Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль

Мы должны были приоткрыть эту дверь и позволить Мэдисон безопасно испытывать эмоции в моем присутствии, прежде чем нам удастся распахнуть дверь и исследовать множество трудностей, с которыми столкнулась моя клиентка, включая горе и потери, злость и ярость. Она должна была осознать, что ее жизнь пошла не в том направлении, и понять, как ее можно изменить и начать сначала.

Защитные механизмы: главный режим управления травмой

Когда мы задумываемся о травматических событиях и их влиянии на восприятие мира, первое слово, которое приходит на ум, – это «защита».

Отношенческая травма – это, по сути, серия ошеломляющих событий, которая направляет цунами эмоций на наши нормальные механизмы управления стрессом.

Эмоции заполоняют нас и искореняют чувство собственного «я», которое либо уже было сформировано, либо только начало формироваться. Чтобы защитить себя и научиться управлять травмой, разум должен создать серию ограждений от всепоглощающей боли. Возможно, вам будет легче представить это как дамбу, огромную стену, защищающую разум и чувство собственного «я» от знания о причиненном вреде. Все становится еще очевиднее, когда мы задумываемся о том, кто причиняет отношенческие травмы и как это происходит. Их часто причиняют близкие нам люди в повторяющейся манере и на критических этапах нашего развития. Чтобы понять и пережить межличностную травму, нам часто приходится обносить ее стеной и отгораживаться от ассоциируемых с ней эмоций. Кроме того, у нас нередко развивается ряд компенсаторных и защитных убеждений («Должно быть, я плохой(-ая), если мама так со мной обращается»). Многие из этих убеждений являются целиком подсознательными.

Психологические защитные механизмы – это способы, которыми мы защищаемся от всего, что может ошеломить или огорчить нас. У всех нас есть защитные механизмы, они широко распространены и отличаются высокой адаптивностью. Например, если бы мы постоянно думали о том, что когда‑то умрем, и что человечество быстро вымрет, как только Солнце погаснет (если не раньше), многие из нас в ужасе свернулись бы клубком, переполненные эмоциями. Различные защитные механизмы, включая отрицание и попытки добиться бессмертия путем полового размножения (если наши наследники будут жить, мы никогда по‑настоящему не умрем), помогают нам управлять этими знаниями.

При отношенческой травме в игру вступают несколько важных защитных механизмов. Хотя эти психологические защитные механизмы изначально эффективны, со временем они могут помешать человеку понять и проработать свою травму, что приведет к ряду посттравматических проблем. Эти защитные механизмы также могут стать ятрогенными (вредными), когда они начинают обобщаться и проникать в другие области жизни, останавливая психологический рост, мешая нам получить полный доступ к какой‑либо эмоции или искажая структуры наших убеждений. Отрицание может быть защитным, если оно не дает человеку оказаться охваченным мыслями о сексуальном насилии в детстве, однако оно становится менее адаптивным, когда превращается в характерологическое (привычное и являющееся частью личности) и мешает нам распознавать базовые эмоции, например отсутствие счастья в интимных отношениях или ощущение опасности в дружеских отношениях.

Представьте себе дамбу как психологическую стену, в которой часто случаются протечки. Пока мы стоим у стены, затыкая пальцами отверстия, чтобы остановить поток всепоглощающего дистресса, мы не можем отойти. Мы остаемся в ловушке, отчаянно пытаясь защититься от ужасов, скрывающихся за стеной, несмотря на наше желание отойти.

По сути, травма – это состояние, в котором человек замирает во времени, не в силах оторваться от травматического события, и чрезмерная потребность в сохранении психологической защиты – это главный подкрепляющий ее механизм.

Наиболее распространенной защитой от неприятных событий и чувств является отрицание. Отрицание незамысловато, оно эквивалентно фразам «нет, этого не было» или «это было, но не причинило мне вреда». Это один из самых примитивных (сформированных на ранних этапах развития) защитных механизмов. Большинство из нас прибегали к нему в детстве, когда нас спрашивали, сделали ли мы то, в чем нам не хотелось признаваться. Возможно, мы инстинктивно говорим «нет» и придерживаемся этой позиции, несмотря на доказательство в виде идущей к нам дорожки из хлебных крошек. Точно так же мы используем этот механизм различными способами, чтобы защититься от травмы. Мы отрицаем, что она произошла, отрицаем, что она повлияла на нас, или выборочно отрицаем некоторые ее аспекты.

