Читать книгу: «Ничего не обещаю», страница 19

– Меня?! Меня, мага вашего клана, за какого-то человечешку с сомнительными способностями? – Ребекка подскочила с кровати, и ее лицо оказалось на одном уровне с головой лорда Карлайла, глаза горели вызовом и обидой одновременно.

– Вы сами говорили, мисс Карон, что ученик очень талантлив. Библиотекарь это подтвердил. Мне кажется, это неплохой сделкой.

– И каковы условия? Могу я узнать? – поникнув головой, тихо спросила Ребекка.

– Собственно, ему нужны не вы, а ваше примерное наказание. Как-никак вы покусились на репутацию его заведения, а он ею сильно дорожит.

– Что мне предстоит?

– Полагаю, ваши рабы вволю натешатся, когда Библиотекарь приведет вас к ним на поводке.

– Этому не бывать, я разорву их на куски раньше, – мрачно проговорила Карон.

– Тогда Дозор Цитадели с радостью упечет вас навечно в одно из своих подземелий. Не думаю, что у светлых они лучше, чем у Библиотекаря.

– Как же мне быть?

– Во-первых, подчиниться, иначе вы рискуете оскорбить уже меня. А я не столь терпелив, как вам могло показаться. Во-вторых, вы можете по-прежнему сами привести ученика ко мне, и тогда мне не будет нужды принимать условия Библиотекаря. Как вы сказали давеча? Подумайте и сделайте правильный выбор? – с этими словами лорд Карлайл нежно ущипнул ее за щеку и отступил назад, растворившись в тени.

– Должен же быть какой-то выход! – в отчаянии воскликнула ведьма и в панике заметалась по комнате.

-–

Свой шестнадцатый день рождения Ребекка встретила в холодном хлеву, пропахшем скотиной и гнилой соломой. Дрожа от зимнего холода, проникающего сквозь щели между плохо отесанными бревнами, она тщетно пыталась завернуться в изорванную овчину, которую тюремщики бросили ей больше из страха, что она околеет до решения собрания общины, чем из христианского милосердия. Кроме изорванной ночной рубашки со следами крови, на ней ничего не было. Снаружи доносились привычные звуки поселения колонистов: рев недоеной скотины, кудахтанье кур и брехливый лай собак. Необычными в это утро были только гомон множества людей, собравшихся на площади перед молельным домом, и мерный стук топора по дереву.

Из узилища нельзя было разобрать, о чем говорят люди, но даже если бы ветер и донес сюда отдельные выкрики, юной Карон это было бы безразлично. Странное оцепенение то ли от холода, то ли от пережитого овладело девушкой, погрузив в глубокую апатию, словно отгородив от всего окружающего мира.

Жизнь не жаловала ее с самого начала, постоянно наказывая за неизвестные прегрешения, за сам факт упрямого существования вопреки воле и желаниям всех тех, кого она знала. Мать умерла, так и не родив девочку на свет божий, старая повитуха, больше из любопытства, извлекла плод из чрева покойницы и с удивлением обнаружила, что ребенок еще жив. Обезумевший от горя отец потребовал убрать громко орущий, грязный комочек плоти долой со своих глаз, искренне пожелав, чтобы преисподняя поглотила ее раньше, чем она увидит свой первый рассвет. Но брошенная умирать в ворохе окровавленных тряпок, Ребекка упорно продолжала громко кричать, возвещая всему миру о своей неукротимой жажде к жизни. Уставшая от ее воплей кухарка отнесла девочку кормилице, жившей неподалеку, и так Карон совершила свое первое в жизни преступление – она осталась жить. Потом были другие, не менее страшные проступки: ее не забрала чума, которая не пощадила остальных детей отца, не задавила насмерть лошадь, она бессовестно выпрыгнула из окна горящего дома и, переломав ноги и руки, через два месяца бегала по улицам Рочестера как ни в чем не бывало. Ребекке досталось мало любви, но много всевозможных наказаний и унижений. Каждый клочок ее тщедушного тела познал розги, колени затвердели мозолями от многочасовых стояний на холодных плитах пола, она выучила наизусть все молитвы и принесла столько покаяний, что уже давно должна была стать святой.

