Яблоко раздора. Сборник рассказов

Отправили Чувалову на подмогу, добровольно вызвавшегося, водителя Александра Нестерюка – опытного и разбитного мужчину, не пасующего перед трудностями оптимиста с соответствующей его потенции кличкой Укол. Почти за сутки он преодолел расстояние, отыскал замерший у обочины грузовик. Благо на дворе стоял погожий август и Костя коротал ночи в кабине автомобиля. Оставлять не рискнул, опасаясь, что раскурочат и сдадут на металлолом. Как бомж, успел обрасти колючей щетиной. Предстал перед Александром взлохмаченным с затравленным взглядом.

– Вот влип с этим «жеребцом», – пнул он с досады по бамперу неподвижный «КрАЗ». Затем крепко пожал руку приятеля:

– Спасибо. Я не сомневался, что именно тебя пришлют на помощь. Ты, как аварийная, пожарная команда.

– Я сам напросился, – ответил Нестерюк.

– Тогда тройная благодарность. Эта махина из меня всю душу вытрясла, – пожаловался Чувалов.

– Не будем терять время,– удостоверившись в серьезности поломки, произнес Александр.– Беру тебя на жесткую сцепку, чтобы не болтало на трассе. Так безопаснее.

– Конечно,– согласился Чувалов. Жестко сцепив автомобили, они сели в кабину исправного «КрАЗа». Александр – за баранку и весело подмигнул:

–Вперед, Костя! Дорога дальняя.

Выжал ногой педаль сцепления, переключил рычаг скорости и нажал на акселератор. Автомобиль, натужно урча, выехал с обочины на трассу, наматывая на протекторы серую ленту асфальта. Водитель выдерживал скорость в пределах 60-70 километров. Сменяя друг друга за баранкой и скрашивая разговорами и анекдотами монотонность движения, сокращали путь. На ходу подкреплялись провиантом и куревом, припасенным Нестерюком. И без того крупногабаритный «КрАЗ», да еще в сцепке с собратом, требовал повышенного внимания и осторожности на трассе, чтобы, не дай Бог, какой-нибудь легковой автомобиль, следующий с юга, не угодил под колеса. В пору бархатного сезона, московская магистраль была забита иномарками, и автомобилями отечественного производства. До Джанкоя доехали без приключений, и не заезжая в город, свернули на бетонку, идущую вдоль русла Северо-Крымского канала. Здесь транспорта немного поубавилось. Бетонка была в выбоинах и грузовики трясло, словно на испытательном автодроме. Нестерюк и Чувалов – люди бывалые, не изнеженные комфортом, стойко переносили неудобства. Их согревала мысль, что значительная часть более, чем тысячекилометрового пути осталась позади и до Керчи чуть больше сотни. У села Владиславовки повернули направо в сторону Феодосии. Вскоре очертания города в лучах заходящего солнца стали проявляться на фоне голубовато-сиреневых гор.

– Домой приедем затемно, – сообщил Александр, глядя на вцепившегося в баранку Чувалова. – Магазины будут закрыты, а надо бы, как полагается, отметить удачное возвращение. Голод – не тетка, а харчи у нас кончились.

Александр потряс пустой сумкой цвета хаки.

– Конечно, надо отметить, традицию следует блюсти, – оживился Костя. – Но денег не густо. Если вскладчину, то можно наскрести на бутылку-другую.

– У меня тоже кое-что завалялось в карманах, – Александр вытянул смятые купюры. – Давай свою казну и подсчитаю, чем мы располагаем. В Феодосии скупимся. Что мы, не мужики в самом то деле! Чувалов выгреб из куртки скудную наличность. Нестерюк присоединил к ним свою долю и подсчитал:

– Живем, Костя! На две бутылки водки и скромную закусь хватит. – Чудесно,– охотно отозвался измотанный неудачной командировкой водитель в предвкушении близкого застолья и отдыха.

В Феодосию прибыли, когда солнце спряталось за горную гряду и вечерний, синий полог с вкраплениями ярких звезд опустился на город, расцвеченный гирляндами огней. Они золотыми тропками и бликами отражались на бархате залива.

