Степь 2. Расцвет. Часть вторая

Кайсай с удивлением отметил для себя, что попутчик волей судьбы, приставленный к нему в начале пути, оказался интересным и не глупым собеседником. В отличие от Кайсая он много знал об обычной жизни и с удовольствием рассказывал. Кайсай же поучал его воинским премудростям, что белобрысый впитывал в себя как высохший песок и в конечном итоге от слов они постепенно перешли к ратному делу.

Спина у рыжего ещё болела и плохо двигалась, отчего в полную силу показать мастерство бердника он не мог, но Кулику и того за глаза хватало выше маковки. Даже с покалеченным Кайсаем у него ничего не получалось, как ни старался и ни пыжился, хотя кидался биться со всей дури.

Один раз Кулик увлёкся настолько, что не заметил, как откровенные издёвки молодого бердника вывели его из себя и с белобрысым случился самый настоящий приступ помешательства.

Находясь в этом состоянии и не отдавая отчёт своим действиям разъярившись до состояния бешеного быка, Кулик выбросил ненавистный акинак, выдернув из пня воткнутый топор, подвернувшийся под горячую руку, и бросился рубить обидчика. Он с яростным воплем и похоже ничего не видя перед собой залитыми кровью глазами неистово заметался средь молодых берёз с осинками, то и дело снося тонкие стволы с одного замаха как травины.

Кулик не помнил, как долго это бешенство продолжалось, но холодная струя колодезной воды, прилетевшая в лицо, в раз остудила пыл приводя к адекватности, и рубщик леса тяжело дыша огляделся с видом будто ничего не узнаёт вокруг и понять не может как сюда попал.

Прямо перед ним стояла встревоженная и как всегда голая Апити с ковшом в руках, а чуть поодаль тяжело дыша загибался Кайсай, держась за берёзу обеими руками и прогибая в мучениях больную спину.

– Кулик, – проскрипел загнанный до потери сознания воин, постанывая от боли, – бердника из тебя никогда не получится.

Белобрысый опустил ослабшие руки, всё ещё державшие топор, и поник головой осознавая свою полную никчёмность, даже кажется собираясь заплакать от обиды.

– Потому что ты берсерк от Троицы, – тем временем закончил Кайсай, дружески улыбаясь, – мне про таких как ты дед рассказывал.

– Я не хотел, – начал оправдываться Кулик, – какое-то затмение нашло. Сам не пойму, как случилось. Я не сумасшедший. Ты не думай. Я нормальный в общем-то.

– А кто сказал, что ты съехавший с ума? – продолжил рыжий, не прекращая мучительные прогибы у берёзы, – берсерки – это такие особые воины. Топорные тараны на поле брани. Они в бою боли не чувствуют и проламывают собой любую наглухо запечатанную оборону. Притом дед не раз говорил, что в бою к ним ни в коем случае близко подходить нельзя. Они бьют всех без разбора. Чужих, своих им без разницы. Теперь я на собственной шкуре прочувствовал, что действительно без разницы.

Кайсай наконец отпустил берёзку, подошёл к товарищу и улыбаясь обнял мокрого Кулика. Тот зарделся, застеснялся как красна девица, но тоже улыбнулся довольный похвалой.

– И выбрось ты этот меч. Для тебя он просто не нужная тяжесть, а вот с топором ты мастак. Вот, правда, топор тебе надо другой. Эх, кабы знал, прихватил бы у деда. Имелся у него в загашнике такой.

Тут он вдруг встрепенулся, заозирался и неожиданно позвал:

– Леший, а леший. Ты где?

– Чего орёшь, – пробурчал плюгавенький старикашка, выходя из-за спины еги-бабы.

– Слышь, леший, – обратился он к нему с видом будто застал последнего с поличным на месте преступления, – у тебя случаем боевого топора нигде не спрятано? Такого обоюдоострого…

– С чего эт ты, – сделал поначалу недоумённый вид «недодед» выпучив глазёнки, а потом резко прищурился и спросил с надеждой в голосе, но казалось вовсе невпопад, – а вы чё, уже уходить собрались, охальники?

