой,
Она давно с тобой играла.
Она давила, словно камнем,
Тебе на трепетную грудь,
Глаза смутив сном беспробудным,
В них запустила тебе муть.

Болячками опять, простудою
Она лицо пообметала,
И твои кости, словно хворост,
В суставах будто бы ломала.
И снова воздух ты глотала,
Боролась. Только нет уж сил:
И голос слабый, безнадежный
Позвать шамана попросил.
Так пусть он бубен свой достанет,
Пусть духов всех он призовет,
А может быть, от всех болезней
Тебя шаман вдруг и спасет.

Часть 2
Петердэ

Очаг в яранге^[11] догорает,
В ночи он меркнет, как свеча,
И стрелы тусклые кидает
Из-за поникшего плеча.
А перед ним пастух понуро
Не шевельнется: все сидит,
На пламя, медленно что тает,
Печальным взглядом он глядит.
Вот, думой горькой опечален,
Прикрыл пастух свои глаза:
И по морщинистой щеке вдруг
Скатилась горькая слеза.

Вернуться, Петердэ, не время:
Сойдут большие, жди, снега.
Придет весна, и оживет все,
И зашумит вокруг тайга.
И договора срок иссякнет:
Трех весен дома не встречал.
Купец сулил – отдаст оленя,
И важенку^[12] дать обещал.
А он сказал, так не обманет, —
Керетовский^[13] он, местный, свой,
Когда- то был он кумаланом^[14],
Купец стал, – парень с головой.

Хоть с виду маленький Потонча,
Так мал в природе горностай, —
Но он проворный, смелый, ловкий,
За ним угнаться успевай.
Так и Потонча. Как другие,
В своей яранге не сидит:
Он в дождь, пургу или морозы
По тундре ветерком летит.
Стада большие собирает,
Пушнину в город он везет.
А возвращается с товаром, —
Табак, чай, сахар раздает.

Потонча – он купец особый, —
Товар все время свой менял,
Но больше всех он по всей тундре
Пушнины доброй собирал.
Ты ездил с ним, пастух, к озерам.
Ты видел, как там, в Улоро?!
Богатых сколько там тордохов,
На сопках там белым-бело^[15].
Селенья там живут небедно,
Не терпят люди там нужды:
Так разве можешь ты вернуться,
Коль руки все еще пусты?!

А время быстро улетает,
И за ярангою – пурга
Нимэдайл^[16] медленно качает,
Швыряет и метет снега.
То зверем грозным зарычит вдруг,
То, словно птица, запоет,
То зашумит далеким лесом,
То речкой бурной заревет…
На полог Петердэ забрался,
И ави^[17] плотно подоткнул,
И, как ребенок, зазевался,
Закрыл глаза он и уснул.

И как-то плавно, незаметно
Промчались мимо две луны.
Вот свежим ветром вдруг дохнуло;
Земли прогалины видны.
И солнце озорное встало,
Поднялось в небе высоко.
Песцы, играя, веселятся,
Сова скорей спешит в дупло.
И шапки белые едомы^[18]
Уже снимают не спеша:
Свои залысины из глины
Пред небом светлым обнажа.

************************

К Потонче нынче стали гости
До вечера все подъезжать.
Один вопрос они – о гонках —
В застолье начали решать.
И вот уже давно назначен
И приз, и место, день и час.
Обратно гости разъезжались,
Как только третий день угас.
И по земле, как теплый ветер,
Уже неслась, летела весть.
И край Колымский; словно вспрянул,
Засуетился сразу весь.

К стадам своим спешит Потонча,
Велит две сотни отобрать
Голов, и важенку любую
С быком ламутским спаровать.
Был приз богат, не сосчитаешь;
Не мог Потонча больше спать:
Все думал он, кого на гонки
Погонщиком ему послать?
И, только утро наступило,
Он Петердэ искать пошел,
Его в загоне самом дальнем
Лишь только к вечеру нашел.

«Вот, ке^[19], к тебе пришел, сам видишь,
Хочу с тобой поговорить
О предстоящих, знаешь, гонках,
Хочу о них вопрос решить.
Хочу тебя я, ке, отправить
На праздник нынче, в Улоро:
Я слышал, что ты гонщик славный
И что тебе не мудрено.
Коль только выиграешь приз ты,

Пять важенок тебе дарю
И им в придачу каждой в пару
Быков ламутских отдаю.
Пять важенок дает с быками,
Над чем, пастух, подумать есть;
От хитрых глаз купца Потончи
И взгляда даже не отвлечь.
Ему-то что, всегда в богатстве, —
Одет, обут и сыт купец.
Приз разум помутил, однако
Смирился хоть бы, наконец.
Так что ж стоишь, пастух, понуро,
Качаешь молча головой,
Тебе ль в новинку это дело, —
Ведь знаешь, гонщик ты лихой.