Остановили «КрАЗы» у ближайшего от трассы продовольственного магазина. Чувалов лихо спрыгнул с подножки на землю. Минут через десять возвратился с наполненной сумкой, улыбкой на исхудавшем лице и блеском в глазах.

– Два пузыря, полкило ливерной колбасы, хлеб и еще на пачку сигарет хватило,– доложил он, не скрывая радости. Аккуратно положил сумку на сиденье и велел приятелю.– Полный вперед, Саня! Душа жаждет.

– Моя тоже жаждет,– отозвался Нестерюк. – Приедем в гараж, машины – на якорь и загуляем, дым столбом. Жаль водки мало, по бутылке на брата…

– Дай я порулю,– попросил Костя, сгорая от нетерпения.– Быстрее домчим.

– Нет, я сам. Лихачество нам ни к чему,– отверг его просьбу Александр. – Спешка нужна при ловле блох. В нашем деле терять голову опасно. Или в кювет влетим, или ГАИ настроение испортит

– Ты прав, – согласился Чувалов.– Меня иногда южный темперамент подводит.

При выезде из Феодосии на трассе Костя первым в свете фар увидел две женские фигурки у обочины. Одна из девушек подняла руку.

– Снимем телок, веселее ехать будет?– предложил Чувалов.– Кабина у нас, что вагон, места хватит.

– Снимем,– поддержал его Александр.– Только сомневаюсь, что они тебе на грудь бросятся. Вид у тебя, как будто из медвытрезвителя вышел. Похож на лицо кавказской национальности.

– Поглядим, – потер он ладонью щетину.– Плохо ты, Саня, нынешний молодняк знаешь. На московской трассе мне встречались красотки, которые сексом себе на жизнь зарабатывают. Катаются с нашим братом-дальнобойщиком в попутных направлениях. Может и эти из таких? Чего им на трассу выходить и торчать здесь, на ночь глядя. Держу пари – девочки наши. Если ошибусь, то с меня бутылка, а ты ошибешься – с тебя две.

Ударили по рукам. Нестерюк посочувствовал Косте, на две недели разлученному с женой. Нажал на педаль тормоза, а Чувалов открыл тяжелую дверь и бодро крикнул:

– Куда вам, красавицы?! Поехали кататься!

– В Ленинское, пожалуйста, – отозвалась бойкая из них, что повыше ростом.

– Подвезите, —промолвила вторая, с надеждой глядя на Костю. Он не ошибся, назвав их красавицами. Девушкам на вид было не более двадцати-двадцати трех. Стройные и обаятельные они притягивали мужские взоры. Чувалов дрогнувшим от неожиданной нежности голосом, пригласил:

– Садитесь, девочки, нам по пути.

Помог сначала одной, затем другой забраться в высокую кабину. Они разместились между ним и Александром и «КрАЗ», выстрелив клубами черного дыма, двинулся дальше. Воцарилось молчание, только гул дизеля отгонял дремоту. Чувалов внимательно разглядывал попутчиц. Подметил их внешнее сходство: светлые волосы, утонченные черты лица, голубые глаза, опушенные длинными ресницами, сочные губы. Одеты в легкие платьица, под которыми четко обозначались, еще не испорченные возрастом, линии упругих тел. Ощутив на себе его пристально-оценивающий взгляд, девушки многозначительно переглянулись.

– Что мы, как на панихиде? – нарушил гнетущее молчание Костя.– Надо бы познакомиться.

Он назвал свое имя и представил Нестерюка.

– Галя,– отозвалась старшая из девушек.

– Вера, – последовала ее примеру другая, державшаяся на вторых ролях.

– Мы сестры,– пояснила Галя. – Живем в Ленинском с родителями. В Феодосии были на экскурсии в картинной галереи Айвазовского и в музее Грина. Может, знаете?

– Не только знаем, но и бывали там. «Девятый вал», «Алые паруса», капитан Грэй и прекрасная Ассоль,– смешав живопись с литературой, не без бахвальства заявил Костя.

– Потом купались и загорали на пляже,– продолжила Галина.– Увлеклись и не заметили, как наступил вечер. Отстали от автобуса. Спасибо вам, выручили, а то бы мыкались всю ночь на трассе, как «ночные бабочки».

