Если ты читаешь это письмо, значит, дедушка доверился тебе. Проникся. И убедился, что ты по-настоящему любишь меня (он подумал, что я совершенно точно с ума сошла). По крайней мере, таков у нас был договор.

Еще раз извини, что ушла и заставила страдать. Я не хотела, а хотела, если бы была моя воля, остаться с тобой. Это правда. В этот раз я не вру.

И в этот раз будет только правда. Ни капли вымысла и лжи.

Настоящее имя… Вероника. Я ненавижу это имя. Поэтому для родных и знакомых я либо Вика, либо Виктория.

Не было ни травмы спины, ни приемных родителей, ни проблем в общении со сверстниками до семнадцати лет, ни снов, в которых я спасала людей.

Как ты понял, я из богатой и интеллигентной семьи, в которой главенствовали любовь и уважение, привитые старшим поколением.

Училась хорошо, но без усердия. Любила плавать, получала ворох золотых медалей и уважение в школе. Каждую субботу ходила в кружок юного писателя. В каникулы путешествовала по миру с многочисленными подружками.

Но сейчас я – сирота.

Родители, Мария и Владимир, младший брат Станислав и всеми любимая, самая добрая женщина на свете бабушка Жульен разбились, когда летели из Парижа в Москву.

Билеты были куплены на всю семью. Но незадача – перед самым отъездом я заболела пневмонией, дед остался со мной, а они улетели.

Навсегда.

Все еще не оправилась. Жжет в груди, ноет рана. Не могу отпустить их. Как и дедушка, который, хоть заверяет меня, что надо жить дальше, сам остался в прошлом.

Пять лет – в прошлом. Как во сне.

Институт не закончила. Отказалась от денег (почти отказалась). Отказалась от прежней гламурной и веселой жизни. Вычеркнула друзей из жизни (странно, но когда случилась беда, друзья перешли в разряд знакомых).

Стала работать волонтером – помогать тем, кому еще можно помочь. Моталась по разным континентам. Искала в чужих глазах – ответы. Истину. Путь. Убегала от боли. От любви. От всего.

Даже на Новый год не приехала к одному-единственному родному человеку.

Плохо спала по ночам.

Писала сказки, чтобы хоть как-то скрасить одиночество, которое особенно давит, когда наступают сумерки.

Худела на глазах. Думала, от нехватки сна и еды.

А потом я упала обморок. Второй раз. В третий.

Вернулась домой. Прошла обследования – и…

… не хочу писать о своей болезни, которая прогрессирует. Только не сейчас и не в этом письме. Места все меньше на пожелтевшем листочке, а так хочется поговорить о тебе, о нашей, не боюсь этого слова, волшебной встрече.

Честно, незабываемая ночь была.

Ночь, когда я снова стала счастлива (ты открыл мне глаза, чтобы я увидела тебя и то, что меня окружает… как ты это сделал, все еще не пойму). Раскрыла душу (и пускай тебе не смущает, что моя правда была завуалирована в сказку), влюбилась, почувствовала себя настоящей, живой – женщиной, которую хотят и желают. И помогла тебе (искренне верю, что ты найдешь силы двигаться дальше, потому что в тебе есть то самое, неуловимое и незримое – воля и природная сила, чтобы наполнить наш мир новыми красками).

Жаль, что пришлось ранить – уйти, не попрощавшись.

Так надо было. И я предупреждала, даже уговаривала. А потом не могла, потому что что-то почувствовала. Дрожь. Волнение. Теплоту.

Тебя.

Теперь ты знаешь правду. Почти всю правду обо мне (про мою напасть спросишь у деда, он расскажет).

Не знаю, что ты будешь делать. Какой путь выберешь. Их несколько…

Знай только одно: я люблю тебя!

Твоя Виктория».

* * *

За окном ночь. Без трех минут два. Читаю уже в седьмой раз письмо; курю; в глазах – слезы; душа – рыдает; а внутренний голос орет: «Собирайся! Беги к старику!»

Утром, утром, утром.

Смяв бычок в пепельнице, иду умываться. Смотрю в зеркало. Глаза красные, под ними – синяки от недосыпа. Трехдневная щетина. На голове – черт-те что.

Не жди утра. Путь у тебя один. Ты выбрал его, когда пригласил ее выпить кофе.

Вызвал такси, наспех оделся и вышел под моросящий дождь.

В такси думаю только о ней, глядя сквозь ночной город.

Бедная, бедная девочка.

Как можно жить с такой болью, с такой невосполнимой утратой?

