Черное и белое

Роман не претендует не на историчность, ни на истинность, а является плодом фантазии автора. А возможно это всего лишь сон, который однажды приснился наяву.

 
Был ли в самом начале у мира исток
Вот загадка, которую задал нам Бог.
Мудрецы толковали о ней, как хотели
Ни один разгадать ее толком не мог.
 

Омар Хайям

Не вокруг творцов нового шума, вокруг творцов новых ценностей вращается мир. Он вращается неслышно.

Фридрих Ницше

А что если священное есть просто пошлость?

Василий Розанов

Часть I

Глава 1

Симон подошел к реке, напоминавшую неширокую подвижную синюю ленточку, и остановился, смотря по сторонам. Как давно не был он здесь и как долго шел он сюда. Мысленно он вернулся к началу пути. Даже трудно себе представить, что он завершен, что все бесчисленные трудности во время этой нескончаемой дороги преодолены. И кажется странным, что возвратился сюда живым, не раз мысленно он прощался с жизнью. Видно Бог хранил ее от всех напастей и опасностей.

Бог, подумал он, какое странное и непонятное слово. Вечно ускользающая реальность, но которая дает о себе знать в каждое мгновение бытия. Нет, сейчас он вовсе не собирается размышлять на эту вечную тему, он может позволить себе отложить это занятие на потом. За эти годы достаточно времени он посвятил ему. И его не отпускает предчувствие, что еще придется уделять этому предмету много времени и внимания.

Симон вздохнул, но в этом вздохе не было сожаления. Какой смысл сожалеть о неизбежном, только напрасно растрачивать силы и энергию. Он вспомнил человека, который ему постоянно внушал эту мысль; его образ возник и почти тут же растаял в его воображении, словно ночное привидение. Еще не так давно эти встречи и беседы составляли основу его жизни, ради них когда-то он проделал длинный и опасный путь. А сейчас все это отодвинулось куда-то в сторону, хотелось заниматься совсем другим.

Он окунул в реку ладони. В это жаркое время года она становилось мелкой, ее можно легко перейти вброд. Симон вспомнил, как купались они в ней мальчишками. А теперь все они взрослые мужи. И каждый идет своим путем. Или все же нет, и их жизненным путям суждено снова пересечься? Предчувствие скорой встречи не отпускает его.

Симон зашагал вдоль русла реки. Внезапно он услышал какой-то неясный шум. Подвижная лента воды тут делала поворот, и он не видел, что происходит впереди.

Симон ускорил шаг. И буквально метров через двести остановился. То, что он увидел, поразило его. Несколько десятков людей стояли на берегу и внимали невысокому с черной, всколоченной бородой человеку. Он стоял на небольшом возвышении и яростно жестикулировал.

В уши Симона ворвался его иступленный голос.

– Покайтесь. Покайтесь. Ибо грешны вы. Только, признав это, вы очиститесь от скверны. И только тот, кто умолит свою душу под законом божьим, очистит и свою плоть, когда он будет прыскан святой водой и освятит себя в воде чистоты.

Да это же Иоанн, узнал Симон. Как же давно они расстались. И вот новая встреча. Предчувствие его не подвело.

Симон вспомнил, что Иоанн вступил в секту ессеев еще совсем молодым. И яростно, как все он делал, звал туда и его. Они много спорили на сей счет, Симон не соглашался на вступление. Но Иоанн сочетал ослиное упрямство с неистовством проповедника. И вот, кажется, через много лет эта жгучая смесь дала свои плоды.

Симон продолжал слушать друга детства.

– Не вода вас очищает, а дух святой, который нисходит на вас после крещения. Ибо, если не подготовились вы к нему, не будет вам от этого пользы. Кто готов, идите за мной.

Иоанн подошел к кромке воды. За ним двинулась толпа последователей. Но не все, значительная их часть осталась стоять неподвижно. В их лицах, в их облике читалось отчаяние и жажда недоступного им погружения в реку.

Симон направился к Иоанну. Тот смотрел на пришельца, но по его лицу нельзя было понять, узнает ли он друга детства или нет?

Симон остановился рядом с ним.

– Иоанн, – позвал он.

Иоанн продолжал молча смотреть на него. В его глазах горел огонь фанатизма. Симону стало не по себе. Разве не от этого пламени сбежал он из этих мест много лет назад. И вот снова оно его обжигает.

