Немеркнущая звезда. Часть третья

Глава 8

«Многие думают, что страну можно покорить только силой оружия. Это глубокая ошибка. Есть раны гораздо более чувствительные, чем те, которые проливают народную кровь: это – раны, наносимые душе народной!

Душа народа заключается в его традициях, в его вековых преданиях; эти традиции являются истинными источниками народной жизни…

Как ищут деревья в лесу своими корнями плодородную почву, сплочённую из пластов давно упавших листьев, так и народ живёт теми духовными устоями, которые создались от доблести, геройства, стремлений, страданий и надежд предшествовавших поколений. В этом заключается живительная сила, которую исчезнувшие поколения выработали для поколений грядущих…

Поэтому, если хотят убить душу народа, а следовательно убить и самый народ, – стоит только разомкнуть живущее поколение с прошлым, то есть изгладить из памяти народа его предания и заветы, внушить ему презрение и ненависть к его старине; подобно тому, как достаточно подрубить у дерева корни, дающие ему для питания растительный сок, чтобы умертвить его…» /А.Селянинов/

1

Не сосчитать, сколько раз приходилось слышать Стеблову рассказы отцовские, душещипательные, про его деревенскую невыносимо-тяжёлую жизнь, про голод, войну и разруху. Про то, что отец хлеба не наедался досыта до 30-ти с лишним лет, с голодухи еле ноги таскал и дома и на работе, копейки вечно считал, с нищетой, сколько себя помнил, боролся, хронической усталостью и безысходностью. Что, наконец, его, безотцовщину с 11-ти лет, долго все обижали и унижали. Лошадь в колхозе – и ту не давали, когда нужно было жену, матушку Вадика, в роддом везти, когда у той начинались уже первые предродовые схватки. А когда всё же сжалились, дали – то уже поздно было: не довезла своего первенца мать, не дотерпела. И Вадик в телеге на улице так и родился: его в роддом родившимся уже привезли, мокреньким, красненьким и кричащим.

«Как ты не умер, сынок, не замёрз по дороге?! Ведь тогда февраль-месяц стоял, морозы лютые и трескучие? – всегда в этом месте с недоумением тряс головою отец, мокрые глаза растирая. – Как твоя мать на холоде не умерла с перерезанной кое-как пуповиной – тоже мокрая вся, с послеродовым кровотечением? Загадка!… И меня, как на грех, с вами не было рядом, – уже по-настоящему плача, рассказывал далее батюшка. – Председатель-еврей не отпустил, скотина безрогая: нарочно по делам куда-то услал, чтоб ему, паразиту злобному, пусто было!…»

«Конюх наш деревенский мать в город тогда повёз, одноногий дед Павел. Он и принимал в поле роды, вас обоих грязным тулупом своим прикрывал, а сам в одной холщёвой рубахе да в душегрейке старенькой до города ехал. Песни бравые распевал, как когда-то на фронте, – тебя орущего, как потом мне рассказывал, веселил. Ну и попутно поддерживал обессиленную матушку нашу… Хороший был дед, сынок, боевой и прямой! – улыбался сквозь слёзы отец, вспоминая дорогого односельчанина. – Царство ему Небесное! Он один был в нашей деревне такой – с широкой русской душой нараспашку. Герой русско-японской войны, Георгиевский кавалер, красавец и богатырь в молодости! Правду-матку, помнится, резал прямо в глаза, и никого не боялся. Даже и жида-председателя… Здорово он вам помог – молодец, душа-человек! Мы его с матерью до сих пор свечками и молитвами за роды те и тулуп поминаем…»

Когда отец вспоминал это всё: своё детство и юность голодные и безденежные, и первые семейные годы, когда он жену беременную не мог по-человечески в роддом проводить, гнилых яблок не мог ей купить за неимением средств, и у жены его молодой зубы и волосы выпадали от истощения и авитаминоза, – он неизменно плакал, ущербным и маленьким становясь, без-помощным и беззащитным. И Вадику было жалко отца, искренне жалко. Хотя и казалось порой, что родитель его переигрывает, напускает страху.

