Двадцать писем Фебу

Предисловие

«Двадцать писем Фебу» – #СетевойРоман: история сталкера, пустившегося в непредсказуемое и волнующее путешествие в пространстве духа и заблудившегося в Паутине. Преображение и обретение себя.

«Хроники Постмодерна» – серия миниатюр, созданных в разное время и по разным поводам и выходивших в авторском блоге на Фейсбуке. Тексты в живой и дерзкой манере обыгрывают разные стороны нашего бытия и оформлены в алфавитном порядке, как своего рода энциклопедия житейской мудрости.

20 ПИСЕМ ФЕБУ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОБЛАСТЬ ЖЕЛАНИЙ

Предисловие.

Я решила нарушить молчание. Есть вещи, которые должны быть сказаны, потому что иначе они разрушат нас изнутри. Я веду непрерывные разговоры с тобой в сердце и мыслях, и до недавнего времени казалось, что смогу жить с этим, не обрушивая на тебя поток своего сознания. Так бы, наверное, и было, если бы в этом участвовало только сознание. Холодный рассудок!

Но нет: ты часть моего несбывшегося. Очень важная его часть. Ось. Ты думаешь, я глупышка, которая не знает, о чём говорит? – Вовсе нет: я прекрасно понимаю, что наше Общее (прошлое? будущее? возможное?) не было бы усеяно розами. Жить с тобой – это жить с Демоном, с вечно мятущимся в поисках совершенства Люцифером, ангелом света, слишком яркого для созданного Богом Эдема.

Они думают, что Демон убил Тамару. Глупцы! – Он забрал её с собой, освободив от земной оболочки. Забрал её бессмертную душу, чтобы никогда не разлучаться, как ты забрал мою – но я жива! А может, мне это только кажется? Но нет, жива: я это чувствую по всегдашней раздвоенности моего бытия. Той самой, которую Грин называл параллелизмом…

Письмо 1. Разность потенциалов

Мысль гораздо просторнее реальности. Из этой разности потенциалов всё и рождается.

Ты спрашиваешь – почему? Этот же вопрос я задаю себе непрерывно вот уже почти год. Ничего не предвещало такого развития событий, и можно сколько угодно рассуждать о том, что случайностей не бывает и что случайность – это закономерность, предпосылки которой нам просто пока не известны, но это не снимает вопроса. Предпосылки неизвестны! Во всяком случае, я их не нахожу.

Мне всего хватало. Ну, почти. Но это «почти» – ровно та мера неудовлетворённости, которая служит отправной точкой любого движения. Моя жизнь была насыщенна и интересна, и к тому моменту, о котором идёт речь, я наконец достигла равновесия между внутренним и внешним. Некоторые называют это мудростью, другие – зрелостью, но, как ни назови, это состояние не лишено своеобразной прелести. Оно напоминает долгий день, когда всё свершающееся идёт раз навсегда установленным порядком и ты чувствуешь себя хозяином ситуации, в моём случае – хозяйкой.

Вокруг могло происходить всё что угодно, но что бы там ни происходило, оно не лишало меня равновесия. Ведь, по-хорошему, наши радости и беды не во внешних обстоятельствах – они у нас в голове, и как относиться к тому или иному событию – вопрос нашего свободного выбора. Собственно, это единственный выбор, который оставляет тебе жизнь, так как всякий прочий выбор она делает за тебя, перетасовывая события только ей известным способом. Но об этом дальше.

Итак, я наслаждалась жизнью. Я честно заработала это право. Иными словами, когда жизнь в избытке поставляла мне лимоны, то я делала из них лимонад, и когда моя потребность в лимонаде была удовлетворяема сверх всякой меры, то щедро одаривала им всех желающих. Никто не жаловался: сахара в моём лимонаде было достаточно. Как известно, с сахаром можно потреблять всё что угодно, а что нельзя с сахаром – можно съесть с солью. Эти «белые враги человечества» – на самом деле его лучшие друзья, если не использовать их в чистом виде. Сахар здесь, разумеется, не вещество, наполняющее сахарницы, а как раз та способность к счастью, которая вырабатывается по мере накопления опыта – как и соль не белый кристаллический порошок с характерным вкусом, но некоторая воля к действию, без которой жизнь становится пресной и теряет смысл. Соль земли¹.