– А ты уже и гонишь нас, гостей засидевшихся?

– Да кто ж вас гонит, – в раз замялся леший, отводя глазки в сторону, а всем видом своим показывая, мол валили бы вы побыстрее отсюда по-хорошему, надоели дармоеды, всю жизнь ему мирную взбаламутили.

– Давай уговор заключим, – предложил Кайсай, напирая на хозяина леса, – ты даёшь ему боевой топор, ну сам знаешь какой, и учишь как ему по желанию становиться берсерком без дёрганья за уши и пинания под зад. Он ведь не из-за этого перешёл в боевое состояние. Как мне кажется, без тебя здесь не обошлось?

– Ах ты… – встрепенулась Апити и отвесила смачный подзатыльник лесной нежити, – он ведь чуть рыжего не зарубил, по твоей милости.

Тот лишь крякнул, но ничего на затрещину не ответил, только быстро как зверёк почесал ушибленное место.

– А мы честь по чести двинемся восвояси, – закончил Кайсай хитро улыбаясь и закидывая свою рыжую косу за спину.

– А ежели нет? – проскрипел «недодед» с эдаким вызовом, выставляя зачем-то перед собой босую ножку.

– А ежели нет, – заговорщицки продолжил разошедшийся в наглости Кайсай, подходя к Апити и обнимая её за голые плечи, видимо в порыве наезда на лешего совсем забыл за кого с дуру хватается, – мы ещё погостим чуток у приветливой хозяйки. Надо же спинку подлечить как следует, да и в конце концов мы ж в гостях у еги-бабы как-никак, а самой бабой не попользовались.

С этими словами войдя в кураж ему захотелось самым наглым образом ущипнуть ведьму за торчащий и подманивающий сосок, только рыжий тогда ещё реально не знал с кем имеет дело и кого следует бояться больше: нежить или «меченую». Колдовская дева среагировала моментально и наглеца так шарахнуло молнией по рукам, исключив даже возможность прикосновения, что у бесстыжего пацана вообще все мысли из головы вылетели не только пакостные, но и здравые, поставив все волоски на теле топорщится дыбом. А тут и «недодед» чуть не добавил:

– Не трошь, – зашипел он угрожающе и в его глазах нехороший такой огонёк сверкнул уже не шуточной злобой.

Но Кайсай ничего не соображая после ведьминого удара отшатнулся от Апити, будто его чем отбросило, и собирая глаза в кучу угрозы лешего не заметил и тем более его испепеляющего взора видеть не мог.

Руки-ноги затряслись словно у припадочного и так что в конце концов вообще слушаться отказались. Голова гудела, и единственное, что рыжий осознал в тот момент, что ведьма его прибила колдовством, от коего тряска по всему телу до сих пор волнами каталась.

Он попятился от «меченой» расплываясь в растерянной улыбочке. Ну, дурак дураком. Что взять с болезного. Только отступив на несколько шагов, скорчившись присел, обхватив колени и начал потихоньку приходить в себя.

Увидев, что Апити смотрит на него не зло, а веселясь своей проделке как малое дитя, а леший возле неё принял довольный вид словно обожрался жареных лягушек, Кайсай, чуя, что проигрывает лесовику этот почти выигранный дипломатический поединок, попытался вновь кинуться в атаку, но на этот раз издали.

– Но леший, – принялся он восстанавливать сданные позиции, делая вид что ему колдовская молния как воды попить, – посуди сам, ты ж грамотный по жизни. А что нам ещё с Куликом делать пока я выздоравливаю? А она отказать не имеет права, по обычаю. Ведь не сможешь же? Дед мне про лесные законы сказывал, – умоляюще требовал ответа рыжий от улыбающейся белобрысой еги-бабы, – ты ведь по законам живёшь, аль ты тут не еги-баба, а лишь прикидываешься? – но тут же переключившись от греха подальше вновь на лешего, кого от чего-то не так боялся, как эту ненормальную, – а коли занятие устроишь нужное, так нам и некогда будет тебе жизнь лесную портить своим присутствием.