Да и матушка всякий раз шумела и махала руками на мужа: осаживала его. Говорила с неудовольствием, что хватит, дескать, тебе, родненький, плохое-то без конца вспоминать; выжили все – и слава Богу, мол! и хорошо! – чем, опять-таки, косвенно подтверждала то, что старший Стеблов у детишек своих сознательно слезу рассказами жалостливыми выбивал, что на самом-то деле всё было не так, было чуточку легче.

И “Путёвку в жизнь” Вадик несколько раз смотрел: как там пацаны без-призорные под котлами асфальтовыми ночевали, воровали каждый день с голодухи, гибли от драк, болезней и поножовщины. Бедствовали, короче, горе горькое мыкали. Но, переживая за Жигана отчаянного и чумазого Мустафу, всё равно малолетний Стеблов к ним как героям сказочным относился, а не как к реальным персонажам прошлого, к тому же – совсем недалёкого. Тяжело было представить ему, юнцу, росшему в относительном достатке и сытости, что когда-то у них было такое, такая ужасная жизнь: без-призорщина, голод и грязь, отсутствие родителей, дома и денег, и надёжного светлого будущего. И понять его было можно.

Проведший детство и отрочество, а потом и мятежную юность в золотую пору последней русской мировой Державы под названием СССР – в правление Леонида Ильича Брежнева, человека добрейшего и гуманнейшего, миротворца великого и строителя, кого трудолюбивые русские люди будут долго ещё вспоминать за советское райское время, – подросток Стеблов и помыслить не мог, что в их по-настоящему великой и замечательной стране кто-то мог жить по-другому: нищенствовать, бедствовать и голодать, умирать от отчаяния и безысходности. Это не укладывалось в голове – настолько вокруг (1960-1970 годы) всё выглядело кондово, мощно и справедливо, весело, сытно и правильно. Казалось: так было всегда. Так есть и так вечно будет…

Да и как иначе, скажите, мог думать и рассуждать на досуге добропорядочный советский гражданин, патриот своей Родины? – если к границам Советского Союза враги и на пушечный выстрел подойти боялись. При виде пограничных полосатых столбов с могучим советским гербом наверху у них у всех поджилки тряслись и “заячья болезнь” начиналась. Им с неизбежностью прокладки и памперсы требовались с таблетками закрепительными и успокоительными. Никакое передовое оружие их не спасало от диареи и трусости, не прибавляло сил… И враги разбегались прочь, не помышляя о нападении.

В 1970-х и 80-х годах поэтому в СССР про войну забыли. Казалось – что навсегда. Какая война при такой-то силище государственной и единении?! с кем?! Всех бы заткнули за пояс, на куски порвали играючи! – хоть западных наших соседей, хоть восточных… Даже и хвалёные и могучие Соединённые штаты Америки справедливо опасались нас, что с очевидностью и продемонстрировал известный “Карибский кризис”.

И внутри страны также всё было добротно и крепко; тихо, спокойно и сытно, что главное. Какой мог быть голод и холод при таком-то порядке и изобилии, какие нищие с без-призорниками?! откуда?! Разве ж позволили б детям при Брежневе под котлами грязными спать, бродяжничать, резать друг друга, пьянствовать и глупостями заниматься. Тут же в детдом отправили бы, приобщили к учёбе, к труду, к сытой правильной жизни. На то и существовала власть – советская, справедливая и народная, – чтобы заботиться обо всех, и каждого гражданина страны делать добрее, честнее, счастливее.

Женщин-рожениц государство на руках носило в 1970-ые и 80-ые годы, на каждом партийном съезде их славило за их самоотверженный труд по производству и воспитанию молодого поколения, будущих строителей коммунизма, каждом собрании, орден “Мать-героиня” ввело трёх степеней с немалыми денежно-компенсационными выплатами, а потом ещё и орден “Материнской славы”. К услугам матерей было всё: забота, почёт и внимание, добротные женские консультации и роддома, новые комбинаты питания, детсады и ясли, и железные четырёхколёсные “кони” вдобавок Скорой медицинской помощи, готовые примчаться на дом в любую точку страны и любую минуту, оперативно и грамотно вмешаться в процесс, помочь разродиться молодой маме. Это тебе не телега с лошадью и грязный полуистлевший тулуп, или иные какие проблемы. При Брежневе молодожёнам уже не надо было перед кем-то там кланяться и лебезить, неприятных случайностей опасаться. Любись себе на здоровье, а потом рожай, не ленись – и о плохом не думай. А уж государство поможет тебе поднять своих чадушек на ноги…