Сначала это было как долгожданный подарок. Ты просыпаешься утром и, медленно приходя в сознание, вдруг вспоминаешь: что-то такое там лежит… Что-то приятное, восхитительное и – моё! Но постепенно счастье сделалось привычным. От этого оно не перестало быть счастьем, просто вошло в плоть и в кровь. Где-то я читала, что счастье – естественное состояние человека, что человек создан для счастья, а вовсе не для страданий в земной юдоли, как пытается нас в том убедить религия. Пожалуй, что так, хотя обыденность, нормальность этого состояния пока что является единственным моим аргументом. Жизнь первых людей в райских кущах до рокового плода с древа познания! Я практиковала счастье, как практикуют йогу или дзен – без всякого поклонения, но единственно образом жизни. Это не было похоже ни на анестезию, ни на эйфорию, ни на одно из прочих искусственных состояний притуплённой или обострённой чувствительности, за которые приходится расплачиваться потом жестокой абстиненцией – как теперь расплачиваешься ты, мой Падший Ангел. Все эти состояния не что иное как кредит под высокие проценты, когда за временное избавление от страданий рано или поздно приходится платить страданиями ещё более острыми – либо безумием. То, что я именую, за неимением лучшего, высокопарным до банальности словом «счастье» – нечто совсем иное.

Итак, оно не притупило чувств – даже напротив: сделало их более острыми, объёмными, полновесными. Но я перестала этого бояться. Это было как распахнуть окна, когда на улице бушует летняя гроза. Как выйти босиком в степь и ступать по траве, чувствуя кожей стоп все былинки и камешки. Как нырять с открытыми глазами. Как нарушить запрет и проникнуть в такое место, которое прежде могла только воображать с трусливым любопытством. Словом, это было захватывающе…

Я жила так уже несколько лет, ежедневно раздвигая плечами границы собственного пространства, и в своём тогдашнем упоении его эластичностью не допускала мысли, что могу ненароком вторгнуться в чьё-либо ещё. Я же расширяюсь внутрь, в мой микрокосм, кому это может помешать?

Теперь, когда я в состоянии обдумать случившееся, оно кажется мне вполне закономерным. История Чайки Джонатан Ливингстон: количество непременно должно перейти в новое качество. Моя вселенная расширилась до пределов, за которыми лежит другая Вселенная. Но тогда это было неожиданно и довольно болезненно. То, что послужило толчком к этому переходу, имеет к нему столь же малое и опосредованное отношение, как пресловутый эффект бабочки. Бедняжка бабочка не знает и не может знать, что она запустила цепную реакцию, приведшую к таким грозным и необратимым последствиям. В них нет её непосредственной вины. «Небольшие различия в начальных условиях рождают огромные различия в конечном явлении… Предсказание становится невозможным» (А. Пуанкаре).

Ну, как-то так.

…Однажды в поисках какой-то персональной информации я забрела в соцсети. Скажу сразу: до этого времени я была последним человеком, который стал бы просиживать вечера напролёт в какой-нибудь из этих глобальных исповедален, выслушивая чужие истории и рассказывая собственные – или участвуя в избиении младенцев, имевших неосторожность посягнуть на чей-либо фетиш. Рай для антрополога! Гигантская, неисчерпаемая лаборатория, в изобилии поставляющая эмпирический материал. Жаль, что я не антрополог, это было бы захватывающе.

Я не была здесь новичком. Когда-то, едва Интернет стал всеобщим достоянием, я заплатила дань сетевому общению – впрочем, весьма умеренную. Эта забава быстро мне прискучила, едва только стало понятно, как мало шансов найти понимание у незнакомых людей. Как только твои реплики выходят за грань эмоциональных реакций – то есть простых междометий или смайлов – они превращаются в глухой забор, за которым каждый видит либо то, что он хочет видеть, либо то, чего боится, и моли Бога, чтобы это оказался всего лишь барашек.

Впрочем, это была неплохая практика по снятию розовых очков, за стёклами которых многие из нас проводят большую часть жизни. Но место в нашем сознании, освободившееся от иллюзий и заблуждений, никогда не остаётся пустым. Оно заполняется либо новыми иллюзиями и заблуждениями, либо знанием. Поразмыслив, я вспомнила про такую штуку, как синергетика – способность сложных систем к самоорганизации. То есть существует некий изначальный хаос, энтропия, в котором, методом проб и ошибок, складывается система, более или менее устойчивая модель, способная эволюционировать под воздействием меняющихся обстоятельств. Как и многое в человеческом мире, из хаоса наших отношений постепенно рождаются сообщества, с их гласными и негласными законами. Интернет не исключение: люди сбиваются в стаи, стаи – в популяции, и эти популяции призваны различными способами удовлетворять те запросы личности, которые остались нереализованными в мире обыденном.