Леший, несмотря на всю абсурдность сказанного, призадумался. Все молчали в ожидании.

– Ладноть, – неожиданно решился плюгавенький «недодед», но вместо того, чтобы ответствовать рыжему наглецу, посмотрел снизу-вверх на Апити и погрозив ей своим крючковатым пальчиком, тихо предупредил, – не шуткуй мне тута, баба.

– Ути, какой грозный, – засюсюкала расписная красавица и наклонившись над смурным нахохлившимся лесовиком смачно чмокнула его в редковолосую маковку.

Тем не менее это притворное лобызание ни растопило напускной злобы лесной нежити. Он ещё раз недобро зыркнул на рыжего, одним взглядом предупреждая соперника о последствиях и обратился наконец к стоящему столбом Кулику.

– Айда, бешеный. Только топорик свой выбрось, чтоб не видел я больше эту мерзость у себя в лесу, а то ишь сколь малых деток загубил да повырубил. Коль не считался бы гостем, так прибил бы уже за такое.

Кулик топором швыряться не стал, а просто выронил и тот упал к его ногам, глухо стукнувшись о срубленный ствол берёзки.

Оставшись один на один с «меченой» ведьмой Кайсай с безопасного расстояния, как ему показалось, осторожно принялся спрашивать или просто зубы ей заговаривать.

– И что это было, Апити?

– Ты про чё? – прикинулась дурой довольная чем-то ведьма.

– Вот про это, – выставив пред собой сильно дрожащие руки уточнил молодой бердник.

– Ах, про это, – веселясь, проговорила местная еги-баба и повела рукой будто отмахиваясь от мухи, и очередная «нервная плеть» больно стегнула Кайсая по левому бедру, от чего он глухо взвыл, выгнулся и чурбаном повалился в траву на болезную спину хватаясь за ногу.

Ведьма, подойдя к нахалу вплотную и нависнув над ним словно хищная птица, но при этом мило улыбаясь, начала рыжему читать прописные истины:

– Я тебя отучу, наглец ты эдакий, ручками-то шаловливыми лазить, где не попадя.

Кайсай до скрежета стиснул зубы, но отточенный с заречными девками язык без костей спокойно умереть не дал молодому берднику.

– А чё тебе жалко, чё ли? Может я хочу тебя до умопомрачения?

И тут же получил очередной удар «нервной плетью», но уже по зубам. Зубная боль пробила во всей челюсти одновременно и оказалась такой лютой, что искры посыпались из глаз. Когда через несколько ударов сердца, боль чуть-чуть отпустила, и он разжал сомкнутые в слезах веки, то вновь увидел над собой улыбающуюся голую деву. Воин собрал в кулак силы ненавидя проигрывать, и настырно, словно упрямый баран пробурчал под нос, готовясь к окончательной смерти:

– Всё равно хочу.

И тут же зажмурился. Сжался в клубок всеми мышцами ожидая неминуемого удара, но того не последовало. Она не стала больше лупцевать его бес толку, а просто горделиво выпрямилась, покровительственно улыбнулась и ушла, оставив взмокшего от перенапряжения Кайсая валяться в траве и отходить от нервного потрясения.

Все последующие дни Кулик сиял словно начищенная золотая бляха, расхаживая по округе и не выпуская из рук огромного обоюдоострого топора. Из каких закромов леший его выкопал, осталось загадкой за семью печатями. Кулик рассказал, что они дошли до старого дуба. Он велел подождать и не подглядывать. Затем «недодед» зашёл за дуб, а вышел уже, с другой стороны, таща за собой тяжеленую железяку. А вот секрет перехода в бешеное состояние Кулик умолчал, мотивируя, что на секрет наложен зарок молчания и коли скажет кому-нибудь, то потеряет дар.

Так как уговор лесовик выполнил полностью и быстрей чем ожидалось, то молодцам ничего не оставалось как благодарить хозяев за доброе гостеприимство, пообниматься, прослезиться, откланяться и пуститься в дальнюю путь-дорогу.