С таким пониманием Вадик и рос, любил свою Родину, к счастью стремился, которого с каждым днём становилось всё больше и больше, словно деревьев в тайге, чему здоровье его богатырское и дружная семья способствовали. Но более всего – их могучее советское государство, конечно же, открывшее перед ним двери всех секций, клубов и школ, институтов и университетов самых главных и самых престижных, включая сюда и Московский, без замедленья, взяток и проволочек, без ежемесячной платы, тем более, позволившее все свои способности многочисленные реализовать, все наличествующие таланты. Стеблов нёсся вперёд как ласточка молодая, судьбу ухватив под уздцы, был человеком страшно счастливым, страшно!… Пока не грянула “перестройка” в середине 1980-х годов и не зашаталось, не рухнуло всё, чем он жил и дышал с малолетства, к чему подспудно готовился…

Вот когда он отчётливо вспомнил и по-новому, по-взрослому уже оценил трагедию погибших на фронте обоих дедов своих и раскулаченных ещё раньше прадедов, когда рассказы отцовские, слёзные, ему уже не казались сказкой. Очутившись на обочине жизни в 40 неполных лет – без цели и денег, и работы фактически, запаниковав и занервничав в наступившем хаосе и бардаке, что с неизбежностью принесла с собой хвалёная “западная демократия”, как-то сразу ослабнув, обезволив и растерявшись, и все свои знания потом и кровью добытые позабыв, – он, быстро поседевший и постаревший, почувствовал, к немалому ужасу, что пришла и его очередь испить с горькой интернациональной отравой чашу, что и его поколение не оставил в покое Господь. Как до этого – поколение отца, поколения дедов и прадедов…

2

Пик горбачёвской перестройки, конец 1980-х годов, Стеблову выпало встретить и пережить на самом взлёте, можно сказать, его самостоятельной послеуниверситетской жизни, будучи 30-летним уверенным в себе молодым человеком, старшим научным сотрудником одного из ведущих столичных оборонных НИИ, что разрабатывал системы управления для беспилотных космических аппаратов. Разведывательного характера в основном, летавших на околоземной и геостационарной орбитах.

К тому времени он уже благополучно окончил Университет и аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию, женился в 24 года, двоих детишек завёл – сына Олега и дочку Светлану, – и около 5 лет работал в особо засекреченном институте в глубине Филёвского парка, окружённом старыми липами и высоченным бетонным забором с колючей проволокой наверху. Забор и “колючку” усиливала вооружённая охрана и сверхнадёжная проходная почти как на “зоне” (через которую на территорию даже и милицию не пропускали без надобности и разрешения руководства), обязательная сигнализация и видеокамеры по периметру. “Ящиками” такие НИИ тогда называли для маскировки тематики, что вели свою родословную от знаменитых сталинских “шарашек”, где и ковалась оборонная мощь страны: космическая и ракетно-ядерная.

Его холостые товарищи-аспиранты, защитившиеся и “остепенённые” вместе с ним, пошли математику преподавать в различные вузы Москвы, или же в академический институт им. Стеклова (МИАН) устроились мэнээсами – чтобы иметь свободного времени побольше и продолжать заниматься наукой, писать там докторские. Звали с собой и Вадима, – но он отказался идти на грошовые вольные заработки. Ему нужно было кормить и содержать семью, к которой он с каждым днём всё сильней и сильней привязывался, которой в итоге жизнь свою посвятил – семье, а не математике, где он выдохся и иссяк после написания кандидатской, достигнув творческого предела.

А в “ящике”, куда он устроился, платили приличные деньги. Даже и в сравнение со средними заработками по Москве. Тем паче – с заработками его свободолюбивых и пока что неженатых друзей-преподавателей, за которые, правда, нужно было “пахать” от звонка до звонка по восемь часов в день, забыв про личное время и про науку.