– Для вас, таких симпатичных и молодых, это опасно, – посочувствовал Чувалов. – А мы, ребята, смирные, но красивых девочек обожаем. Вы замужем?

– Нет, —сообщила Галина. – Еще успеем детишек нарожать—дело нехитрое.

– А обручальное кольцо на правой руке? – поймал он ее на слове.

–Чтобы мужчины не приставали, – нашлась она с ответом. – Ведь каждый норовит при случае облапать.

– Значит, недотроги, – сделал вывод Александр и пропел пришедшую на память есенинскую строчку. – Только не целованных не трогай, только не горевших не мани… От женихов, наверное, нет отбоя?

– Перевелись женихи,– вздохнула Галина. – Одни хлюпики – алкоголики, наркоманы и импотенты

– Вот так сказанула, не в бровь, а в глаз,– обрадовался Чувалов. – Мы с Саней, по-вашему, тоже алкоголики? Не надо всех ребят одним аршином мерить.

Он колесом выпятил грудь так, что пуговицы затрещали на замасленной куртке.

– Кто знает, только вид у вас…– она бросила осуждающий взгляд на его небритое лицо.

–А-а, это пустяк,– стушевался он.– Побреюсь и как огурчик стану. Иные женщины в колючих и бородатых мужиках души не чают. Сразу чувствуешь мужчину в колкости усов и могучая пружина.

И прикусил язык, чтобы не озвучить пошлость.

– Вы, Вера, почему молчите? – спросил Нестерюк у сидящей рядом с ним девушки. Он ощущал ее теплое бедро и это волновало кровь

– Сестра права, – промолвила она.– Измельчали мужчины, не осталось рыцарства и благородства. Одно желание, как в анекдоте – выпить и закусить.

– В каком анекдоте? – встрепенулся Костя. – Анекдоты я люблю. Это моя вторая слабость после женщин. Я весь внимание

– Хорошо, слушайте, – согласилась Вера и, собравшись с мыслями, начала.– Японцы, как известно, народ изобретательный, однажды создали прибор в виде монитора, показывающего на экране желание человека после употребления алкоголя. Решили испытать. Присоединили датчики к голове американца и предложили 50 граммов водки. Выпил он и на экране появилось изображение автомобильных гонок, стрельба из оружия. Все ясно сэр. Затем 50 граммов водки употребил француз и на экране появились полуобнаженные женщины, застолье, карты… Понятно, о чем думает мусье и какие у него потребности. Налили русскому Ивану 250 граммов спирта в граненый стакан – пусть хоть на халяву напьется. Выпил он, крякнул и рукавом занюхал. Экран темный, лишь в центре маленькая, светлая точке – ничего не разглядеть. Дали Ивану еще 250. Не моргнув глазом, выпил. Точка на экране увеличилась до светлого пятнышка, но ничего не разобрать. Напили третий стакан. Осушил Иван – экран засветился и посередине его появился маленький огурчик. Скромное желание.

– Наши мужики выпить мастаки, – сквозь смех произнес Чувалов.– Рассмешила до слез. Друзьям обязательно расскажу. У нас тоже есть и водка, и закусь. Ребята фартовые, не лыком шиты. Вот приедем в гараж и хряпнем, как полагается. Жаль вас, девочки, рядом не будет, а погуляли бы всласть. За рулем у нас сухой закон, чтобы ни в одном глазу. А после работы – гуляй Вася!

Внимая ему, Галина задумалась и вдруг предложила:

– Поедем к нам. Мы с сестрой без комплексов, любим погулять. Живем отдельно от родителей во времянке. Заночуете у нас, выпьете, отдохнете, покажите на что способны, а утром в путь. Согласны?

– Идет! – с нескрываемым вожделением глядя на девушку, воскликнул Чувалов. – Ты – золото, не девушка, а сказка! Я обожаю смелых и находчивых. Позволь, в тебя обниму.

– Потом, Константин, потом, какой, однако, нетерпеливый, – слегка отстранилась она, но широкая мужская ладонь осталась лежать на ее теплой коленке. И за эту вольность он был ей благодарен. Истосковавшись по женской ласке, он предвкушал момент, когда она раскроет для него свои жаркие объятия.

