Исходная точка интриги

© Волк-Карачевский В. П., текст, 2020

© «ТГВБ», перевод, издание, 2020

* * *

Жану де Лабрюйеру,

прославившемуся знанием разнообразия человеческих характеров и нравов, а также пониманием тонкостей незыблемых законов книготорговли, посвящает эту и все последующие книги автор, преисполненный благодарности и надежд, пусть себе даже и не всегда оправданных, но тем не менее согревающих душу.

Теория заговора имеет такое же право на существование, как и все теории, изо всех сил ее опровергающие, но, несмотря на свой всеобщий против нее заговор, так ничего и не сумевшие опровергнуть.

Теория заговора объясняет ход истории человеческой с той же достоверностью, с которой небесная механика известного англичанина Ньютона объясняет движение планет вокруг Солнца. Можно сколько угодно отрицать Ньютона и находить неточности в его формулах, но планеты не прекратят движение по своим орбитам, невзирая на опровержение причин, заставляющих их совершать сие движение, совершенно не обращая внимания ни на самые точные расчеты этих орбит, ни на самые новейшие изыскания всех астрономов со всеми их телескопами.

Из частного письма.

Какой роман моя жизнь!

Слова, приписываемые Наполеону Бонапарту, которые вполне могли бы сказать и императрица Екатерина II Алексеевна, и светлейший князь Потемкин, и поэт Гавриил Державин, и поэты Шиллер и Гёте, а также знаменитые проходимцы: граф Мирабо, Талейран, наивный Лафайет, дочь банкира Неккера мадам де Сталь, сам господин Неккер, так удачно погревший руки на развале королевской Франции, господа парламентские ораторы, не дававшие спуску друг другу Питт и Фокс, князь Репнин, граф Румянцев вместе с сыновьями, стар и млад семейства Разумовских, граф, князь и канцлер Безбородко, в конце концов достигший всего, но не того, чего больше всего хотелось, император Павел I и его сын Александр, художник Гойя, вездесущий Бомарше, король Людовик XVI, его супруга Мария Антуанетта и, конечно же, Катенька Нелимова, милая автору непосредственностью и бесхитростной живостью желаний восторженного сердца. Как, впрочем, и многие другие персонажи, оставившие свои имена на потрепанных временем страницах истории, беспристрастно изложенной в настоящем сочинении.

Предуведомление,
в котором автор неторопливо размышляет об Истории и о своих задачах, из этих размышлений вытекающих

В конце известного пылкостью чувств и склонностью к просвещению и так любимого мною XVIII века в России и в странах, от нее значительно удаленных, произошли события, вызвавшие последствия, которые ни много ни мало изменили мир: карта Европы украсилась названиями новых государств, вместо башмаков с серебряными пряжками мужчины стали носить совсем другую обувь, женщины забросили шляпки, напоминающие чепчики, и надели на свои прелестные головки нечто совсем не похожее на то, чем они раньше надеялись привлечь нескромные взоры. Ну а никогда не дремлющие историки торопливо вписали в свои книги множество новых имен; часть же имен, раньше не сходивших с кончиков их остро отточенных перьев, остались только в книгах, написанных до всех этих событий, а если и упоминались теперь, то все реже и реже.

А уж как перепутались жизненные пути простых людей, чьи имена не внесены ни в какие книги, кроме метрических, людей, никому не известных, но дорогих родным и близким, включая иногда и добрых соседей. Многие романтические девушки не дождались своих возлюбленных и вышли замуж совсем не за тех, о ком мечтали на заре туманной и полной неясных надежд юности; некогда состоятельные господа обеднели, иные и вовсе разорились, а один подававший надежды стихотворец спился и умер в изъеденной мышами безвестности, не удостоившись бронзовых бюстов на шумных площадях столицы и мраморных изваяний в тихих залах библиотек. Так порой случается раз в три-четыре столетия, а то и чаще. Мир меняется.

