Ошибка императора. Война

Корнилов бросил взгляд на адъютанта главнокомандующего, который в это время о чём-то шептался с соседом, но, почувствовав паузу в выступлении Корнилова, встрепенулся:

– Да-да, господа. Командующий настаивает на том. Топить, господа, топить… – довольно громко произнёс он.

– Итак, господа! – произнёс Корнилов. – Ставлю на голосование два предложения: всем флотом выйти из бухты и сразиться с врагом или утопить часть наших кораблей на фарватере, дабы преградить врагу вход в бухту.

– Предварительно снять пушки с кораблей, боеприпасы и прочее, – уточнил адмирал Метлин. – Горько говорить это, но выхода у нас нет, господа.

Корнилов не ответил, но что-то невнятно буркнул. И уже без особого воодушевления произнёс:

– Господа офицеры, кто за первое предложение: выйти всем кораблям в море и принять бой? Прошу поднять руки.

Медленно поднялись руки части офицеров, но, что удивило Корнилова, в основном это были молодые офицеры.

– Утопить корабли всегда успеем, чего торопиться? – выкрикивала молодёжь, поднявшая руки. Корнилов благодарно посмотрел в ту сторону.

– Кто за второе… – Владимир Алексеевич не успел договорить, как поднялись руки остальных.

«Большинство», – отметил про себя Корнилов.

И мгновенно в зале наступила тишина. Присутствующие вдруг осознали всю трагичность того, за что они только что проголосовали. Затопить корабли!.. Трагизма минуте добавил негромкий голос, прозвучавший из середины зала. Командир одного их кораблей с горечью произнёс:

– Зря, господа. Зря… История не знает другого подобного примера безумного, бессмысленного уничтожения своих боевых кораблей… Такому поступку нет оправдания. Не поймут нас люди…

И перед глазами собравшихся мысленно возникли гневные лица матросов, офицеров, жителей города… Они кричали: «Зачем?.. Не дадим…»

И, не сговариваясь, все повернули головы в сторону Нахимова. Казалось, он сейчас встанет и скажет: «Что мы делаем-с? Опомнитесь, господа!» И все бы с облегчением вздохнули и переголосовали.

Но Нахимов не встал. Не поднимаясь с места, Павел Степанович печальным голосом произнёс:

– Бог милостив! Он и теперь готовит верному Ему народу русскому тяжёлое испытание, дабы потом возродиться с большею силою-с. Сдаётся мне, корабли топить надобно. Да-с…

Явно недовольный подобным решением Корнилов достаточно громко, чтобы слышали все, произнёс:

– Хочу, господа, сказать. Несмотря на то, что я уже дал слово светлейшему князю, я сделал всё, чтобы убедить командующего и вас не топить корабли. Но принятое решение принуждает меня согласиться со столь тяжёлой для Черноморского флота акцией.

– И на то есть трагические основания, – пробурчал адмирал Берг.

– Я подчиняюсь вашему решению, господа, – твёрдо произнёс Корнилов. – Павел Степанович, извольте довести сие решение до личного состава кораблей и определить очерёдность… – тут Корнилов неожиданно запнулся. Его язык отказывался произнести трагическое для моряка слово «затопление». И адмирал произнёс: – …сей акции.

При этом его голос всё равно дрогнул, и это заметили присутствующие офицеры. Скрывая своё волнение, Корнилов отвернулся, сделав вид, что хочет налить себе воды из графина. Но тут снова взял слово генерал Моллер:

– Господа офицеры! – сказал он. – Хотя я и желаю посильно быть полезным, да всё боле разумею, что руководство обороной города должно быть в единых руках, что исключает только флотское и сухопутное командование. Как вы знаете, совсем недавно Владимир Алексеевич по моей просьбе согласился принять на себя должность начальника штаба Севастопольского гарнизона. Но ситуация меняется на глазах… Этого уже мало. И я подготовил документ, где приказываю всем командирам сухопутных частей гарнизона неукоснительно исполнять приказания вице-адмирала Корнилова как утвержденные мною распоряжения.

– И правильно! – ни к кому не обращаясь, произнёс Нахимов. – Один должен быть начальник, и адмирал Корнилов – лучшая кандидатура-с. Да-с…

Корнилов смутился.

