Поломка

Во второй половине апреля речка Поломка, зажатая между увалами холмов, выходит из веками проторенного к Каме русла. Солнце с утра до вечера играет на голубом небосводе, выполняя свою повседневную работу: грея остывшую за долгую зиму землю Прикамья, – и двухметровый слой снега медленно оседает. Вода просачивается в расщелины, журчит под снегом, достигает овражков, выбивается наверх и мчится к реке.

Река вспучивается, заливая луга и окрестные поля. Дальше Поломка сливается с Ольховкой, а там, где массы воды двух речушек соединяются, стоит грохот, напоминающий перекаты грома. Это место называется Гремячево.

Между холмами русло реки сужается, и вода намывает здесь плотину из обломков льда, вывороченных с корнями деревьев, коряг, лесного мусора, перемешанного со снегом и смытой с полей плодородной почвой, неся новые и новые массы и уплотняя затор. Образуется огромное озеро на сотни метров. Плотина скрипит и стонет под напором воды. Наконец не выдерживает натиска и с грохотом прорывается, сметая все на своем пути. На повороте вода ревет, пробивая дорогу вперед. В народе это место прозвали «ревун», а деревушку Ревуны. Около поселения Моки река расширяется и немного утихает.

Род Черемных на земле Поломки

Иван Мокеевич Черемный

Высокий мужик, с черемными волосами, перевязанными тесемкой, медно-рыжей курчавой бородой, выпуклыми голубыми глазами, задубелой кожей лица, легко размахивал топором с широким лезвием. Два его сына стяжками направляли ствол дерева в сторону плешины.

Но при падении дерево сыграло, толстый сук спружинил и ударил Ивана в грудь. Кровь хлынула из горла. Сыновья отнесли отца на сани и отвезли домой. Иван Мокеевич Черемный отлеживался на приступке у печи до посевной. Солнце настырно прогревало землю. Иван попросил сыновей вывезти его в поле. Разулся, прошел к пашне, помял землю в ладонях, приложил к щеке.

– Ну что, сыновья, завтра сеять. Всех на пашню с лукошками: жен, детей, деда. Потеряем день – земля иссохнет. Смотрите, как солнце палит.

На другой день сыновья с женами и детьми с наполненными лукошками овса выстроились в рядок и, размахивая горстью с зерном, били о лукошко, от которого веером разлетались золотые искорки и падали на теплую землю. К осени Иван оклемался, но боль в груди осталась. Убрали урожай. Изба невелика: теснота, духота. Иван собрал семью: сыновей с невестками, дочерей на выданье, отца с матерью. Перекрестившись на образа, предложил: «Ну что, сыновья, опыта хозяйствования набрались – пора жить своими домами. В эту осень срубим избу старшему сыну, а в будущем – младшему. Девчата в девках не засидятся. Сватают их давно, младшую Анюту оставлю дома. Пригласим пригожего и работящего парня к нам». Лес по жребию заготовили еще в апреле. Недостающий пришлось прикупить. Ошкуренные бревна подсыхали и томились под навесом.

После просушивания снопов в овинах, на току отбивали цепами колосья. От толстых снопов ржи зерно отлетало легко, а овсяные пришлось околачивать дважды. После Покрова начали выводить срубы. Для помощи Иван Мокеевич пригласил своих братьев с сыновьями. Набралось двенадцать человек. Работа спорилась. Через неделю дом на двадцать венцов играл на осеннем солнце. От бревен исходило тепло, вобранное за лето. Разметили, разобрали, начали собирать на мох. Бабы укладывали мох, малышня утыкала его деревянными лопаточками, выравнивая и отсекая лишнее. Настлали плахи на пол и потолок. Стали бить печь. Соорудили обширную, чтобы было, где зимой погреться. На брусья уложили доски для полатей. Прорубили окна и дом готов. Топить по-черному не хотелось, сами видели, как в старой избе был продымлен потолок, а стены покрыты кружевом сажи. Трубу решили делать из листового железа. Деревянные трубы зачастую загорались – это было основной причиной пожаров в деревнях.