И если ты, мой не лишенный любопытства читатель, запасешься терпением и усердием и, одолевая страницу за страницей настоящего сочинения, проследишь ход этих событий в их стремительном развитии, то увидишь чудесную картину, – ее по примеру одного легкомысленного француза, ко всему еще наделенного поистине африканским темпераментом, я хочу повесить на надежный гвоздь Истории.

Что есть история? Некоторые считают, и весьма упорно, что это взаимосвязь причин и следствий, вытекающих из строгих и незыблемых законов. И не только считают, но и излагают свое мнение, часто очень пространно, с многими подробностями, и весьма успешно – в том смысле, что находятся издатели, которые печатают их труды (именно труды, но никак не сочинения), и благодаря тому, что труды эти многотомны, а тома внушают уважение весом и толщиной, ими, этими томами, удобно заполнять полки библиотек.

И уже другие, следующие в порядке очереди историки, напрочь лишенные французского легкомыслия и тем более африканского темперамента, снимают покрытые пылью фолианты с полок, изо всех сил ворошат страницы, анализируют факты, сопоставляют цифры и делают совершенно новые выводы и неопровержимые, даже парадоксальные заключения. И все это движется подобно священной реке, суровым торжественным потоком, застывая в незыблемых гранитных берегах триумфальных арок, парадных порталов и заново отштукатуренных фасадов.

Что касается меня, то я, мой снисходительный и благожелательный читатель, скромно держусь в сторонке от этого неумолимого в своей величавой вечности потока.

Волей-неволей мне пришлось прочесть так много томов исторических трудов, что изложенные в них факты я по большей части уже забыл, а цифры, по свойственной мне беспечности, безнадежно перепутал. Волей, потому что читал я их, в общем-то, по своей охоте, подталкиваемый природным любопытством, приобретенным по ходу продвижения от счастливого и беззаботного младенчества к наивному детству, а от детства к непоседливой юности и зрелым летам, достигнув коих я обнаружил несметные и всевозрастающие запасы этого самого любопытства, требовавшего ответов на множество вопросов, – ответы на многие из них мне удалось найти сначала с помощью милых и беззаботных девушек, а потом догадливых и, что очень важно, предусмотрительных женщин. Но часть вопросов оставались без ответов, и ответы на них я доверчиво понадеялся отыскать в толстых книгах, по скупости, свойственной издателям, обычно не снабженных картинками, хотя иногда в них попадались гравюры и гравированные же портреты.

Ну а невольно, потому что перелистывать сотни и тысячи страниц приходилось себя заставлять: уж больно было скучно. И тем не менее, благодаря усердию (к которому призываю и тебя, мой неустанно ищущий высоких истин читатель), перелистав множество исторических трудов, я обнаружил, что факты и цифры и даже глубокомысленные выводы совсем не есть История, а только всего лишь одежды Истории, часто строгие, сверкающие и блестящие и даже расшитые золотыми галунами, как ливреи важных лакеев, иногда подызносившиеся и лоснящиеся в некоторых местах от долгого употребления, а иной раз это и просто лохмотья, ветхие и сверкающие не золотом и серебром, а зияющими дырами, порой гордо выставляемыми на всеобщее обозрение по примеру Антисфена, одного из не очень известных учеников прославленного древнегреческого философа Сократа, наставника знаменитого Диогена. А вот под этими одеждами и скрыто главное, суть и сущность Истории. Что же это? Интрига, интрига и еще раз интрига, догадливый мой читатель.

Слово интрига, как и всякое достойное уважения слово, происходит из древнегреческого языка и в точном переводе значит «пружина», точнее – «опасная пружина» и еще точнее – «опасно сжимаемая пружина».

Сжимают ее люди, которым избыток желаний и все того же любопытства вкупе с обычной непоседливостью и еще кое-какими качествами и чертами характера не дают вести размеренно-обыденную жизнь в привычных делах и заботах, и потому-то они и сжимают и закручивают ее, эту пружину, до тех пор, пока она не разожмется и не подбросит вверх тормашками всех, кто сжимал ее, вместе с теми, кто мирно вращался в кругу спокойной жизни и ни во что не совал своего носа.