– Но ведь это неловко, – произнёс он. – И Павел Степанович, и вы, – Корнилов кивнул в сторону генерала, – старше меня.

– Будет вам, Владимир Алексеевич! – пробурчал тихо, но так, чтобы его все слышали, Моллер. – Тут, милостивый государь, не в старшинстве дело. Какая тут неловкость?! Вы моложе, на флоте авторитет отменный имеете, а потому вам и командовать всеми войсками гарнизона.

Офицеры дружно поддержали слова Моллера одобрительными возгласами.

– Я, господа, – торжественно объявил Моллер, – при вас подписываю сей документ.

Раздались нестройные хлопки одобрения.

Корнилов вытащил из кармашка часы, взглянул на них и произнёс:

– Благодарю за доверие, господа офицеры. На том, пожалуй, и закончим. Прошу расходиться. Бог нам всем в помощь!

С задних рядов послышалось шарканье отодвигаемых стульев. Командиры заспешили на корабли. Делясь впечатлениями между собой, не спеша стали подниматься адмиралы. Собрание закончилось.

Вскоре на кораблях зачитывали приказ Корнилова: «Товарищи! Войска наши после кровавой битвы с превосходящим противником отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; я нахожусь в необходимости затопить часть судов эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Грустно уничтожать свой труд, но помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить нас. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться, как герой. Сборный пункт экипажей назначается на Театральной площади».

…И вот уже поперёк фарватера между Константиновским и Александровским фортами затоплены первые семь устаревших и требующих ремонта корабля.

Присутствовавший при этом Корнилов, видя наполненные слезами глаза находившегося рядом контр-адмирала Вукотича и стоящих недалеко от него офицеров, печально произнес:

– Надо покориться, господа, сей необходимости! Москва тоже горела, да Русь от этого не погибла! Напротив, она стала сильнее!

Работа на батареях кипела днем и ночью. С кораблей свозили пушки, станки и снаряды; в порту стали отпускать лес, шитые мешки, железные цистерны для воды, инструменты, даже гвозди; все средства города были обращены на усиление обороны: частные подводы возили снаряды и материалы. Из жителей Севастополя была образована милиция для караулов и обходов, мужчины и женщины добровольно приходили работать на укрепления.

Даже арестанты просили, чтобы их употребили в работу. Узнав об этом, Корнилов на паровом катере явился к ним на их мрачный блокшив^[90], стоявший на мертвых якорях в самой глубине Корабельной бухты, и, сказав, что им предоставляется шанс загладить свою вину, велел освободить всех, не исключая закованных в кандалы.

Весь город принял военный вид, работа кипела без малейшего принуждения. Кто имел лошадь, сам отдавал ее на бастионы доставлять снаряды и землю. Дети тащили лопаты, женщины и девушки носили воду и пищу. Рабочие таскали землю в корзинах, в мешках, в полах шинелей.

Из команд, снятых с кораблей, стали формировать батальоны под начальством корабельных командиров для действий на берегу.

Адмиралы Корнилов и Нахимов все последующие дни после заседания Военного совета формировали и осматривали команды, следили за вооружением батарей Северной стороны. Помимо всего, Нахимов расставил боеспособный флот вдоль всей бухты и любое движение неприятеля по Северной, вплоть до Инкермана, было бы остановлено мощными корабельными батареями.

Через несколько дней сильные ветры и глубинное движение воды разбросали затопленные корабли. Тогда между Михайловским и Николаевским фортами были дополнительно затоплены ещё несколько старых кораблей.

Союзники совещаются

А тем временем в первой половине сентября на берегу реки Кача, берущей своё начало на северных склонах главной гряды Крымских гор, весьма опасной во время таяния горных снегов и осенних ливней, в большой штабной палатке собрался Военный совет союзников.

Посередине импровизированного помещения возвышался большой сколоченный из досок деревянный стол, покрытый зелёным английским сукном (зелёный – нейтральный цвет, отсутствующий на флагах союзников), на котором была расстелена утыканная разноцветными флажками большая карта местности.

В палатке было шумно, пахло потом и табаком. И поверх этого привычного армейского духа витал тонкий ароматный запах яблок, плетёная корзина с которыми стояла на отдельном столе недалеко от входа. Рядом с корзиной в большой плоской вазе горкой лежали кисти крымского винограда, сочные персики и груши.