Жертвам часто бывает сложно воспроизвести в памяти травматические события. Это может быть связано одновременно с трудностями формирования воспоминаний об эмоционально тяжелых событиях [3] и психологическими процессами «забывания», которые помогают защититься от дистресса. Мозг не может полностью кодировать эмоционально тяжелые события в долговременную память, поэтому у нас либо присутствуют «вспышки» воспоминаний, либо мы помним определенные впечатления (например, то, что мы услышали) и забываем остальное. Это явление часто эксплуатируется адвокатами во время перекрестного допроса жертв сексуального насилия, которые не могут воспроизвести детали произошедшего из‑за защитных механизмов мозга.

Время от времени я работаю с людьми, которые утверждают, что определенные триггеры (обонятельные триггеры распространены из‑за связи обонятельных нервов и центров памяти в мозге) внезапно позволяют им вспомнить произошедшее более подробно, чем удавалось раньше. Медленная проработка травм и разговоры о них на сеансах психотерапии работают таким же образом и помогают клиентам прорваться через первоначальные защитные механизмы, чтобы осознать последствия травматических событий или даже воспроизвести ранее неисследованные воспоминания. Это психологически сложный процесс, и большинство психотерапевтов действуют очень медленно, следя за тем, чтобы пациента не охватил дистресс до того, как он сможет с ним справиться. Разумеется, клиенты не могут воспроизвести то, что их мозг никогда не кодировал, и я никогда не применяю техники вроде гипноза, чтобы «извлечь» глубинные воспоминания. Такие техники являются проблемными с этической точки зрения и иногда могут привести к извлечению ложных воспоминаний [4] или конфабуляции (автоматическое создание мозгом воспоминаний без намерения обмануть) под давлением. Эти явления лежат в основе истории «сатанинского ритуального насилия» в США в 1980‑х годах.

Среди других защитных механизмов есть те, которые помогают жертвам управлять периодически возникающими тяжелыми чувствами. Наиболее распространенными защитами от эмоций являются вытеснение, подавление и сублимация (человек либо отталкивает эмоцию и отстраняется от нее, либо преобразует социально неприемлемые импульсы, эмоции и поступки в социально приемлемые). Травмированным клиентам бывает сложно испытывать эмоции или признать, что они пережили травматическое событие, заблокировав некоторые его аспекты или проигнорировав последовавший за ним дистресс. Диссоциация может произойти, когда травма слишком сильна или случается на определенном этапе развития. Она позволяет жертве психологически отстраниться от неконтролируемого дистресса, который может возникнуть. Она может проявляться в виде полноценной диссоциации, при которой тяжелые эмоции и опыт распределяются по фрагментам личности, что приводит к диссоциативному расстройству идентичности (ДРИ, также используется диагноз расстройство множественной личности) и другим диссоциативным расстройствам. Ее проявления могут быть менее выраженными, например человек может цепенеть каждый раз, когда в нем пробуждается болезненное чувство, или проводить в постели несколько дней после события‑триггера. Я работала с жертвами, у которых случались функциональные психогенные припадки (припадки, связанные с функционированием нервной системы, а не органическими нарушениями структуры мозга) при любом напоминании о травматическом событии. Некоторые мои клиенты говорят, что они будто бы наблюдают за собой сверху, когда вспоминают о травме. Иногда диссоциация является частью здорового психологического функционирования – всем нам периодически приходится отстраняться от эмоций (например, во время управления автомобилем мы действуем на автопилоте) – однако она становится проблемой, когда мы отгораживаемся от сильной эмоции, которую мы не признаем и не прорабатываем.