Предложение всех воодушевило. Если прежде Чувалов проявлял сдержанность, то теперь из него, как из рога изобилия, сыпались сальные анекдоты, вызывавшие вспышки смеха.

– Уморил Костя, тебе бы не сцене выступать, а не баранку крутить,– польстила ему попутчица.– Ты меня еще плохо знаешь,– распирала его гордость.– Я и в другом деле мастак. Не пожалеешь.

– Поглядим, поглядим, на что ты способен,– многообещающе прошептала Галина. Александр, в отличие от друга, не разжигал Веру намеками, полагаясь на ход событий. Незаметно за разговорами и шутками-прибаутками подъехали поселку Ленинское и свернули с трассы. В пятидесяти метрах от одного из домов, во дворе которого находилась небольшая времянка Галина велела остановиться.

– Выключите мотор и фары, чтобы предки не проснулись,– посоветовала она. – Сразу пойдем мы с Верой. Потом подадим вам знак – свет в окне времянки. Вам придется лезть через забор, возле калитки злая собака.

Услужливый Костя помог девушкам вылезти из кабины. Галину задержал в объятиях, прошептав на ушко: «Ты ангел, я сгораю от страсти».

– Где водка? К вашему приходу накроем на стол, – прошептала она Чувалову. – А то ведь разобьете, когда полезете через забор. Он охотно отдал ей сумку, получив в награду воздушный поцелуй. Сестры направились в сторону времянки и исчезли в темноте. Довольный Костя, потирая руки, залез в кабину «КрАЗа».

–Подфартило нам с девочками, молодые, сочные, – вслух похвалил он.– Сами не прочь покувыркаться. С тебя две бутылки, Саня, не забыл наш уговор?

– Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь,– ответил Александр.– Ты лучше за времянкой наблюдай, чтобы не проворонить сигнал. Прошло десять, пятнадцать минут… полчаса, но свет в окне времянки так и не вспыхнул. На улице было пустынно и темно.

– Что они там, заснули? – разозлился Чувалов, когда терпение лопнуло. —Пойду проверю

–Вместе пойдем, – сказал Нестерюк. – Странно, исчезли, как в воду канули. Может их родители застукали, так пусть хоть водку возвратят. Они прошли к времянке с палисадником, огороженным штакетником. Возле открытой калитки не оказалось никакой злой собаки и это усилило их подозрения. В окнах времянки темно, за стенами – тихо. Костя потянул на себя за ручку дверь Заперта изнутри. Тогда он со злостью грохнул кулаком. В глубине послышалось какое-то движение и хриплый мужской голос спросил:

– Что надо? Не мешайте спать.

– Откройте!– не теряя надежды, взмолился Чувалов.– Здесь живут сестры Галя и Вера?

– Отродясъ, таких не было, и в селе нет сестер под такими именами, – отозвался мужчина, приоткрыв дверь на цепочке и с подозрением взирая на незнакомцев. Заросший щетиной с лихорадочным блеском в глазах, Костя подействовал на него, как красная ткань на разъяренного быка.

– Мужик, колхозник, верни водку, – потребовал Чувалов.

– Я вам щас покажу и водку, и самогон,– угрожающе произнес хозяин.– Пошли отселъ на хрен, а то сообщу участковому. Он у нас настоящий зверь, никому спуска не дает. Шастают тут всякие по ночам, спать крестьянину-труженику мешают. Задремал малость было, так нечистая принесла.

– Полегче, дед, – осадил его Александр. – А то мы тебя тоже пошлем туда, где Макар телят не пас.

– Щас я вам покажу Макара и телят, – распалялся мужик. – Кобеля спущу, холки вам порвет. Кадык, Кадык!

В дверном проеме показалась оскаленная пасть огромного, словно теленок, желто-бурого сенбернара. Пес, придерживаемый хозяином за ошейник, угрожающе зарычал. Он не скрывал удовлетворения от произведенного эффекта.