На Рождество молодые вселились. Поджарый Мелентий Черемный, похожий на отца васильковыми глазами и короткой темно-красной курчавой бородой, с благообразным лицом стоял под образами с молодой женой Ульяной, пышногрудой и крепкосбитой. Молились Всевышнему, чтобы даровал им радость в новом доме.

Обживание

На косогоре стало четыре дома. Семьи росли, покосов и пашни не хватало. Пришлось отправлять делегацию к управляющему строгановскими землями в село Ильинское. Долго думали, кого отрядить, решили Мелентия, как наиболее расторопного и сообразительного. Бабушкой он был обучен грамоте, остальные в семье заниматься в зимние вечера при лучине отказались. Говорили: «Ни к чему это. Если мужик будет книжки читать, то кто в поле будет работать. Счет до тысячи знаем и ладно». Мужики пошли к батюшке в село Григорьевское, сочинили прошение. В дорогу нужны были деньги. Решили продать Воронка, которого готовили к свадьбе Степана. Отвезли на ярмарку в Карагай. Невелику сумму выручили, но в нужде и это деньги. По первому снегу Мелентий Черемный прибыл в Ильинское. Граф Александр Сергеевич Строганов долго расспрашивал Мелентия, удивляясь разумению его. Пригласили лесничего Федора Александровича Телоухова. Мелентий сумел убедить их, что по долине Поломки лес больной – много сушняка, весной его подтапливает, а осенью стоит в болотине. Ни на постройку, ни на сплав, ни на уголь лес этот не годится, только на дрова. Мелентий доказывал, если этот лес не вырубить, то от него в любой момент «огневик» перебросится на другие урочища.

Было решено: крестьяне платят за каждую лесину по копейке. На эти деньги лесничий закупает семена и крестьяне садят лес на очищенном от валежника и обгорелых деревьев месте. Мелентий согласился. За лето очистили более версты левого берега поймы, прихватывая овражники и релки. Леса заготовили на дрова лет на десять, что получше пустили на постройку бань, хлевов, овинов. Из болотины пеньки легко выдергивались, зато намучились на склонах овражков, где рос ядреный лес. Пни пришлось выжигать, а затем, подрубая оставшиеся корни, выкорчевывать, запрягая по две лошади и таща за постромки всей деревней.

На другой год, после водополья, по лугу прокопали канавки от ручьев, текущих по овражкам, посрезали кочкарник и получился луг обширный и веселый. По ложкам посеяли овес, а на релках рожь. Осенью собрали завидный урожай. С соседних деревень приезжали посмотреть на крупное налитое зерно. Горелый лес подчистили. Плугом провели ровные борозды и высадили молодые сосенки, выращенные в ящиках с опилками и речным песком. Релки засаживать не стали. Выкорчевали обгорелые деревья, а весной засадили на их месте репу, высеяли горох. Земли хватило с запасом на многие годы.

Пугачевщина

В жаркие дни лета 1774 года на Троицу прискакало шесть конников, среди них два башкира в вислоухих шапках. Мелентий одного из пришельцев знал, встречались в Оханске на ярмарке. Мужик ерзал в седле, видимо, сказалась долгая дорога. Правый глаз был прикрыт. Лицо его было усыпано глубокими оспинами. Велели собирать мужиков и взрослых женщин. Оспяной, приподнявшись на стременах, выкрикивал: «Из-под Осы мы. Царь Петр со дня на день возьмет городовых на пику. Волга от Каспия до Казани наша. Там власть Петра. Дворян и помещиков к ногтю. Полная свобода. Покуда послужите новому царю. Пойдем в поход на Москву».

Мелентий Черемный ответил: «Мы вас выслушали, но пока не знаем, где правда, а где кривда. Дайте нам денек другой поразмыслить – толком разобраться; кто царь и кто царица». Кто-то притащил бражки. Напоили седоков. Бражка, летнее солнце, дальняя дорога их сморили. Уложили гостей под черемухой. К вечеру собрались снова. Принесли кто пивко, кто бражку. Появился рыбный пирог. Поили гостей три дня, на четвертый чуть тепленьких усадили на коней и отправили.