Он и “пахал”, не унывал: он к работе, к труду был с малолетства приученный. Зато в 33 года он уже имел собственную 3-комнатную кооперативную квартиру в Москве, купленную на заработанные в стройотряде и оборонном институте деньги; имел автомобиль “Жигули” первой модели, который им с братом родители подарили. И, что самое-то главное, что было важнее квартиры и “Жигулей”, – он был абсолютно уверен в завтрашнем дне: знал, что никогда не закроют их институт, и не останется он без работы и без зарплаты. Это было так упоительно сладко, поверьте, – такую перспективу жизненную и творческую осознавать, с без-конечностью отождествлявшуюся, с без-смертием, – это удесятеряло силы.

Стеблов был счастлив и горд в этот короткий период времени, и очень доволен собой… Ну и страной, соответственно, что создавала ему, молодому учёному, все условия – да какие! Думай только, изобретай – не ленись, трудись самоотверженно, честно и качественно; и потом получай за работу добротную, высокоинтеллектуальную, на укрепление стратегической оборонной мощи СССР направленную, подобающие советскому полувоенному специалисту-теоретику деньги. Хорошие деньги, повторимся, очень хорошие, на которые можно было и в столице безбедно жить, которыми можно было гордиться. Вектора развития страны и Стеблова в те годы в точности совпадали, и от этого ему было работать вдвойне, а то и втройне приятно. Как приятно, к примеру, в лодке по течению и по ветру плыть – и окружающей красотой любоваться.

Он жил и работал весело и легко – как в детстве далёком, как в отрочестве, – домой приносил получки огромные, строил с женой и детьми на будущее широкомасштабные планы, которое, будущее понимай, ему виделось до “перестройки” исключительно в розово-голубом цвете, в мажоре. Здоровье недюжинное и красный диплом МГУ, глашатай обширных знаний, многократно усиливали те радужные видения-перспективы, ежедневно подпитывали и подтверждали их – что так оно всё и будет…

3

Но в марте 1985 года румяный краснобай М.С.Горбачёв взял в руки рычаги власти в стране, новый партийный Генсек – этакий чистоплюй и милашка, сталинский антипод или карикатура, шут гороховый и баламут, жалкая пародия на Вождя, великого лидера великого же государства.

И огромную Державу советскую, социалистическую, не подвластную никаким катаклизмам и завихрениям, как наивно думалось её жителям, тем более – разрушению и распаду, Державу вдруг начало лихорадить, шатать и трясти. Как лихорадит и трясёт, к примеру, старый и давно устоявшийся муравейник от всунутой в него лихими людьми палки. В СССР на официальном уровне были провозглашены “перестройка” и “новое мышление” вперемешку с “демократией”, “гласностью” и “оздоровлением”. А если по-русски и по-простому – была провозглашена “новая”, “свободная и демократическая, жизнь”. Взамен жизни старой – советской, “опостылевшей” и “несвободной”.

Брежневу, если кто помнит ещё, не забыл, в последние годы правления было тяжело говорить из-за проблем со здоровьем, с зубами, в частности: выступал он редко поэтому, только на съездах и пленумах. Про недееспособных Андропова и Черненко лучше и не вспоминать: те на своих постах и не работали-то толком, въехав в Кремль фактическими инвалидами. За них работали их соратники и помощники, пока они оба на больничных койках под капельницами валялись и под себя ходили – прислуживавшим медсёстрам жизнь портили.

А вот для молодого и ретивого Горбачёва выйти на публику и почесать языком половину рабочего дня было всё равно что на пляже позагорать или свежего мёду выпить, – было удовольствием и потехою. Говорил он с первого выхода в свет со всеми культурно, вежливо и с достоинством, долго и много везде говорил, народ свой доверчивый, по живому слову, живому общению истосковавшийся, неустанными монологами зомбировал и завораживал, в себя влюблял. Вот, мол, каков я удалец-молодец – и умный, и красивый, и знающий, образованный по самое некуда, кандидат наук, историк, правовед и философ, и всё такое. Не чета стоявшим до меня неучам-маразматикам, олухам Царя Небесного, у большинства из которых были лишь техникумы за плечами, ФЗО, рабфаки и партшколы; от которых-де было мало толку поэтому – только понты одни. Слушайте, мол, меня, люди добрые, верьте мне, смело идите за мной как за Иваном Сусаниным: я, как-никак, МГУ закончил, учёный юрист по специальности, во многих сложных вопросах большой дока – больше меня в Союзе нет. По определению, что называется.