– Пошли, Костя, подальше от греха,– потянул приятеля за рукав Нестерюк.– Не хватает нам еще из милиции «телегу» получить. Ты видишь, мужик с «приветом», готов пса спустить.

– Да, пришибленный какой-то, – согласился Чувалов. – Собаку Кадыком назвал. Ну, и кличка, курам на смех. Крыша у него, наверное, поехала…

Он нехотя побрел за Александром. Во дворе они с тыльной стороны штакетника обнаружили одну калитку – она выводила на соседнюю, параллельную улицу. Через нее и улизнули сестры. Искать их в ночном поселке, все равно, что иголку в стогу сена.

– Подфартило, нам с девочками,– передразнил Нестерюк приятеля. – Это ж надо, так ловко нас надули, как сопливых пацанов, вокруг пальца обвели. С тебя, Костя, бутылка, не забыл пари? Досада и смех разбирали их. Забрались в кабину «КрАЗа» и оставшуюся часть пути проехали в расстроенных чувствах – голодные и злые. В час ночи прибыли в Керчь. Поставили машины в гараж и сгоряча, не подумав, о приключении с сестрами, рассказали диспетчеру. Тот посочувствовал, угостил чаем и сигаретами и у них отлегло от сердца. Разошлись по домам, шатаясь от усталости.

Утром водители, слесаря, весь персонал автоколонны, каждый на свой лад, пересказывал их историю, хватаясь за животы.

– Эй, вы, сексапилы! – встретил «героев» начальник автоколонны Петр Стадник. – Что отведали «клубнички»? Будет вам впредь наука, как сельских девок домогаться и за чужими юбками волочиться.

Начальник, конечно, выразился покруче с шоферской прямотой. Нестерюк и Чувалов уже давно не работают в автоколонне– крутят баранку в других организациях, но потешная история до сих пор следует за «сексапилами» по пятам.

МАСТЕР РИТУАЛА

1

Дело, которое не всякому по плечу, у него было поставлено на конвейер. В небольшом провинциальном городе Д. с населением тысяч пятьдесят, его, пожалуй, знает каждый, кого судьба напрямую или косвенно свела его скорбной миссией Аристарха Ивановича Жмырева, служившего в бюро ритуальных услуг, больше известное среди клиентуры, как похоронное бюро. Он же отдавал предпочтение официальному названию своей конторы – благозвучному, интригующему, а не отпугивающему, как второе. Аристарх Иванович давно понял; обилие клиентов и что важно, не голытьбы, а состоятельных клиентов – залог процветания фирмы и личного благоденствия. Не для того он выдержал суровый конкурс и мудреные тесты кастинга, чтобы не вкусив плоды своей миссии, вылететь в трубу крематория, признан себя банкротом.

Требования жюри конкурса состоящего из представителей медицины именитого психиатра, директора комбината бытового обслуживания, худрука местного захудалого театра и дышащего на ладан столетнего старожила-долгожителя к претендентам на вакантную должность организатора похоронных процессий (прежний спился до белой горячки) были чрезмерно жестки и бескомпромиссны: обязательное высшее образование гуманитарного профиля (математиков и физиков не порог не пускали), психологическая устойчивость в сочетании с нордическим, как у Штирлица, характером с темпераментом сангвиника (холерикам и флегматикам сразу же дали от ворот поворот.

Обязательные внешние данные – высокий рост, полнотелость к благообразный солидный облик, так как мелкий вида ритуальщик рисковал затеряться в толпе и нарушить всю процедуру погребения. Подбирали кандидатуры с басом и высоким тембром голоса, теноров и обладателей писклявых фальцетов на пушечный выстрел не подпускали. По образному выражению худрука, ритуал погребения подобен спектаклю в театре одного актера, а остальные, в том числе и труп, обеспечивают фон, массовку. Поэтому претендент должен соответствовать уровню выпускника ГИТИСа или ВГИКа. Прочим и рыпаться не советовал.

Предъявлялись и другие требования второстепенного и третьестепенного значения. Члены жюри конкурса на вакантную и вожделенную должность оказались на редкость строгими и щепетильными. Они не ограничились проверкой лишь теоретических знаний, а пошли дальше – провели эксперимент. По предложению аскетически-желчного, высокого и тощего, как жердь, худрука, замахнулся на постановку шекспировского «Отелло», предоставил гримерные и сцену театра, решили разыграть мини-спектакль похорон в главной роли ритуальщика скорбной процессии.

