Читать книгу: «Ты, я и никого больше», страница 7

От попыток вспомнить что-то забавное потели ладони. Где же ты, когда так нужен?

– Расскажи этой миледи про то, как ты матершиные комментарии писал, а потом узнал, что их все твои знакомые видят. Или про то, как ты хотел «кино» посмотреть, но скачал вирус, который заблокировал тебе телефон. По итогу в своих намерениях надо было признаться родителям. Ещё есть история о том, как ты вместо ключей с балкона кинул отцу свой телефон. Давай, не стесняйся. Это я ещё не вспомнил, как ты перед всем классом рассказал стишок про «Хорошо быть кисой, хорошо собакой»… Дедушка, говорит, научил. О,о,о, а помнишь как ты бабушку каргой назвал?

– Ну-у-у. Ты на меня посмотри. Разве не смешно? – я бился в беспомощности и захотел отмотать время назад, чтобы сказать: «выбираю «правду», – В общем, ладно… Я тебе, наверное, несколько шуток расскажу, а ты уж сама реши, что тебе понравилось… С небоскреба летит негр и цыган. Кто упадет быстрее?

Ответа не было.

– Уровень преступности, – Ева смущенно поджала губки.

– Про расизм ей не нравится.

– Ладно. Что общего между первой игрой в шахматы и первым занятием любовью?

Ответа не было.

– Первый раз всегда с дедом, – Ева стыдливо отвела глаза и немного улыбнулась.

– Про инцест тоже не нравится. Может что-то ещё более вызывающее расскажешь?

– Почему у геев каждая ночь Пасха?

Ответа не было.

– Бьются яичками, – Она улыбнулась, но только лишь.

– А-ХА-ХА-ХА, хорош. Давай ещё этой херни.

– Как называется научно-исследовательский институт химических удобрений и ядов?

Ответа не было.

– НИИ ХУиЯ, – Ева долго соображала и кивнула, как бы, в согласии, что, дескать, забавно.

– Ты можешь лучше.

– Как определить русского националиста в толпе?

Ответа не было.

– По розовым чулкам и ушкам, конечно же, – слушательница не скрыла непонимания.

– Это вообще анекдот?

– Последний, что сделала сладкая булочка?

Ответа не было.

– Промолчала, – я по-джентельменски указал на свою слушательницу, и та зарделась краской, уловив всю изящность комплимента, – Ну не знаю, я смешных историй. Только вот такие вот приколы категории «Г» от слова…

– Ну, некоторые мне понравились, не скажи.

– Не думал, что ты такой юмор понимаешь.

– Понимаю, но не увлекайся. Я хотела, чтобы ты историю какую-нибудь рассказал!

– Ну, нету у меня таких. А если есть, то я всегда там позорюсь. Про других как-то рассказывать нехорошо. Что выберешь?..

– «Правду», наверное. Давай, это последнее?

– Оки, я тоже потом «правду» выберу и пойдем, – чёрт меня дёрнул заговорить на эту тему. Трезвым я бы такое под пытками не сказал, но пиво ударило в голову и мне пришлось идти по его указке, – Любишь обнимашки?

Я лихо рассчитывал, что дальнейшие события будут идти по двум сценариям:

Первый, она скажет: «Да», – и я такой: «Ну и что же мы сидим? Я ведь тоже люблю!» и мы вместе сливаемся в дружеских. Исключительно дружеских объятиях!

Второй, она скажет: «Нет», – и я, очень тяжело перенеся такую утрату женского тепла, в ответ: «Обидно. Пофиг. Забей. Что ты хотела спросить?».

«Терциум нон датум». Или как там.

– Ну… – эта хитрая девка угадала мой замысел и теперь у неё внутри началась битва. Как поступить? Отказать, ясно давая понять, что я ей неприятен? Или согласиться, из вежливости проявляя сочувствие к моему одиночеству, но не больше? Меня перехитрили, – Не знаю, у нас в семье как-то непринято лишний раз обниматься. А что?

– Да ничё, прост, – я отпил из банки, заливая горе, – Давай «правду».

Ева долго думала и не решалась спросить. Я смотрел на неё. Она смотрела на стол, перебирая чистые ногти при свете фонарика.