Вот тогда-то и меняется мир, со всеми его странами, башмаками и шляпками. А люди, нарядившись в новые одежды, опять начинают сжимать все ту же пружину, движимые все теми же желаниями, прихотями и чудачествами, которые сплетаются в цепочки, тянущиеся из прошлого в будущее, завязываются мелкими узелками, а время от времени затягиваются в сложнейший узел, и его потом приходится развязывать, распутывать, а то и разрубать мечом, как это сделал однажды нетерпеливый царь македонян Александр, благо меч у него всегда был под рукой, а решимости ему было не занимать.

Читателя, жаждущего скрупулезного разбора фактов и глубокомысленных выводов, я отсылаю к библиотечным полкам, заполненным трудами самых кропотливых историков, среди них преобладают немцы – безусловно, именно им, а не кому-либо еще нужно отдать пальму первенства, когда дело доходит до точности и глубокомыслия, по поводу, к примеру, непонятных, далеких звезд на ночном небе и нравственного закона – а к чтению моего сочинения я приглашаю только любителей интриги.

Интриги, интриги и еще раз интриги, плаща и кинжала, любви и шпаги.

Ибо, как и еще один француз – он хотя и не обладал африканским темпераментом, но тем не менее не стеснялся присущей его соплеменникам легкости и простоты вкусов, – я тоже променял бы любые серьезнейшие исторические труды на разного рода подробности, особенно интимные и потому не вошедшие в официальные отчеты, реляции и манифесты.

Я держусь мнения, что именно они, эти интимные и тайные, а вследствие своей тайности малоизвестные подробности, и есть основа интриги всех событий. А интрига и есть История, что я и продолжу доказывать тебе со следующей страницы, мой доверчивый, а главное, ленивый читатель: когда-то ты поленился прочесть какого-нибудь Карамзина с Соловьевым в придачу или Лависса и Рамбо, ну так не поленись полистать книгу, которую волею случая ты уже держишь в руках.

I. Из расшифрованных диалогов

1. Во Франции

Мучили ли когда-нибудь незадачливого первого министра так, как мучат Ломени де Бриенна? Вместо наличных денег нет ничего, кроме возмутительных споров и упорства.

Т. Карлейль.

Два верховных масона продолжали свой вечный, неторопливый разговор, а события то следовали за их словами, то обгоняли их, а то уходили в сторону от предначертанного для них пути, петляя где-то рядом, и иной раз стоило немалых трудов, чтобы вернуть их в нужную колею, проложенную беседами, которые вели эти два человека, невидимо правящие миром. Все, что происходило во Франции и Англии, Испании и Пруссии, России и Турции, не могло укрыться от их всевидящего ока и направлялось их железной рукой. Они были всезнающи, всесильны и всевластны, от их воли зависели жизни и смерти всех живущих на земле людей – всех, кроме двух – и этими двумя были они сами.

– Что во Франции?

– Продолжается война парижского парламента против короля.

– Король выслал парламент из Парижа?

– Да. Правда, не король, пышущий силой и здоровьем, а Ломени де Бриенн, архиепископ тулузский, слабый старик, растративший свои силы на доступных красоток. Ему шестьдесят лет, а выглядит он на все восемьдесят.

– Король, хотя и силен физически, но слаб духом. А архиепископ Ломени духом тверд. Ведь он духовный пастырь.

– Ну, не духом… А желаниями… Он хочет денег. Ломени совсем сдал телом. Врачи приписали архиепископу молочную диету. Он понимает, что ему совсем мало осталось вкушать радости и удовольствия. Ломени содержит двух молоденьких любовниц и хочет последние годы провести не отказывая себе ни в чем. Он получил, наконец, доступ к пустой государственной казне, и решил наполнить ее, чего бы это ни стоило. И никакой парламент не сможет помешать ему. Он-то и вышвырнул парламент в Труа. Это столица Шампани. Городок, как и Париж, стоит на берегах Сены. Когда-то отряды галлов вместе с римскими легионерами разгромили здесь полчища гуннов. Теперь члены парижского парламента насмерть стоят в Труа, не поддаваясь увещеваниям архиепископа тулузского Ломени де Бриенна. Ломени требует зарегистрировать королевские указы о новых налогах и о продолжающемся до 1792 года займе. Тогда государственная казна до краев наполнится звонкой монетой и Ломени несколько лет сможет черпать из нее и прожить на широкую ногу остаток своей земной жизни. Парламент упирается и требует созыва Генеральных Штатов. Ломени обещает созвать их, но после 1792 года, когда кому-то другому придется возвращать займы. И ни одна из сторон не идет ни на какие уступки.