После недавно одержанной победы, заставившей отступать русскую армию к Севастополю, настроение присутствующих было приподнятым.

Не стесняясь главнокомандующего союзной армией английского генерала Реглана, в это время разглядывающего карту у стола, офицеры вели себя достаточно беспардонно.

Командир второй английской дивизии генерал Лэси Ивэнс что-то смешное рассказывал коллеге, генералу Каткарту, они шумно хлопали друг друга по плечу и смеялись. Остальные генералы тоже громко разговаривали, вспоминая своих товарищей, погибших во время недавней битвы, смачно грызли яблоки, жевали виноград, выплёвывая косточки на земляной пол. Дабы, не дай Бог, не капнуть на мундир и не запачкать руки, мягкие придавленные при транспортировке персики ели редкие смельчаки.

Сам командующий в разговорах участия не принимал. Он периодически нетерпеливо поглядывал на часы и при этом что-то недовольно бурчал себе под нос.

Совещание не начиналось: маршал Сент-Арно, командующий французскими войсками, запаздывал.

В самом углу, примостившись на табурете, сидел британский корреспондент Уильям Рассел, с сосредоточенным видом писавший очередную статью в газету The Times о победе союзнических войск. Во рту он держал трубку, набитую табаком, но раскурить её не решался, помня замечание Реглана, недавно высказавшего неудовольствие по поводу зловонного запаха в палатке.

В ожидании Сент-Арно лорд Реглан бросал недовольные взгляды на расшумевшихся офицеров, спорящих между собой о вкладе каждой страны в разгром, как им казалось, русской армии.

Генерал Реглан лорд Фицрой Сомерсет, с октября 1852 года ставший бароном, в свои шестьдесят шесть выглядел старше своих лет, и тому были причины. Давным-давно, ещё в 1815 году, молодой Фицрой в битве при Ватерлоо потерял правую руку, и теперь пустой рукав, прикрытый мундиром специального покроя, постоянно напоминал ему о его героической юности. После травмы Сомерсет непосредственно в военных действиях уже не участвовал. Он исполнял обязанности адъютанта и секретаря при венценосных королевских особах, участвовал в дипломатических вояжах, даже в 1826 году побывал в Санкт-Петербурге в свите герцога Веллингтона, а потом в течение двадцати пяти лет был военным секретарём главнокомандующего британской армией.

В феврале 1854 года барон был произведён в полные генералы и принял неожиданно свалившееся на него предложение правительства Великобритании возглавить английские войска, посылаемые на войну против России. Да ещё с лестным для его самолюбия предложением стать главнокомандующим союзными войсками. Кто же откажется от такого предложения?.. Правда, назначение на эту ответственную должность не прошло легко, Реглану пришлось побороться. И виной всему был француз – командующий французскими войсками маршал Сент-Арно, который очень хотел занять пост главнокомандующего союзными войсками.

И понятно, что с французским маршалом у Реглана сразу сложились, прямо скажем, сложные отношения.

…В начале апреля 1854 года лорд Реглан прибыл в Париж, чтобы в Тюильрийском дворце представиться императору Наполеону III. Там, во дворце, оба командующих и встретились.

Трудно представить себе двух людей, до такой степени не похожих друг на друга. Реглан – честный, прямолинейный, весьма медлительный и в мышлении, и в движениях английский аристократ, и французский маршал – выходец из мелкобуржуазных низов, авантюрист по натуре, никогда не останавливавшийся даже перед границами уголовной наказуемости.

Однако Сент-Арно был человеком быстрой сметки и очень тонкого чутья. Недаром он уловил веяние времени и, будучи начальником 2-й дивизии Парижской армии, принял сторону недавно избранного президента Франции Луи Наполеона Бонапарта и вскоре стал военным министром. В декабре 1851 года Арман Леруа де Сент-Арно стал одним из главных участников государственного переворота, создавшего империю Наполеона III, избив при этом несколько тысяч мирных французов на парижских бульварах. В награду за этот «подвиг» он был произведён в маршалы.

Сент-Арно всю жизнь провёл на войнах, а аристократ Реглан последние два с лишним десятка лет не видел ни войны, ни лагеря и в военном деле смыслил очень мало.

И, конечно, уже в Париже между командующими сразу же возник деликатный вопрос: кто будет главнокомандующим союзными войсками? Кому будут подчиняться турецкие войска?