Несмотря на жестокое обращение, она расцветала, платя любовью за ненависть, нежностью за боль, радостью за унижения. Когда отец решил отправиться в Новый Свет вместе с сэром Ричардом Грэнвилом, то он, конечно же, втайне надеялся, что если не долгое плавание, то опасности диких земель наконец избавят его от нежеланного ребенка. Но увы, цинга и дизентерия убили половину поселенцев и экипажа, обойдя стороной четырнадцатилетнюю девочку, которая не гнушалась самой тяжелой и грязной работы на корабле. Окружающие жалели кроткого и доброго ребенка, которого собственный отец считал исчадием ада и проклятием своего рода. Он без конца твердил о ее греховности и неизбежной небесной каре, которая уготована за все преступления, в которых она повинна. И чем больше любви и заботы проявляла она о своем родителе, тем тяжелее и изощреннее выбирались для нее наказания.

Остров Роанок поразил Ребекку с первого мгновения. Нетронутая человеческой рукой природа не шла ни в какое сравнение с тесными грязными улочками родного Рочестера. Все свое ничтожное свободное время она проводила среди диких зарослей, открывая каждый раз тайны этого нового мира. Ни дикий зверь, ни лихой человек не страшили ее во время коротких путешествий, которые она совершала ежедневно по окрестностям. Ей единственной было предоставлено столько воли лишь потому, что в своем безумии ее отец желал, чтобы хищники или душегубы растерзали ребенка на части.

Так прошло два года, население колонии сократилось на две трети. Болезни, звери и кровожадные туземцы не щадили поселенцев, несмотря на все их бесчисленные и истовые молитвы. А на местном кладбище по-прежнему не было креста с именем Ребекки Карон. Напротив, теперь уже девушка была необыкновенно хороша собой, здорова и вопреки всему счастлива. Овдовевшие колонисты и неженатые мужчины бросали в ее сторону многозначительные взгляды, и только суровый отец стоял между ней и достойной партией. Незадолго до ее шестнадцатилетия нашелся один человек, капитан небольшого гарнизона форта, защищавшего колонию, который осмелился просить ее руки. Ребекка, не знавшая ничего, кроме слепой прихоти и непредсказуемых желаний своего отца, ничего не ответила, искренне считая, что ее судьба всецело в руках жестокого родителя.

В тот вечер отец вернулся домой в изрядном подпитии, бормоча что-то непонятное, полное возмущения и негодования себе под нос. Он бесцеремонно оттолкнул встречавшую у порога дочь и, гневно сверкнув на нее своими глазами, удалился на свою половину. Ребекка уже давно научилась не замечать ненависти и откровенной неприязни родителя, но хорошо усвоила все его потребности и желания, понимая без слов, что ему надо в данный момент. Прихватив глиняную бутыль с элем и кружку, она молча вошла в его комнату.

– Что тебе нужно, дрянь? – грубо встретил ее отец, но девушка, ничего не ответив, поставила принесенное с собой на стол и уже собиралась тихо выскользнуть за перегородку, когда он больно схватил ее за руку и притянул к себе:

– Думаешь меня умаслить выпивкой? Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме?

Отец разорвал на ней ветхое платье, стянув одним движением до пола, оставив стоять в одной штопанной сорочке. Девушка покорно склонила голову, ожидая очередной порции побоев, но в этот раз ее с силой швырнули на кровать и задрали подол до подбородка.

