Обманутый и оскорбленный

– Думаю, что ваш министр иностранных дел господин Валевский будет в восторге от вашего доклада. – В реакции занимавшего этот пост этнического поляка по матери Рэдклиф нисколько не сомневался.

– Господин министр, безусловно. Но последнее слово во внешней политике всегда за императором, – одернул собеседника француз, и Рэдклиф не стал с ним спорить. Главное для него на данный момент возбудить в турках упрямство, что должно взбесить Меншикова и дать желанный повод к войне.

Светлейший князь не обманул надежд и ожиданий британца. Едва приехав в Стамбул, он стал действовать агрессивно, идя напролом во всех вопросах.

Первым его шагом был отказ наносить визит министру иностранных дел Фуаду-эфенди, противнику России и стороннику сближения с Францией. Напуганный министр выразил готовность встретиться с Меншиковым во время его визита к великому визирю, но этого не случилось.

Перед тем как нанести визит к Мехмеду-Али, Александр Сергеевич потребовал, чтобы тот встречал его у дверей своего дворца, что было откровенным нарушением дворцового этикета. Когда же князю доложили, что его требования невыполнимы, то он решил, что на прием к визирю вместо парадного мундира наденет гражданское платье.

Дальше – больше. Поговорив с великим визирем, Меншиков вышел в коридор и, не посмотрев на ждущего там при полном параде министра иностранных дел, вышел вон и покинул дворец. Напуганный столь дерзким поведением, а также известием о развертывании в Бессарабии двух армейских корпусов на следующий день, султан отправил в отставку Фуада-эфенди и на его место назначил Рифат-пашу.

Ободренный этими действиями султана, Меншиков продолжил нажим. При встрече с Абдул-Меджидом он отдал властителю Порты письмо царя, в котором тот упрекал султана в передаче ключей от Вифлеемского храма французам и позволении установить звезду, изготовленную во Франции, на его куполе. Все эти действия Николай приписывал дурным советчикам, окружавшим султана, и призывал его проявить благоразумие.

Информация о требованиях Николая потекла к Рэдклифу рекой, но британский посол не спешил вмешиваться. Он считал, что на данном этапе событий страх турецкого правителя был очень полезен британской короне, так как напуганный грозным рыканьем Меншикова султан проявил бы большую сговорчивость в разговоре с английским послом.

Примерно такую же позицию занимал и посланник Наполеона III: увидев, что светлейший князь своим поведением льет воду на мельницу европейских держав, он не торопился приободрить Абдул-Меджида.

Решающей стала вторая встреча Меншикова с султаном, когда посланник Николая передал новое требование русского царя, по сути являющееся продолжением предыдущего послания. В нем Николай требовал от султана признать право императора вмешиваться в турецкие дела для защиты его православных подданных: греков, болгар, сербов, молдаван и валахов. Все это царь хотел закрепить в форме договора между двумя странами, что являлось большим ущемлением для турецких интересов.

Тон письма и манера поведения князя вызвали еще больший страх и раздражение у турецкого султана. Роковой в этом разговоре стала фраза Меншикова о том, что русскому царю достаточно отдать приказ и русский флот в течение сорока восьми часов окажется у Босфора с десантом на борту.

Эти слова окончательно подорвали силы султана, и он отправил своего министра на тайную встречу с французским и британским послом. Оба европейца действовали в отношении Рифат-паши согласно заранее достигнутым договоренностям. Они вежливо приняли посланца султана, посочувствовали ему в плане поведения Меншикова, но ни один из них не предложил турку помощь и защиту от северного соседа, как это было раньше.

Напротив, оба посла выразили озабоченность положением турецких дел и в один голос заговорили о возросшей силе русского медведя. На все просьбы турецкого министра повлиять на Николая европейцы отвечали уклончиво и неопределенно. Они, не говоря Рифат-паше ни да, ни нет, не закрывали дверь перед носом турка, но при этом не подавали ему никакой ясной и твердой надежды. Выражаясь простым языком, послы доводили турок до кондиции, после наступления которой от правителя Порты можно было требовать все что угодно в обмен на помощь и поддержку против действий русского царя.