Только уехали непрошеные гости, следом прискакал гонец, который объезжал починки и деревушки, требуя от старост выделения людей от трех дворов по человеку для формирования отрядов против разбойников. Гонец на взмыленном жеребце, утирая шапкой пот, подъезжал к домам, стучал кнутовищем по дверям и требовал выходить на круг мужчин старше девятнадцати лет. Из шести домов собралось до двух десятков мужиков. Старики наперебой рассказывали о приезде непрошенных гостей. Гонец запугивал, что если не дадут отпору лжецарю, то придут его люди и заберут мужиков поголовно. Пусть подумают, каково будет семьям без кормильцев. Как только гонец уехал, мужики решили уйти на пару месяцев в лесные глухомани, пока не установится порядок. Нагрузили переметные сумы с едой и на восьми лошадях, прихватив с собой пару коров, отправились в верховья Поломки. После слияния Поломки и Ольховки тропа заканчивалась, начиналась сплошная чащоба: ели в два обхвата, как великаны на распутье, стояли до того плотно, что приходилось топором очищать сучья на стволах, чтобы пробраться дальше. Легче было проезжать через сколки лиственниц, где нижние ветки на деревьях отсутствовали, да и солнца среди них было побольше. У бойкого ручья, впадающего в Ольховку, повернули вверх. По ручью шла луговина – привольное место для выпаса коров. Весенние снеговые воды смывали кустарник и не давали ему разрастись. Из-за большого уклона не было и болотины. Вода со звоном бежала по лужку, почти по прямой линии. При разветвлении луга, ручьи оказались зажатыми в крутых берегах.

Мелентий заметил на склоне горы большую плешину. Выбрались на поляну, до вершины было еще сажен двести. Верхняя часть поляны заросла можжевельником, по склонам выбивались ручьи, вода с шумом катилась вниз. Сверху на десятки километров просматривалась пойма Ольховки и Поломки, Кругом глухомань: ни огонька, ни дымка.

Вырыли семейные землянки, запаслись сушняком. Соорудили баньку. Работы хватило на две недели. Обжились и затосковали. Время охоты еще не пришло. Зверья кругом кишело. Лоси смело разгуливали по поляне. Молодые парни скармливали им сухари с ладони. Лось долго хрумал. Лизал руку – просил еще. По утрам вепри с хрюканьем топтались под дверями, ожидая остатков пищи. Глухари и тетерки взлетали из-под ног, расхаживая с выводками в густой траве. Белки, как угорелые, носились по елям, громко цокая, привлекая к себе внимание, как бы говоря: «посмотрите какие мы пригожие и ловкие».

Мелентий оставил за себя брата Никифора, взял с собой младшего сына Степана, и отправился попроведать домашних, разузнать, что творится вокруг починок. Приехали на закате солнца. В деревушке звенящая тишина. Мелентий испугался: «Живы ли?» Постучал, долго не открывали. Мелентий изругался: «Вы, что там от страха совсем очумели?» По голосу узнали. Выбежала жена Ульяна, тощая, изможденная. Запричитала: «Что ж вы за мужики, коли побросали старух и малых детей. Как вы уехали, через неделю прискакал отряд разбойников. Мы были на току, обмолачивали рожь. Стали пытать, спрашивали где мужики. Меня исстегали плетьми, посмотри – спина черная, – она подняла кофту, кожа на спине багровела фиолетовыми рубцами. – Мы сказали, что мужиков забрали в Оханск, по указанию строгановского приказчика из Ильинска, Они велели напечь хлеба с три короба. Два дня пекли. Охальничали страшно. Девок, которые не успели в лес убежать, изнасильничали. Мария, невестка Степана, до сих пор не вернулась. Искали в лесу три дня не нашли».