– Почему ты спросил это? – меня полоснули бензопилой по груди.

– Да, э-э-э, – цепь всё наматывала и наматывала круги, разрывая плоть, – Я подумал, что, – Тело уже наполовину мне не принадлежит. Всё, что из меня могло, фонтанируя, извергнуться – кончилось, – Ну… Просто я люблю. И мне бы не хватало вот в этой вот ситуации былой нежности, которую я любил испытывать. Обойдусь, привыкну, – сталь разъединила меня надвое. Так вот, что чувствовала та убиенная мной девочка…

– Как мило, – призналась Ева, клюнув на моё гнусное вранье, – Меня родители только на день рождения обнимают, наверное. Я к ним тоже стараюсь не лезть… Ты хочешь обняться?

Я обомлел, когда услышал три этих восхитительных слова. Мне такое впервые говорят, Боже мой. Она ещё это так сказала. Типа, с какой-то чистой материнской любовью, стеснительностью и нежностью. Как хорошо, как хорошо!

Но я решил не быть до конца неженкой, а немного сбавить обороты, чтобы все знали свои места. С небольшой наглостью и аккуратной усмешкой я выдавил:

– Это уже второй вопрос для «правды», – я остановил пальчиком назревавшую близость, – Давай я тебя это спрошу? Уже вне игры, будто.

Ответа не было. Впрочем, он был и не очень нужен. Ева в умилительном ожидании наклонила голову и смотрела на меня. Я говорил какую-то ерунду, но она, почему-то растаяла от моих слов, а потому, наверное, и не слышала.

– Давай обнимемся? – я сверкнул глазами на свою одноклассницу, неловко встал, боясь грохнуться и подошёл на встречу к Еве. Только сейчас довелось до конца ощутить весь масштаб маленькости этой доброй девчонки. Она была меньше почти на голову и вместе мы, скорее, смотрелись не очень гармонично. Ощущения от предстоящего физического контакта как-то притупились и мне не было сильно страшно. Меня это поражало. Всё-таки куда-то моя трусость подевалась. Неужели я так успел возмужать за этот день?

Мы как-то быстро и сумбурно столкнулись телами. Я приобнял её за лопатки, а она меня за мою талию. Стало так тепло и уютно, захотелось углубиться в объятия ещё больше, но, боюсь, что я достиг возможного предела. Я мог положить свой подбородок на макушку Евы, чем и воспользовался.

– Держалка для головы, получается, – я перешёл на шёпот. Какой-либо реакции не было. Видимо, сказал слишком тихо или ей не понравилось, что я так сделал. Голову, однако, не убрал.

Что-то магическое происходило в этот момент на кухне. Солнце за окном уже зашло и на пустынный город спустились сумерки. Уличного освещения не было и вообще ничего не говорило о том, что мы вдвоём находимся в некогда оживлённом спальном районе. Тишина стояла кладбищенская. Нет, даже космическая. В вакууме звук не распространяется и, наверное, сейчас можно было бы услышать, как звучит бесконечная Вселенная. Гигантская и немая. Вся моя вульгарность и зашуганность улетучились мгновенно. На меня, видимо, начали, не побоюсь этой сентиментальности, действовать силы любви, чтоб их. Это вызывало приятную неловкость и желание большего.

– Спасибо, – мне искренне захотелось отблагодарить свою «подругу» за такой душевный подарок. Редко, когда мне делали что-то такое, заставляющее радоваться и радоваться без конца, забывать о гнетущих разум ужасах. На этот раз меня услышали.

– Не за что, – так же шёпотом ответила Ева, рассматривающая тёмный пейзаж за окном и опираясь на меня левым ушком. Во мне горела надежда, что моей «сообъятельнице» так же приятно, как и мне. Неподвижно стоять было как-то немножко неловко, и я начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, как бы, начиная медленный танец.

– Потанцуем? – шутливо предложил я.

– Музыки нет, – грустно отозвалась Ева.