Держа единый фронт против Николая, послы двух великих держав не забывали играть ту партию, что была выгодна именно их государству. Так, француз сразу после визита Рифат-паши дал секретную телеграмму в Париж, и не прошло и суток, как французский флот покинул Марсель, держа курс на Архипелаг. Франция не собиралась отдавать в грядущих событиях пальму первенства англичанам, ведь по количеству паровых кораблей флот его императорского величества совсем немного уступал флоту английской королевы.

Развязка событий наступила после того, как, следуя инструкции царя, Меншиков отдал султану третье послание императора Николая, в котором тот предлагал Абдул-Меджиду заключить военный союз против третьей стороны, под которой подразумевалась Франция. В противном случае император намеревался заключить военный союз с Австрией при поддержке Пруссии.

Подобный расклад сил покоился на докладе канцлера Нессельроде о состоянии дел с двумя германскими государствами, коих он числил в верных союзниках Российской империи.

Третье послание по мнению царя и его канцлера должно было полностью сломать турецкого султана и подчинить его воле императора. Измученный страхами правитель Порты был готов пойти на это, но тут в дело вмешались сидевшие в засаде господа послы. Быстро и качественно утерев сопли повелителю правоверных, они уверили султана, что его страна не останется один на один с северным соседом. Две великие европейские державы были готовы поддержать Абдул-Меджида не только словами, но и силой оружия в случае, если он решит отказать императору Николаю в удовлетворении его требований.

Более того, они заверили султана, что венский двор совсем не собирается плечом к плечу выступать вместе с русскими против Порты. У императора Франца-Иосифа свои взгляды на происходящие вокруг Османской державы события, и они совершенно не совпадают с взглядами Петербурга.

В качестве доказательства была организованная тайная встреча министра иностранных дел Порты с австрийским послом, который если не в полной мере подтвердил слова Рэдклифа, то не опроверг их.

Вернувшийся к жизни и повеселевший султан воспарил духом. Страхи ушли прочь, и повелитель сераля собрался дать достойный ответ Меншикову, но Рэдклиф категорически запретил ему это делать. С этого момента британец прочно взял в свои руки процесс переговоров Стамбула с Петербургом, и султан только повиновался его воле.

Для начала был приготовлен фирман, по которому Абдул-Меджид признавал право православных священников на ключи от храма в Вифлееме, первоочередность в проведении в нем религиозных обрядов и самостоятельность в действиях по его содержанию. Одним словом, это было то, чего требовал царь от турок в своем первом письме.

Подобные действия султана вызвали сильное негодование со стороны французского посла, но Рэдклиф заверил его, что данный фирман не будет иметь никаких реальных последствий в вопросе о святых местах. Британец был в этом абсолютно уверен, так как текст фирмана был подготовлен лично им и имел один подводный камень, миновать который светлейший князь никак не мог.

На другой день Меншиков действительно заявил туркам решительный протест, так как в фирмане не было никаких гарантий со стороны султана на то, что дарованный султаном приоритет для православных священников не будет изменен по прошествии времени.

В тот день турки дали ответ на второе послание Николая. В нем султан признавал за русским императором статус покровителя православных народов, находящихся в подданстве Порты, но при этом в фирмане не было ни слова о праве царя вмешиваться в дела исповедовавших православие. Также ничего не было сказано о готовности султана подписать с императором договор по этому поводу.

Как и следовало ожидать, Меншиков подал протест и на этот документ, сопроводив его подачу грозными упреками и предупреждениями. Главная суть их заключалась в том, что царский посланник дал туркам ровно десять дней для внесения в документ требуемых им поправок.

Эти слова князя вновь возродили в душе султана погасшее было пламя страха, успокоить которое удалось лишь сообщением о том, что корабли британского и французского флота находятся в водах Эгейского моря и только и ждут сигнала прибыть к Принцевым островам.

Узнав об этом, Абдул-Меджид успокоился, и так хорошо, что, несмотря на недавние страхи, проявил характер. Хорошо помня заветы предков о том, что белых гяуров следует держать на расстоянии, султан не дал согласия на ввод европейских кораблей в Мраморное море. Подобные действия могли привести к потере лица султаном, и Рэдклиф не стал настаивать. На данный момент его устраивало, что владыка двух святынь беспрекословно выполнял все его рекомендации в переговорах с русскими.