Я не люблю слово «в реале», так как оно не вполне уместно: наша сетевая жизнь давно стала частью действительности. Причём зачастую более реальной, чем жизнь в мире физическом. Фраза «мысль материальна» давно превратилась в мем и никому уже не кажется парадоксом.

Итак, популяции. В Сети их, более или менее крупных, пять.

Первая – по времени моего с ней знакомства – объединяет людей в основной своей массе невинных, таких мечтателей-идеалистов, склонных к тихим семейным радостям. Они светло ностальгируют по ушедшей (уходящей) молодости, предаются сентиментальным общим воспоминаниям, гордо выкладывают результаты своего рукомесла и не мудрствуют лукаво.

Вторая мне знакома более понаслышке – через молодёжь из ближайшего окружения. Наверное, поэтому она в массе оставляет впечатление подростковой неопределённости и избыточности во всём – в движениях, в разговорах и в эмоциях.

Третья популяция в этом смысле являет полную противоположность. Она удел людей состоявшихся, вполне определившихся и поэтому немногословных. Это сфера их публичности, в которой личное представлено только одной гранью, обращённой вовне и сверкающей отражённым светом, в то время как сама глыба кристалла, как и состав его вещества относятся к области догадок.

Наконец, четвёртая. Эта состоит из людей, отравленных интеллектом, а потому жёлчных. Они склонны к самоанализу и щедро наполняют виртуальное пространство плодами своих рефлексий. В комментариях беспощадны, питают стойкое отвращение к дуракам и невеждам и, хотя в основной массе позиционируют себя как людей культурных, но в глубине души уверены в непогрешимости собственных взглядов. Поэтому из их вежливых реплик часто торчат рога снобизма, более или менее длинные. Но, в общем, это бедолаги, чьи многие знания таки родили скорби – иными словами, горе от ума.

О пятой упоминаю только ради полноты картины. Её можно назвать вселенским фотоальбомом, и она представляет чисто коммерческий интерес. Это ярмарка тщеславия в её наивысшем выражении.

Несложная дедукция даст вывод, что пути Господни привели меня… правильно, в четвёртую по счёту популяцию. Там-то всё и произошло. Или не произошло: смотря по тому, что считать собственно событием.

Письмо 2. Обитель мизантропов

Коготок увяз – всей птичке пропáсть: заглянула по делу, но не удержалась от искушения оставить комментарий под чем-то, что мимолётно заинтересовало. Я бы и не вспомнила об этом, если бы наутро, просматривая почту, не обнаружила уведомление, что некто на мой комментарий ответил. Всё! «Меня засосала опасная трясина…». Сам знаешь: стоит заявить о своём существовании, как в меню твоей страницы появляются сообщения о разных сообществах, которые могут тебя заинтересовать. Ты осматриваешься, что-то читаешь. Потом читаешь то, что пишут под этим чем-то, вставляешь свои пять копеек, десять, наконец, свой рубль – и пошла писать губерния! Вдруг обнаруживаются общие интересы, нечувствительным образом вы переходите в личку, срабатывает эффект случайного попутчика, который интересен тем, что ты его совершенно не знаешь и, скорее всего, никогда не увидишь. Вы оба вываливаете друг на друга свою жизнь – пустяковыми фактами, полупризнаниями и целыми исповедями – и спустя непродолжительное время вы уже друзья. Словом, всё как в жизни.

Хотя почему «как»? Жизнь она и есть! В конце концов, мне не известно ни одного случая, чтобы кто-то писал в соцсети посмертно. Хотя и здесь люди так же умирают, и мы иногда об этом узнаём, а иногда нет. Иные просто уходят, наскучив тщетой своих попыток добиться того, ради чего они сюда пришли. Ведь, так или иначе, сюда попадают с какой-то целью, не всегда определённой. Даже если ты просто шёл мимо и заглянул из любопытства, оно может заставить тебя вернуться, а интерес обнаруживается уже потом. Кто-то и не осознаёт своего интереса, кто-то лукавит с самим собой, говоря себе, что надо, мол, убить время, почему бы и не здесь? – Шитое белыми нитками враньё! Ничего всем нам так остро не хватает сегодня, как именно времени, и убивать его – последнее дело. Но не признаваться же себе в том, что тебя привело сюда мучительное одиночество, или непонимание, или жажда власти, или тщеславие, или… да мало ли что! В конце концов, поиски очередной жертвы твоего коварства, потому что в твоём ближайшем окружении все уже знают тебя как облупленного, и только в этом виртуальном пространстве у тебя ещё остаётся надежда, скрывшись за маской интригующего ника и аватара, урвать своё.