– А король?

– Король каждый день на охоте.

– Королева?

– Ломени ее ставленник. Она поддержала его назначение, возмущенная тем, что предшествующий министр, Калонн, так много обещал и так недолго исполнял свои обещания.

– Откуда он взялся, этот Ломени? Ведь раньше о нем никто не слышал.

– Ну, это не совсем так… Во-первых, он все-таки архиепископ тулузский. И даже знаменит тем, что по его проекту проведен канал от реки Гароны до системы каналов, по которым из Тулузы можно плыть до Средиземного моря. Ломени член Академии.

– Вот как!

– Но главное не это. Он – друг Тюрго, они вместе учились в Сорбонне.

– Так что же, он продолжит его дело?

– С той лишь разницей, что скромный и застенчивый в молодости Тюрго хотел сделать богатой Францию за счет своего, в самом деле, недюжинного ума. А Ломени – весельчак и любимец женщин – с молодых ногтей мечтал сделаться богатым за счет Франции.

– И это ему удастся?

– Возможно. Он призвал под свои знамена Ламуаньона и даже Мальзерба.

– Кто это?

– Ламуаньон президент старого парижского парламента, разогнанного еще при Людовике XV и восстановленного Людовиком XVI, на свою голову. Когда Ломени занял место Колонна, он продвинул Ламуаньона в хранители государственной печати, то есть в министры юстиции, за что тот и помогает архиепископу в борьбе с собратьями по парламенту. А они возненавидели новоиспеченного хранителя печати больше, чем самого Ломени. Ведь Ламуаньон в их глазах предатель парламентской корпорации. Мальзерб – давнишний и настоящий, в отличие от лицемера Ломени, сподвижник Тюрго. Борец за справедливость и обличитель роскоши двора, он помогал Тюрго, когда тот пытался провести свои реформы. Мальзерб ушел вместе с ним в отставку, после того как король, со слезами на глазах, уволил своего любимого министра, не имея сил противостоять королеве, ее Тюрго вынудил сократить расходы, вельможам и священникам – их Тюрго заставил платить налоги, и народу, в глазах которого Тюрго, искреннего католика и убежденного монархиста, выставили безбожником и врагом короля.

– Какие страсти! И теперь этот человек помогает Ломени?

– Мальзерб простодушен. И поверил, что Ломени хочет претворять в жизнь планы Тюрго. Мальзерб оставил свои гербарии – он один из лучших ботаников нашего времени – и согласился, спустя десять лет после отставки, стать членом королевского совета. Честное имя добропорядочного Мальзерба склонило на сторону проходимца Ломени очень многих из тех, кто раньше боролся с архиепископом. Думаю, теперь силы парламента и королевского двора уравнялись.

– Ничейный исход этой борьбы невозможен.

– Конечно.

– И долго это продолжаться тоже не может.

– Это могло бы тянуться сколь угодно долго, если бы в государственной казне имелись деньги.

– Но казна пуста.

– Пуста. И это толкает Ломени на решительные действия.

– Какие?

– Сила парламента в том, что именно он регистрирует в своих книгах эдикты короля. Без регистрации они незаконны. Ломени задумал учредить новый судебный орган для регистрации государственных законов и ведения важнейших судебных процессов – Пленарный суд. А парламентам останутся только самые незначительные судебные дела. Это лишит парламент его государственной роли, а заодно и главных доходов.

– Об этом уже известно?

– Нет, это самая главная тайна двора и Ломени.

– То есть никто из членов парламента не знает об этом плане?

– Это будет неожиданный и сокрушительный удар.

– Значит, Ломени победит?