Очутившись вскоре в Стамбуле, изворотливый француз попытался в привычной для себя манере, нахрапом и обманом, подчинить себе для начала Омер-пашу, командующего турецкими войсками, чтобы потом уже заявить о своих правах на общее руководство. Но тут Сент-Арно ошибся: во-первых, турок не согласился на предложение француза, а во-вторых, маршал упустил из виду, что при лорде Реглане в то время находился наш старый знакомый, посол Англии в Турции лорд Стратфорд Рэдклиф (ему так и не дали отдохнуть на родине). Опытный дипломат ласково и тактично свёл к нулю все попытки француза стать начальником над всеми союзными войсками.

Так генерал Реглан был утверждён командующим всеми войсками, напавшими на Крым и Севастополь в 1854 году…

…Шум в палатке усилился. В ответ на обидные колкости одного из английских генералов в адрес турецкого командира дивизии Сулеймана-паши раздались возмущённые голоса его коллег. На ломаном английском и достаточно громко турки, присутствующие на совещании, перебивая друг друга, с негодованием стали возмущаться несправедливыми, на их взгляд, претензиями английского генерала.

– Сэр! Ваша правда нет! – злобно возражал Сулейман. – Зуавы… – и он, подняв руки вверх, видимо, призывая Аллаха в свидетели, что-то залопотал на своём, турецком.

Услышав, что ругают зуавов, тут уже не выдержали французы и встали на защиту своих колониальных собратьев по оружию.

Атмосфера накалялась, шум усиливался, и казалось, что вот-вот распри дойдут до рукоприкладства.

Реглану наконец это надоело. Единственной рукой он грохнул по столу, воскликнув:

– Господа, прекратите ссориться и делить победу! Сражение за Севастополь ещё не выиграно. Русские отступили, сохранив армию. Всё только начинается. Милорд, будьте так любезны, – обратился он к начальнику кавалерии лорду Лэкэну, – успокойте господ офицеров.

Пользовавшийся уважением среди офицеров генерал-кавалерист Лэкэн, картинно разгладив двумя руками усы, уже было хотел произнести речь, как, поддерживаемый командиром первой пехотной дивизии генералом Канробером, в палатку вошёл французский командующий. Следом, учащённо дыша, платком вытирая пот с лица, появился генерал Пьер Боске.

Командующий тихо поприветствовал присутствующих и последовал к столу, встав рядом с Регланом. Канробер и Боске скромно остались стоять у входа.

Внешний вид маршала и без наставлений Лэкэна заставил всех притихнуть. Многие знали, что французский командующий болен и что болезнь прогрессирует, но лицо маршала на этот раз было бледнее обычного, взгляд потухший, поступь неуверенная, голос слабый с хрипотцой…

Отдав военный поклон маршалу, французские генералы на секунду замерли, вытянувшись перед ним по стойке смирно. Англичане, хоть и не стали кланяться французу, но с сочувствием посмотрели на него, и шум тут же затих совсем. Установилась тишина, прерываемая звуками извне.

При виде маршала Сент-Арно журналист, оторвавшись на минуту от написания статьи, усмехнулся. Он вспомнил недавно переданную ему из Варны статью в New-York Daily Tribune, подписанную неким Карлом Марксом: «Теперь нельзя пройти по улицам Лондона, чтобы не увидеть толпу, стоящую перед патриотическими картинами, на которых изображена интересная группа «трех спасителей цивилизации»: султан, Бонапарт и Виктория». В этой статье Маркс иронично приглашал читателей ознакомиться с портретом ставленника Наполеона III, французского маршала Сент-Арно – кутилы, нечистоплотного финансового игрока с сомнительными моральными поступками и прочими пороками.

И вот этот кутила перед ним… Больной, несчастный, немощный… Рассел почувствовал некоторую жалость к нему и, вздохнув, захлопнул свой блокнот.

– Теперь все в сборе, – вяло произнёс Реглан, – начнём, пожалуй.

Сент-Арно взглянул на карту и, недовольно хмыкнув, переставил один из флажков, воткнув его в другое место, буркнув при этом:

– Дивизия Боске левее, милорд. Много левее, – а затем добавил: – Начинайте, сэр!