В массовках были заняты актера театра. На вожделенное место, как я позже узнал в приватной беседе со Жмыревым, вопреки прогнозам и ожиданиям, претендовало девять соискателей. Одни из них не фоне импровизированного гроба с «покойником» (никто из суеверия не рискнул лечь в гроб, поэтому использовали манекен) терялись. Выглядели жалко, невзрачно и неубедительно, вызвав у членов жюри тягостное впечатление. Вторые держалось слишком оптимистично, перепутав похороны со свадьбой или юбилеем. Третьи и того хуже, своими неумелыми действиями стимулировали у членов жюри и проникших в зал зрителей безудержный смех. Вверять таким претендентам души усопших, конечно, никто не отважился. Возмущенная толпа затоптала бы их, как стадо диких буйволов или слонов.

– Это трагикомедия, водевиль, – определил происходящее на сцене худрук, захлопал в ладони, остановил действо и вынес вердикт. – Выглядите беспомощно, смешно и нелепо. Вместо скорби и слез способны вызвать гомерический смех и горькую досаду. Комики, недотепы, ваше место на базарной толкучке.

Жмыреву пришлось изрядно потягаться с хладнокровным с рыбьими глазами навыкате врачом-паталогоанатомом, для которого, что кролика зарезать, что труп распотрошить – все одно. Вооруженный скальпелем врач-мясник холодно-скрипучим голосом без чувств и сожаления, словно робот, извещал со сцены об усопшем в расцвете сил и лет. Ни одной слезинки не вышиб он из зрителей. Зато Аристарх Иванович в этом жанре был в ударе.

Накануне ночью, выпивший два литра кофе и чашечку чифиря (густо заваренного чая), вызубривший три траурные речи, он поразил всех торжественно– трагической осанкой, неспешными с чувством достоинства движениями с выражением искренней скорби в глазах, крупной, как алмаз, но скупой мужской слезой, блеснувшей на рыжей реснице. Когда медленно и отчетливо произнес первые фразы речи, у членов жюри пробежал мороз по коже и слегка отвисли нижние челюсти, а у пышногрудой представительницы быткомбината по щеке сползла черная траурная слеза. И только нежное прикосновение худрука к ее тонкой талии, удержало ее от рыданий, а, возможно, и истерики.

– Отелло, прирожденный Отелло! – с восторгом воскликнул худрук, потрясая над головой сцепленными пальцами костлявых длинных рук. – По совместительству беру в театр. Какая экспрессия, какая мощь! Мавр! Настоящий трагик. Будешь исполнять главные роли в шекспировских трагедиях и в «Борисе Годунове», но на общественных началах.

– На общественных, задарма сам играй, а мне надо бабки зарабатывать, – возразил конкурсант.

– Да, театр у меня хоть и народный, но хороводный, самодеятельный, – вздохнул худрук. – Держимся на энтузиастах-альтруистах. А у тебя, брат, талант, как пить дать талант! Ставлю десять баллов.

Высшей оценки больше никто после такого триумфа не получил. Жмырев на этом последнем профильном этапе испытаний не оставил своим соперникам никаких шансов. Редко кто отважился выступить, шестеро сразу сошли с дистанции, признав свое поражение.

Так благодаря своим интеллектуально-артистическим данным, а не протеже, как сплошь и рядом происходит, Аристарх Иванович победил в конкурсе, занял престижное место и стал заметной, незаменимой фигурой в городе. С учетом психологической нагрузки и вредности ему был определен оклад, побольше, чем у начальника местной милиции и прокурора, плюс ежемесячные премиальные и «левые».