Ну и давай часов пять-шесть без остановки и продыху лопотать-велеречить перед толпой на улице или собрании, партийном пленуме или очередном съезде – везде. И всё об одном и том же: о “демократии”, “плюрализме мнений” и “правах человека”, “духовном раскрепощении” и “переоценке ценностей”, “свободе” и “диктатуре” с “тоталитаризмом”, чем они отличаются друг от дуга, об “уникальности человеческой личности”. Да мало ли о чём ещё выходил и вещал товарищ – всего и не упомнишь, не перечтёшь, не передашь потомкам, как того хочется.

Советским избалованным брежневским райским правлением людям с высоких партийных трибун и на встречах уличных им, златоустом из Ставрополя, изо дня в день, из месяца в месяц настойчиво стало внушаться, что они-де перво-наперво были теперь обязаны – именно так! – в корне поменять свои взгляды на жизнь, на страну, на её историю и руководителей… И на соседние европейские государства, конечно же, что с запада окружают нас, которые, на его просвещённый взгляд, совсем не такие уж скверные, хищные и свирепые, как нам-де 70-т лет внушалось. Разбить стереотипы прошлого, короче, и снять идеологическую пелену с глаз одураченного и оболганного населения – вот-де задача задач и главная цель “перестройки” и “гласности”! Без чего не будет в Советском Союзе ни демократии, ни свободы, ни нормальной жизни! – вообще ничего! Именно и только так тогда Генеральным секретарём вопрос ставился! – безапелляционно, радикально и недвусмысленно! И он, историк, философ и юрист Горбачёв, “политик милостью Божией”, народу в этом поможет…

4

Ну и началась после этого знаменитая, лихая и разудалая горбачёвская либеральная свистопляска вперемешку с реформами, что так насмешила мир, длилась семь лет по времени и кончилась катастрофой, как хорошо известно, – крушением СССР!… А может, и праздником! – как знать?! Для большинства православных русских людей итоговой волей, свободой и праздником, не смотря ни на что. Не смотря на циничный и подлый обман со стороны центральной московской власти, кровь, унижения и слёзы; и даже на очередное тотальное разграбление материальных, природных, научно-технических и культурных богатств, огромные территориальные и людские потери, финансовые и золотовалютные издержки?!…

И, тем не менее, до этого ведь было как?! – до Горбачёва то есть: если кто помнит, опять-таки, те пред’перестроечные времена и мысли авторские поддержит и подтвердит. До этого людям чуть ли ни с первого класса рассказывали (и они те рассказы-внушения родительские и учительские как пионерскую клятву помнили, как комсомольский и партийный устав), что живут-де они в самом лучшем и самом большом государстве – Союзе Советских Социалистических Республик. Величайшей мировой Державе по факту, площади и цифрам, из руин сотворённой В.И.Лениным и И.В.Сталиным после Революции и Гражданской войны и основанной на безусловных принципах социального равенства и справедливости. Чего в России прежде целых 300 лет не было, не наблюдалось – со времён порабощения Западом Московского Царства в 1613 году через марионеточную Династию Романовых, – и о чём православные русские люди так долго и страстно мечтали; ради чего, собственно, и поддержали всем сердцем и всей душой Великий Октябрь Семнадцатого и грандиозное социалистическое строительство, за что, наконец, воевали и слагали головы на фронтах Великой Отечественной войны. И это всё – тоже факты.

Оба они поэтому, Ленин и Сталин, справедливо и обоснованно провозглашались партией и правительством гениями всех времён и народов, титанами, богами земными, перед которыми все остальные деятели мировые, как нынешние, так и прошлые, – пигмеи презренные и ничтожества. Или детишки малые, несмышлёные, если уж совсем аккуратно и мягко про остальных сказать, не боясь никого напрячь и обидеть… И для большинства народонаселения СССР это историко-идеологическое утверждение было очевидной и безусловной истиной, которая сомнению не подлежала и не подвергалась! Ни сомнению, ни обсуждению! Зачем?! чего обсуждать-то, действительно?! – когда и так было всё ясно всем! И обледенелым чукчам, и жителям Средней Азии, и народам Кавказа и Закавказья.