Бросив на француза недовольный взгляд, для вида откашлявшись, Реглан стал говорить.

– Господа! – с пафосом начал он свою речь. – Перед нами, как вы понимаете, – Севастополь, крепость Крыма, в свою очередь являющегося крепостью России. Обладать этими крепостями весьма почётно и выгодно. До нас владеть ими пытались многие, и турки в том числе. Но вот пришли мы!.. И пришли, надеюсь, надолго. О чём свидетельствует наша первая успешная битва с русскими.

Русские войска отступают в направлении Севастополя. И нам надо успеть занять Северную сторону территории города, а потом…

– Однако их армия не уничтожена, – бесцеремонно перебил главнокомандующего маршал Сент-Арно. – Рано трубить о победе. Трудности ещё впереди.

– Успешная – не значит победная, – огрызнулся Реглан. – Я хотел сказать, что русские дивизии, войдя в город, весьма сильно укрепят гарнизон Севастополя. А потому мы должны опередить их… Прошу высказываться, господа!

Два французских генерала почти одновременно выкрикнули:

– Чего тут думать? Надо захватывать Северную…

Однако их товарищи не торопились с выступлениями. Они ждали, что скажет маршал. А тот, хмуро разглядывая карту, не спешил высказываться. Терпеливо молчал и Реглан.

Уже вошло в привычку, что в силу своей некомпетентности в тактике военных действий (собственно, и стратегии тоже) лорд Реглан, не выслушав точку зрения Сент-Арно, первым своего мнения на подобных совещаниях не высказывал.

Молчание затягивалось до неприличия.

Но вот Сент-Арно подозвал к себе генерала Канробера и стал о чём-то с ним шептаться. Наконец, кивнув, маршал отпустил генерала. Канробер встал на своё место.

– Господа! Ровным, тихим и совершенно без эмоций голосом произнёс маршал. – Конечно, наш самый близкий путь – Северная сторона, куда, подавив огонь береговых укреплений, весьма удобно могли бы зайти наши корабли, не будь фарватер бухты перекрыт затопленными кораблями русских.

– Варвары… Топить корабли собственными руками! – раздался возмущённый голос генерала Уильяма Манро.

– Но, – не обращая внимания на реплику, – принимая во внимание рассказы местных жителей, что эта часть Севастополя хоть как-то защищена и вдоль всей бухты вплоть до… как его?.. – маршал кинул взгляд на генерала Канробера.

– Инкермана, господин маршал, – подсказал генерал.

– Вот-вот! Стоят корабли русских с их пушками… – маршал сделал паузу и продолжил: – И я хочу спросить вас, господа, а надо ли нам двигаться на эту Северную? Мы и так в Варне пережили массовую эпидемию холеры, похоронив в Болгарии тысячи своих солдат. Молчу уже о потерях в сражении на Альме.

– А пожар в Варне, сэр! Склады выгорели полностью… – вставил Реглан.

Сент-Арно кивнул и закончил своё выступление словами: «При штурме Северной стороны губительный огонь русских кораблей нанесёт нам непоправимый урон. Того нельзя допустить…»

От такой длинной речи лоб маршала покрылся потом, голос совсем сел, и он зашёлся кашлем. Отдышавшись, Сент-Арно махнул рукой в сторону генерала Боске.

Боске подошёл к карте. Немного подумав, он обвёл пальцем южную часть Севастополя, затем его палец ткнул в пригород Севастополя, Балаклаву, после чего переместился в западную часть города, показав на Камышовую бухту.

Убедившись, что указанные им цели на карте увидели все, он уверенным голосом произнёс:

– Повторюсь, господа! Внутренний рейд бухты перекрыт затопленными кораблями, что исключает возможность захода наших кораблей и штурма Северной стороны и с моря, и с суши. А потому мы можем рассчитывать только на сухопутные силы. И, как сказал наш командующий, русские корабельные пушки не дадут нам без огромных потерь захватить Северную сторону. И ещё, господа! Татары-проводники уверяют, что город с южной стороны совершенно не защищен.