– Кто ты? – вдруг спросил Иоанн, пристально вглядываясь в Симона.

– Я Симон, твой старый друг.

По тому, как изменились его глаза, Симон понял, что Иоанн узнал его. Но никакой радости его лицо не отразило.

– Когда ты вернулся? – спросил Иоанн.

– Сегодня. А что тут происходит, Иоанн?

– Разве ты не видишь. Мир погряз во грехе. Он требует очищения. Я призываю и тебя последовать их примеру. – Иоанн обвел глазами стоящих вокруг них людей. Одна партия вышла из воды, другая заступала на ее место. Лица тех. кто оказались на берегу, сияли от радости, а те, кто в нее входили, были угрюмы и сосредоточены, как перед важным делом.

Как же мало нужно этим людям, чтобы их обмануть, подумалось Симону. Впрочем, те, кто желает быть обманутым, будут обмануты. А таких абсолютное большинство. Порой ему кажется, что это качество одно из основных человечества.

– Напрасно ты это затеял, Иоанн, – покачал головой Симон. – Так мир невозможно очистить.

– Не тебе об этом судить, – угрюмо произнес Иоанн, и в глазах его снова загорелись яркие огни веры.

Он не хотел этих споров, но только-только вернулся на родную землю, как все началось снова, грустно отметил Симон. Здесь все на этом помешаны. Но никуда от этого не деться.

– Почему же не мне, друг, – мягко произнес Симон. – Каждый может об этом судить. У меня на это прав не меньше, чем у тебя.

– У тебя на это нет прав. В тебе никогда не говорил дух святой. Зря ты вернулся.

Возможно это и так, подумал Симон. И это единственное, в чем может оказаться прав этот человек.

– Но откуда в тебе уверенность, что именно твоими устами говорит дух святой?

Иоанн так посмотрел на Симона, что тот невольно сделал шаг назад. Он испугался, что проповедник набросится на него. Да еще призовет для расправы над ним своих последователей.

– Тебе этого не понять. Я это чувствую каждой частицей своего тела.

– Нет ничего обманчивей чувств.

Симон уже не в первый раз вспомнил своего учителя из той страны, где он побывал. «Никогда не верь ни своим мыслям, ни чувствам, – разворачивалась лента памяти в его голове. – Мы чувствуем только то, что способны чувствовать. А мыслим только то, что на способны наши мысли. Но на каком основании мы можем быть уверенны в истинности и того и другого? Все лишь должно быть ступенью для более высшего. Запомни раз и навсегда: никогда и ни на чем нельзя останавливаться. Где остановка, там возникает неправда».

Симон посмотрел в угрюмое лицо Иоанна, и желание процитировать эти слова у него тут же отпало. Он не поймет и никогда не согласится с ними. Он воспринимает себя носителем истины. И нет сильней этого заблуждения. А то, что ему внимают столько людей, выполняют все его повеления, лишь усиливает в нем убежденность в своей правоте. И как с этим справиться, непонятно.

Симон остановил поток своих мыслей. Ему стало тревожно. Но не от действий и слов приятеля детства. Почему к нему вдруг пришла убежденность, что он должен воспрепятствовать этому безумию? Разве для этого он вернулся домой? Вовсе нет, это безнадежное занятие. Таких всегда было много на этой земле. Странная земля, где люди сполна проникаются божественным неистовством, где они спорят не то, что правильно и полезно, а то, что грешно или не грешно, что ведет к искуплению, а что от него отворачивает. Беда таких людей в том, что у них на глазах всегда покрывало. А тех, кто пытаются его с них снять, ненавидят лютой ненавистью. Вот и Иоанн сполна проникся ненавистью, об этом красноречиво говорит его пылающий взор.

– Если ты не с нами, тогда лучше тебя уйти отсюда Симон, – не скрывая враждебности, произнес Иоанн.

Пожалуй, только с этим он и может согласиться, подумал Симон.

– Да, я пойду, меня ждут дома. Я даже не знаю, живы ли родители.

– Они живы, – неохотно промолвил Иоанн.

– Это прекрасная весть, – улыбнулся Симон. – Спасибо тебе за нее.

Но Иоанн уже не слушал его, повернувшись к нему спиной, он шел вдоль русла и благословлял тех, кто собирался креститься водой. С тяжелым сердцем Симон пошел прочь.