И Петердэ все ж согласился:
«Умру, – сказал: – но приз возьму
И со своим тогда я стадом
Домой к себе, дай Бог, приду!
Уже три года не был дома,
Жена давно устала ждать,
Да дети уж повырастали;
Скорей бы всех их увидать.
Коль у тебя свои олени,
То нет ни горя, ни нужды.
Нет, Петердэ, знать, не напрасно
Мечтал об этом долго ты!»

**************************

А от трескучего мороза
Уже не слышен грохот льда,
И вой пурги притих немного,
И реже стали холода.
Вздохнул тут берег веселее:
Он зашумел, ожил, очнулся,
И караван оленей длинный
К озерам медленно тянулся.
И богачи скорее ладят,
Свои жилища приезжая,
Друг друга в гости приглашают,
Тревоги все свои скрывая.

Но пересуды, разговоры,
Застолья знатных богачей,
Ребячьи игры, пляски, шутки,
И ни турниры силачей
Тут не могли отвлечь от дела
Погонщиков. Лишь только день
Забрезжит, то копытом острым
Здесь ударял о снег олень.
И вот, в упряжку запряженный,
Он несся по степи стрелою,
Клубы из снежной белой пыли
Лишь оставлял он за собою.

В той суете, на пробных гонках,
Все Петердэ лишь примерялся,
Он снег опробывал, но все же
Всех обойти он не старался.
И все давно уже судили:
«Он ждет чего-то, иль хитрит,
И от оленей не отходит,
Ни с кем совсем не говорит».
Ждал Петердэ. В изнеможенье
Он на дорогу все глядел,
Бывало, часто за холмами
Он проезжался между дел.

И, наконец-то, от Ясачной
Оленей прибыл караван.
Вот прибыл Охоноо старый, —
Он юкагирский был шаман.
И даже ноги подкосились,
Но Петердэ все ж подошел.
И Охоноо, словно друга,
Обнял его, с собой повел.
Так долго что-то говорили
И вспоминали всех своих,
Ну да и как же их не вспомнить,
Хоть столь далеких, но родных.

И Петердэ, надежды полный,
К оленям радостно бежал,
Ну а шаман стоял и молча
Снег почерневший все топтал.
И как невеселы те мысли,
Что все крутились в голове,
Но как сказать теперь, не знаешь,
Сейчас ему о той беде.
Ну что ж?! А может, еще духи
Даайыс душу пощадят,
Детей ее, совсем безвинных,
Быть может, не осиротят.

*************************

Вот утро ласково вздохнуло
И потянулось не спеша,
А ветерок его овеял
Всей свежестью, и, чуть дыша,
Он пробежался по водице,
И гладь озер чуть всколыхнул,
И, словно птица, за холмами
Он в степь куда- то упорхнул.
И солнце встало. Заиграли
Здесь зайчики средь черных луж,
А воробьишки в них резвятся
И принимают ранний душ.

И, почернев уже от злости,
Но, не желая отступать,
Земли вокруг ни даже пяди
Он не желая открывать,
Тут снег насупился. Но время
Уж радостным ручьям бежать,
И о приходе девы красной
Всех поскорей оповещать.
А солнце жарче. Припекает.
И неба ярче синева.
Уже пытается пробиться
Тут из-под корки льда трава.

Вот от жилья дымком пахнуло:
Все суетятся у костров.
А на окраине мужчины
Тут запасли немного дров.
Ну вот веревку натянули:
А жердь немного высока,
Но пусть ее-то будет видно
И всем вокруг наверняка.
Вот три кольца уже воткнули,
Все согнуты из тальника,
А для погонщиков дорога
Так далека и нелегка.

И Петердэ чуть-чуть помедлил,
Впрягая статных бегунов.
Он на костры косился молча,
Хотя обычай и не нов.
Да, победитель должен первым
Ногою зацепить кольцо,
Вот свалят жердь, и все умчатся.
И кровь ударила в лицо.
«А если нет, вдруг не удастся
Всех обогнать?» – В глазах туман.
А за тордохом пляшет с бубном
В своих сухих руках шаман.