– Да это недолго исправить, – я начал, как джазовый музыкант, что-то мелодично напевать, стараясь спародировать какой-нибудь никогда мной неслышанный блюз. Ева не сопротивлялась и вторила моим движениям. Удивительно, но мы умудрились ни разу не наступить друг другу на ноги и притом сделать вокруг своей оси два маленьких круга. Мне понравилось танцевать, но я почувствовал, что объятия, некоторым образом, исчерпали себя и нам обоим уже стало немного жарковато друг от дружки.

– Ладно, думаю, что на сегодня достаточно. Спасибо, Ева, – проговаривал я, трагично отлепляясь от девочки, – Обниматься так круто, блин.

Я вернулся к обычному своему состоянию.

– Тебе спасибо, – подняла на меня глаза она. Я уже было подумал, что она щас потянется ко мне, чтобы логически продолжить акт близости, но был обманут. Впрочем, на такое у меня бы и губа не поднялась, – Я ко сну пошла готовиться. Возьму фонарик?

– Разумеется, – говорил я уже уходящей куда-то вглубь коридоров девчонке, – Тебе тоже возьмем завтра фонарь. Чтобы мы независимо друг от друга были, ага.

Ответа на было. Меня начали одолевать типичные для меня подозрения.

– А что, если ей не понравилось? Вдруг я плохо пах? – я понюхал футболку, вроде ничего, – Вдруг у неё уже есть парень, а я тут со своими просьбами? Но она же разрешила себе…

Короче говоря, тяжкие думы одолевали меня, пока я доканчивал банку с хмельным, сидя за столом в темноте. Кажется, что я в своем преисполненном начинающемся алкоголизме прыгнул даже выше, чем мой батя. Он хотя бы при свете сидит, а я как какой-то бэтман или ведьмак. При тусклом отблеске Луны и звезд. Я мельком оглянулся в окошко, как бы, притворяясь эдаким полуночным зверем, и поразился увиденному. На чистом от облаков небе можно было разглядеть звезды. Целый рукав. Ряды этих крохотных точек, дырок мироздания, если верить в магию.

Это было красиво. Пронеслась мысль, что там можно увидеть пролетающие спутники или даже станцию. Хоть какое-то утешительное свидетельство жизни или хотя бы её артефакт. Луна была в форме очень тонкой обратной буквы «с». Мысленно проложив линию и получив букву «р», отметил про себя, что Луна растущая. Значит недели через две можно будет гулять ночью под полной Луной.

– Или Лунатить. Вдруг Ева лунатит и убьет нас во сне. Чё делать будешь?

– Приму судьбу достойно. Я обнимался с девочкой. Жизнь прожита не зря, – я закурил несуществующую сигарету, всё ещё не отрывая взгляда от неба, простреленного дробью-светом. Была у меня такая привычка интересная. Во всякие «брутальные» и философские моменты жизни притворяться, что курю. Обычно в фильмах так делают задумчивые киногерои, обмениваясь между собой мудростью или просто пялясь в вечность, пытаясь понять, что от них хотят дальше. Разумеется, я ни разу в жизни сигарет в руках не держал, но какая-то романтика раскуривания меня немного пленила. Я бы, может, и начал курить эти штуки да мне никто не предлагал. Моим пристрастием некогда были так называемые «электронки», но меня быстро отучили от этой ерунды, спасибо моему отцу.

– Сейчас тебя, кстати, никто не контролирует. Пари, сколько вздумается. Помнишь то место в ТЦ? Там всегда такие дружелюбные продавцы были…

Я всё пялился на небо, а оно на меня. Между нами зародилось какое-то невербальное понимание и солидарность. Звезды становились в моих глазах всё более и более уважаемыми собеседниками. Свет, идущий от них, существует больше, чем я себя помню. Он преисполнен житейской мудрости и вечной красоты. Никогда не пялился на ночное небо. Где же я раньше был?

Упала звезда.

Мне сначала показалось, что я увидел, но тут же убедил себя, что мои слипающиеся глазки действительно зацепили сетчаткой мимолетную такую полоску, рассекающую купол атмосферы.

– Загадай желание, придурок.

И я загадал. Что-то очень неуверенное и абстрактное. Наверное, в итоге это и получу, но в извращенном обличии.