…Забегая вперёд, надо сказать, что, обогнув город со стороны Инкермана, союзники увидели, что линия укрепления существует, что она снабжена орудиями и живой силой. От досады командующий французскими войсками приказал повесить татар, хотя они и не были виноваты: они не знали, что было сделано для защиты города Корниловым всего за несколько дней…

– Господа, – подал голос Реглан. – Я совсем недавно беседовал с генералом Бэргойном, который на сей момент отсутствует по уважительной причине. Так вот, он тоже дал совет воздержаться от нападения на Северную сторону, а двинуться к Южной стороне Севастополя.

– Я согласен с сэром Бэргойном, – произнёс Боске. – Надо обойти город, занять Балаклаву и высадиться в Камышовой бухте. Затем уже штурмовать город.

В это время в палатку вошёл английский офицер. Он быстрым шагом подошёл к Реглану и что-то стал шептать ему на ухо. Выслушав, Реглан произнёс:

– Господа, мне только что сообщили важную новость. Со слов перебежчиков, русская армия вышла из города и остановилась в пригороде Севастополя. Что-то, видимо, задумал князь Меншиков. И что это меняет в наших планах?

Реглан вопросительно посмотрел на Сент-Арно. Маршал промолчал. Зато генерал Боске заявил:

– Тем более, господа, надо согласиться с моим и генералом Бэргойном предложением.

– Сударь, штурм города с южной стороны потребует осадной артиллерии, а она находится на борту наших кораблей, – произнёс генерал-лейтенант сэр Джордж Браун. – Где же им выгрузиться в таком случае?

– И выгрузить орудия надо как можно ближе к городу, – добавил один из присутствующих.

– А коль пойдём в обход, – неожиданно заговорил до того молчавший командующий турецкими войсками Омер-паша, – как мы по пути к Балаклаве перетащим пушки через эти чёртовы овраги?

Мнение турка, как правило, никого не интересовало, но на этот раз Сент-Арно не ушёл от ответа. Неприязненно взглянув на турецкого пашу, он произнёс:

– Не это главное, Омер-паша! Мы видели, как, командуя правым флангом на Альме, генерал Боске провёл блестящую фланговую атаку. Он смог вовремя переправить свои пушки через глубокие овраги. А потому я тоже согласен с поступившим предложением. Наши корабли смогут спокойно разгрузиться в названных Боске бухтах.

– А потом перетащить осадную артиллерию ближе к городу. А то, что русские покинули город, нам даже на руку – легче будет захватить Севастополь с юга, – опять вставил турецкий командующий.

Реглан, не удостоив турка ответом, повернулся в сторону маршала и торопливо произнёс:

– Думаю, сэр, вы правы. Не след идти на пушки неприятеля. Будем обходить город и двигаться на Балаклаву, – желая закрыть совет, он посмотрел в сторону маршала.

Сент-Арно с тяжёлым вздохом произнёс:

– Храбрость русских войск даже при недостаточности укреплений может явиться серьезным для нас препятствием, и мы все об этом знаем.

Он непроизвольно посмотрел на пустой рукав Реглана. Тот хмыкнул и сделал вид, что не заметил бестактный взгляд француза.

– Но теперь другие времена: мы сильнее русских и военной силой, и духом! И скоро, судари, – продолжил маршал, – на стенах Севастополя мы будем приветствовать три союзных знамени нашим национальным «Да здравствует император!»

Кто-то из французских генералов робко захлопал, но присутствующие его не поддержали. Более того, офицеры её величества королевы Виктории демонстративно скривились.

На этом военный совет закончился.

…Ввиду ухудшающегося здоровья маршал Сент-Арно вскоре сдал командование французскими войсками генералу Канроберу. Сам же, погрузившись на один из кораблей, покинул Севастополь. На переходе в Константинополь в конце сентября он умер.

Итак, союзники сделали ошибку, но жребий был брошен: английские, французские, турецкие батальоны, эскадроны, батареи бесконечной лентой потянулись от лежавшей перед ними почти беззащитной Северной стороны на юг. Ведя мелкие стычки с русскими отрядами, они подошли к Балаклаве, сломив героическое сопротивление горстки солдат греческого пехотного батальона, оборонявшегося в развалинах генуэзской крепости.

Англичане и турки заняли Балаклаву, деревни Кадык-Кой и Камары и вообще всю окрестность Балаклавы; французы 18 сентября вышли к западу от Южной стороны Севастополя, где расположились лагерем у хутора Панютин вплоть до верховья Камышовой и Стрелецкой бухт.