Глава 2

Арон Шапиро закончил писать и выключил компьютер. Несколько мгновений он смотрел на потухший экран монитора, напоминавший ночное беззвездное небо. В этом заключается что-то знаменательное, подумал он. Его жизнь стала такой же темной и беспросветной.

С тех пор, как пропала старинная рукопись, вернее, с тех пор, как обнаружилась ее пропажа, жизнь для него потеряла все краски. То, что составляло смыслом ее столько лет, вмиг утратило свое значение. С того самого момента, когда семнадцатилетним юношей он обнаружил в пещере, в которую провалился и едва не погиб, сосуд, а в нем папирус, все переменилось для него. Конечно, когда он с замиранием сердце доставал из сосуда свиток, этого не знал. Но предчувствие огромной важности происходящего настигло его уже тогда.

Свиток оказался в хорошем состоянии, учитывая, какое количество бездонного времени он тут пролежал. А в том, что он очень старый, Арон не сомневался. Хотя тогда он еще ничего не знал о науке, изучающей древние рукописи. Да и письмена на ней были на незнакомом языке. Но охватившее его волнение было таким острым, что некоторое время он почти ничего не видел и не слышал. Такое с ним случалось впервые. И как юноша из ортодоксальной семьи, он не мог не подумать, что таким образом с ним говорит сам Господь. Иначе как объяснить, что же с ним тогда произошло.

Как ни странно, но прошло столько лет, все переменилось в его воззрениях настолько кардинально, что он даже сам этому удивлялся, а то убеждение сохранилось по-прежнему. И даже окрепло. Разумеется, он на все смотрел теперь иначе. Но разве это что-то меняет по большому счету. В этом мире все сохраняет свою неизменность. Меняются лишь только наши представления о ней. Но этот тончайший нюанс мы редко ощущаем.

В последнее время Шапиро томило предчувствие. Он ощущал поступь некой невидимой череды событий, которые непосредственно имеют отношение к нему, но о которых ему пока ничего неизвестно. Это утомляло и раздражало, лишало уверенности и спокойствия.

Шапиро был убежден, что пропажа, а точнее кража древней рукописи – в чем он нисколько не сомневался – не может пройти для него бесследно. Столько лет он хранил в глубочайшей тайне ее существование, пока однажды не понял, что если и дальше будет это делать, то совершит непоправимую ошибку. И тогда он нашел этих людей, кому доверил свой секрет.

То был долгий и кропотливый труд, который занял почти два года. Ему нужны были не просто люди, а особенные люди, которые бы отвечали его представлениям о том, каким должен быть настоящий человек. А таких в мире оказалось ничтожно мало. Как печально, что с той эпохи, из которой пришла к нему однажды эта рукопись, практически ничего не изменилось.

Шапиро продолжал смотреть на погасший экран. Получается по всему, что один из этих людей оказался вором. Значит, он ошибся, по крайней мере, в одном из них. Обидно. Хотя стоит ли этому удивляться, ведь каждый человек загадка для самого себя, а уж для другого – тем паче. К тому же вполне возможно, что у кого-то их них серьезно изменились обстоятельства или убеждения. Мало ли чего может в жизни произойти.

Совершил ли он в свое время ошибку, что поступил именно таким вот образом? Этот вопрос он задавал себе неоднократно, но ответа не находил. А какие были альтернативные варианты? Опубликовать свиток? Но что потом? Вселенский скандал. Но это ли было его целью? Нет и еще раз нет. Широкая огласка ничего бы не изменила в мире, то бессмысленная затея. Ни тогда, ни теперь это был не тот путь. Впрочем, и выбранный им вариант был далеко не оптимальным. Скорей всего такого просто не существует. Этот мир еще не созрел для него. И ему ничего не оставалось делать, как лавировать в этой ужасной действительности.

Шапиро на экран своего воображения выводил всех товарищей по обществу. Нет, это бессмысленно, он никого не подозревает. Вернее, подозревает всех. Кроме одного. Потому что его не было на последнем заседании, после которого и пропала рукопись. И если что-то с ним, С Шапиро, случится, то одна надежда на него.