Скорее всего, алкоголь возбудил во мне ранее не испытываемую поэтическую сентиментальность и то, что я принимаю за какое-то духовное откровение и прикосновение к прекрасному – не более, чем по-новому пульсирующие нейроны в мозгу или на что там влияет эта жидкая дрянь…

Больше звёзд не падало, сколько бы я не следил за небосводом.

Моё меланхоличное одиночество прервал мерцающий свет из коридора и тихий топот.

– Я закончила. Можешь тоже в ванную пойти, – Ева оставила мне фонарик и пошла в спальню.

За водными процедурами ничего интересного не произошло. Было немного не привычно заниматься чисткой зубов почти во тьме. Из зеркала на меня смотрел теперь совсем другой человечек. Все красные прыщи горели, глаза отливали каким-то особенным блеском, зубы казались желтее, чем обычно. Мне не понравилось.

По завершении водных унижений, я пошёл на кухню за бутылкой и стаканами. В той же (незапертой) спальне, где мы сегодня очутились, меня ждала Ева. Она одетой бочком лежала на кровати и походила на римского патриция.

– Помнишь, сколько мы выпили? – спрашивал я за спину, наливая на полу мистическое варево.

– Нет, ничего не помню, – от её сонных интонаций страшно тянуло спать.

– И я не помню. Думаю, нам этого будет достаточно, – положив фонарик на кровать и взяв два наполненных стакана, я по-турецки уселся на покрывало и предложил напиток однокласснице. Мы, не чокаясь, опрокинули содержимое. Осознали, что этого будет маловато и налили себе ещё. Размазывать начало так, что стены пошли ходуном. Оба легли на бок спинами друг к другу и быстро уснули. Я виновато рассчитывал, что я смогу как-то «перепить» и воспользоваться беспомощностью девчонки, но мне больше хотелось в этот момент спать, нежели злодействовать.

Как и вчера, сознание решило одарить меня кинопоказом и начало крутить тупой сон. Дли-и-и-и-инный и тупой сон. Была бы у меня возможность пропустить это всё, то воспользовался бы да мотнул до какой-нибудь следующей сцены. А так, пришлось до конца сидеть.

– Добрый день, уважаемые дамы и господа студенты. Сегодня у нас крайне животрепещущая тема лекции, – начал очень живо и с искоркой в глазах говорить какой-то бородатый дяденька с умным лицом. – Многие студенты по завершению нашей дисциплины отзываются, что это самая интересная прослушанная лекция за всю их учебную деятельность.

По аудитории послышались смешки и роптания.

– Это все, конечно, неправда. Так считаю только я один потому, что тема это непосредственно тесно связана со многими моими научными трудами, которые я бы вам хотел порекомендовать, но не стану, зная ваше нежелание читать что-нибудь длиннее заголовков новостей, – кто-то в аудитории едко поржал.

– Эх… – тяжко вздохнул дядька, но поправив очки, так же живенько продолжил, – Сегодня мы будем говорить о таком явлении как одиночество, рассматривая его в качестве одной из возможных форм аддикции или, проще говоря, зависимости.

Немного подождав, дяденька пробежал глазами аудиторию и, собравшись с мыслями методично и неторопливо, без былой энергичности начал зачитывать конспект, часто отрываясь от него и обращаясь непосредственно к слушателям. От него веяло харизмой и чувствовалось, что в вопросе он подкован и, возможно, много, о чём велась речь, знакомо было лектору не понаслышке.

– Итак, мои, надеюсь, не одинокие господа и дамы, «одиночество как аддикция». Определимся для начала, что же такое аддикция и одиночество. Давеча я спросил у «тети Вики», как бы она их охарактеризовала, и получил вот такие ответы: «Аддикция – навязчивая потребность, ощущаемая человеком, подвигающая к определенной деятельности», – и, в свою очередь: «Одиночество – состояние и ощущение человека, находящегося в условиях реальной или мнимой коммуникативной изоляции от других людей, разрыва. Далее-далее-далее» Всё это, в принципе, правильно и не должно быть как-то иначе интерпретировано, но мне бы хотелось внести некоторые дополнения к вышесказанному. Заранее прошу прощения за мою фривольность и излишнюю сентиментальность, но аддикция и одиночество мне видятся так: «Аддикция – некая чрезмерная неоправданная нужда в чем-либо, обуславливающая нормальное жизнеощущение подверженного аддикции» и: «Одиночество – состояние оторванности человека от общества, созданное им самим по его воле или без неё».