В них возникло затишье, обусловленное временем на размышление, данным князем туркам, и британец решил открыто обозначить свое присутствие в этом деле. На следующий день он отправился на прием в русское посольство для встречи со светлейшим князем.

Помня личную неприязнь императора к несостоявшемуся послу Англии в России, Меншиков не стал принимать Рэдклифа, сославшись на нездоровье. Весь разговор с британским послом вел помощник князя, но по большому счету для посла это было даже хорошо. Послу не стоило больших трудов разыграть перед ним ловкий спектакль. Рэдклиф с большим волнением вещал Озерову о той озабоченности, которую породили у англичан последние действия России. Признавая за царем безусловное право иметь свои интересы в балканских делах, посол говорил о том, что военные силы, скопившиеся на границе с Турцией в Бессарабии, вызывают опасения и пугают Лондон.

Кроме этого, посол попросил через Озерова встречу с князем, чтобы заверить того, что Англия не будет вмешиваться в войну русских с турками и не окажет материальную и военную помощь султану.

Это была излюбленная тактика англичан, когда, ошибочно надеясь на помощь Альбиона или на его мнимый нейтралитет, европейские страны совершали трагические ошибки, порождавшие кровавые войны. Так, Франция в 1870 году вступила в войну с Пруссией, а германский кайзер начал Первую мировую войну.

Породив ложную надежду в умах русских дипломатов, Рэдклиф стал ждать их реакции и очень быстро дождался. Поверив, что англичане останутся «нейтральными» в споре России с Турцией, князь с удвоенной силой стал нажимать на турок, на что и надеялся хитрый англичанин.

Не дожидаясь истечения срока ультиматума, князь отправился к султану и потребовал от него изменений в турецком правительстве. В частности, Меншиков хотел видеть нового великого визиря и нового министра иностранных дел. Первый, по мнению князя, проявлял симпатии к венскому двору и поэтому открыто заявил о своей неготовности вступать в военный союз с Николаем против турок. Второй в глазах светлейшего был недостаточно боек в составлении фирманов, отвечавших желанию государя императора.

Никогда прежде русский посланник не диктовал свою волю турецкому падишаху так, как диктовал ее Абдул-Меджиду Меншиков, и тот, с согласия Рэдклифа, покорно исполнил ее. Вместо Мехмета-Али визирем стал Мустафа-паша, а место Рифат-паши занял Решид-паша. Этим самым турки демонстрировали свое стремление к мирному диалогу с Россией при агрессивных действиях царского посланника.

Французский посол Лакур в своих донесениях к императору Наполеону сравнивал князя с провинциальным дикарем, по ошибке попавшим в высокое общество дипломатов. Хотя, будь он сам на его месте, все аналогичные действия французского посла были бы признаны вполне приемлемыми, под девизом «белый человек выше азиатов».

Итоги всех этих перестановок Меншиков ожидал увидеть в полном удовлетворении всех требований русского царя, но, к его огромному разочарованию, этого не произошло. Вначале Решид-паша попросил у князя еще шесть дней для полной подготовки документов, а по истечении срока известил, что заключение договора между султаном и царем означает для Турции потерю суверенитета и эти требования не приемлемы.

Разгневанный Меншиков объявил о разрыве дипломатических отношений между Стамбулом и Петербургом.

– Слова моего государя оказались для вас малоубедительными?! Хорошо, тогда, надеюсь, вступление наших армий в Дунайские княжества окажется более убедительным аргументом для вас! – высказал князь свое недовольство в лицо турецкому министру и приказал перевезти его вещи на «Громоносец».

Столь стремительные действия князя вновь ввергли султана в панику, и только заверения Рэдклифа и Лакура в том, что Англия и Франция не оставят Порту без военной поддержки, смогли привести Абдул-Меджида в чувство.

Для большего успокоения во дворец к султану был вызван австрийский посол, который вновь подтвердил ранее сказанные слова о нежелании Австрии выступать единым фронтом с Россией против Стамбула, чем окончательно успокоил властителя сераля.

Все это время венский дипломат отчаянно лавировал между Сциллой и Харибдой. Испытывая сильное давление со стороны Лакура, угрожавшего поддержкой Францией претензий Сардинского королевства на Ломбардию и Венецию, являвшихся австрийскими владениями, дипломат слал Меншикову письма с пониманием и одобрением политики русского царя.