Ведь оклад окладом, но на Жмырева, как из рога изобилия посыпались подношения, отказ от которых расценивал, как кощунство, неуважение к усопшим и их несчастным, убитым горем родственникам, друзьям и коллегам. Поэтому совесть его была чиста и спокойна, так как считал, что в отличие от высоких депутатов и чиновников, пребывающих на полном государственном обеспечении, он находился на не менее престижном и доходном, общественном обеспечении. Ни один следователь, осознавая бренность земной личной жизни, не посмел бы ему инкриминировать коррупцию или взятку. От сумы, от тюрьмы и я бы добавил, от смертного одра не зарекайся. А посему у Аристарха с представителями правоохранительных органов, которым он время от времени оказывал погребальные услуги (все смертны) проблем не возникало. Жил он с ними в мире и согласии. По принципу: если где-то, что-то убывает, то в другом месте оно прибавляется.

Вскоре в квартире Жмырева, поскольку даже при объемном шлунке (желудке) он не успевал все дегустировать до донышка, образовалась коллекция дорогих вин, коньяков, мартини, виски, водки и других напитков. Двухкамерный холодильник «Nord» был забит деликатесами: баночками черной, красной и паюсной икры, осетриной, балыками, салями, сырами и прочими изысканными продуктами питания. В зависимости от того, какой пост занимал усопший и на какой профессиональной ниве трудились его скорбящие наследники, они за проникновенные речи дарили трагику импортную радиотехнику, драгоценности, одежду, обувь от «чистого сердца».

К тому времени, когда случай (смерть сослуживца) свел меня с Аристархом Ивановичем, он пребывал в зените славы, купался в ее лучах. По рейтингу популярности не уступал, а в иные особенно богатые на покойников месяцы, превосходил отцов города, мэра, его замов, не говоря уже о мелких клерках, совершавших свои суетливо-мирские дела и, порой, забывавших в неуемной алчности неизбежность последнего пути, по которому никакие богатства с собой не унести. От смерти не откупишься ни серебром, ни златом. Поэтому некоторые из преклонных вип-персон заранее облюбовали себе местечки на почетной аллее на возвышении в центре кладбища, а не задрипанных задворках, где упокоились простолюдины. Прежде я знал о Жмыреве понаслышке, а вскоре увидел наяву.

2

В один из погожих осенних дней, около двух часов пополудни, я вошел в помещение БРУ (Бюро ритуальных услуг), по витрине которого с муляжом черного гроба с бумажными вощеными венками и черными лентами, крестами, свечами и другими погребальными атрибутами легко было догадаться о предназначении сего учреждения. В небольшом дворе был припаркован микроавтобус с надписью «Скорбота».

В светлой приемной, а контору на западный манер окрестили офисом, за старой пишущей машинкой сидела преклонного возраста старуха с очками на крючковатом носу и чтобы не заснуть медленно клевала сухим пальцем по литерам клавиши. На скамье у стены в черном, монашеском одеянии сидели мужчина и женщина. По периметру стен увидел стенды с цветными фотографиями и слайды. В их центре колоритная фигура со скорбно-величавым обликом, по динамике изображения которой не сложно было догадаться, что это и есть организатор-распорядитель печального церемониала. Иных доминирующих персон не наблюдалось, так как виновники события лежали пластами в дорогих с бронзовыми замками гробах и никакой «колдун» Лонго и прочие его последователи не смогли бы поднять их на ноги. Старушка перехватила мой заинтересованный взгляд и не без гордости заявила:

– Аристарх Иванович очень важная и авторитетная личность. А уж как он может разжалобить, что даже человек с каменным сердцем не удержится от слез и рыданий. Знает он слабые струны человеческой души. Буду умирать, то обязательно завещаю, чтобы именно он проводил меня в последний путь. Сказывают, что и после остановки сердца человек еще несколько часов видит и слышит, что вокруг него происходит. А у мужчин и стариков усы и борода растут. Вот я и хочу напоследок услышать его жалостную речь о том, какой была доброй и исполнительной сотрудницей.

Я промолчал, решив ее не разочаровывать в глупом заблуждении насчет зрения и слуха. Блажен, кто верует.

–Аристарх Иванович у себя? – нарушил я воцарившуюся и гнетущую, словно в склепе, тишину.

– Занят, начальник занят! – встрепенулась старушка, резво поднялась и загородила своим тщедушным телом проход. – У него творческий тренинг, готовит траурную речь. Какая-то крупная шишка дуба дала. Приказано не беспокоить, не сбивать с толку.