Мелентий срочно ускакал на стойбище. Мужики ждали. По прибытии Мелентий заявил: «Беда, мужики, разорили нас и обесчестили. Мы подлые трусы и подонки. Не в лес надо было уходить, а поднять соседние деревни и дать отпор». Никифор возразил: «Беда-бедой, а против организованных и вооруженных людей не устояли. Перебили бы нас и еще больше поиздевались над семьями. Горе перемелется. Беда забудется. Марию живую или мертвую найдем». Решили возвращаться домой. Для присмотра за стойбищем остался Мелентий с племянником. В конце августа, как только выпал первый снег, прискакал Степан, сообщил, что Пугач снял осаду с Осы и ушел на юг к Казани. Марию нашли у родни в дальней деревне. Отыграли свадьбу.

Жизнь пошла своим чередом. Когда не стало Ивана – первого поселенца, по нему и детей, и внуков стали кликать – этот Ивана Черемного, а затем просто Черемных. Отвоевали у леса новые участки пашенной земли. Рассеялись внуки и правнуки по обоим берегам Поломки. У Степана с Марией рождались дети один за другим. Среди них выделялся Тимофей. К двадцати годам вымахал – косая сажень в плечах, кряжистый, упрямый говорили в деда Ивана порода. Женился поздно. Помогал братьям выстроить дома. Свой отгрохал на загляденье округе.

Французы

Летом 1812 года пришло известие, что французские войска завоевали полмира и двигаются на Москву. Граф Строганов Павел Александрович начал формировать полк. Обмундировал и вооружил его за свой счет. Когда сообщили, что Наполеон захватил Москву, молодежь направилась в Ильинское, мужики начали ковать рогатины. В Ильинском после двух недельного обучения стрельбе и штыковому бою сформировали полк в полторы тысячи человек. С Поломки в полку их было четверо. Мужикам штыковые приемы ближнего боя были знакомы – почти каждый ходил с рогатиной на медведя. Стрельбе учились терпеливо – кремневки водились только у зажиточных. С трудом давались приемы построения и перестроения.

При первых заморозках полк, растянувшись длинной вереницей, тронулся из села. Шли ходко – торопились. Колеса телег стучали по замершим глыбам дороги. Морозец подбадривал, и люди торопились бить врага, освобождать столичный град. Когда прибыли под Москву, им сообщили, что Наполеон покинул столицу и направился на Калугу с обозами награбленного добра. Полк повернули на Малоярославец. Тимофей впервые увидел облако порохового дыма и услышал гром канонады пушечных выстрелов. Навстречу тянулись повозки с ранеными воинами. Былой пафос улетучивался с каждой верстой. Тимофей думал: «Так может быть и со мной, а если убьют – зароют в мерзлую землю далеко от Родины. Весной никто не придет на могилку. Дома молодая жена Стеша и двое малолетних девчушек».

Французы захватили Малоярославец. Строгановский полк с ходу бросили в дело. Улицы кривые – артиллерию не применишь. На городской площади кипел бой. Тимофей устремился в его гущу. Французы казались все на одно лицо и, как разъяренный медведь-шатун, в оскале лезли на Тимофея. Сноровки ему было не занимать. На игрищах в кулачных боях он всегда выходил победителем. Одно было плохо – с длинным ружьем невозможно развернуться. Одного, другого, третьего насаживал на штык и перебрасывал как снопы через себя, но в самой гуще штык застрял, и Тимофей не смог его выдернуть. Выхватил засапожный нож. Левой рукой стал орудовать тесаком, правой втыкал нож в пах. Вдруг почувствовал, как что-то острое вошло в его левое плечо. Толпа отжала его к забору. Падая, он ухватился за доски и вместе с пролетом изгороди завалился под огромную яблоню. Пришел в себя, когда увидел, как какая- то женщина хлопала его по щекам. Левая ладонь руки представляла кровавое месиво, из раны в предплечье сочилась кровь. Пришли два мужика, раздели, затащили в натопленную баню, обмыли, привели бабушку-повитуху. Она что-то пошептала над раной. Кровь течь перестала. Руку промыли, положили мазь, обмотали полотенцем, на плечо наложили тугую повязку, занесли в горницу. И тут Тимофей снова лишился сознания, видимо, от потери крови. Выхаживали долго. Раны на руке от лезвий палашей зажили, но пальцы не сгибались, а предплечье заживало медленно, продолжала выделяться сукровица.