Но, справедливости ради, таких здесь немного – как и в мире физическом. Своих групп мерзавцы не образуют – по крайней мере, мне о них ничего не известно. Группы алкоголиков, к примеру, есть, знаю от тебя, но чтобы группы мошенников? Сомневаюсь. Эти работают в одиночку и пасутся среди нас, обычных фраеров и лохушек – мы их кормовая база.

Как бы там ни было, в Сети предпочитаю общаться с людьми, зарегистрированными под собственным именем – а это обычно легко проверить – и с собственной же физиономией на аватарке. Ну, если и не с собственной (далеко не всем нравятся собственные лица), то выбранной достаточно остроумно и/или невинно: всякие там зверушки-цветочки и герои кинематографа иногда способны сказать о человеке больше, чем собственное изображение. Взять хоть меня. Камера меня терпеть не может, и в достопамятные времена, когда фото на документы ещё не делались в присутствии заказчика и не фотошопились на компьютере, придя за заказом, я находила себя в пачке таких же безликих оттисков исключительно по одежде – лишь бы вспомнить, в чём снималась. Теперь камера у каждого в кармане, и с расстояния вытянутой руки можно получить условно адекватное своё изображение. Говорю «условно», потому что себя мы видим всё же иначе, нежели окружающие. По крайней мере, мои знакомые умоляют меня не постить селфи, утверждая, что на них я выгляжу как после продолжительного запоя, а мой собственный ребёнок оставил под одним из моих фото комментарий следующего содержания: «Женщина с тяжёлой судьбой. Задержанная в супермаркете за кражу коньяка и колбасной нарезки».

Ну, как бы там ни было, что есть, то и есть. Мне уже не шестнадцать лет, и в соцсети я прихожу не кавалеров клеить. Зато у меня всё своё – лицо, волосы, зубы и мысли! Так что, если кто-то даже и прилипнет, кто не спрятался – я не виновата. Расстояние и отсутствие взаимных обязательств делают этот флирт столь же безопасным, как секс по телефону, и даже более чем. Так мне казалось.

Не знаю, как оказался здесь ты, но то место, в которое мы с тобой угодили, расположенное на загадочном сервере бог весть в какой стране, в сущности, не что иное, как рай для мизантропов, в который можно попасть ещё при жизни. Люди деликатные предпочитают называть нас интровертами, и они правы: термин свободен от оценки, как положительной, так и отрицательной, и подразумевает констатацию того медицинского факта, что уж простите, кто каким родился. Мы и так в реальном мире жёстко дискриминированы, хотя толерантное общество, по разным данным процентов на восемьдесят состоящее из «экстра», стыдливо замалчивает эту позорную проблему, предпочитая нас не замечать в упор. Поэтому мы устраиваемся как можем – например, уходим в виртуальное пространство.

Некоторые из нас неплохо приспособились и в реале. Помнишь Лену? Не можешь не помнить! Это под её язвительным комментарием ты оставил реплику, которую я с тех пор внесла в свой цитатник: «Мадам, давайте сделаем вид, что вы этого не писали, а я не читал!». Этот язычок, острый, как жало мудрыя змеи, не в пример многим записным острословам, служит орудием незаурядного ума, настолько тонкого, что собеседники ведутся на её нарочито корявый олбанский, даже не замечая всего комизма диалога: она играет с ними в поддавки, пока клиент не обнаружит на себе дурацкий колпак. Тогда, взбешённый, бедолага обрушивает на неё более или менее пристойные филиппики, но ей уже игра прискучила, и она была такова… Так вот, Лена любит цитировать фразу из эпизода про корову в самолёте: жить захочешь – ещё и не так раскорячишься. Святая правда! К примеру, я волевым усилием выработала в себе необходимые коммуникативные навыки и даже отточила их до такой степени, что легко схожу за экстраверта. По крайней мере, мне удаётся довольно успешно дурачить моих коллег и знакомых, считающих меня душой компании. Было время, когда, упоённая собственным успехом, я было решила, что ею (душой компании) и стала. Но, когда я заявила об этом учёной коллеге-психологине, она саркастически на меня поглядела и сказала, что это невозможно: тип нервной деятельности изменению не поддаётся. От иллюзий на собственный счёт меня избавил единственный её вопрос: как я предпочитаю проводить свободное время?