– Этого ты хочешь? Этого? Похотливая дочь дьявола! – он навалился на нее своим грузным телом, придавив к скомканным простыням, и грубо овладел, безжалостно терзая невинное юное тело. Ребекка не противилась, молча терпя новое, неведомое доселе наказание. Выросшая на улицах среди простолюдинов, она хорошо знала, что происходит между мужчинами и женщинами в постелях за плотно задернутыми занавесками, и относилась к этому по-обыденному, не питая каких-либо иллюзий. В своей привычке во всем подчиняться воле отца она восприняла происходящее с ней как само собой разумеющееся, и, несмотря на сильную боль, старалась как могла помочь ему даже в акте насилия над собой. Наконец он иссяк и, тяжело дыша, обдавая ее смрадным перегаром, бессильно повалился рядом, практически сразу громко захрапев. Ребекка попыталась встать, но сильная мужская рука обхватила ее и крепко обняла, не отпуская от себя, поэтому ей пришлось остаться с ним на всю ночь. Странные мысли роились у нее в голове, девушка поняла, что отцу было приятно насиловать ее и, наверное, он давно этого хотел. В последнее время всякий раз, когда Ребекка раздевалась и покорно ложилась ничком на лавку под розги отца, она ловила этот странный, голодный взгляд, но не могла понять его значения. Потом она задумалась над тем, является произошедшее грехом или нет, но так и не смогла решить для себя этот вопрос. Утомившись от мыслей и переживаний, Ребекка заснула, всецело поручив себя воле Бога и своего отца.

Разбудил ее резкий рывок за волосы. Беспощадная сила стащила ее на пол и поволокла прочь по дощатым плашкам пола. Она попыталась встать, но пинок отцовского сапога вновь сбил ее с ног. Он рычал, как зверь, и сильно дергал волосы, какбудто хотел вместе с ними оторвать ей голову. Так они оказались на улице, посреди морозного ясного утра, перед взорами других обитателей поселения.

– Взгляните, добродетельные христиане, на исчадие ада, искусившее родного отца, подобно тому как ее греховная праматерь искусила Адама. Опоив вином, в похоти своей презрев законы Господа нашего, она погубила мою бессмертную душу и обрекла на вечные муки. Отдаю ее на ваш суд и на суд божий. Горе мне, горе! – с этими словами отец рухнул на колени подле нее, истово молясь и призывая проклятия на свою родную дочь. Оглушенная Ребекка лежала на холодной, покрытой коркой утреннего инея земле, ничего не понимая и не зная, что ей предпринять. Чужие руки подняли ее и заставили встать на колени, множество разных лиц уставились на нее с гримасами отвращения и презрения, плевки и мерзлые комья грязи полетели со всех сторон, больно раня и душу, и тело. От расправы толпы ее спас капитан стражи, который велел двум солдатам в панцирях и с алебардами отвести преступницу в ближайший хлев и запереть под охраной.

Оказавшись одна, Ребекка долго не могла прийти в себя, не веря в происходящее. Ей было очень холодно, поэтому девушка постаралась нагрести остатки прошлогодней соломы, чтобы хоть как-то защититься от зимней стужи. Просить о чем-либо стоящую за дверью стражу она не решилась. Ближе к полудню ее выволокли на улицу и босую, щурящуюся от яркого солнца, привели в молельный дом, где собрались все жители колонии. Отец вновь повторил свои обвинения, добавив новые ужасные подробности, про то, как он отчаянно боролся с хрупкой девушкой, но та с помощью Сатаны лишила его сил и совершила свое черное дело. Прихожане сочувствовали ему и посыпали грешницу проклятиями, требуя жестоко покарать за совершенное злодеяние. Никто не выступил в ее защиту, и Ребекку охватила апатия, ей стало все безразлично. Хотелось, чтобы весь этот ужас закончился побыстрее, чтобы ее наказали и оставили в покое. Она безропотно согласилась со всеми обвинениями, многократно покаялась, и ее наконец отвели обратно в хлев, где она провела остаток дня и ночь, без еды и питья, босая и раздетая, в ожидании, когда суд решит ее судьбу.

Девушка замерзала, постепенно погружаясь в стылое забытье, она уже не дрожала, иней покрыл ее щеки и ресницы, ноги и руки побелели. Но ее вечный рок решил, что Карон изведала недостаточно страданий, чтобы покинуть этот мир, в котором так неразумно решила задержаться шестнадцать лет назад. Двери хлева отворились, и на пороге появилась стража. Ребекку растолкали пинками и заставили подняться, не церемонясь сорвали с нее овчину, в которую она куталась от проникающего до самых костей холода, а потом вывели наружу. Легкий снег падал с серого пасмурного неба, застывшие ноги плохо слушались, и девушка несколько раз упала, пока ее вели по опустевшему поселению.