Многие жертвы намеренно пытаются приглушить эмоции, например употребляют наркотики/алкоголь и прибегают к самоповреждениям, например режут себя или причиняют себе боль иными способами. Боль может вызывать выработку эндорфинов, что позволяет жертве вернуться в настоящий момент и отдалиться от тяжелого прошлого опыта. Боль часто инстинктивно используется людьми, которым сложно сдерживать и выносить эмоции [5]. Жертвы травм также часто направляют инстинктивные эмоциональные реакции на более социально приемлемые пути, например преобразуют сильный гнев и дистресс в желание помогать другим людям и делать из ужасного прекрасное или занимаются активизмом в сфере травм. Сама по себе такая деятельность не является проблемной, и это благородные стремления, однако направление непроработанных и непризнанных эмоций в заботу о других людях может иметь эмоциональные последствия как для жертв, так и для их подопечных [6].

«Раненый целитель» – это известный троп в сфере психического здоровья, социальных служб и медицины в целом. Некоторые люди с определенной психологической историей и темпераментом находят «лечащие» профессии привлекательными. Они позволяют им получить исцеление и поддержку, а также помешать тому, чтобы подобные истории происходили с другими людьми.

Разумеется, мы не способны контролировать происходящее с другими людьми, как бы мы ни старались, и совершенно точно мы не можем исцелиться, только помогая окружающим. Распознавание и признание своих ограничений, большая рабочая нагрузка, сложные клиенты, личные обстоятельства и психологические процессы часто вызывают трудности даже у тех, кто работает в сфере здравоохранения и социального благополучия, не говоря уже о людях, переживших травмы. Попытки исцелиться путем исцеления других людей могут обернуться катастрофой как для первых, так и для вторых.

Еще одним распространенным защитным механизмом является реактивное образование, или замена неприятного чувства, порыва или мысли противоположным поведением. Дети, ставшие жертвами своих родителей, часто не способны признать, что их родители опасны и виноваты. Они не могут вынести диссонанс, возникающий при осознании, что человек, который должен заботиться о них, причиняет им вред. Иногда дети, подвергшиеся жестокому обращению, испытывают сильную привязанность к родителю‑абьюзеру, что объясняется механизмом компенсации дистресса и гнева, кроющихся внутри ребенка, и формой сотрудничества с родителем ради сохранения безопасности. Гнев на родителя может стать слишком сильным, чтобы ребенок мог это осознать, поэтому ребенок, подавляя свои чувства, сближается с родителем, чтобы удостовериться в его любви и желании обеспечить его безопасность.

Множество других защитных механизмов связаны с тем, как жертвы жестокого обращения относятся к миру и окружающим. Проекция и вымещение весьма распространены, и они связаны со смещением неприятной эмоции с первоначального источника на менее пугающий. Я знаю людей, переживших сексуальное насилие в детстве, которые направляют свою ярость не на обидчика, а на других невинных членов семьи (как правило, родителей), не сумевших их защитить. Гнев на родителей всегда кажется более безопасным и обоснованным, особенно если обидчик недоступен. Я не освобождаю родителей от всей ответственности и признаю, что некоторые матери и отцы намеренно ничего не предпринимают и, как следствие, становятся соучастниками преступления, но многие родители действительно не догадываются о том, что происходит, и/или имеют свои защитные механизмы, включая отрицание. Хотя ярость, направленная на невиновного члена семьи, на первый взгляд кажется полезной и здоровой, со временем она только подпитывает эмоциональный дистресс, потому что родители не могут исправить ошибки, которых не совершали. Невыраженный гнев может еще больше отдалить жертву от доступной поддержки и усугубить изоляцию, которую она и так ощущает.

Проекция подразумевает перенос качеств и характеристик, которые нам не нравятся или вызывают у нас дискомфорт, на других людей. Травмированные люди часто пугаются гнева и стремятся всеми силами избежать его. Переживаемый внутри гнев проецируется на других людей, и жертва может воспринимать окружающих как злых или полных ненависти, сохраняя при этом собственные психологические механизмы против предположительно опасной эмоции. Проекция может быть опасной, поскольку она позволяет человеку продемонстрировать отрицание собственной психики. Все неприемлемое проецируется наружу, что может привести к психической ригидности, порождающей вредоносное поведение (если нам кажется, что только мы нормальные люди, а все остальные – чудовища, мы позволяем себе делать с окружающими что угодно).