Стало быть, одиночество как аддикция в совокупности есть не что иное, как нужда человека в состоянии обособления от общества и коммуникаций, отсутствие которых не оказывают негативного влияния на психическое или, даже, физическое здоровье.

Вот спрошу у вас. Если бы вы на улице встретили зависимого от алкоголя или наркотиков гражданина, то вы бы его распознали из толпы? Скорее всего, вы бы ответили положительно. Всем кажется, что такие яркие формы пристрастия к чему-либо непременно отражаются на внешнем облике. Боюсь вас разочаровать, но девяносто процентов всех зависимых даже не вызвали бы у вас подозрений. Да, это так. Если верить статистике, то в этой аудитории находятся, как минимум, два человека, регулярно употребляющих лёгкие наркотики. И не смейтесь! Это серьёзная проблема. Общество с большим трудом распознает зависимых. А зависимых от одиночества тем более.

Знаете, наиболее ярким примером того, что одиночество может быть аддикцией, выступают аналогичные аддикции. Посудите сами. Наверняка некоторые узнают себя здесь. Проведём мысленный эксперимент. Представим некого пролетария неудачника, который любит устраивать пьянки каждую пятницу и выходные. По будним дням он, приходя с работы сразу валится спать, настолько тяжела его тяжкая трудовая ноша. У него есть ребёнок, есть жена, которая осуждает пьянство супруга, однако в то же время хочет помочь и проникается сочувствием. Она постоянно его спрашивает, почему он пьёт, почему он не может жить по-другому. Даже, если он и находит какие-то аргументы в пользу своего пьянства и уверенно их высказывает, всё равно он в глубине души прекрасно знает, что зависим и жизнь была бы куда лучше, не будь его пристрастия к выпивке. Однажды он, почему-то, решает не пить. Просто не пить. Он в кои-то веки хорошо общается с женой, наводит порядок в доме, помогает своему ребёнку, что-то готовит, ходит в кино и на прогулки. В общем, обычная счастливая семейная жизнь. Почему бы не продолжить так жить? Да потому что всё поведение определенно уже на биохимическом уровне, по-другому нельзя. Следующие выходные возвращают нашего неудачника пролетария к тому, от чего он, казалось, убежал. Аддикция – это не просто тюрьма, из которой не сбежать. Аддикция – это тюрьма, из которой не хочется сбежать.

А теперь нехитрым образом перенесём этот опыт на офисного клерка неудачника, который по выходным в своей каморке то и дело прожигает свою жизнь в видеоиграх, кинофильмах, в японской анимации, на различных форумах. Да даже если он проводит время, занимаясь музыкой, иконописанием, изучением латыни. Занятия в этом случае тривиальны – он это делает один. Ему не с кем поделиться, не с кем поговорить, не с кем совместно провести время. Но, как и наш знакомый пролетарий, однажды он выберется из своей берлоги, познакомится с девушкой, поиграет в настольные игры в приятной компании, выпьет и начнет искренне изливать душу собутыльнику и т.д. и т.п. Как вы могли догадаться, это «однажды» так и останется «однажды». Его не затянет в омут социальной активности. Она ему чужда. Знакомо? Нет? Мне лично, признаюсь, да. Из этой воронки одиночества нужно выскребаться месяцами, которые будут страшно мучительны для подверженного зависимости…

В аудитории стояла могильная тишина. Все смотрели лектору в рот с упоительным вниманием и даже самые болтливые перестали трындеть, чтобы внимательно послушать, что же будут говорить дальше.

– Чем ещё так пленительна аддикция? Вообще любая. Постоянством, низкой степенью ответственности и неминуемым саморазрушением, порождающих «вторичную выгоду». Поясним же каждое из утверждений.