Перед самым отплытием «Громоносца» из Стамбула на борт корабля прибыл Решид-паша. Министр передал ему слова султана, готового издать новый фирман, дающий гарантии греческому патриарху на все, что желает царь для православной церкви, и даже специальный договор с Россией, уступающий ей место для построения русской церкви и странноприимного заведения в Иерусалиме. Это был новый шаг Рэдклифа, являвшего всей Европе стремящихся к миру турок и охваченного упрямством и яростью Меншикова.

Как и ожидал британский дипломат, князь отверг эти предложения султана, потребовав исполнения воли русского императора в полном объеме. В ответ министр вновь заговорил о потере Турцией суверенитета, после чего турка попросили с корабля. 21 мая князь покинул Стамбул, так и не исполнив миссии, возложенной на него государем.

Глава III
Бей барабан! Бей!

Вторжение в Дунайские княжества в июне 1853 года осуществили два армейских корпуса под командованием генерал-адъютанта князя Михаила Горчакова. Общая их численность не превышала восьмидесяти пяти тысяч человек, тогда под ружьем у противостоящего ему турецкого генерала Омер-паши было сто сорок пять тысяч солдат, с иррегулярной кавалерией башибузуков в придачу. Кроме них в состав турецкого войска входил отряд поляка Чайковского, который после принятия ислама стал называться Садык-пашой. Ненавидя Россию с младых ногтей, он с согласия командующего занимался активной вербовкой среди живших вдоль Дуная раскольников-некрасовцев, бежавших из России в разное время по религиозным причинам.

Все это войско находилось по ту сторону Дуная и представляло собой серьезную силу. За время правления отца Абдул-Меджида турецкая армия обзавелась не только приличной артиллерией, но и получила нарезное оружие.

Вступление русских войск в Дунайские княжества, находившиеся под протекторатом России, не было началом войны, а являлось лишь нарушением одной из статей прежнего мирного договора между двумя государствами. Естественно, Австрия, как непосредственный сосед этих территорий, объявила протест Николаю по поводу этих действий, но каких-либо последствий этот протест не имел. Заняв Бухарест, Горчаков, следуя инструкции царя, не предпринимал никаких попыток переправиться через Дунай и вступить в схватку с турками.

Появление русских войск на Дунае, по мнению царя, должно было подтолкнуть христианские племена сербов, черногорцев, болгар и греков к массовым восстаниям против своих угнетателей. Помня, как греческое восстание в Морее помогло русскому войску в разгроме турок, император очень надеялся на помощь христианских народов, но этого не произошло. К середине девятнадцатого века одной только религиозной агитации было мало, чтобы, позабыв обо всем, славяне Балкан бросали все свои дела, брали в руки оружие и начинали воевать против своих поработителей. Да, сербы, черногорцы и болгары ненавидели турок. Много старых счетов и много кровавых страниц было в истории их отношений, но этого оказалось недостаточно, чтобы летом 1853 года за спиной у стоящих на Дунае турок вспыхнуло мощное восстание. Братья-славяне были готовы поддержать освободительный поход русских войск на Стамбул, но не хотели проливать свою кровь первыми.

Сидящему в Петербурге императору все казалось, что в Болгарии и Сербии вот-вот вспыхнут огни восстания, и тогда можно будет с чистой душой начинать освободительный поход, но этого не произошло. Целых три месяца Николай никак не мог избавиться от сладких иллюзий панславянского братства и потерял драгоценное время для того, чтобы пройти кратчайшим путем от берегов Дуная до стен Царьграда. Вместо того чтобы стремительно наступать, захватив врага врасплох, русская армия топталась на Дунае, надеясь напугать турецкого султана фактом своего присутствия. Однако ее пребывание не оказало должного воздействия.

Едва только стало известно, что русская армия пересекла Прут, Пальмерстон и Наполеон отдали приказы о переброске своих кораблей к берегам Дарданелл. Этим они вселяли в Абдул-Меджида дополнительную уверенность в том, что он не останется один на один с русским царем.