После разгрома наполеоновских войск под Березиным, пришел приказ вернуть полк в Прикамье. Из всего полка набрался один неполный батальон. Половина людей погибла в недельном сражении под Малоярославцем. Уцелевшие в бою – болели простудой: собирали их налегке, зимнего обмундирования не было. Казалось бы, пермские должны быть привычны к холодам, ведь на Урале климат суровее, но там он посуше, а тут болотина на болотине.

Посчитали, что в Малоярославце погиб Тимофей и с ним еще двое с Поломки.

Раздвоение

Федор Панкин привез домой печальные вести. Прождали Тимофея год, Дети подрастали. Жена Стеша измучилась, поддерживая хозяйство. На семейном совете было решено пригласить в дом Егора с соседней деревни, прошло два года, как у него умерла при родах жена. У Егора трое парней, у Стеши двое девчат – в общей куче веселее. Через год у Стеши родился сын, которого назвали Тимофеем в честь первой ее любви, а через три месяца после родов в начале сенокоса заявился Тимофей. Пришел в солдатском обмундировании. Во дворе бегают четверо ребятишек. Старшая дочь качает в люльке малыша. Спросил где их родители, ответили: «На покосе». Дочери не узнали отца. Уходил на службу – были еще малы. С той поры миновало почти три года. Не стал бередить душу. Пришел на покос. Бабы и мужики побросали косы, обступили его – не узнают. Тимофей растерялся. Подумал: «Лучше бы погиб на поле брани». Стеша опомнилась. Родным повеяло. Подбежала к Тимофею, упала перед ним на колени и заголосила: «Прости меня, родной, не дождалась, по-новому замуж вышла за Егора. Дите у нас получилось с ним». Тимофей покрылся испариной. Рубаха на спине прилипла к телу, ноги налились свинцом, язык не поворачивался во рту. Наконец сообразил, что от него ждут решения. Выдавил: «Ну ладно, думаю, все уладится, пойду папу с мамой попроведаю, а вечером жду в отчий дом на посиделки». Не оборачиваясь пошагал к деревне. В глазах рябило. Слезы капали за ворот рубахи. Дошел до своего дома, прихватил вещи и пошагал в сторону Нытвы.

В поселке представился управляющему завода, тот его принял. Долго беседовали. Управляющий поделился своим горем его сын в чине поручика погиб в битве под Лейпцигом. Поставили Тимофея горновщиком. Дали угол в бараке. Первые две недели вечерами напивался до потери сознания. Утром соскакивал и мчался к пруду. Бултыхался в холодную воду – и на работу. Прихватило сердце, решил – это не дело, можно и спиться, потерять работу, а потом куда? После первой получки закупил леса. Стал строиться, не зная ни выходных, ни праздников. Работая топором, уставал. Выматывался до изнеможения. К весне дом пятистенок на берегу пруда был готов. И снова загоревал. Не отпускала мысль: для кого старался, кому строил? Бабы-молодухи – одинокие и замужние – под видом приборки в доме стали подкатываться к нему. От их внимания и ласок радости Тимофею не было. Перед глазами стояла Стеша. Прошло три года, он подсчитал – старшей дочери пошел десятый, ей нужно учиться. Дети рабочих ходили в заводскую школу. В их деревушке школы не было, а в Нытву за двадцать верст кто повезет ребенка?