Первое, постоянство. Как известно, каждый стремится к стабильности в той или иной форме. Одна работа, один супруг, один образ жизни, одни и те же увлечения и привычки. Даже если человек, скажем, любит переезжать из одного места в другое каждые шесть месяцев, то это тоже говорит о стабильности в некотором смысле. Отсутствие смен локации будет неприятно такому «номаду», это будет выбивать его из колеи. Разумеется, стабильность – это лишь необходимая для мозга потребность отдохнуть, потребность не думать, но действовать в автоматическом режиме. Он не может постоянно работать, пытаясь ориентироваться в новых обстоятельствах. Это крайне утомительно и энергозатратно. Так и с зависимостью. Она стабильно гарантирует получение эмоций, комфорт и удовлетворение жизнью, в средней степени. Как известно: «Работает – не трогай», – это и является негласным девизом всех зависимых. Следите за ходом их мыслей: они живы, более-менее счастливы, а значит полноценны, здоровы и успешны. Менять ничего не нужно потому, что зависимость уже создала все кажущиеся условия для жизни. Именно, что кажущиеся потому, что то, что на самом деле является нормальными условиями жизни – не доступно зависимому. Не только по причине, что он не видит, как должно, быть, но попросту не хочет этого видеть.

Так мы переходим ко второму «преимуществу» зависимости – отсутствию ответственности. Представьте себе жизнь здорового человека, полноценного члена общества, семьянина. Ему нужно ходить на работу и прилежно выполнять свои должностные обязанности; нужно поддерживать брак со своим партнером, не давать эмоциональной связи ослабнуть, а это, заметьте, большой труд, если мы говорим о людях среднего возраста; необходимо заниматься воспитанием детей – кормить их, обеспечивать образование, помогать совершенствоваться в увлечениях, следить за тем, чтобы они не стали подвержены пагубным привычкам или идеям. Это колоссальный труд, согласитесь? Притом, такому человеку хотелось бы находить время на себя, что, кажется, вообще невыполнимым. Назовем такого бравого гражданина человека с высокой степенью ответственности – он ответственен перед семьей, перед обществом, перед собой. Что же с человеком зависимым? Он ни за что не в ответе, если не говорить о регулярном насыщении и потворству аддикции. Ему, скорее всего, совершенно безразлично благополучие семьи, если она у него есть. На работу он ходит не для того, чтобы оказывать помощь обществу, реализовываться. Он ходит туда, чтобы заработать на еду, жилье и своё маленькое деструктивное увлечение, каким бы оно ни было. Плохо ли это? Для окружающих – безусловно. Для нашего пациента? Нисколько. Жизнь для него полна удовольствия и времени свободного предостаточно. Плюс, можно завести себе ещё несколько зависимостей. Таких своеобразных «камней бесконечности». Только вместо безграничной власти над каким-то аспектом бытия они будут наоборот – постепенно лишать чего-то важного: здоровья, социальных связей, репутации, времени. Как это всегда бывает, выйти из омута низкой ответственности очень сложно по той причине, что это становится порочным кругом. Ты хочешь освободиться от зависимости, но тебя отвергают близкие люди. Пучина аддикции поглощает ещё больше, и ты падаешь в глазах людей ещё ниже. Хотя к этому относительно быстро привыкаешь, но, когда надоедает – расстаться с жизнью несложно. Ничего не держит и никто не держит.

Так мы переходим к третьему пункту – тяга к самоуничтожению. Люди делятся на две больших (правда, больших) группы: те, кто тянется к жизни и те, кто стремится к обратному. Не надо думать, что вторые – это только самоубийцы или преступники. Отнюдь, тягой к смерти могут быть: порочные связи, экстремальный спорт, алкоголизм, увлечение боевыми единоборствами, занятие политикой, пристрастие к фастфуду, частый просмотр новостей, онанизм и много чего ещё, на самом деле, в целом, безобидного и не предосудительного. Я вижу улыбки на ваших лицах, но прошу, дайте мне минуту и всё станет понятно. Мы не говорим, что это плохо – стремиться к смерти, нет. Таков естественный ход жизни. Мы не можем существовать, только созидая. Нужно сносить ветхие здания, переписывать старые законы, прибегать к насилию для обеспечения своей безопасности, рубить деревья, использовать полезные ископаемые, лишать людей свободы и так далее. В общем этот принцип можно описать известной пословицей – «не разбив яйца, омлета не сварить». В людях существует баланс между этими двумя категориями и даже самые праведные, непогрешимые люди не могут только лишь создавать. Для поддержания жизни им приходится потреблять пищу и пить воду. Ни то, ни другое не берется из воздуха безвозмездно. Пищу необходимо либо вырастить, либо поймать, что так или иначе включает в себя некоторого рода разрушения. Вернемся к аддикции. Люди с зависимостью лишены этого самого баланса. Нормальные представители социума, скорее, подвержены стремлению к жизни. Им кажется, что это благо и они к этому движутся. Подверженные зависимости не видят смысла в движении к позитивному. Они не любят жизнь, не любят себя и кого-либо ещё. Это значит, что единственным путём, который остается для зависимого – путь вниз. Скажу страшную вещь, но вдумайтесь. Убивать себя гораздо приятнее, если ты знаешь, что не представляешь собой ничего ценного. Появляется даже некоторого рода миссия – избавить остальных от себя. Чудесно, правда?