Стояние на Дунае самым благоприятным образом сказалось на армии турок. Омер-паша их полностью отмобилизовал, привел в боевую готовность и к концу июля уже был полностью готов к началу боевых действий с гяурами.

Все свои войска турецкий главнокомандующий разделил на четыре части. Одну из них он был вынужден держать в устье Дуная напротив Измаила, другая была сосредоточена в районе Силистрии. Третья находилась вблизи Рущука, а что касается четвертой части турецкого войска, то она прикрывала самый западный фланг Дунайских княжеств. В ее задачу входило недопущение прорыва русской армии на сербскую территорию. Появление Дунайской армии под Нишем или Белградом привело бы к мощному восстанию славянских племен на Балканах, но этого не случилось. Государь с Нессельроде ждали, а генерал Горчаков не смел напомнить Николаю о плане Паскевича, который старый фельдмаршал разработал на случай войны с турками.

Будь на месте Михаила Горчакова, который большую часть своей жизни провел в штабе за работой над бумагами и привык хорошо выполнять чужую волю, чем блистать идеями, другой, более энергичный и честолюбивый генерал, все было бы по-иному. Тогда удалось бы доказать императору пагубность стояния на Дунае с мечом в руке в ожидании восстания славян в турецком тылу, а также то, что количество дней, благоприятствующих наступлению на Стамбул, стремительно сокращается, а в своем нынешнем состоянии армия воевать зимой не готова. Именно этот фактор и сыграл решающую роль, когда в октябре месяце война между Турцией и Россией была официально объявлена, но поход за Дунай так и не состоялся.

Единственным человеком, который мог бы спасти положение и остановить сладкие речи канцлера, был фельдмаршал Паскевич. Государь всегда ставил его на первое место среди своих советчиков и никогда не шел против его мнения, однако князь Варшавский полностью отстранился от ведения войны на Балканах. Сидя в столице Царства Польского, он хмуро наблюдал за событиями на Дунае, и у подобного поведения были свои причины. Он никак не мог простить государю приказ к подавлению Венгерского восстания 1848 года. Даже когда посланник австрийского императора прилюдно падал перед ним на колени и целовал руки, взывая спасти гибнущую империю, Паскевич был резко против помощи австрийцам.

По его мнению, вмешательство России в австрийские дела могло было быть только при соблюдении Веной ряда условий. Все они были тщательно изложены фельдмаршалом на бумаге, и император был с ним, как всегда, согласен. Согласна с ними была и австрийская сторона, но вот только согласие это было только на словах. Ссылаясь на угрозу распространения «революционной заразы» на польские земли, канцлер Нессельроде сумел уговорить Николая дать приказ о вводе войск, не дожидаясь письменных договоренностей. Император поверил своему венценосному кузену на слово, в чем была его трагическая ошибка. После подавления восстания все обещания были благополучно забыты или, точнее сказать, «затерты» благодаря усилиям канцлера.

– Не стоит наступать на мозоль молодому австрийскому монарху. Сейчас у него не самый благоприятный момент для выполнения данных им ранее обещаний, – настойчиво жужжал в августейшее ухо Нессельроде. – Венский двор всегда будет помнить, кому именно он обязан своим существованием.

Это же неоднократно говорили императору австрийский посол в России, имперский канцлер Меттерних и сам молодой император Франц-Иосиф, и царь дал себя уговорить, не будучи от природы вредным и злопамятным человеком.

Жест по прощению долгов был чисто русским жестом. В отличие от русского монарха европейские властители все свои дела тщательно записывали и скрупулезно требовали денег за свое благодетельство. А если не получали, то не стеснялись об этом напоминать, а если не помогало, то громко стучали по столу кулаком. Дружба дружбой, а табачок врозь, Европа.

В отличие от канцлера, Паскевич с самого начала знал, что за пылкими обещаниями и горячими слезами австрийцев скрывалось зло, которое никогда не простит русскому императору своего публичного унижения и позора.

Поэтому, когда только появились первые предвестники новой войны с турками, фельдмаршал высказал опасение, что в этом конфликте придется не столько воевать с турками, сколько ждать удара в спину со стороны австрийцев. Сказано это было открыто и внятно, и всем было ясно, в чей огород был этот камень.