И солнце ярче засветило,
Вверх потянулся сизый дым,
И сорок шесть оленей встали
Пред жердью все, ну как один.
И гонщики тревожно, нервно
Все натянули постромки.
И замер Петердэ. Все смолкли:
Что слышались, как гром, шаги.
Вот богачи уже собрались,
Подняли все глаза наверх,
И дернули веревку разом,
А жердь хлестнула в рыхлый снег.

Вот все рванули. Сбились в кучу.
И ничего не разобрать:
А как борьба шла за дорогу,
В той снежной пыли не видать.
Лишь вдалеке уже виднелись,
Как будто бурые комки:
А руки вожжи натянули,
И все неслись в перегонки.
Средь них и Петердэ; но только
Оленей он своих не гнал,
И ни за кем стрелой не несся,
И никого не настигал.

Он ехал строго в середине,
Вернее места нынче нет.
А это знает каждый гонщик
И без каких-то там примет.
Все видно, – кто несется первым,
А кто давно уже отстал,
И так бороться, значит, легче,
И Петердэ об этом знал.
Лишь изредка меняясь местом,
Преодолели часть пути.
И Петердэ все примерялся,
А что там будет впереди?

Легонько вожжи натянул он,
Олени шире шаг метнули,
И, обходя упряжек строй тот,
Они вдали уже мелькнули.
Удача это или счастье?
На рысь пустить оленей рад;
Из-под копыт лишь снег искристый
Да глинистых каменьев град.
Но душу радовать так рано,
Осилив только полпути,
Все может сильно измениться,
С дороги б только не сойти.

Но вот беда. И сам он видит,
Упряжка мимо вдруг прошла.
В клубах купаясь снежной пыли,
Уже другая догнала.
Хлестнул оленей посильнее,
Упряжка вроде поползла,
Но рядом с ним, в своей упряжке,
Соперник-чукча плыл – Ланга.
Мгновение как будто вместе
Неслись. Но что произошло?
Упряжку Петердэ куда-то
С дороги влево понесло.

Олень его один свалился,
Как будто скошен наповал.
Другой, как будто бы споткнулся,
И, дернувшись, он на колени встал.
И Петердэ мгновенно понял,
Что лямка рваная в руках,
Ланга успел ее порезать?!
Сверкнули слезы на глазах.
Миг слабости он пересилил
И лямку крепче привязал,
Сел в нарты он и, оглянувшись:
«Поехали, теперь!» – сказал.

Вожжами он хлестнул оленей:
«Неситесь вы, как ураган!»
Метнулись те стрелой шальною:
«Держись теперь же, сирайкан^[20]».
Поднявшись на ноги, увидел
Он долгожданных три дымка,
И сердце вдруг заколотилось,
Как у бегущего зверька.
Но Петердэ заметил что-то, —
То, от чего стал белым снег,
И солнце засияло ярче,
Оленей стал быстрее бег.

Олени хоть его не много
Стояли. Видно, Бог помог,
Они немного отдохнули,
И так легко шли, навзволок!
Заныло сердце. Наплывает
Ланга. Но, словно не вперед, —
Назад, казалось, чукча едет,
Вожжами он оленей бьет.
Вот на мгновенье поравнялись,
Оленя Петердэ хлестнул,
Да так, что тот пригнулся, прыгнул,
В тот миг второго полоснул.

Кенкель^[21] он выкинул, он – тяжесть,
И рад тому он, как дитя,
С нарт соскочив, понесся рядом
С упряжкой, на бегу свистя.
Вот разбежался, в нарты прыгнул,
Ее немного подтолкнул,
Своих оленей быстроногих
Еще сильнее подхлестнул.
А те уже без чувств от боли,
Как будто знают – добегут —
Не встанут снова парой стройной,
А в судорогах упадут.

«Олени! Ну, еще немного, —
Дрожащий голос все шептал: —
Огни уж рядом, очень близко,
Я что, победу одержал?!»
Вот подхватил кольцо ногою,
В прогалок он толпы влетел
И бросил он своих оленей,
Их смерти видеть не хотел.
Внутри стучало – колотило,
Горело все большим огнем;
Он брел куда-то, сам не зная,
Что говорят все лишь о нем.

И чьи-то руки обнимали,
Потонча что-то там кричал,
Но Петердэ в тот миг от солнца
То слеп, то снова прозревал.
Но чьи же руки обхватили,
Прижали вдруг к своей груди?
«Стой, Петердэ, очнись скорее
И на меня ты погляди.
Тебе лишь солнце нынче светит,
И уважают стар и мал…»
И мысль мелькнула: «Охоноо…
Его, как друга, обнимал».