В тот же день английский флагманский корабль «Агамемнон» и другие транспортные суда вошли в Балаклавскую бухту, которая традиционно считалась непригодной для стоянки больших судов. Англичане тут же обследовали бухту, сделали промеры, и суда, встав на отведенные им места, бросили якоря. Над Балаклавой взвился флаг Великобритании.

Балаклавская и Камышовая бухты стали отныне базами снабжения, соответственно, англичан с турками и французов.

После вековой привычной тишины, прерываемой шумом волн, скрипом уключин, призывными криками продавцов рыбы на деревянных причалах, Балаклава стала местом шумным и суетливым.

Началась оборона Севастополя.

А наши войска к середине сентября вошли в Севастополь, но через короткое время по приказу князя Меншикова неожиданно вышли из него и разбили лагерь в районе Бельбека. Сам Меншиков обосновался в городе.

Когда ему доложили о заходе английских кораблей в бухту Балаклавы, он не поверил, пока не выслушал рассказ старого грека о подробностях взятия Балаклавы.

Балаклавский порт, который в тогдашних учебниках географии был обозначен чуть ли не лужей и служил пристанищем мелких судёнышек греческих рыбаков и купеческих ботов, вдруг оказался пригодным для трехдечных кораблей. И всего-то надо было кое-где расчистить дно фарватера, чтобы бухта Балаклавы приобрела вид военного порта.

Выявляя места дислокации русских батарей, в течение сентября враг делал одиночные обстрелы. Экономя боеприпасы, защитники отвечали редким огнём. Эта перестрелка то замирала, то возобновлялись.

Кипучая деятельность Эдуарда Тотлебена и его рабочих, всё чаще работавших под неприятельским огнём, приносила свои плоды: насыпались брустверы, щетинились орудиями бастионы, рылись длинные траншеи сообщений.

Не сидели сложа руки и союзники: напротив редутов защитников по ночам они строили свои укрепления. А утром, как правило, начиналась короткая перестрелка: пушки русских бастионов разбивали построенное союзниками, союзники крушили бастионы защитников. И к вечеру работы по строительству с обеих сторон возобновлялись.

Усиливалась неутомимая деятельность в деле обороны Нахимова. Они с Корниловым соперничали, выказывая неслыханную отвагу (хотя этим в Севастополе было трудно удивить), а также проявляли быструю находчивость и распорядительность. Глядя на своих руководителей, бесстрашно стоявших у брустверов под градом летевших мимо них пуль, офицеры и матросы с гордостью говорили: «Заговоренные». Но каждый раз просили адмиралов поберечься. Оба руководителя уже стали привыкать к этому беспокойству подчиненных и не отвечали, продолжая часами внимательно, не пропуская деталей, разглядывать в подзорные трубы позиции врага. Корнилов произнёс:

– Молю Бога, Павел Степанович, чтобы штурм не начался. Ах, как его не хочется. Жаль, что союзники не подождали годика три, тогда бы мы не так их встретили… Три винтовых линейных корабля заложены… Опоздали, конечно, с постройкой, но… – Корнилов от досады вздохнул и, обшаривая подзорной трубой позиции неприятеля, добавил: – Успеть бы закончить укрепления…

– Тотлебен не знает продыху, днём и ночью роет и роет траншеи, строит бастионы, – ответил Нахимов. – Когда спит, не ведаю. Не зря Святого Георгия IV степени удостоен. По усердию и чин очередной, инженер-полковника, получил.

Однако угроза нападения противника к концу сентября усиливалась с каждым днём. Женщины Севастополя, догадываясь, что будет с ними после захвата союзниками города, ещё не зная о смерти маршала Сент-Арно, написали ему письмо с просьбой вывезти их на французском корабле в Одессу. По известным причинам ответа они не получили.

22 сентября эскадра союзников в десять вымпелов захватила Ялту и окрестности. Начался отвратительный грабёж захваченных территорий. Жители стали спешно покидать свои дома. В сторону Симферополя потекли обозы, по пути смешиваясь с покидавшими Гурзуф и Алушту местными жителями. И уже каждый человек, хоть немного смыслящий в военном деле, видел, что главная бомбардировка, штурм Севастополя, вот-вот начнётся.

А потом наступил страшный октябрь. Позже эта дата войдёт в историю ещё одним печальным событием.