Говоря эти слова, фельдмаршал не столько упрекал канцлера, погрязшего в австрофилии, сколько проверял готовность государя к изменению внешней политики империи. Николай смолчал и после этого, что было воспринято Паскевичем как слабость, неготовность проводить новую линию в отношении Вены. По этой причине он демонстративно отказался от поста командующего Дунайской армией, ограничившись только разработкой плана грядущей войны.

Сказанные фельдмаршалом слова об австрийской угрозе имели для Дунайской армии плачевные последствия. Михаил Горчаков воспринял их не как предостережение, а как непреложную истину, которая непременно должна исполниться. С момента начала войны он не предпринял никаких боевых действий, которые должны были если не прорвать турецкую оборону вдоль Дуная, то держали бы врагов в постоянном напряжении, заставляя думать их об обороне, а не о наступлении.

Ничего этого генерал Горчаков не сделал и получил закономерный и вполне ожидаемый удар от неприятеля. Видя откровенную пассивность со стороны русских, Омер-паша сам перешел к активным действиям и ударом через Дунай прощупал крепость позиций противника. Воспользовавшись тем, что Горчаков разместил все свои силы ровным слоем вдоль всего фронта, паша нанес удар по наиболее слабому, западному флангу русских. И тут во всей красе предстала профессиональная непригодность генералов Дунайской армии.

Лучшим проявлением этого стала откровенная трусость генерала Данненберга, который своими невразумительными приказами о невмешательстве позволил туркам сначала захватить важный остров на Дунае, а затем переправиться на русский берег в районе Ольтеницы. Когда же турки стали угрожать положению Валашскому отряду, генерал отдал приказ о штурме вражеских позиций и лично прибыл к месту сражения.

Лучше бы он этого не делал. Следуя плану атаки, штурмовые колоны пошли на вражеские укрепления по открытой местности вдоль дунайского берега, вместо того чтобы пробираться к ним через заросли. Едва только пехотинцы бросились в атаку, как подверглись двойному огневому удару. По ним палили пушки с ранее занятого турками острова и вели огонь орудия, установленные врагом на валу Ольтеницких укреплений. Ядра и шрапнель наносили урон русским солдатам, но, несмотря на это, они не только не отступили, но даже ворвались в укрепления противника.

В завязавшейся рукопашной схватке турки дрогнули и, бросив орудия, стали отступать к лодкам на берегу Дуная. Победа была уже в руках, но в этот момент генерал Данненберг отдал приказ об отступлении.

Возмущенные отступлением от Ольтеницы офицеры стали обвинять своего командира в предательстве и требовали суда над ним, но генерала взял под свою защиту Горчаков. В письмах к Паскевичу и Николаю он заявил, что Данненберг действовал абсолютно правильно, так как стремился сохранить количество потерь, которые были весьма значительными.

Стоит ли удивляться, что подобное поведение командующего Дунайской армией ослабило боевой дух русских солдат и придало дерзости противнику. Ободренный «победой» под Ольтеницей, в конце декабря Омер-паша решил ударить в районе Калафата, ранее занятого турками благодаря «невмешательству» генерала Данненберга.

На этот раз целью турок был отряд тобольцев под командованием полковника Баумгартена. Превосходя силы отряда в несколько раз, турки попытались выбить русских из селения Четати, а затем окружить и уничтожить.

Оказавшись в трудном положении, солдаты Тобольского полка храбро сражались с противником, отражая одну его атаку за другой. Во время одной из них, преследуя отступающего противника, они уткнулись в глубокий ров, за которым находилась артиллерийская батарея противника. Не желая терять время для поиска обходных путей и боясь упустить возможность уничтожить врага, солдат Никифор Дворников залез в ров и приказал своим товарищам идти прямо через него.

– Так быстрее будет, ребята! – крикнул отважный солдат, и его товарищи бросились вперед.

Более пятидесяти человек перебрались через ров, когда Дворников потребовал вытащить его изо рва, чтобы вместе с другими атаковать противника.

В результате смелой атаки турецкая батарея была захвачена, пушки заклепаны, а лафеты изрублены. Столь смелые действия смогли уменьшить натиск противника на русские позиции и помогли тобольцам продержаться до подхода помощи.