– Вполне вероятно. Но кто бы не победил, выиграем все равно мы. Победа Ломени означает пятилетний заем в обмен на обещание созыва в 1792 году Генеральных Штатов. Но когда Генеральные Штаты соберутся, они обнаружат пустую казну – уж Ломени постарается употребить эти миллионы – и огромные долги. Долги по займам приведут к взрыву. А если победит парламент, это немедленный созыв Генеральных Штатов.

– И тоже взрыв, казна пуста, долги по старым займам Неккера и на войну за свободу Америки… Зачем же нам ждать до 1792 года?

– Нужно помочь парламенту?

– Конечно.

– Я думаю, достаточно сообщить о планах Ломени кому-нибудь из членов парламента и хитроумная интрига архиепископа провалится, утонет в скандале.

– Именно так и нужно сделать. Не стоит торопить события, срывать незрелый плод. Но, мне кажется, плод созрел.

– Созрел.

– Тогда нужно слегка тряхнуть яблоню…

2. В России

Не ровен час…

А. П. Чехов.

Вменяемость представляется большею или меньшею, смотря по большему или меньшему значению условий.

Л. Н. Толстой.

– Турция начала войну с Россией? – переменил тему разговора верховный масон, который по внешнему виду казался старше.

– Войска еще не перешли границу, но ультиматум предъявлен, русского посла уже посадили в Семибашенный замок, что означает объявление войны. Дороги назад нет.

– Это свяжет силы России на год, а то и на два, особенно если в дело вступит Швеция…

– Густав III мечтает вести войска на Петербург.

– Скорее всего и Турция и Швеция ничего не смогут сделать. Но другого выхода у нас нет. Россию нужно вывести из игры… Хотя бы на год-два… Это рискованно… Как бы не получилось так, что Екатерина II приберет к рукам и Стамбул и Стокгольм…

– Тогда придется немедля снять ее с шахматной доски, как мы и намечали.

– О Соколовиче никаких сведений?

– Никаких.

– А об отречении Анны?

– Ничего. Думаю, Соколович все усилия направил на поиски отречения.

– А наш Маркиз, Полномочный Вестник Смерти?

– О, у Маркиза, видимо, все обстоит самым лучшим образом.

– С ним ведь нет никакой связи?

– Да, связаться с ним можно только в исключительном случае. Он действует самостоятельно. И следить за ним тоже нельзя. Он очень осторожен и жесток.

– Почему же ты решил, что у него все обстоит самым лучшим образом?

– По косвенным сведениям.

– Каким?

– Ну, во-первых, он женился на княгине Белосельской. Ее отец успел сколотить состояние во времена Бирона и вывезти деньги во Францию, он боялся, что оказавшаяся на троне императрица Елизавета отправит его в Сибирь, и предпочел Париж. Но капиталы отца растаяли. Дочь князя последние годы жила более чем скромно. Она перешла в католичество и в свои пятьдесят лет уже не мечтала о замужестве. Женившись на ней, Маркиз получит возможность официально въехать в Россию.

– Молодую чету не отправят в Сибирь за старые грехи отца?

– Старик давно умер от тоски по снегам России. Русские, как известно, очень сильно тоскуют по родине. Дела его забыты.

– А дочь не боится поменять цивилизованный Париж на дикую Россию?

– Дочь увлечена мыслями о приобщении страдающих во тьме невежества соотечественников к истинной религии.

– Когда она приняла католичество?

– Год тому назад.

– Тогда понятно ее рвение.

– Кроме того, маркиз купил несколько собраний картин. В его коллекции настоящие шедевры.

– Он приобрел их с какой-то целью?

– Маркиз никогда не увлекался собиранием живописи. Но он, конечно же, знает, что императрица Екатерина II скупает лучшие работы современных живописцев и старых мастеров. Картины художников рекомендует ее корреспондент, Мельхиор Гримм, называющий себя бароном. Этот проходимец неплохо наживается, подсовывая Екатерине ходовой товар за большие деньги. Видимо, Маркиз рассчитывает войти в доверие к императрице, выдавая себя за знатока и ценителя живописи. Если это так, то расчет верный. У Екатерины огромная коллекция, она хочет превзойти всех европейских монархов богатством своего собрания. Судя по всему Маркиз основательно берется за дело.