Советские граждане 1970-х – 80-х годов в основной массе своей были искренне и от души благодарны и Владимиру Ильичу, и Иосифу Виссарионовичу за воссозданную и оставленную им в наследство величайшую и хорошо отлаженную страну. И очень гордились тем, что в их государстве могучем и непобедимом без-платная медицина, образование и жильё, копеечный хлеб, вода, электричество, газ и уголь. А все недра, леса и поля, все заводы и фабрики – общенародные. Что отсутствует безработица и биржа труда, кризисы политические, экономические и социальные; как и всякие там зерновые, промышленные и банковские турбулентности с завихрениями, с внезапными обвалами и взлётами цен – потому что мы не зависим от кабальной мировой экономики и биржевых спекулянтов, что безраздельно правят там бал, на колебаниях цен наживаются.

Нет, у нас всё было не так: у нас существовал план, а не дикий западный рынок с его непредсказуемостью и депрессиями, неподъёмными ценами на продукты питания, лекарства и жильё, и свободной рабочей силой. Миллионами безработных сиречь, а по сути – элементарных бомжей, изгоев общества, лузеров, что являются следствием постоянного обанкрочивания и перепроизводства.

А ещё советские люди верили и гордились, что они – хозяева своей страны, где каждый каждому друг, товарищ и брат, вне зависимости от национальности, цвета кожи и вероисповедания. В отличие от хищного и злобного Запада, опять-таки, от Северной Америки той же с её Ку-Клукс-Кланом и расовым расслоением и угнетением, где люди живут по звериным фашистским законам, по сути, и где их не интересует ничто, кроме самих себя, доллара и наживы.

Там, на Западе, учили всех в школе, техникуме и институте, готовы поработить и закабалить весь мир ради собственной выгоды и комфорта, что цивилизацией у них зовётся, словно в насмешку; готовы всех до единого изничтожить и истребить, кто мешает им сладко жить, крепко спать, собственную волю навязывать повсеместно. И Великая Отечественная война 1941-45 годов, обрушившаяся на советское государство и с великим трудом и потерями выигранная, – это убедительно показала: кто на самом-то деле есть кто, и кто чего хочет в действительности, кто что думает.

Поэтому-то они, хвалёные европейцы и американцы, – враги всех советских людей – самые главные и давнишние, заклятые и коварные! – от которых следует ожидать всего, любой провокации, подлости и вероломства; против которых нужно всеми силами и ресурсами обороняться, имеющимися в наличии, на пушечный выстрел к границам собственным не подпускать; тем паче – к разуму, науке и культуре, душам… Ибо цивилизация, основанная на безжалостно-безпощадной эксплуатации и ограблении других и возведённом в культ эгоизме, дьявольской гордыне и себялюбии, долго не продержится, не проживёт. Она чахнет и гниёт на корню – и пусть себе догнивает к лешему. От неё, прокажённой и проклятой, подальше-де надо держаться: нам, добропорядочным русским людям, ни с Америкой, ни с Западом не по пути…

Так думали в СССР при Сталине и при Брежневе, да и при троцкисте-Хрущёве том же (хотя Н.С.Хрущёв – это особая тема). Такое внушали народу партия и правительство всё предвоенное и послевоенное время при помощи радио с телевидением, различных журналов, фильмов, газет. Стеблов это помнил отлично – те партийно-правительственные публичные проповеди и наставления, был абсолютно согласен с ними, всем сердцем поддерживал их, детям своим их внушал регулярно. Они были истинной правдой, по сути, истинной: руководителей ленинско-сталинского государства здесь особенно-то не в чем было и упрекнуть. Которых в этом активно поддерживали и литература с искусством в лице своих лучших представителей – писателей, режиссеров, художников с музыкантами, – патриотов-велико-державников от рождения…