Уже взобравшись в седло и собираясь тронуться в путь, Кайсая остановил недовольный окрик лешего:

– Эй ты, рыжая бестия.

Воин развернул коня и шагом подошёл к нежити, что стоял, потупив глазки в высокую траву, а затем «недодед» вынул из-за спины золотой пояс с акинаком и серебряным кинжалом и протянул молодому берднику:

– На, дарю.

У Кайсая аж в зобе дыханье спёрло не струганным колом, и он дар речи потерял.

– Так это ж моё… – чуть не задыхаясь от несправедливости, выдавил из себя рыжий, буквально сверля вора бешеными глазами.

– Не твоё, а моё, – тут же заерепенился «недодед» местного леса, – какой-то дурень выбросил, а я подобрал. Чё думаю добру валяться, лес загаживать. А раз нашёл, значит моё. Чур¹¹ в свидетели.

Кайсай неимоверной, нечеловеческой силой воли подавил в себе праведный гнев и не подавая вида что взбешён как укушенный коровой бык, медленно наклонился к дарителю и буквально вырвал пояс из рук лешего. Но тут же устыдился собственного поступка и потупив взгляд, теребя в руках расшитый золотом пояс, смиренно покаялся:

– Прости хозяин. Запамятовал. Благодарствую тебе за подарок, лесной дедушка. Больше без надобности никогда не брошу.

– То та, – хмыкнул довольный раскаяньем леший и махнув в сердцах рукой выпалил, – да валите вы отсель. Надоели словно недоеденные с голодухи поганки…

Глава четвёртая. Возможность властвовать над себе подобными предоставляется каждому, но не всякий до неё опускается.

Райс восседала в своём личном шатре забравшись на заваленный мехами лежак с ногами, при том в обуви, в своём полном золотом облачении, даже в золотой остроконечной шапке, хотя очаг в шатре нагрел помещение хоть голой ходи. Сидела и внимательно читала пергамент, раскатав его перед собой на вытянутых руках. В ногах на полу, облокотившись на тот же лежак, беззаботно витая где-то в облаках пристроился Шахран.

Царица читала быстро, но долго. Судя по движению глаз, то и дело возвращалась к уже прочитанному и перечитывая, тот или иной кусок, заново. На лице у неё ничего не отражалось. Абсолютная маска спокойствия и без эмоциональности, но вот тело, то и дело дёргалось будто сидело на иголках или всё чесалось. Занятное зрелище.

Из-за тяжёлой занавеси, представляющей собой что-то наподобие входной двери, послышался звучный голос старшей охраны: «Матёрая Золотые Груди!» и после подобного объявления, в открывшемся проёме появилась Золотце.

– Здрав будь Матерь, здрав будь Шахран, – поздоровалась на половину вошедшая дева мило улыбаясь.

Задержавшись взглядом на извечном банщике, увидев которого в общем то и расцвела на её лице улыбка, она осталась стоять во входном проёме, даже отодвинутую занавесь не выпустила из рук, ожидая разрешения войти.

Царица оторвалась от чтения, продолжая удерживать пергамент вытянутым, лишь отклонив его в сторону, для того чтобы улыбнуться вошедшей и ответить:

– Здравствуй Золотце, проходи, устраивайся где-нибудь, мы быстро.

С этими словами она вновь продолжила чтение, но как выяснилось, дело быстрым не получилось. Приход дочери не ускорил её знакомство с пергаментом.

Золотые Груди прошла внутрь, всё так же улыбаясь Шахрану, похоже от безделья, уже не знавшего чем заняться и оттого с неподдельной радостью встретившего молодую Матёрую, указывая похлопыванием ладони по полу, чтобы та непременно устраивалась рядом. На что дева показала ему кончик языка, обошла с другой стороны и со всего маха плюхнулась на лежак поперёк, так, что её руки оказались на блестевшей в свете факелов голове Шахрана, звонко шлёпнув ладонью по его лысине.

– Золотце, – укоризненно проговорила царица, отрываясь от чтения.

– Прости, мама. Соскучилась, – проговорила рыжая хулиганка скороговоркой и тут же обеими руками принялась наглаживать лысый череп вечного банщика их семьи.