Все колонисты собрались на вырубке возле леса и ждали, пока преступница в сопровождении солдат неуклюже доковыляет до небольшого прохода, оставленного в толпе специально для нее. Ее снова осыпали проклятиями, дергали за волосы, толкали, но окоченевшее тело уже не чувствовало боли. В центре собрания оставалось небольшое пространство возле свежевыкопанной круглой ямы, которую обычно делают для установки столба, подле которой лежал слегка припорошенный снегом, гладко обструганный и заостренный с одного конца тонкий ствол дерева. Черные комья земли резко выделялись на белом чистом снегу. Священник выступил вперед и встал прямо перед ней, протянув распятие, его дрожащие губы читали молитву. Рука в латной перчатке легла на окоченевшее плечо и принудила ее встать на колени, холодный металл креста обжег распухшие губы, и священник, осенив ее крестным знамением, отступил, уступив место солдату. Тот заглянул ей в лицо и смачно плюнул прямо в глаза, от неожиданности Ребекка зажмурилась, и в следующее мгновение девушка ощутила толчок в спину, послушно встав на четвереньки, голову сильно сжали с обеих сторон бедра, облаченные в толстую кожу, и сильные руки схватили ее за подмышки. Кто-то задрал подол рубашки, и девушка замерла в ожидании града ударов. Где-то за спиной звонко запело дерево, зацепившись за мерзлую землю, и замолкло, с размаха вонзившись в человеческую плоть.

Невыносимая боль заполнила Ребекку, напомнив о том, что она еще жива и способна чувствовать, равномерные удары молота загоняли в нее разрывающее нутро дерево дюйм за дюймом. Ужасный крик огласил окрестности, заставив замолкнуть глумящуюся над девушкой толпу. Она увидела свою кровь на белом, как подвенечное платье, снегу, горячую и парящую на морозе, ощутила ее приторный сладкий запах и внезапно взмыла над землей – кол установили в приготовленную яму, теперь Ребекка возвышалась над всеми и через застилающую глаза кровавую пелену взирала на своих мучителей. Внутри что-то лопалось, рвалось, и с каждым судорожным вздохом она срывалась вниз по скользкому от крови дереву, беспомощно суча ногами и извиваясь в ужасной агонии. Люди раскрывали рты и показывали на нее руками, но она не слышала, что они говорят.

Какое-то новое чувство родилось в умирающем теле, доселе незнакомое и сильное. Она не желала зла никому из этих людей, была послушна и кротка, выполняла все, что от нее требовали, никогда не роптала, радовалась тем малостям, что перепадали на ее долю. А всем им, кто стоял сейчас в толпе, было мало унижать, оскорблять, терзать и насиловать, им необходимо было уничтожить ее за то, что она осмелилась жить против их воли. Против его воли! Ребекка встретилась глазами со своим отцом, и найди она в них сейчас хоть тень сострадания, то безропотно приняла бы свою жестокую участь, простила бы всех, как всегда прощала, и умерла, отдав себя на суд божий. Но там не было ничего, кроме дьявольского наслаждения от ее нечеловеческих мук.

– Будьте вы все прокляты! Вы, лживые и жестокие люди, не знающие милосердия и справедливости. Но не бог покарает вас, а я! Я восстану из преисподней и приду за каждым из вас, чтобы вы познали те муки, на которые обрекли меня. Будьте прокляты! – она в исступлении забилась на колу, изрыгая проклятия и богохульства. Бледный от страха капитан стражи сделал знак солдатам, и те повисли на ногах Ребекки, стягивая ее вниз. И крик оборвался, и наступила тишина, с поникшей на обнажившуюся грудь головой Карон по-прежнему возвышалась над толпой и была видна каждому. Внезапно девушка вновь зашевелилась и гордо вскинула голову к небу, обратив к нему с укором свои остекленевшие глаза, кожа в ямочке на шее вздулась отвратительным бугром и с неприятным звуком лопнула, обнажив окровавленное острие.