Шапиро стал думать о нем. К обществу этот человек присоединился последним. Это случилось после того, как он прочитал его книгу; он послал ему приглашение. Они встретились. А он и не думал, что тот такой молодой. По крайней мере, по сравнению с ним. Все же пятнадцать лет разницы в современном мире, где время так спрессовано, совсем не мало. Он ощущал в нем представителя иного поколения, хотя и родственного ему. То, на что он затратил десятилетия размышлений, к нему пришло за считанные годы. То, что у него вызывало мучения, внутренний протест и сопротивление, которые приходилось с помощью героических усилий преодолевать, он просто перешагивал, как лежащий на земле саквояж. И это вызывало и зависть, и восхищение. И вот теперь одна надежда на него. Больше за содействием обратиться не к кому.

Шапиров услышал, как открылась входная дверь и по квартире застучали каблучки. В комнату вошла молодая девушка со жгучими черными волосами и смуглой кожей.

– Я тебя ждал, – сказал отец.

– Я задержалась в университете.

Шапиро кивнул головой. После окончания университета, ей, как лучшей студентки, предложили остаться в нем преподавать. Он был против, так как был уверен, что хорошим это не кончится. Но и возражать не стал. Что положено, то и свершится.

– Я хочу тебе кое-что сказать, это очень важно, – произнес Шапиро.

– Я слушаю тебя, папа. – Эльвира села рядом с ним.

Шапиро задумчиво смотрел на дочь. Правильно ли он поступает, намереваясь возложить на нее всю ответственность в случае чего. В конце концов, у нее своя жизнь. Он вспомнил, как десять лет назад, когда он развелся с женой, всех поразила тогда еще четырнадцатилетняя девочка. Она вдруг решительно заявила, что будет жить только с отцом, хотя все были уверены, что она останется с матерью. И кто только ее не уговаривал изменить решение. Даже он попытался внести в это дело свою скромную лепту. Но она его единственного, кого не захотел слушать, просто сказала, чтобы он не вмешивался. И он больше не вмешивался, поняв, что это ее принципиальный выбор, который определит всю дальнейшую жизнь.

– Я хочу тебе кое-что сказать. Ты знаешь о пропаже свитка.

– Да, конечно, ты мне об этом говорил.

– Но сейчас я хочу поговорить с тобой о другом. Эта пропажа не может пройти бесследно.

Эльвира пристально посмотрела на отца.

– Что ты имеешь в виду? – с тревогой спросила она.

– Все, что угодно. Ставки не просто большие, они гигантские. Поэтому можно ожидать самого худшего.

– Папа! – вскочила Эльвира со своего места.

– Пожалуйста, сядь. Эмоции ничего не изменят. Помнишь наш девиз: что должно, то и случится.

– Да, папа, – упавшим голосом произнесла девушка.

– Не будем изменять ему и на этот раз. Так вот, если произойдет нечто такое, что резко изменит нашу жизнь… – Он замолчал, думая о том, должен ли называть вещи своими именами. Должен. – Если я погибну, то…

– Но папа, – прервала его Эльвира. – Ты говоришь ужасные вещи.

– Ты помнишь, я был солдатом и участвовал в войне Судного дня. Я несколько раз был в сантиметре от гибели. И сейчас я тоже не хочу закрывать глаза.

– Хорошо, говори дальше, – сдалась девушка.

Шапиро кивнул головой, словно бы говоря: так-то лучше.

– Ты сама должна решить, что тебе делать, как поступать в этом случае.

– Но как бы хотел, чтобы я поступила?

– Единственный человек из всех, на кого не падает подозрение, – это Вадим Ведев. Его не было на том заседании.

– Этот тот русский?

– Да, он живет в России, в Москве. Только он может заняться поиском свитка. А его надо найти. Я совершил грандиозную ошибку, не опубликовав этот документ. И если он попадет в руки тех, кому он не выгоден, они уничтожат его.

– Но ведь он представляют огромную историческую ценность!

– Вот поэтому и уничтожат. Если истина противоречит устоявшимся представлениям о ней, то тем хуже для истины. Увы, эта логика миллионов, а также десятков очень влиятельных людей. И во все времена тех, кто бросал ей вызов, ждала печальная судьба.

Эльвира задумчиво посмотрела на отца. Давно они так не разговаривали.

– Но зачем эти люди так рисковали? – спросила Эльвира.

Теперь задумался Шапиро.