Трудное решение

Весной, в водополье, приезжавшие на ярмарку соседи передали, что при рубке леса задавило Егора, и Стеша овдовела снова, осталась одна с шестью детьми. Тимофей хотел в тот же день отправиться в родную деревеньку, но сдержался. На Пасху, как только просохли дороги, около дома остановилась повозка с кучей детей. Тимофей покрывал крышу листовым железом. Сердечко екнуло, что-то родное и близкое чувствовалось в женщине, снимавшей детей с телеги. Спустился. Признал – Стеша. Остолбенел. Слова вертелись в голове, а язык присох к небу. Стеша подошла вплотную. Поклонилась в пояс. Прошептала: «Принимай детей, сироты они теперь. Кому мы нужны кроме тебя. Прощения прошу. Знаю боль в душе никаким словом не вырвешь. Старшие дочери твои кровные. Средний у нас с Егором общий, названный Тимофеем в честь тебя. Да что рассказывать – больше меня знаешь. В первые месяцы после твоего возвращения Егор хотел уйти, да куда уйдешь, коли своих трое, да четвертый общий. Его не разорвешь, мечом не разрубишь. В поле выйду, наплачусь, что не дождалась, так ведь, люди говорили, что видели, как в бою тебя штыками прокололи и палашами порубили». Тимофей долго молчал. Звенящая тишина повисла в воздухе, даже дети утихли и глазенками уставились на него. Наконец, потупясь, Тимофей сказал: «Если приехали, так располагайтесь, дом большой, места хватит всем». Стеша оправдывалась: «Да мы не надолго. Посевная. Рассиживаться некогда. Приехали на тебя посмотреть, да обговорить – детей надо учить грамоте». Тимофей, до хруста сжимая пальцы в кулак, сказал: «Завтра попрошу на неделю отпуск, еще ни разу не брал. Управимся с посевной, а там будем думать, как жить дальше».

Стал рассматривать дочерей, обе как две капли воды сходны с матерью, младший сын – копия Егор, трое других на родню Егора похожи. Тимофей улегся спать на широкую деревянную кровать, долго крутился, не мог заснуть. Думы прыгали векшей одна за другой. Задремал, почувствовал: кто-то смотрит на него. Рядом с кроватью стояла Стеша и рассматривала Тимофея: черемную короткую бороду, морщины под глазами. Он хотел протянуть руку, но Стеши уже рядом не было.

Утром Тимофей побежал в заводскую лавку, купил пять фунтов сладких кренделей, два фунта мелких баранок, конфеты-подушечки. Поставил самовар. Стеша сводила детей в церковь, после обеда засобиралась домой. Тимофей рассуждал: «Стеша, я понимаю, что тебе будет тяжело управляться с хозяйством, но и детей учить надо. Работа на заводе у меня по здоровью подходящая. Для села я негож. Посмотри на левой руке пальцы срослись горстью, да и правая не шибко правит, в хозяйстве надо, чтобы обе руки были здоровыми и крепкими. По воскресеньям буду приезжать, помогать по дому. К зиме взрослых заберу к себе – их учить надо. Часть скотины порубим, а землю, корову и лошадь терять нельзя. У нас при заводе многие держат коров». На том и порешили.

Стеша поставила ребятню перед образами и прошептала: «Посмотрите на Тимофея Степановича, с этого дня он будет ваш папка, другого папки не будет, Настя и Пелагея, он родной ваш батюшка».

Они подбежали к Тимофею, прижались к ногам и взахлеб запричитали: «А мы знаем, бабушка нам говорила, тебя сначала убили, а потом ты воскрес и долго ходил по земле, искал нас, а мы первые тебя нашли». Тимофея, как молнией ударило, ноги затряслись. Подумал: «Господи, прости меня! Малые дети, кровиночки мои, думали обо мне, а я за три года и весточки не подал, гостинцев не прислал». И обратился к ним: «Родные вы мои, отец ваш нашелся, а каково будет вашим братьям, их отец не разыщется – лежит в сырой земле. Все будете мне одинаково дороги, делить вас не буду на родных и пасынков. Судьба оставила меня живого и надо думать о живых, мертвых не вернешь. Вырастим вас со Стешей, на ноги поставим, в люди выведем».

Через год у них со Стешей родился еще один сын – назвали Андреем. Рос шустрым. Кликали его по батюшке Черемных, хотя вихры на голове были светленькие. На лето он всегда отправлялся к бабушке с дедушкой в деревню: боронил, сеял, косил. Но к плугу дед его не подпускал – боялся, что надсадится. Старшие братья пошли работать на завод, а его тянуло к земле, да и деда с бабой не хотел одних оставлять. Старики души в нем не чаяли.