Царица продолжила чтение, Шахран замлел под ласковыми руками Золотца, а последняя задумчиво и внимательно, что-то разглядывала на бритом черепе евнуха, будто выискивая в полированной лысине непонятно что, нежно щекоча его пальцами, при этом по-детски наивно улыбаясь открыв рот.

Эта сцена продолжалась довольно долго, пока Райс наконец не зашуршала свитком, сворачивая его в трубочку. Шахран с Золотцем встрепенулись и разом обернулись к царице, а та продолжая сохранять на лице маску отрешённости скрутила документ и протянула его Шахрану.

– На. Прочти. Мне интересно будет знать, что ты думаешь по этому поводу, – проговорила она тихо и при этом почти незаметным жестом отправляя мужчину из своих покоев.

Тот взял свиток и покряхтывая поднявшись вышел, оставил мать и дочь наедине.

– Что-то случилось? – спросила Золотце поворачиваясь на бок лицом к царице и глазами указывая в сторону вышедшего банщика.

– Да это так, – отмахнулась царица, показывая, что проблема в общем-то не стоит особого внимания и тем более не касается дочери, – я вызвала тебя по другому поводу.

Молодая Матёрая тактично промолчала, ожидая продолжения.

– Высшие Валовы колдуны со всего света заявились в наш Терем. Аж одиннадцать штук. Друидов с пяток с собой притащили, тоже не из последних в своём деле. Требуют! Ты только представь себе, не просят, а требуют созыва Высшего круга. Что задумали и с чем явились не говорят, но Матёрые Терема передали, что уж больно нарядные и торжественные, ходят расфуфыренными петухами. Чувствую, что-то от нас хотят такое, что нам не понравится. Так что не пристраивайся тут отдыхать. Собирайся. Со мной поедешь. С колдунами мужицкими общаться будем.

– А я-то тут при чём? – вскинулась Золотце поднимаясь с лежака на ноги, – я ж дева боевая, а не колдовская. Перебить их всех – это пожалуйста, а вот лясы с ними точить – это не по мне.

– Вот как представительница боевого крыла и поедешь, и лясы поточишь, если потребуется, – тон царицы стал жёстче, но она тут же обмякла и добавила, – да и бабушка по тебе соскучилась. Просит привести…

– Ну мама, – взмолилась боевая Матёрая, не дав той договорить до конца, – она снова меня тискать будет и откармливать как на убой. Я потом опять замучаюсь лишний вес сгонять.

– Ничего с тобой не случится. Потерпишь, а старость надо уважать. У самой года не за горами.

Золотце ничего не ответила, но при этом надула губки и отвернулась.

– Не выпендривайся мне тут, – проговорила наставительно Райс, тоже слезая с лежака, – там похоже что-то серьёзное намечается. Не до бабушкиных тисканий будет.

Золотце опустила голову, тяжело вздохнула как бы говоря, что не хочу, но повинуюсь, при этом угрюмо пробурчав:

– Сколько кос с собой брать?

– Нисколько, – ответила задумчиво царица, явно соображая о чём-то другом, – обычных подручных своих в дорогу и всё.

Тем не менее по утру из царской ставки в направлении Терема Вала Вседержителя выдвинулся довольно внушительный отряд. Возглавила его, естественно Матерь Степей с тройкой прислуги и Шахраном в довесок, Золотце с парой боевых дев, старая Русава, а куда же без неё, и ещё с десяток «меченых», что при Райс состояли в ближницах и которые тоже без подручных в дорогу не пускались. Ну и боевой девичий отряд в пять троек личной охраны царицы, скорее для пышности выездной церемонии, чем для охраны.

Путь оказался нудным, медленным и от того утомительным. До Терема добрались только на пятый день. Как только прошли последний лесной коридор и вышли на поле, на краю которого стоял чудо-терем, кавалькада остановилась как вкопанная от представшей перед ними невидали. Вдоль высокого частокола на берегу заросшей речки вырос целый шатровый город. Между малыми и большими шатрами дымили костры и шныряли туда-сюда девки в белых одеяниях. Райс сначала опешила от непонимания увиденного, но, когда подъехала ближе сообразила, что это теремные девченята, похоже в полном составе выселенные из своих светёлок за стены терема.