– Он всегда этим отличался.

– Жена русская католичка, живопись – все это вызовет интерес и послужит хорошей ширмой. Если Маркиз будет поставлять картины императрице, он найдет способ снять ее с шахматной доски как только это потребуется.

– Ты рассказал Маркизу об отречении Анны?

– Нет.

– Почему?

– Ну, во-первых, отречение никто так и не нашел. А во-вторых, я не хотел направлять Маркиза – он сразу бы почувствовал это. Маркиз не любит, когда его подталкивают к какому-либо решению. Он действует сам.

– Да, это верно.

– Об отречении Анны знает только аббат Фариа. От него, собственно, о нем узнали и мы сами. Когда он введет Маркиза в курс дела, то, естественно, расскажет ему об отречении Анны. И если Маркиз увидит развитие своей деятельности в этом направлении, он не упустит этот ход. Но это будет его решение. Ему на месте виднее.

– Ты прав.

– Он может найти ходы более сильные и результативные.

– Не исключено.

– Но все-таки мне кажется, что именно отречение Анны даст возможность взять ситуацию в России в свои руки.

– А если Соколович первым найдет отречение?

– Маркиз может контролировать Соколовича – он знает о нем. А Соколович и не догадывается о существовании Маркиза. Насколько я понимаю, Маркиз в первую очередь обеспечит себе способ в случае необходимости вывести из игры Соколовича. И если тот первым найдет отречение Анны, оно все равно окажется в руках у Маркиза.

– Ну что же, тогда за Россию можно не беспокоиться. А как события в Нидерландах?

– Там штатгальтер практически утратил власть. Король Пруссии хочет вмешаться, но как подчиненный в своей ложе ожидает разрешения.

– В другой ситуации пускай бы все шло своим чередом, но с учетом обстановки во Франции, лучше, если прусский король введет войска.

– Его сразу же поддержит Англия.

– И Франции придется либо ввязаться в конфликт, либо показать свою слабость.

– Не Франции, а Людовику XVI.

– Да. Людовику. Сила и слабость Франции относительны. Сколько сейчас французов?

– Миллионов двадцать пять.

– А армия?

– Тысяч двести они могут поставить под ружье. Но при пустой казне…

– Пустая казна не самое лучшее условие для ведения войны. Но и не самое главное. При сильном короле…

– Но король слаб.

– Это знаем только мы. Этого не знает даже сам бедный Людовик XVI, а его соседи и подавно. И французам пока не известно, что их король слаб. А он не просто слаб. Он – королевское ничтожество. И нужно, чтобы это поняли все. Так что пускай Пруссия вводит войска в Нидерланды.

– А если голландцы выстоят? И потом… Убрать штатгальтера, установить республику… Это тоже неплохо… И, возможно, эта республика в будущем помогла бы и Франции… Когда начнется…

– Когда все начнется, во Франции произойдет переворот и в политике и в умах. Помощь голландцев не сыграет существенной роли. Сейчас важнее нарушить равновесие. Ведь Голландия и Франция заключили союз против Англии и Пруссии?

– Да, по-моему, в 1783 году и тогда этот союз серьезно урезонил и Англию и Пруссию.

– Пусть все увидят, что Людовик бессилен и не может выполнить свой союзнический долг, как семь лет не мог выполнить долг супружеский. Ему нужно создать репутацию слабого и бессильного правителя.

– Значит, пусть прусский король…

– Вводит войска в Нидерланды. Это, кстати, подействует и на императора Иосифа II, если Австрия, как союзница России, поспешит сразу вступить в войну с турками. Турция на два фронта продержится недолго. События в Нидерландах отвлекут Иосифа II. А усиление Пруссии, возможно, вообще удержит Австрию от вступления в войну на стороне России.

– Ну что ж, отложим республику в Нидерландах.

– Когда Франция станет республикой, она поможет установить республику и в Нидерландах, как, впрочем, со временем и в Пруссии.