Еще одним защитным механизмом является идентификация, при которой человек в значительной степени идентифицирует себя с другим человеком, в том числе с его поведением и личностными характеристиками. Большинство из нас обучается, подражая другим людям. В этом смысле идентификация – нормальный процесс развития. Однако она может стать проблемной в том случае, когда мы перенимаем черты людей, причиняющих вред окружающим, или полагаемся на идентификацию со значимыми людьми, чтобы сформировать идентичность. Мои клиенты из области судебной психологии часто сообщают, что в их жизни были люди, которые стали для них моделью агрессии и гнева задолго до того, как они сами начали вести себя таким образом. Многие мои клиенты замечают, что они идентифицировали себя с агрессором (часто это родитель одного с ними пола) и подсознательно начинали повторять поведение, увиденное в детстве, даже если осознанно они осуждали агрессию, характеризовавшую их детство.

Другие распространенные защитные механизмы могут включать избегание эмоций или ситуаций, бессознательный перевод эмоционального дистресса в соматические симптомы (проявление эмоций через физические симптомы, например боль), задействование юмора и расщепление (негибкое черно‑белое мышление, при котором все делится на плохое и хорошее, не объединяясь в одно целое). У многих травмированных людей черное чувство юмора, и оно может быть адаптивным до определенной степени: смеяться над неприятными событиями, произошедшими с нами, нормально, если мы не прибегаем к этой стратегии слишком часто, просто чтобы избежать боли.

Защитные механизмы не являются проблемой, если они ситуационно зависимые и если мы имеем некоторое представление о том, как и почему они работают. В одном из главных двойных посланий психологического функционирования защитные механизмы обычно работают за пределами сознания, из‑за чего их становится сложно заметить.

Они могут стать проблемными, если они настолько вплетаются в наше психологическое функционирование, что становятся постоянной и естественной его частью. Со временем они становятся частью нашей личности и начинают мешать нам осознанно анализировать ситуации и делать выбор. Все мы знаем людей, которые сразу переходят к отрицанию каждый раз, когда происходит что‑то неприятное («Нет, все в порядке, мне просто нужно мыслить позитивно»), или отказываются замечать плохое поведение окружающих («Нет, все нормально, он(-а) обещал(-а) измениться»).

Было бы упущением обсуждать отношенческие травмы и защитные механизмы, не затронув роль стыда. Вообще, стыд связан с глубинным чувством «я плохой(-ая)» (не путать с виной – «я сделал(-а) что‑то плохое»). Отношенческие травмы тесно связаны со стыдом, развившимся посредством нескольких механизмов: четких сообщений, направленных обидчиком и системами, а также многих случаев отсутствия сонастроя с родителями/опекунами, которые заставляют ребенка почувствовать себя виноватым в том, что он такой, какой есть, имеет потребности и выражает их. Многие психологические защитные механизмы срабатывают, чтобы защитить человека от стыда.

Часто травмы сами по себе являются поводом для стыда, поскольку жертва понимает, что травматические события ненормальны, но четко не осознает почему. Чувство стыда может стать частью психики человека и превратить его мир в череду крайне болезненных отказов. Управление стыдом требует четкого понимания отношенческой основы стыда и крепкой связи с несколькими людьми, которые не стыдят вас, принимают вашу ситуацию и настроены с вами на одну волну. Хотя осознанный внутренний диалог и когнитивная работа могут быть полезны, лекарство от стыда – это в большинстве случаев постоянное неявное принятие со стороны близких людей, до тех пор, пока человек не начинает сам себя принимать.

Реакция на травму: бей или беги, замри, заботься и дружи

В случаях травмы или воспринимаемой опасности наиболее распространенные нейробиологические реакции включают борьбу (буквальную или метафорическую), бегство или замирание (механизм защиты от боли). У всех нас есть биологическая склонность реагировать определенным образом, но на нашу реакцию также влияет степень воспринимаемой опасности и наше восприятие риска. Эти механизмы лежат за пределами сознания и срабатывают за долю секунды – вспомните, как вы когда‑то подпрыгнули от неожиданности. Скорее всего, вы отреагировали бы так, даже если бы увидели, что именно вас удивило. У вас не было времени на то, чтобы осознанно обработать информацию.