– Вот ведьма! Надо ее сжечь, – раздалось из напуганной толпы.

– Пусть повесит до завтра, сегодня дров не заготовили. Расходитесь уже, – махнул рукой капитан и начал созывать своих солдат.

-–

Золотарев и Громов в сопровождении Валерии спускались по травянистому склону к небольшой роще из старых замшелых деревьев, густо окруженной непролазным кустарником. Девочка без умолку что-то рассказывала на латыни Никите, изредка затевая с ним шутливую борьбу или устраивая небольшие проказы. Андрея она, казалось, не замечала вовсе, поэтому предоставленный самому себе, он с любопытством изучал окружающую обстановку.

Долина, зажатая с двух сторон неприступными горными кряжами, изобиловала растительностью и разнообразной живностью. Ни птицы, ни животные нисколько не боялись людей и спокойно занимались своими обыденными делами, даже когда они проходили в нескольких шагах рядом. Несколько раз по пути небольшой процессии попадались едва заметные узкие звериные тропы, но Валерия всякий раз торопливо уводила их в сторону, чтобы не мешать их хозяевам. С ее слов Золотарев понял, что таинственный и страшный дед приглашает их в гости, но из-за отсутствия необходимых навыков магического перемещения у Андрея идти придется пешком. Немного уязвленный тем фактом, что ребенок лучше него владеет практическими приложениями квантовой теории, он усиленно думал над тем, как шалунье удается так быстро перемещаться между двумя точками пространства. Она буквально телепортировалась на его глазах, исчезая тут и мгновенно появляясь там.

– Никита Гаврилович, а это неопасно, так часто телепортироваться? Как-никак, декогеренция все же происходит каждый раз при перемещении.

– Что вы, Андрей Михайлович, для такой чумазой девчонки это даже полезно. Иначе бы она давно покрылась коростой от той грязи, которую непрерывно собирает на себя.

– Простите, не совсем понял. Как это?

– Понимаете, Андрей Михайлович, абсолютная телепортация доступна только высшим магам, низшие маги могут перемещаться только в те места, где уже раньше были, с которыми у них установлена физическая связь, или же посредством порталов, созданных с помощью артефактов. Валерия, несмотря на свой юный возраст, весьма сильный высший маг. Я затрудняюсь определить ее ранг, но он точно выше первого. Так вот, каждый раз, когда она меняет свое местоположение в пространстве, происходит своеобразный переход через высшие миры. Она изменяет себя таким образом, что ее проекция в низшем мире мгновенно меняет свое местоположение. А поскольку изменения касаются только ее тела и сознания, то все, что к нему прилипло, грязь в том числе, остается на старом месте, – старательно подбирая слова, объяснил Громов.

– А как же одежда?

– Это как раз самое сложное для Валерии. Путешествовать голышом куда сподручнее, обычно она так и делает. Но ради гостя и соблюдения приличий ей приходится каждый раз одеваться.

– То есть?

– Когда она проецируется непосредственно вблизи от нас, то одновременно проецирует сюда же и свое платье, которое обычно пылится в ее гардеробе. Вернее, сначала здесь появляется платье, а потом в нем появляется Валерия. Уж поверьте, я точно знаю, что это ей не нравится. Этим и объясняется выбор наряда: чем проще, тем удобнее.

– И что, ей совсем не бывает холодно, мокро, жарко?

– Нет, почему же, Валерия, как и я, всё прекрасно чувствует, просто для магов, высших магов, это не имеет такого критического значения, как для людей и низших магов. Мы смотрим на низший мир как бы со стороны, варьируя свое присутствие в нем от полного до практически незаметного.

– Другими словами, высшие маги могут быть одновременно в нескольких местах одновременно? Они вездесущи?