– Истина есть одновременно начало и окончание любого процесса. И тот, кто стремится к завершенности, не может ей пренебрегать. Он обречен на то, чтобы искать ее. В каком-то смысле это марш обреченных. Но ты не расстраивайся, – улыбнулся он, – быть обреченным вовсе не означает быть несчастным. Я никогда не чувствовал себя несчастным, хотя всегда был обреченным. На самом деле, мы единственные подлинно счастливые люди на земле. И другого счастья просто не существует. А то, что остальные принимают за счастье, всего лишь иллюзия.

– А любовь?

Шапиро молчал, вопрос дочери смутил его. Он даже не знал, как ответить. Вернее, знал, но не хотел озвучивать эти слова. Вряд ли они нужны этой очень чувствительной и страстной девушки. Год назад на палестинской территории во время небольшого военного рейда погиб ее жених. Это горе она переживала молча, но глубоко, никого не пуская на его территорию. Несколько его слабых попыток туда проникнуть, встретили сдержанный, но твердый отпор. Но Шапиро вскоре заметил, как изменился характер Эльвиры, она стала более замкнутая, менее общительная. А иногда так глубоко погружалась в саму себя, что ему становилось тревожно. Он знал, что из такого состояния однажды можно не выйти, остаться там навсегда.

Он в полной мере разделял горечь этой утраты. Жених дочери был очень талантливый, а может быть и гениальный молодой человек с невероятно смелым, даже в чем-то безрассудным полетом мысли. И Шапиро всерьез предполагал в скором времени привлечь его к работе их общества. А впоследствии, возможно, если с этим будут согласны и остальные его члены, передать ему бразды правления. Но пуля фанатика оборвали эту блистательную жизнь. Он тогда долго размышлял о смысле этого события. Но так и не пришел к окончательному выводу. Вернее, выводов было много. Но сейчас он не собирался о них вспоминать. Его в данный момент волновала другая тема.

– Любовь – это тоже поиск истины, – мягко сказал он. – Если в ней не присутствует этого элемента, это…

Он вдруг замолчал.

– Что же это тогда, папа? – В голосе дочери звучала настойчивость.

– Это не любовь, – закончил он фразу.

Эльвира на несколько мгновений погрузилась в раздумья. И Шапиро не сомневался, что она вспоминает своего жениха, анализирует их отношения.

Он слегка коснулся руки дочери. Ему хотелось сказать, что она непременно встретит еще любовь, настоящую любовь, но промолчал. Он знал, что после смерти жениха, она не обращала внимания на мужчин. И все попытки ухаживать за ней, отвергала с первого же мгновения, И это беспокоило его. На эту тему они обязательно поговорят, но в другой раз. Сейчас время для такого разговора еще не пришло.

Шапиро посмотрел на часы.

– Мне надо идти. Вернусь вечером. Ты все запомнила?

Девушка кивнула головой.

– Да, папа. Я все сделаю, как ты просишь.

Он встал и поцеловал девушку в лоб.

– Тогда до вечера.

Глава 3

Из окна открывался вид на прекрасный пейзаж: идеально ровную лужайку, аккуратно подстриженные кусты, на отражающий, словно зеркало, окрестную природу пруд. Всякий раз, когда кардинал оказывался в этом замке, то всегда подолгу любовался этим видом. Он никогда не менялся, невольно порождая мысль о том, что и сто и двести лет назад окрестности выглядели точно также, как будто бы время не властно над этим местом. И в этом он усматривал знаменательную символику. В мире должен сохраняться баланс между тем, что должно постоянно изменяться, и тем, что должно оставаться неизменным всегда и при любых обстоятельствах. Именно в этом и заключается божественная премудрость. И этот основополагающий закон следует охранять всеми силами ума, души и всем остальным имеющимся в распоряжении арсеналом. Именно поэтому он здесь, среди иноверцев. Есть ценности, которые способны объединить даже непримиримых противников.

Кардинал отошел от окна и подошел к столу. Он сел на стул и посмотрел на своих коллег. Ему было нелегко решиться на этот шаг. Но теперь он не сомневаться в правильности своих действий. Да, между ними есть разногласия, подчас их взгляды диаметрально противоположны. Но есть и то, что объединяет. И это крайне важно, ибо, если они позволят однажды безответственным и безбожным элементам расшатать тот фундамент, на котором стоит все здание мира, которое выстраивалось не одно тысячелетия огромными трудами и жертвами, это станет для всех них гигантской катастрофой. И перед этой опасностью они должны сплотиться, отбросив и переступив через все то, что может им это помешать.