Словом, рискну предположить, что популяция, к которой я прибилась, состоит главным образом из людей, испытывающих проблемы с общепринятыми способами коммуникации. В силу этой самой специфики нервной деятельности, которая экстравертному большинству так же непонятна, как натуралам – пристрастие к особям своего пола. На твой счёт я, впрочем, не уверена, ты тоже выглядишь вполне себе коммуникабельным, но здесь как с языком: можно сколь угодно свободно изъясняться на разных, однако родным будет тот, на котором думаешь. На каком ты думаешь? Когда ты более настоящий – когда искромётно балагуришь с сетевыми собеседниками или глубокомысленно молчишь со мной?

Что до меня, то я устрица, законченный социофоб и охлофоб, и в общении мне, как маргиналу, принципиально важны пути отхода. То есть возможность быстро и незаметно удалиться.

Экстравертам непонятно в нас всё. Почему мы не любим ходить в гости и принимать гостей. Как мы можем находиться столько времени в одиночестве, не испытывая при этом ни малейшего дискомфорта. И не просто в одиночестве, а ещё и – о ужас! – в тишине. Как можно находиться в помещении, где не играет постоянно какая-нибудь забойная музычка или, на худой конец, не бубнит телевизор. Что можно делать дома столько времени?! Попробуй запереть в четырёх стенах экстраверта – он либо тотчас схватится за телефон и примется искать свободные уши, либо завалится спать.

Мир, в котором мы живём, потому и называется безумным, что он заточен под этих доминирующих в нём сумасшедших: здесь постоянно что-то должно грохотать! Возьми хотя бы то, что эти люди называют «местами отдыха». Пляжи, пансионаты, фитнес-центры, парки, детские площадки непременно оснащены динамиками, из которых в режиме нон-стоп транслируется попса разной степени качества, и хорошо ещё если не шансон. А если ты упорно отказываешься «веселиться», назойливые аниматоры в чудовищных костюмах посягают на последние остатки твоей автономности, втягивая тебя в массовые игры и состязания. Но даже когда тебе удастся найти уединённый уголок и устроиться там с книжкой, будь готов к тому, что тебя и там найдут неугомонные любители общения: им, видите ли, кажется, что ты скучаешь! Потому что как можно не заскучать в одиночку?!

Словом, на море я уже давно не езжу. Тебе, живущему у моря, этого не понять, и если это кажется тебе ненормальным, отвези меня в тихий и уютный сумасшедший дом! Впрочем, кому, как не тебе, знать, что жить у моря и отдыхать у моря – это, как говорят в твоих краях, две большие разницы.

Письмо 3. Практика социального дарвинизма

Как известно, выживает не самый сильный и не самый умный, но тот, кто сумел приспособиться. Помещённые в изначально враждебную среду, мы вынуждены постоянно оттачивать этот навык, так как он является нашим единственным эволюционным преимуществом. Мы – евреи мира оголтелых экстравертов, изначально виноватые во всех его бедах. А потому что подозрительные! Подозрительно умные, подозрительно скрытные и бог весть чем там занимающиеся в собственных раковинках, в которые запираемся при малейшем шуме.