Едва две роты Одесского полка ударили туркам в тыл, как они прекратили атаки и стали отступать по направлению к Калафату. В силу своих возможностей, поредевшие ряды тобольцев и одесситов пытались преследовать уходящего противника и наносили ему урон.

Он мог быть в разы больше или вообще бы обернулся для турок полным разгромом, если бы не бездействие кавалерии графа Анрепа. Прибыв слишком поздно к месту сражения, кавалеристы только наблюдали за отступлением врага, не предпринимая никаких действий в его отношении.

И вновь офицеры стали обвинять своего командира в измене, и вновь виновный не понес заслуженного наказания из-за упущенной победы. Дух уныния все сильнее и прочнее окутывал сердца и души солдат и офицеров Дунайской армии, вызывая откровенную зависть к успехам Кавказской армии.

Там, среди седых вершин Кавказа, шла упорная борьба, в которой войско турецкого командира Али-паши имело перевес над войском генерала Андроникова. Подобная пропорция объяснялась тем, что в войнах с турками Кавказ всегда имел второстепенное направление, в отличие от Дуная, где, как правило, происходили главные сражения.

Новая война не стала исключением. Генерал-лейтенант Андроников имел под своим началом всего семь тысяч человек против двадцати тысяч врага, но это не мешало ему одерживать победы над противником.

Первое сражение произошло сразу с момента объявления войны. Тогда армия Али-паши вторглась на территорию российской империи, захватив подступы к Ахалцых.

Укрепив свои позиции при помощи завалов, турецкие войска стали дожидаться подкреплений, которые уже спешили им на помощь из Карса, Ардагана и Аджара. Промедление было смерти подобно, и генерал Андроников решил штурмовать позиции врага.

Сначала в течение четырех часов стороны обменивались орудийными залпами, но они не смогли дать ощутимого преимущества ни одной из сторон. Видя это, генерал отдал приказ о вводе в бой пехотных батальонов, чьи смелые и решительные действия смогли переломить ход сражения в пользу русских.

Не обращая внимания на выстрелы картечи и ружейные залпы, русские солдаты быстро переправились через прикрывавшую вражеские позиции реку и завязали рукопашную схватку.

Штыковой удар русских батальонов был столь мощным, что турки не выдержали натиска и стали отступать. Не помогло даже появление в тылу батальонов сильного кавалерийского отряда противника, попытавшегося таким образом сорвать атаку на свои позиции. Шесть казачьих сотен, что прикрывали пехотинцев, разом развернулись и обрушились на врага, не дожидаясь генеральского приказа, несмотря на численное превосходство со стороны турок.

Столь отчаянная смелость и отвага, проявленные русскими солдатами и кавалеристами в этом бою, полностью перевесили чашу в пользу войск генерала Андроникова. До наступления темноты враг был полностью разбит, и русским достались богатые трофеи в виде пушек, военного снаряжения и знамен.

Между тем другой турецкий корпус под предводительством анатолийского сераскира Ахмет-паши вторгся по направлению к Тифлису и нанес поражение отряду князя Орбельяни. Обрадованный этой победой, паша отправил радостное сообщение в Карс, но едва только узнал, что к нему движется отряд генерала Бебутова, как поспешил отступить прочь с русской территории.

Вначале турки имели намерение отступить к самому Карсу, но, получив подкрепление, остановились и стали ждать приближения Бебутова.

Умело распорядившись временем, Ахмет-паша создал крепкие позиции, опираясь на которые намеревался наголову разбить русское войско благодаря численному превосходству. Кроме преимущества в людях, сераскир имел определенный перевес и в артиллерии, что, по мнению британского офицера Вудро Слейтона, находившегося при Ахмет-паше в качестве советника, обеспечивало победу турок над Бебутовым.

– У вас все шансы не только разбить отряд генерала Бебутова, но и сокрушить все могущество русских на Кавказе. Сейчас у них мало сил для обороны Закавказья, и вряд ли русский царь сможет отправить дополнительный военный контингент в этом году. Как сообщают наши агенты из Петербурга, он ведет активные переговоры с персидским шахом, усиленно подбивая его напасть на земли Западной Армении и тем самым отвлечь на себя часть ваших сил. Пока между ними идет торг, вам надо успеть разбить Бебутова, ударить по Тифлису и, захватив его, положить конец присутствию русских на Кавказе.