Кардинал пододвинул к себе несколько листков. Согласно регламенту, сегодня вести заседание должен был он. Однако кардинал не спешил, он обдумывал каждую фразу, которую сейчас произнесет. То, ради чего они создавали организацию, как раз и происходит. И они не имеют право на ошибку.

– Друзья! – произнес кардинал. По началу ему не просто давалось выговаривать это слово, но теперь он уже привык. – Сегодня мы собрались на чрезвычайное заседание, так как ситуация резко изменилась. И нам нужно принять решение, как дальше действовать. Вы все получили подготовленный мною меморандум, а значит, в курсе последних событий. А они нас заставляют принимать срочные меры. Что вы об этом думаете? – Он внимательно, даже настороженно оглядел сидящих за столом людей.

На некоторое время повисла тишина. Все собирались с мыслями.

– Мне кажется, меморандум – это хорошо, но стоит представить события еще раз прямо сейчас. Важно не упустить ни одного нюанса, – произнес раввин. – Вы должны понимать, что речь идет в первую очередь о моем соплеменники и соотечественнике. И я могу дать согласие на любое кардинальное решение только, если существуют к тому веские основания. А все мы прекрасно помним, что согласно нашему уставу решения принимаются при полном консенсусе. И я считаю, что мы поступили очень мудро, приняв этот параграф.

Кардинал посмотрел на раввина. Длинный нос, острая борода, толстые губы – типичней представитель своего племени трудно представить. В душе кардинал был антисемитом, но тут не позволял даже взглядом выразить свои чувства. Впрочем, по сравнению с имамом его можно даже зачислить в юдофила, вот уж кто не ненавидит иудеев, так это он. Его антиеврейские эскапады распространяются по всему исламскому миру, питая его энергией непримиримости к Израилю. Но даже он в этом зале вполне доброжелателен к своему еврейскому коллеге. По крайней мере, с призывами извести это племя, не выступает. Общая цель способствует примирению. По крайней мере, в пределах их организации.

Кардинал перевел взгляд на имама. Тот кивнул головой.

– Я согласен с многоуважаемым раввином, – сказал он. – Давайте обсудим ситуацию.

– Не возражаю, – подал голос епископ. Этот суровый протестант-швейцарец напоминал кардиналу его предшественника Кальвина, чей фанатизм сочетался с суровым аскетизмом. Если бы дать ему власть, думал кардинал, то он бы запретил все современные развлечения и удовольствия – от казино до Интернета, а всех противников своей веры сгноил бы в тюрьме. Такое ощущение, что он попал на их заседание прямо из Средневековья.

– Я так думаю, все согласны, – подвел итог кардинал короткому обсуждению. – Хорошо, тогда обрисую ситуацию. Вы прекрасно осведомлены, что мы давно охотимся за так называемым евангелием Симона-волхва. Или то, что выдается за него. Нам понадобилось немало времени, чтобы установить его местонахождение. Оказывается, известный вам Арон Шапиро хранил его у себя дома. При этом он долго водил нас за нос – простите за такое выражение, делая вид, что оно находится в каком-то потайном месте. И вот когда мы уже подготовил операцию по его изъятию, появились новые обстоятельства. Из подслушанного нами телефонного разговора Арона Шапиро стало известно, что документ у него украден одним из членов созданного им общества: «Альтернативного мышления». Это кража породила у Арона Шапиро желание сделать то, чего мы так давно опасались, – в ближайшее время опубликовать это сочинение. А последствия публикации – вы все хорошо это понимаете – будут для нас крайне нежелательными. И это очень мягко сказано. Мы собрались для того, чтобы обсудить, что нам делать, и выработать решение.

– Арон Шапиро – наш враг, – решительно произнес раввин, и его глаза яростно засверкали, словно два только что включенных фонаря. – Он демонстративно не соблюдает норм нашей религии, работает в субботу. Он отвращает молодежь от иудаизма. Хотя он не афиширует эту сторону своей деятельности, но раввинату Израиля она хорошо известна. Он написал несколько книг, в которых предпринял богомерзкую попытку развенчать религию наших предков, представить ее как плод невежества, примитивизма, устарелых воззрений. И самое печальное, что его творения имели определенный успех. Немало юношей и девушек под влиянием прочитанного отошли от священных канонов. А ведь именно благодаря религии наш народ перенес все выпавшие на него испытания, сохранил свою идентичность. Но это его нисколько не останавливает. Он замахнулся на весь мир, по его инициативе было создано так называемое общество «Альтернативного мышления». Его участники и не скрывают своих намерений, они хотят кардинальным образом изменить представления человечества о самом себе, об окружающем мире. И о Боге. И надо честно признать, что все они очень талантливые люди. И в чем-то им уже удалось преуспеть. А потому они крайне опасны. Крайне опасны. И мы не можем спокойно наблюдать за их деятельностью.