Реакции на отношенческую травму используют те же нейробиологические пути, и люди могут драться, убегать или замирать на месте, в зависимости от их темперамента, характера травмы и типа вреда, который грозит причинить агрессор. Жертвы часто винят себя в том, как они отреагировали («Мне следовало дать отпор»), и такое отношение подкрепляется обществом («Почему она не сопротивлялась?»), несмотря на то, что механизм мгновенной реакции и его биологические основы хорошо изучены.

Иногда механизмы «борьба», «бегство» или «замирание» могут стать выученными и обоснованными личностными характеристиками, например, когда люди характерно реагируют на любую угрозу злостью и агрессией (борьба), избеганием любой воспринимаемой опасности (бегство) или отчуждением, диссоциацией или отсутствием сопротивления (замирание). В идеале, реагируя на непрямую опасность или угрозу, мы хотим сохранить способность тщательно оценивать ситуацию и выбирать наиболее адаптивную и уместную реакцию.

Посттравматические психологические трудности могут возникнуть, когда жертвы не могут выбирать реакцию или производить осознанную эмоциональную оценку угрозы. Диссоциация и реакция, основанная на замирании, особенно трудны в управлении, и они могут вызывать сильное чувство стыда, когда люди начинают задумываться, почему они просто не убежали или не дали отпор. Хотя настоящая тоническая неподвижность (рефлекторное отсутствие движения) – это относительно редкое явление, в основе большинства реакций, связанных с замиранием, лежит выученная диссоциация.

Диссоциативные реакции – это попытка отстраниться от тяжелого опыта, чтобы облегчить боль. По сути, это психологическое бегство, как правило, внутрь себя.

Некоторые жертвы могут быть запрограммированы на диссоциацию до такой степени, что определенные триггеры или дистресс могут незамедлительно ввести их в состояние отрезанности от мира и своих эмоций.

Чтобы управлять этими реакциями, нужно понять лежащие в их основе биологические императивы, осознать, почему мы реагируем именно так, и простить себя за то, как мы отреагировали на травматическое событие. Точно так же, если мы понимаем, что реакция на угрозу стала генерализированной, и мы реагируем борьбой, бегством или замиранием даже на незначительные угрозы, нам необходимо постепенно изменить эти реакции, например, практиковать заземление, чтобы замирать не так часто, или научиться справляться с незначительными угрозами, а не убегать от них.

Реакция «заботься и дружи» [8] совсем другая. Она не является типичной темой в литературе о базовых биологических реакциях на угрозу, однако о ней часто говорят в контексте женских травм или несчастий. Эта реакция подразумевает заботу о других людях и стремление стать частью группы, которая в основном направлены на получение поддержки. Проще говоря, три женщины могут дать отпор мужчине, в то время как одна – вряд ли. Реакция «заботься и дружи» – ее иногда называют заискиванием (стремление угождать людям), – как минимум частично является следствием социализации, которую получают дружелюбные и приятные женщины. Она также может происходить от реакции замирания, поскольку умиротворить агрессора иногда проще и полезнее, чем рисковать и вступать в схватку с тем, кто явно сильнее.

Жертвы сексуального насилия, с которыми я работаю, часто рассказывают мне о том или ином варианте этой реакции. Например, они говорят: «Я сказала ему, что он мой друг», «Я отказала, но вежливо» или «Он попросил войти, и я его впустила». Травмированные люди испытывают сильное чувство вины и стыда за свою реакцию, считая, что она способствовала получению травмы. Разумеется, эта идея активно эксплуатируется некоторыми невежественными СМИ («Зачем она с ним дружила?») и адвокатами во время перекрестного допроса. Эту реакцию сложно проработать на психотерапии из‑за сильного чувства вины, и бывает полезно проанализировать, что сделал бы замотивированный агрессор, если бы она все же сказала «нет» (мой опыт работы в судебной психологии здесь пригождается), и объяснить силу социального влияния, оказываемого на человека, усвоившего, что главные качества – это вежливость, доброта и безотказность.

Установление личных границ, умение отказывать и готовность стоять на своем (в некоторых случаях даже проявлять грубость) – это некоторые из ключевых навыков, над развитием которых мы работаем с женщинами‑жертвами, и тому есть веская причина. Разумеется, это относится и к мужчинам, хотя я заметила, что большинство мужчин не приучали всегда быть вежливыми и добрыми.