– Этого ещё не хватало, – пробурчала себе под нос царица, резко став хмурой и судя по возбуждённому злому виду ей это очень не понравилось.

Ворота оказались заперты, но как только копыта её коня зацокали по деревянному настилу мостика через речку, дубовые створки медленно стали растворяться и к ним навстречу вышли все три хранительницы святого места. Двое хмурые, мрачнее тучи, одна лишь Лиса улыбалась, выходя вперёд всех, а заметив Золотце даже ещё и прослезилась, умиляясь виду любимой внучки.

Наездницы, перебираясь через мостик спешивались, кланялись вековухам, целовались. Когда приветственный целовальный ритуал закончился, первой, как и положено заговорила Матерь клана «меченых», притом вопрос её прозвучал раздражённо настолько, что, если бы ей не успели ответить, царица бы тут же начала принимать самые решительные меры для наведения должного порядка с морем крови и горами костей.

– Что тут творится, мама?

– Спокойно, Райс, спокойно, – остудила её Лиса, – просто гости попросили избавить переговоры от лишних ушей. Они очень обеспокоены, что вести, с которыми они хотят с нами поделиться могут быть услышаны посторонними и, если кто узнает об этом, тот кто знать не должен, как они говорят, произойдёт непоправимая беда. Да и самим девкам урок походной жизни не помешает. Они даже до мокрых подолов рады дикарками в шатрах пожить.

Царица несколько остыла и задумалась.

– Интересно, что они могут знать такого, чего не знаем мы?

На это Матёрая Терема лишь пожала плечами.

– Ладно, – подытожила встречу Райс, – пойдём послушаем этих детей переростков.

И оставив подручных с прислугой за воротами, как и теремные девки «дикарить», «меченые» во главе с царицей двинулись внутрь Терема.

Седые, в белом одеянии старцы, с головы до кончиков пальцев истыканные татуировками и изрезанные ритуальными шрамами, увешанные амулетами и побрякушками, с длинными причудливыми посохами в руках, все как один расположились на краю Священной рощи за Теремом, у насыпного холма с большими валунами у подножья. Туда и направилась «меченая» делегация.

Старцы почтительно встали полукругом приветствуя Матерь Степей. Поклонились. Райс, небрежно мотнув головой в ответ, вскарабкалась на холм и усевшись на траву его вершины с высоты оглядела присутствующих, стараясь угадать, кто тут у них самый старший и с кого начинать разборки. С права от неё взгромоздилась Золотце, слева Кали, как раз прибывавшая в тереме в момент появления нежданных гостей.

Угадывать не пришлось. Один из колдунов, притом не самый старый по виду, выступил вперёд, замысловато и нарочито подхалимным голоском приветствовал царицу, обозвав её при этом кучей ненужных титулов и эпитетов, и как искусный говорун, столь же витиевато и елейно, без запинки, до умиления начал представлять гостей, естественно начиная по старшинству. Каждый, кого представляли, кивал словно делая одолжение и как показалось Райс даже надувался от своей важности.

После того, как говорун закончил ознакомление с делегацией самим собой, Райс тихонько обратилась к Калли и попросила представить их, что та с удовольствием проделала, не менее витиевато и заковыристо. На этом предварительные расшаркивания закончились и Райс без обиняков, сразу приступила к делу, обращаясь непосредственно к самому старшему. К тому что был представлен первым и имел имя или прозвище Абунай. Он являлся единственным, чьё позывало царственная рыжая позволила себе запомнить.

– Давай Абунай сразу к делу и по существу. Притворяться, что мы вам рады я не буду, поэтому если вы изначально меня не заинтересуете, разговор у нас будет короткий. Пока вы своим представлением меня не впечатлили.