Все молча слушали эмоционального раввина, никто не прерывал его речь.

– Мы все с вами абсолютно согласны, – произнес кардинал. – И вовсе не заинтересованы в крахе иудаизма, как и всех остальных конфессий, чьи представители находятся в этом зале. Как и тех, кого тут нет. Мы выражаем общие интересы. Но нам нужно принять важные решения. Для этого я, как координатор нашей организации созвал вас.

– Мы не заинтересованы в публикации этого лжеевангелия. – подал голос епископ. – Это надо остановить любой ценой. Речь идет ни больше, ни меньше, как о подрыве главных устоев мировой цивилизации. Это будет катастрофа общечеловеческого, а может, и общевселенского масштаба. Мы не выдержим такого испытания. А потому я считаю, что для принятия самых радикальных и жестоких мер есть полное оправдание. – Епископ замолчал. При этом его лицо не отражало никаких эмоций, как будто бы речь шла о сухом математическом расчете.

– А что вы думаете, уважаемый имам? – спросил кардинал.

Среди всех собравшихся в этой комнате, имам был самым молодым. Радикал, пламенный проповедник, яростный борец с неверными, чьи речи зажигали огромные толпы, он был тут совсем иным. Он не пытался проповедовать свои ценности, обращать в свою веру – то, чем он занимался у себя дома. Он прекрасно сознавал смысл и значение их собрания и действовал в унисон с другими. И это внушало кардиналу сдержанный оптимизм. Если такие люди способны действовать разумно, у них есть все шансы на успех.

Имам по очереди посмотрел на всех собравшихся. Его взгляд дольше, чем на других замер на раввине.

– Вы, евреи, странный народ, – усмехнулся он. – Вы много всегда говорите, но мало делаете. Ваша ненависть часто бесплодна. А ненависть – это как раз чувство, которое должно приносить особенно большие плоды. Особенно в таком деле. Этот ваш Арон Шапиро должен быть умерщвлен уже давно, а богопротивная рукопись выкрадена и уничтожена. Вы сами создали себе проблему на пустом месте. Мы бы давно ее решили. И сейчас не ломали бы голову над ней.

Раввин что-то хотел возразить, но, наткнувшись на острый, как рапира, взгляд имама, в последний миг передумал.

– У меня нет сомнений, что мы должны делать, – продолжил имам. – Этот человек заслужил смерть. Он покусился на святые основы нашей религии, на то, что ниспослал нам великой своей милостью Аллах. Мы объявляем ему джихад. Я готов предоставить своих моджахедов, каждый из них сочтет для себя величайшей честью пожертвовать своей жизни ради уничтожения нечестивца. Тот, кто совершит этот подвиг, попадет в рай. Мы должны все сделать как можно быстрей, не теряя ни одного дня.

– Спасибо, имам, за готовность предоставить нам ваших мучеников, но в этом нет необходимости. Вы не хуже меня знаете, что у нас есть, кому совершить это деяние. Итак, с вашего позволения я подведу итоги. Мы все пришли к единогласному мнению, что настала пора для самых решительных и беспощадных действий. Это требует от нас долг. Нам прискорбно сознавать, что речь идет о человеческой жизни. Но у нас нет иного выбора. Мы объединились тут для защиты священных устоев, миллиарды людей разных исповеданий даже не знают сейчас, какой угрозе подвергаются. А это угроза самая страшная на земле – неверие, отрицание божественного присутствия. Нет страшнее греха гордыни. Человек, охваченный ею, становится дьяволом. И это ничуть не преувеличение, он превращается в Сатану, становится охваченный ненавистью ко всему, что дорого подавляющему большинству людей. А потому согласны ли вы с приговором?

Ответом ему было молчание. Но все знали, что это как раз то молчание, которое выражает согласие.