Ведьмин зарок

Не отпустил. Взгляд, не узнавая, по лицу прошелся, о губы царапнул. О-ох…

– Пожалуйста, милый, – взмолилась. – Христом Богом прошу. <

– Отойди, Левий! – словно в ответ на мою молитву подступил Паланий. Глянул на послушника исподлобья, к повиновению привычному призывая. Подолом нервно тряхнул. – Не время нынче милосердствовать, сын мой. Грех на ней, по то и страдает. А ты, – ожог меня злым взглядом, – на колени, бесстыжая! Ну! Подсоби, Дарий! – махнул прислужнику верному. – Разговор не окончен наш.

Едва руку ко мне поднял молочный с услужением торопливым, как зашипела на него:

– Вон, щенок! – и улыбнулась недобро, глядя на губы сникшие. – Прочь! Не за тем я здесь, чтоб на колени перед тобой падать, Паланий, – сказала в лицо отцу. Так сказала, что пламя в свечах, шипя да плюясь, в ответ словам испуганно дрогнуло. – Ночь знатная сегодня, полнолунная, канун дня Всех Святых. Странный час ты выбрал для суда над блудницей. Темный час. Надеешься, что получится у тебя, лиса хитрющего, погубить меня?

Опустились тени на лицо Палания, заплясали хищно в свете неровном факелов. Почудилось ли мне, или и вправду нехорошо отцу сделалось.

– Двадцать лет уж прошло, а не думал ты, пес неприкаянный, что доведется-таки нам с тобой свидеться. Об ответе и не помышлял. Девку блудливую для цели тайной своей искал? Ну так что ж, нашел. Только по плечу ли силушку меряешь? По вере ли? Может, скажешь барону плешивому, зачем мы здесь?

Ахнул беззвучно Паланий, рукою худою воздух хватил да зашипел в гневе низком ядовитой змеей:

– Смолкни, проклятая! И как только осмелилась к слову меня призывать… Знал я, от начала знал, кто чистоту да святость в сердце своем несет, потому и забрал Левия с собой. А ты, шелудивая, ни с чем осталась. Вот и пропадай! Куда тебе до него…

– Правда твоя, Паланий, – нехотя признала, глянула тоскливо на послушника высокого, хмурого. – Высоко взлетел Левий в вере своей – не дотянешься. Слава о святости его, как и о блуде моем, вперед себя прибежала. Да только что мне тело, когда душа в темнице, – улыбнулась. – Так – пыль придорожная. Не про то идет разговор наш, Паланий. Не про то. О зароке роковом сказать хочу. Печати ведьмовской. Слыхал ли о таком?

– Неужто, блудливая, россказням деревенским веришь?

– А ты?.. – тихо спросила, на жилку синюшную, жарко затрепетавшую на шее святейшего, свысока глянула. – Ты, Паланий, веришь?

Засмеялся Паланий от слов моих. Нервно засмеялся, невесело. Голову непокрытую к самому потолку в смехе том поднял. Туда, где из залы круглой высоко в небо колодец каменный ушел.

– Эй, барон, срежь ей волосы!– приказал плешивому и недолго думая в плечо требовательно толкнул. – Немедля!

Не посмел ослушаться барон наставника духовного своего. Подскочил послушно, ножом именным под самым затылком хватил, кудри мои буйные от головы отсекая. Силушки ведьмовской, что волосам дана, лишая. Ох, лжец ты, Паланий, лжец. Значит, веришь в зарок роковой? Боишься. Вон как плечи-то хилые поднялись, глаза желтушные посветлели, на голову мою остриженную глядя. Хорошо.

– Слаба ты против меня, Ядвига, – сказал довольно, сузив взгляд. – И с печатью слаба! Долго ждал я этого часа – двадцать человеческих лет. Отрекись сегодня от Левия, забудь его, как он тебя забыл, и, глядишь, не так тяжко помирать будет. Барон?

– Да, отче?

– Посмотри, сын мой, вошла ль в кольцо колодца луна?

Удивился барон просьбе той, бровкой вопросительно дернул, но глаза на свод расписной все ж поднял.

– Вошла, святейший, – ответил. – Уж половиной за камень выплыла… Светом морозным на плаху, что под колодцем поставлена, наползла.