Оценив ее воинственность и непреклонность, я представился.

– Так бы сразу и сказал, а не водил за нос,– упрекнула она и поглядела на меня своими выцветшими, а когда-то голубыми глазами. – Аристарх-кормилец давеча о вас спрашивал. Проходите, он ждет. У вас несчастье, горе?

– За счастьем к вам не обращаются,– ответил я.

– Что верно, то верно, на земле мы временные жильцы,– вздохнула она и перекрестилась и уселась за машинку. Я понял, что возникший диалог, для нее обычный и она говорит по инерции, на эмоции, сострадание не достает сил.

Я вошел в кабинет. За письменным столом, развалившись в мягком кресле, сидел высокий и грузный мужчина. Килограммов на сто двадцать потянет, прикинул я его вес по крупным габаритам. Жмырев был сосредоточен, поглощен творчеством. Пред ним лежало несколько листов бумаги, исписанные размашистым энергичным почерком. Полминуты он не подавал ни звука, лишь жестом пригласил меня присесть. В какой-то мере связанный с творчеством, я понимал, как досадно ему прерывать вдохновение. Судя по выражению его крупного лица с выпуклыми линзами очков на носу, творчество его захватило.

– Аристарх Иванович, прошу великодушно меня простить,– нарушил я тишину.– Но надо определиться со временем погребения покойного. Уточнить некоторые детали процедуры, чтобы не было сбоев и заминок.

– Да, конечно, – поднял он лысоватую с сократовским лбом голову.– Хорошо, что зашел. У меня запарка, покойничков подвалило, мор, как в годы чумы или холеры. Рак, сердечные приступы, цирроз печени косят людей налево и направо. Случаи суицида участились. Едва справляюсь, нужен дублер, ассистент. Это хорошо, что мрут, как мухи, премия и прочие презенты гарантированы. Сейчас я погляжу, на какое время вашего жмурика пристроить.

Жмырев взял со стола толстый блокнот и перелистал.

–Так, на завтра у меня три погребения,– рассуждал он вслух.– В полдень после отпевания Прасковья Лукьяновна, девяносто пять лет прожила, еще при царе, до революции родилась. Крепенькая была, нынче до шестидесяти едва дотягивают. Ее быстро закопаем, она свое пожила, дай Бог каждому. На четырнадцать часов Артем Петрович – крупная шишка. Говорят, злоупотреблял по женской части, за каждой юбкой волочился и молодых секретарш принуждал к сожительству, не выдержал нагрузки, инфаркт миокарда свалил сердешного. Я, конечно, об этом в речи ничего не скажу, итак все знают, что он бабник, но с Петровичем придется повозиться. Солидный клиент и гонорар будет соответствующим. Родственники слезно просили, чтобы ритуал был по высшему классу. Вот речь слагаю– настоящая ода по усопшему. Даст Бог в учебники войдет, как классика, эталон поминальных речей. Это тебе не эпитафия на камне в четыре строки. Сам новый жанр придумал. Надеюсь, что еще при жизни оценят.

Жмырев ненавязчиво набивал себе цену, хотя в рекламе не нуждался – конкурентов у него в ту пору не было. Да и отпевания покойников, особенно коммунистов-атеистов, не говоря уже о усопших беспартийных, в церкви были тогда редкостью. Местный седобородый, как лунь, священник отец Василий пребывал в тоске о благословенных временах. Лишь Рождество Христово, Крещение, Вербное воскресение и Пасха служили ему утешением. Поэтому эти праздники он ждал, как манны небесной.

– Кто бы обо мне прекрасную оду сложил. Все мы под Богом и ко всему надо быть готовым. Хрупка человеческая жизнь, а смерть жестока, – сожалел Аристарх Иванович и вдруг заулыбался осененный идеей. Я сам о себе ее сочиню вместо завещания, чтобы никого не обременять этим нелегким занятием. Откроет родня конверт, а там речь заупокойная. А эпитафия давно готова. На граните будет высечено «Всех похоронил и сам упокоился». Лаконично и мудро.

Я увидел блаженную улыбку на его лице.