Ну, а чего они хотели? Изгнав нас – этим назойливым шумом и бестолковым мельтешением – на периферию социума, они сами создали условия для нашей автономности. Изо дня в день мы честно отрабатываем своё в их египетском рабстве и честно заслуживаем право вернуться в свою землю обетованную. А когда они этому препятствуют, мы насылаем на них казни египетские нашего собственного изобретения, чего они, с их поверхностностью, даже не понимают – точнее, в любой из этих казней прежде всего видят источник наживы и спешат это продать. Потом, когда наши изобретения завладевают ими и жизнь перестаёт быть предсказуемой, некоторые из них, как обычно, пытаются искать крайнего, а таковым всегда является изобретатель – если у них хватает терпения отмотать цепочку причин и следствий к самому её началу (обычно оно, терпение то есть, заканчивается где-то посередине списка, и виновными назначаются какие-нибудь промежуточные исполнители, допустившие косяк в процессе производства или распространения продукта). К нашему счастью, они обычно отмахиваются от того очевидного для нас факта, что все, подчеркну это: все! – изобретения начинают свой путь в тиши кабинетов и лабораторий как результат раздумий тех самых презренных одиночек и чудаков, над которыми у них принято снисходительно посмеиваться. Но им, как всегда, некогда доискиваться причин. Они слишком заняты, «раскручивая» то или иное наше открытие. Впрочем, и здесь им не хватает терпения, так что большинство наших открытий ждёт стандартная судьба быть использованными процентов на десять. Они находят применение самым очевидным опциям – тем, которым обеспечен быстрый коммерческий успех – и предсказуемо пренебрегают остальными. Это их и спасает – как правило. По крайней мере, отсрочивает наступление расплаты на неопределённо долгое время.

О, наши Капитаны Очевидности, благословенна ваша незатейливость! Потому что в тех редких случаях, когда изобретение было доведено до логического итога, последствия оказывались катастрофическими. Атомная энергия тому примером. Кто-то в нашем сообществе поделился наблюдением: академик Сахаров получил Нобелевскую премию мира – человек, изобретший водородную бомбу, получил премию мира от человека, изобретшего динамит! В самом деле, дьявольская ирония. Здесь надо заметить, что обычно мы не ставим себе задачу уничтожения цивилизации – мы же не самоубийцы. Просто наши открытия, попадая в руки тех, кто не утруждает себя до конца прочесть инструкцию, могут быть опасны. Это те же спички, которые изобрели уж точно не для того, чтобы устраивать пожары. Ан нет: стоит им попасть в руки неугомонной детворы – и готово! Спички детям не игрушка – точно так же и со всем остальным.

«Сынок, ты должен быть умнее всех, потому что ты еврей!» Эти родители знали, что говорят – испытали на собственной шкуре. Инстинкт самосохранения вынуждает животных испытывать иррациональный страх перед всем, чего они не в состоянии себе объяснить. Даже поведение особи одного с нами вида, если оно отклоняется от среднестатистической нормы, вызывает у остальных защитную реакцию в виде агрессии. Они сбиваются в стаю, чтобы гарантированно одолеть того, кто, предположительно, несёт угрозу. Поэтому в любом человеческом сообществе к той особи, которая осмеливается жить по каким-то иным, неведомым для остальных законам, применяются заведомо более жёсткие требования – навязшие в зубах двойные стандарты. Ты можешь быть не Бог весть каким учеником или студентом, но если ты предсказуем, то остальные закроют глаза на твои очевидные огрехи, для них ты свой. И наоборот: если тебе хватает дерзости игнорировать навязанную тебе систему отношений как неподходящую, тесную для твоих возможностей – ты враг, и тебе надо обрубить голову или ноги, чтобы втиснуть в пределы общественно одобряемого поведения. Голову или ноги: лишить жизни или обездвижить. Так работает прокрустово ложе общественного одобрения и порицания.

Мы одиночки. Но мы никому не хотим зла – чаще всего, напротив. Просто наш modus operandi, наш алгоритм иной, нежели тот, к которому все привыкли. Ведь, в сущности, норма – не что иное, как социальная привычка. Любая привычка – производное от лености ума, не желающего причинять себе беспокойство поиском иных решений уже однажды решённой задачи. И правда, зачем? Норма – это горизонт посредственности. Ей неведомо, что способов решения может быть множество и что эти способы сами по себе суть задачи. Что от того, какой из способов решения мы выберем, дальнейшее зависит в неменьшей степени, чем от самого результата. Потому что результат – это не только количество. Это не окончательный итог, а только промежуточный финиш в непрерывной цепи событий.

Мы одиночки. Нам необходим простор – ментальный полигон, чтобы выстраивать и испытывать новые алгоритмы, отдельные из которых, наиболее жизнеспособные, потом пробьют себе дорогу к остальным. Эти наши усилия неочевидны, причём зачастую неочевидны для нас же самих. Во всяком случае, мы их не всегда вербализуем, не заключаем в рамку слов. Чаще всего они живут в нас в виде ощущений, потребностей, слишком сложных, чтобы быть облечёнными в слова. Но они есть. От них захватывает дух. Мы не сумасшедшие – напротив, мы абсолютно рациональны. И только усилия самодовлеющего большинства привязать нас к колышку на общечеловеческом пастбище превращают нас в безумцев. «Зачем, зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, теплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг – всё это в конце концов доведет меня до идиотизма. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я – посредственность, мне скучно жить… О, как вы жестоко поступили со мной! Я видел галлюцинации, но кому это мешало? Я спрашиваю: кому это мешало?»