Старцы неодобрительно зашевелились, заёрзали переглядываясь, но промолчали, хотя всем видом дали понять своё недовольство подобного пренебрежения к себе. Величественные гости не ожидали такого откровенно холодного приёма, если не сказать большего, потому что ценили себя гораздо выше, чем оценила их хозяйка здешних земель.

Колдуны явно привыкли к другому к себе обращению, замешанному на страхе, почтении и раболепии перед ними. В Матери Степи они видели лишь ведьму, одну из себе подобных, притом даже не настолько равную в колдовском ремесле как последний из них. Молода больно. К тому же баба, да ещё и без посоха, что указывало на отсутствие ведьминых сил под рукой. То есть по ихнему безоружной перед ними.

Наконец старший, на которого продолжала смотреть Райс, как бы не замечая остальных, вышел вперёд, оправил пояс, переставил посох в удобное положение и недобро, высокомерно заговорил:

– Царица. Здесь собрались старейшины со всех уголков нашей необъятной земли. Представители древних родов и покровители целых народов, обличённые жизненным опытом и колдовской властью над людьми. Я понимаю, что ты молода и горяча, но это не даёт тебе право ставить себя выше кого-либо из нас. Я много наслышан о предвзятом отношении в вашем царстве к мужчинам, но мы не просто мужчины, а по сути, такие же правители, как и ты. Ты видимо забылась, что орды заполняются в основном нашими людьми, с нашего высочайшего позволения. Кто ты без нас? Так что будь добра утихомирь гонор и спустись с высот на землю.

Он замолчал, скривив на старческом лице подобие улыбки. Вид его стал настолько снисходительным к этой «девочке», что это даже задело Райс за живое, хоть она и успела проговорить про себя три волшебных слова, что всегда выручали в ситуациях, когда она начинала выходить из себя.

Царица встала, одновременно давая знак остальным оставаться на месте, медленно спустилась с насыпного холма, подошла вплотную к старцу и демонстративно закатала перед ним широкие рукава своей золотой накидки, оголяя руки по локти и складывая их на груди.

Колдуны прекрасно знали, что собой представляют «меченые» ведьмы и считали, что знают об этих созданиях Троицы больше, чем требуется. Вот правда в основном сведения о них разносились народом и больше походили на сказки, коим умудрённые жизнью старцы так и относились.

Они тоже, как и эти бабы изрисованы с ног до головы и так же могли считаться «мечеными», благодаря чему любой колдун голыми руками скрутит или свернёт шею простому человеку, но кидаться на чародея, обзавёдшегося посохом – это самоубийство. Это всё равно что безоружным бросаться в бой с вооружённым воином.

Могущественные служители Троицы мужской половины полагали, что настоящая волшебная сила ни в колдовских татуировках и ритуальных шрамах, а в приручённой нежити, сидящей у каждого из присутствующих в посохе. Ни один колдун, ни одна ведьма по силе не может сравниться с природной нежитью, чья мощь в зависимости от потустороннего статуса может быть безмерной и сравнима лишь с самой Троицей.

Из всех ведьм, собравшихся в Тереме Вала, посохами обладали только три Матёрых хозяйки данного девичьего пристанища. Боевые же ведьмы и сама Райс посоха не имела, и поэтому седовласые колдуны посчитали, что царица с присущей ей наглостью пытается установить на собравшемся круге правила их бабьего общества, пренебрежительно относящегося к сильной половине человечества.

Но демонстрация Райс своих расписных рук произвела неадекватную реакцию среди колдунов. Они так и не поняли, что она сделала, но от неё без всякого артефакта повеяло смертью, как от самого Вала Вседержителя. В одно мгновение знатоки своего чародейского дела осознали, что бабья Матерь и есть нежить, или эта смертоносная тварь сидит у царицы внутри и та в любой момент может её выпустить и судя по исходящей от Райс мощи, отбирающей жизнь тут ещё вопрос: помогут ли посохи.

Реакция старого колдуна оказалась вполне предсказуема. Его маленькие, блёклые, а может быть и подслеповатые глазки округлились. Бородатое лицо резко вытянулось. Руки обхватили посох и прижали его к груди, стараясь спрятать хозяина за тонкой деревяшкой. Ко всему, он не то отшатнулся, не то отступил на шаг и замер, парализовано уставившись на её колдовские узоры, от которых воочию узрел тянущиеся к нему щупальца смерти.