– В теории, наверное, да, на практике всё определяется рангом мага и уровнем развития его сознания. Одновременное присутствие в нескольких местах требует очень сложных трансформаций в высших мирах, а решение таких магических задач, уверяю вас, далеко не всем по силам. Это все равно что занять такое положение тела среди кучи зеркал, так чтобы везде было одинаковое отражение.

– Поэтому вы и прибегаете к фамильярам, то есть выглядите в другом месте так, как удобнее построить проекцию, да?

– Забавно, когда я изучал фамильяров в Башне Мудрости, мне потребовалось много времени, чтобы усвоить этот принцип, а вы его сформулировали сами, – заметил Громов.

– Но это же очевидно, гораздо проще построить проекцию в заданной системе координат, нежели строить оператор преобразования пространства, удовлетворяющий условию инвариантности всех проекций. Вы сказали, что низшие маги могут перемещаться только в места, где были до этого прежде, или с которыми у них есть физическая связь?

– Да, их перемещения крайне ограничены и не отличаются точностью. Зато практически безопасны. Неопытный высший маг, допустив ошибку, может получить такую проекцию, которая немало позабавит окружающих, – усмехнулся Громов.

– Значит, они делают поворот в пространстве возможностей, не меняя его размерности. Это обычные цепи квантовой логики, и… – задумчиво начал Андрей и вдруг исчез, одежда с легким шорохом упала на пару пустых ботинок.

– Ух ты! – громко взвизгнула Валерия, хлопнув в ладоши, потому что голый Золотарев стоял в сотне метров от них, там, где уже начинался сплошной непроходимый кустарник.

– Получилось! – радостно крикнул Андрей и помахал им рукой, и только тут обнаружил пикантность ситуации, в которой оказался.

– Гром, а ты говорил, что нельзя голышом расхаживать! А ему, значит, можно? – возмутилась Валерия и в тот же миг оказалась рядом с Золотаревым в чем мать родила.

– Ой! Извините, пожалуйста, – сказал Андрей и, покраснев, смущенно прикрыл пах двумя руками.

Никита наклонился и вытащил из вороха вещей защитную руну, которую собственноручно надел на Золотарева накануне. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности. Андрей возник рядом со своими вещами и начал торопливо одеваться, отбиваясь от щипков неугомонной Валерии, которая без всякого стыда вертелась вокруг него, избавившись наконец от стесняющего ее свободу платья.

– Валерия, живо оденься! Видишь, Андрей Михайлович уже исправился, – строго сказал Громов и пристально посмотрел на Золотарева.

– Знаете, что странно, Андрей Михайлович?

– Ничего странного, всё объяснимо с точки зрения квантовой теории, и я только что подтвердил это успешным экспериментом. Причем дважды, заметьте, – довольно сообщил Андрей.

– Странно не то, что вы перенеслись на несколько шагов в место, в котором точно не были раньше…

– Ну, квантовая запутанность сознания, по моим наблюдениям, обладает куда большими границами и масштабами, чем можно было бы предположить, и это имеет свои объяснения…

– Странно, что вы вообще смогли воспользоваться магией, с этим-то на шее, – покачал головой Никита и протянул руну молодому человеку.

– Может, она испортилась или поломалась? – предположил Андрей, вертя предмет в руках.

– Валерия, поди сюда. Ну-ка надень на минутку, – Громов забрал у своего попутчика руну и быстро надел ее на девочку.

– Ой! – удивилась та, – я ничего не вижу и не чувствую. Как странно!

– Извини, я было уже поверил Андрею Михайловичу, – сконфузился маг и освободил девочку от действия руны. Валерия подняла на них испуганные глаза и робко улыбнулась:

– Значит, так живут люди?

– Как так?

– Ничего не видя и не чувствуя, – она внимательно взглянула на Андрея, больше ожидая ответа от него, нежели от Громова. Золотарев наклонился к ней и легко коснулся кончика ее носа.

– Им больше приходится полагаться на свой ум и свои руки, – сказал он. Валерия скептически взглянула на свои грязные ладошки и сокрушенно вздохнула:

– Трудно же вам приходится.

– Вот поэтому нас так много, сообща мы обходимся без всякой магии.