Мы одиночки. Мы никогда не сбиваемся в стаи. Единственная приемлемая для нас стая – Всемирная Паутина, хвала Цукербергу или кто там изобрёл эту потрясающую штуку! Вот она-то как раз для нас. Только здесь, не рискуя своим личным пространством, мы можем встретиться и поговорить. Проблема в том, что нам редко, крайне редко удаётся договориться. Мы способны спорить до хрипоты, или жёлчно высмеивать оппонента, или не менее жёлчно молчать, и это молчание способен ощутить только тот наш визави, который сам познал усилия одинокого разума. Повторю: мы рациональны, порой безжалостно логичны. Но это не отменяет чувства, а только усиливает его, канализует. Наш разум – тот канал, то русло, в которое мы направляем свои чувства: подобно дождевой воде, которая, если она равномерно распределена по большой поверхности, не несёт в себе никакой угрозы – и только собранная в единый поток приобретает мощную кинетическую энергию, способную разрушать или вращать турбины электростанций. Собранные в единый поток, наши чувства сильны и порой разрушительны, но главным образом для нас самих и только в том случае, когда, в силу обстоятельств, не находят выхода.

Мы одиночки, сверхзадача которых – производство идей. Идея – то, что нельзя увидеть или потрогать, она – программное обеспечение человечества и, как любое программное обеспечение, материализуется только в конечном результате. Иначе говоря, идея – это канализованная мысль. Сплавленная с чувством, заряженная волей. Она не бросается в глаза, как не видны усилия мысли инженеров, конструкторов, программистов. Большинство видит только дома, мосты, дороги, всевозможные механизмы и электронные устройства. Для большинства мы вполне безобидные чудаки, которых оно, большинство, предпочитает держать в узде общественной нормы – и ведь думает, что держит! Но пускай себе думает. Пока общество уверено в своей власти над нами, мы свободны.

Мы одиночки, и мы – нейронная сеть этого мира. Постоянно пульсирующая нейронная сеть. Мы не стремимся к мировому господству – избави нас от этого Бог. Мировое господство – это бремя, непосильное даже для Создателя, судя по результатам Истории. Трудно сказать, был ли допущен просчёт в исходной программе или всё так и было задумано. Возможно, множественность предоставляемого нам выбора – которую обычно именуют свободой – как раз тот самый тест, в результате которого отсеиваются индивиды, непригодные для определённой нам цели. Отработанный человеческий материал, который поступает в переплавку цепи рождений, чтобы в следующих поколениях, скорректировав гены, попробовать ещё раз.

Во всём остальном мы разные – несмотря на то, что в глазах коммуникабельного большинства мы, как монголоиды в глазах европейца, на одно лицо. Даже так: мы являем миру гораздо большее разнообразие человеческих типов, чем остальные условные восемьдесят процентов. Экстраверты подобны гальке на морском берегу, камешки которой, постоянно трущиеся друг о друга, делаются в результате почти неразличимыми. Мы же – самородки, таящиеся под землёй, с острыми, необточенными гранями, сложной и неправильной формы. Когда обществу удаётся извлечь нас на поверхность, оно изо всех сил старается нас отшлифовать, и иногда ему это удаётся, а иногда нет. В моём случае обществу это удалось. Почти. Во всяком случае, снаружи я довольно гладко отёсана. Но, как бы я ни сверкала разными гранями личности, всё это не более чем эффекты освещения: вещество моего камня осталось неизменным.

Итак, мы очень разные. Иногда слишком. И тут я вплотную приближаюсь к тому, о чём собираюсь тебе рассказать. Но, подойдя к этому вплотную, всё же останавливаюсь: мне страшно. И страшно больно – до сих пор.

Письмо 4. То-Чаво-Не-Может-Быть

Исхитрись-ка мне добыть

То-Чаво-Не-Может-Быть!

Запиши себе названье,

Чтобы в спешке не забыть!

(Л. Филатов, «Сказ про Федота-стрельца…»)