Потерять всю семью за один вечер – даже не укладывается в голове. Одна мысль заставляет сжаться в клубок, задрожать, закричать.

– Она не потеряет меня, – шепотом проговорил я, пребывая в тумане.

– Что? – откликнулся таксист армянского происхождения.

– Ничего.

У закрытых ворот стоял минут десять, пока охранник дозванивался до Геннадия и удостоверился, что меня можно пустить в столь поздний час.

Шел как в тумане: все скрылось в дымке, видно дорожку, уходящую в бесконечность, и уличный фонарь, под которым стояла черная фигура.

Остановился в трех шагах от Геннадия. Молчим и смотрим друг другу в глаза. Не двигаемся. Он видел спасательный маячок для заблудшей души единственной внучки, я видел сильного духом человека, которого не сломило под гнетом судьбы.

Во мне порыв его обнять.

И я – обнимаю, не говоря ни слова.

Зачем слова?

Он плачет.

Я – тоже, в себе.

Глава 3

Бархатный греческий сентябрь – это нечто! И не жарко, и не холодно. Туристов у берегов моря можно посчитать на пальцах; в самом море – и того меньше. Конечно, на базарах и достопримечательностях ожидаемая толкучка, но терпимо. Греки радушны, приветливы; располагают к себе, всегда готовы искренне помочь.

С первого дня влюбился в Грецию. Культура, атмосфера единения и покоя, местные красоты. Все слилось воедино – в музыку морской стихии – и запало в душу.

Великолепно!

Прям ворох эмоций – и они вырываются наружу. В ее глазах я полный идиот. Она успокаивает меня, смеется, говорит, мол, никакой я не идиот, просто большой ребенок, который открыл для себя новый мир.

Нет, правда, идиот, прожил до проступающей лысины на макушке и ни разу не был за пределами России. Чувствовал себя астронавтом, прибывшим на другую планету.

Все в новинку.

Катание на частной лодке вдоль моря. Быстрая езда по серпантину на арендованной машине, на которой мы проехали десятки городов и деревень. Древнегреческие руины – особенно взбудоражил Афинский акрополь. Погружение с аквалангом на дно Эгейского моря. Свежая морская еда в простых и недорогих тавернах.

Сегодня мы остановились в Афинах и покатались на велосипедах вокруг культурного центра Ньярхос. Она посетовала на узкие велодорожки и жителей, которые ходили по ним; я даже не обратил внимания: фонтаны, оливковые деревья, необычная архитектура парка, современные постройки – не до узких дорожек. Не до ворчания!

– Как себя чувствуешь?

– Немного устала.

– Может, в отель?

– Не хочу. Хочу понежиться в твоих объятьях.

– Это запросто, – я улыбнулся и обнял Викторию.

– Не так.

– Не так?

– Надо поехать к морю. Лечь на пляже – и нежиться.

– Ааа… тоже без проблем. Хватаем железных коней и – в путь! Ты точно не устала?

– Точно-точно. И хватит.

– Что хватит?

– Слишком сильно заботиться обо мне. Я уже не больна. Помнишь?

– Помню.

– Год прошел.

– Помню.

– И за год…

– Помню. Все помню.

– Не обижайся.

– Нет такой привычки.

– Есть, просто хорошо скрываешь.

– Есть, – согласился я.

– Я люблю тебя.

– Знаю. И я – тебя.

– Знаю.

– Поехали?

– Если будешь вести себя как паинька и нежить меня так, как я люблю… То обещаю раскрыть свой маленький секрет.

– Заманчивое предложение.

* * *

Мы нашли укромное местечко, где туристов было мало, а морских ежей много. Искупались; точнее сказать, окунулись и обратно на пляж – такова цена за уединение.

Легли на плед, глядя друг другу в глаза; Виктория грациозно обвила меня ногами и поцеловала солеными губами.

Было хорошо. Объятья и поцелуи. Шум волн. Трепавший волосы морской ветерок. Взаимопонимание. Чистое голубое небо, в котором главенствовали чайки. И любовь – взаимная, такая необходимая, исцеляющая.

Что может быть лучше, подумал я.

– Ты утаила какой-то секрет от меня. Помнишь?

– Не могу решиться.

– Только не говори, что тебя преследует отец из сновидений, который оказался прислужником дьявола и хочет…

– Сказки закончились, – перебила Виктория.

– Даже так. Что-то серьезное.

– Очень.

– Тогда сделай глубокий вздох – и скажи.

Она набрала в легкие морского воздуха, выдохнула и сказала, что беременна.