– И это не мешает вам всё портить и уничтожать вокруг, – сильный, низкий мужской голос раздался со стороны рощи, необычный акцент выдавал в его обладателе иностранца. Коренастый, уже немолодой человек с волевыми и несколько грубыми чертами лица вышел из расступившихся перед ним непролазных зарослей. Его кожа, морщинистая, темная, напоминала древесную кору. А волосы с сильной проседью, но по-прежнему густые, были аккуратно и коротко острижены. Большие кисти рук с узловатыми сильными пальцами сжимали изогнутую массивную палку, больше напоминающую посох. Туловище непропорционально большое, с развитой мускулатурой и короткими, но массивными ногами с широкими ступнями, было облачено в лохмотья и всякое рванье, подпоясанные грязной веревкой.

Старик не спеша подошел к притихшей компании и остановился в нескольких шагах, придирчиво осматривая пришедших.

– Деда, мы пришли, – почтительно сообщила Валерия и первой подошла к нему.

– Махимус Марций, римский гражданин, – с достоинством представился он и вопросительно посмотрел на Андрея.

– Андрей Золотарев, младший научный сотрудник, очень рад знакомству, – охотно и предупредительно ответил молодой человек, но сразу же замялся, заметив, как вскинулась косматая бровь древнего римлянина.

– Ученый, значит. И в каких науках сведущ этот ученый муж? – уже к Громову обратился Махимус Марций, но тот только пожал плечами в ответ.

– По основной работе, конечно, теплофизика, но очень увлекаюсь квантовой теорией… – попытался объяснить Андрей, но старик смотрел мимо него на Никиту.

– Махимус, мне это нравится не больше твоего, но у меня не было выхода. За ним охотится эта ведьма, Ребекка, – ответил Громов на немой вопрос.

– Ну так отдай его ей, зачем ты его приволок сюда? – словно Золотарева не стояло рядом, возмутился римлянин.

– А кто такая Ребекка? – встряла в разговор Валерия.

– Замолчи и не лезь не в свое дело! – хором накинулись на нее Громов и Марций. Девчонка шмыгнула за спину Андрея и вцепилась в него обеими руками.

– Кто такая Ребекка? – уже шепотом спросила она Золотарева.

– Не знаю, я ее даже не видел, – также шепотом ответил Андрей.

– Он переждет здесь несколько дней, пока я все устрою, – уверенным тоном продолжал Никита.

– Кто сказал?

– Я, Махимус, я, – вздохнул маг и потер кулак правой руки другой рукой.

– Ты здесь ничего не решаешь, – угрожающе откликнулся старик и поставил свой посох напротив себя.

– Ну вот, опять ссорятся, – прокомментировала из-за спины Золотарева девочка.

– Ты тоже, пусть решает хозяйка долины. Согласен?

– Ей нет до этого никакого дела. Уходите оба!

– Валерия? – обратился к девочке Громов.

– Валерия! – рявкнул на нее Марций.

Хозяйка долины вышла из-за спины младшего научного сотрудника и, насупившись, посмотрела на обоих.

– Андрей останется.

– И сколько еще жизней прервется ради этого? – сурово спросил старик.

– Нисколько, я обещаю! К тому же Андрей тоже маг, только непутевый, – воскликнула она.

– Тогда пусть уходит он! – Марций ткнул посохом в сторону Никиты.

– И Гром останется тоже, – тихо сказала Валерия. Махимус Марций рванул с себя веревку, складывая ее пополам:

– Совсем ополоумела? Перечить мне вздумала!

– Гром останется, – молния сверкнула над их головами, и эхо в горах подхватило раскатистый упругий удар.

– Видишь, что происходит, когда ты рядом? Зачем ты вернулся? – римлянин в ярости подступил к Никите, но тот оставался невозмутим, внимательно наблюдая за Валерией.