Одиночество же в свою очередь также подходит под признаки зависимости, которые мы обозначили выше. Существовать одному становится приятно. Ты независим, уникален и не подвержен какому-либо эмоциональному воздействию со стороны других. Мир вокруг начинает давать ощущение, что одиночество – путь к просветлению, что социальные связи бесполезны и нужно непременно как можно больше времени проводить наедине с собой, чтобы познать себя и мир. Как правило, одинокие люди на самом деле этим не занимаются, им слишком плохо, чтобы реально искать себя. Вы же знаете про пирамиду потребностей? Как бы вы ни хотели обратного, но самую верхушку вам никто не отдаст, если не заложены первые уровни пирамиды. Итак, одиночество дает постоянство. Постоянство высокомерия, досуга и элитарности. Про низкую степень ответственности пояснять, думаю, не нужно. Зависимый от уединения ни за кого не в ответе, что позволяет спокойно концентрироваться на дальнейшей «подпитке» своего образа жизни. С тягой к саморазрушению всё тоже понятно. Социальных связей нет – значит я плохой человек. Однако менять я этого не буду, иначе перестану быть самим собой и изменю жизненные приоритеты, что будет означать некоторого рода предательство самого себя.

Одинокие люди делятся на две группы: зверей и богов. Первые просто не могут вклиниться в общество, из-за чего им приходится постоянно доказывать себе и остальным, что они-таки это могут, но просто не хотят. Они дикие по своей природе, равнодушные и апатичные, но не перестают мнить себя богами, которые на самом деле могут интегрироваться в общество. Более того, они делают для него всё и могут за секунду обрести друзей, партнеров, но им этого не нужно потому, что у них уже это всё было и им попросту неинтересно. Они сидят на вершине горы и смотрят вниз. Звери же стоят у подножия и рычат на тех, кто карабкается наверх…

Я молча встал из-за стола и решительными шагами начал спускаться к трибуне. Все присутствовавшие начали следить за мной и хлопать глазами. Наверное, подумали, что я пошёл носик попудрить. Лектор смотрел на меня немного удивлённо. Он почувствовал, что я неслучайно поднялся именно в момент его драматической паузы.

– Молодой человек, вы… – эта обличительная падла не успела договорить потому, что я сбил его с ног и повалил на спину. Даже не предполагал, что во мне есть настолько силы. Или он просто не ждал?

Я думал, что буду что-то кричать, спрашивать, требовать. Знаете, как торжествующий мстящий, дескать: «А, каково тебе? Как тебе эти яблоки? Помнишь меня? Помнишь?» и всё такое. Но я тупо молчал и вбивал четыре глаза этого несчастного ему в орбиты. За меня прекрасно говорили звуки тумаков, трескающиеся кости и хлипкие сопения избиваемого. Во мне не бушевала ярость или обида. Казалось, что я просто делаю свою работу. Никто из сидящих в аудитории не сдвинулся с места, чтобы остановить моё нападение или же помочь. Все просто смотрели и ждали. Руки и груша были искрашены в красный. Ужас от сотворенной жестокости нахлынул, и я встал, содрогаясь от сделанного. Сотня глаз следили за мной и не моргали. Они поняли, зачем я это сделал, а я не понимал.

Я медленно открыл глаза, проснувшись от кошмара.