Рядом стоящие чародеи тоже встрепенулись и отступили от царицы, в глазах которой сверкали молнии. Показывая узоры, Райс породила в себе «дрожь земли» и теперь катала её по телу вверх-низ, нагоняя необъяснимый ужас на чувствительных к потусторонней силе колдунов. Демонстрация неординарных способностей произвела должное воздействие и седобородые в разнобой попадали перед ней на колени.

– Я ничего не буду говорить ни по поводу моего права, ни возраста. Будем считать, что мы познакомились, померились членами, у кого больше и теперь можно спокойно поговорить.

С этими словами она погасила «дрожь», раскатала рукава спрятав руки и тоже опустилась на траву, устраиваясь прямо там, где стояла, скрестив ноги и положив руки на колени, пристально уставившись на старшего в мужской компании, всем видом говоря: «Я готова слушать».

Абунай помешкал какое-то время, затем тоже приняв сидячую позу из коленопреклонённой, вытянул перед собой ноги, укладывая на них поперёк свой посох и сделав вид, что полностью пришёл в себя, уже спокойно и даже как-то по-свойски, по крайне мере на этот раз без гонора, сказал:

– Пусть говорит Касиус, он у нас самый языкастый.

Касиусом оказался тот самый говорун, что лебезил изначально и в отличии от всех остальных, натужно кряхтя встал, оправился и после некоторой паузы, заговорил:

– Матерь, – начал он неуверенно, вновь замолчав, видимо подбирая нужные слова и интонацию более приемлемую в данной ситуации, – много поколений наших предков и мы, в силу своих скромных возможностей сеем по миру семена истиной веры. В самых далёких землях докуда нам удалось дотянуться взращены ростки Святой Троицы: Вала Великого, Матери нашей Земли и Сына их Воды. Каждый из нас, в той или иной мере, причастен к этому великому делу, даруя истинную веру тем, кто по неразумению своему, покланяется неправильным богам.

Он вновь сделал паузу, на этот раз искусственную и приняв горделивое выражение на лице, театрально медленно осмотрел присутствующих, давая возможность всем осознать свою причастность к столь великому свершению. Наконец, закончив демонстративный осмотр, он продолжил:

– Каждое семя, посаженное в чужеродных землях, дало свой росток, но…

Очередная театральная пауза прервала его речь, только на этот раз выступающий всю её потратил на пристальное рассматривание царицы и после короткого молчания, закончил:

– Но в чужой земле, вместо Священного древа нашей веры со временем вырастает корявый сорняк, который из поколения в поколение всё больше становится уродливей и теряет всякую связь с истиной верой предков и её первоисточником.

Он в очередной раз замолчал, потупился в землю, как бы глубоко размышляя о чём-то великом и с таким видом сделав несколько шагов в сторону насыпного холма, остановился, развернулся и продолжил:

– Нас не устраивает такое положение дел. Совет старейшин посовещавшись пришёл к выводу, что данное непотребство возникает от того, что нет единства, ни среди нас, ни среди дальних обителей Троицы в чужеродных землях. Отсутствуют связи, живое и непосредственное общение наших братьев и сестёр между собой. Нет единого и обязательного для всех подхода к нашей вере.

– Это ваши проблемы, – прервала его Райс смотря в одну точку одеяния, сидевшего напротив колдуна, внимательно выслушивая говоруна и стараясь заранее определить линию его мыслей, – в отличии от вас, сёстры уже давно объединились и ликвидировав все Терема оставили только один, под сенью коего живёт единый сестринский клан, подчинённый одной голове. Мне.

С этими словами она оторвала взгляд от белого одеяния старика и печально обвела глазами всех перед ней сидящих.

– Кто вам не даёт сделать тоже самое? Объединяйтесь. Только у меня один вопрос. Очень важный вопрос. Сможете ли вы честно признаться, кто стал первым, призвавшим к этому? У кого столь светлая голова?