– Валерия, мы пробудем у тебя в гостях несколько дней, а потом уйдем. Так требует Махимус Марций, и ты должна его слушать. Ты помнишь об этом? – спокойно обратился к девочке маг, и та вдруг вновь стала обыкновенным ребенком, капризным и ветреным. Андрей с удивлением наблюдал, как рассеялась в небе внезапно налетевшая гроза.

– Ну, Гром, ну миленький. Не уходи больше! Пожалуйста. Я буду слушаться деда, честно-честно. Деда, я буду тебя слушаться. Только не прогоняй Грома, пожалуйста. Я плохо себя вела, я знаю. Но я всё поняла и больше так не буду. Ну хочешь, выпори меня. Даже Гром меня выпорол, – она бегала от одного к другому, дергая их за руки и одежду, отвлекая от грозных взглядов, которыми они обменивались.

– Ты ее выпорол? – спросил Махимус Марций, сверля глазами Громова.

– Да, выпорол, она это заслужила, – огрызнулся Никита.

– Я это заслужила, – честно подтвердила Валерия, теребя деда.

– Ты ее выпорол, – констатировал Махимус Марций, неожиданно смягчив тон.

– Она сделала из Андрея твоего любимого Аполлона, ты считаешь этого недостаточно?

– Ты ее выпорол! – уже давясь от смеха воскликнул римлянин. – Впервые за сто лет!

Золотарев недоумевающе смотрел на происходящее, но, помня просьбу Громова, хранил молчание. Поймав его взгляд, Валерия подтвердила:

– Да, впервые, я сама не ожидала. Раньше меня только дед драл, а Гром говорил: «Пусть делает, что хочет А теперь сразу: «Жах-жах, ремнем». Вы, люди, на него плохо влияете.

– Тебе сто лет? – переспросил Андрей.

– Ага, я еще маленькая, – просто ответила девочка, довольно держа за руки улыбающихся магов.

Пристанище Махимуса Марция располагалось в глубине старой рощи, в тени крон деревьев, плотно смыкающихся над головой. Таинственный, мерцающий свет шел от странных наростов на замшелой коре, но его было достаточно, чтобы рассмотреть небольшую хижину, крытую корой, щели между кусками которой заполнял сухой мох. Стены, сплетенные из ветвей, были изнутри увешаны войлоком, такой же войлок покрывал пол и несколько лежанок. Красные угли тлели в выложенном камнем очаге, и они жарко вспыхнули, когда Валерия, смешно надув щеки, стала раздувать огонь. Вкусно запахло неизвестным варевом из большого, закопченного до черноты котла, застучали по широкому массивному столу деревянные миски и ложки, и всевозможная снедь, припасенная в корзинах и коробах по углам жилища, украсила гостеприимный стол. Махимус Марций искоса приглядывал за хлопочущей по дому Валерией и с важным видом разливал темную, с сильным запахом настоянных трав жидкость по небольшим деревянным кубкам из самой что ни на есть настоящей глиняной амфоры.

Громов устроился на лавке за столом, было видно, что всё ему здесь привычно и знакомо. От недавней ссоры с римлянином не осталось ни малейшего следа, и теперь оба вполголоса обсуждали какие-то только им понятные общие дела. Хозяйка долины взяла шефство над Андреем и без умолку рассказывала про всё, что попадалось ей на глаза. Золотарев уже привык к безмолвной речи и не чувствовал ни малейшего неудобства от нового для него способа общения.

– Больше всего хлопот с волками, им постоянно нужно мясо, если бы не мясные деревья, они бы давно сожрали всех обитателей долины и нас вместе с дедом в придачу. Но волчата очень милые, мне всегда так жаль, что они вырастают и их приходится выгонять из долины. А еще мыши, от них вообще нет никакого проку, только вечно всё грызут и портят. Дед уже и запретное заклинание накладывал, а им всё нипочем, поэтому приходится держать сову. Поэтому ночью не пугайся, если увидишь большущие глаза перед собой, она очень добрая, но серые разбойники ее почему-то боятся. Летучие мыши – другое дело, едят себе комаров и днем спят на ветках. Если к ним тихонечко подкрасться и хлопнуть в ладоши, то такой переполох будет, аж дух захватывает.